Читать книгу «Люксембург» и другие русские истории - Максим Осипов - Страница 9

Зачем он уехал из города, куда направляется? Не разумно ли было бы для загородных поездок обзавестись водителем? Может быть, и разумно – жизнь за пределами Москвы страшна и непредсказуема, – но автомобилем он предпочитает управлять сам. Он отличный водитель. Кроме того, любая обслуга – свидетель той жизни, которую она обслуживает, – свидетель, метящий в соучастники, – слишком недолго живем мы в мире современных экономических отношений и учимся медленно.

Он думает о Рафаэле, о Евгении Львовиче. Не зло думает – больше с недоумением. Ничего обидного, кажется, ими не было сказано: ну, про государя-императора, про ворон… А так – Renaissance man, он произносит вслух, по-английски, – лестно должно быть, скорей. Но общий тон, чувство их превосходства, откуда? Лично они, эти двое, какие создали ценности, чью жизнь улучшили? Он вдруг понимает, что устал от учителей – от рафаэлевского чванства, от алкогольной грусти Евгения Львовича, от их всезнайства, от вечной, неистребимой их правоты.

А Лора о сегодняшнем свидании просто забыла. И ночует она – скажем так – в гостях, иначе позволила бы заехать, забрать себя. Что-то ей было нужно – известно, что – деньги, а потом обошлась, выкрутилась сама. Позвала его встретиться – и забыла. Ровно так же забудут его после смерти. Рафаэль, вечный живчик, отзовется о нем высокомерно-мило: симпатичный был человек, ищущий, произнесет речь – об искусстве, эпохе, больше всего – о себе. Лора похвалит его непосредственность, вспомнит про вазу с цветами и с тряпочкой, здесь поминки, конечно, смеяться не следует, споет с выражением: Ни слова, о друг мой… и сделает изящно, как она умеет, рукой. И Рафаэль, раскачиваясь взад-вперед, Лоре саккомпанирует. Виктор будет стискивать зубы, скорбеть, доставит на отпевание архимандрита или – как он у них называется? – архиепископа, купит место на Новодевичьем, роскошные похоронные принадлежности. Евгений Львович посетует на безвкусицу – тайно, Рафаэль – в открытую. Жалко, не будет Роберта.

Странные мысли приходят в голову за рулем. Лучше не помирать, и с чего бы? – он, пожалуй, еще поживет.

* * *

Он едет на дачу, принадлежащую Роберту. С тех пор, как того арестовали, а жена и дети Роберта подались в Англию, а потом к ним присоединился и сам Роберт, – пришлось потрудиться, договариваясь с венскими классиками, несговорчивыми и жадными, – дача перешла в его ведение, Роберту жалко было ее продавать. Роберт и теперь надеется на возвращение, а пока попросил, чтобы все оставалось по-старому, включая Александру Григорьевну, бабу Сашу, – человека, который следит, как выражается Роберт, чтобы дом был жив, – появляется раз в неделю, по воскресеньям.

Баба Саша эта, опять-таки по словам Роберта, – женщина, близкая к святости, – содержит племянницу – дочь умершей сестры, сильно пьющую, и множество двоюродных внуков. Возможно, не содержала бы – племянница меньше пила бы, работала. Так что неизвестно еще, полезен ли бабы-Сашин подвиг. А ну как внуки – кажется, уже пятеро – вырастут паразитами? Еще она птичек кормит, синичек, специально на какой-то там рынок ездит, где зерно дешевле, такое Роберта всегда трогало. В любом случае, присутствие ее – воля Роберта. Он бы нашел кого-нибудь посвежей.

За городом уже зима, подмосковную зиму он предпочитает прочим временам года – за снег, за поверхности, прячущие под собой все безобразия, нечистоту. Слева – поле, занесенное снегом, а справа и чуть впереди снег частично вымело ветром, обнажилась грязная высохшая растительность. Прибалты такие необработанные поля называют «руси». Агрегат какой-то ржавый стоит. Глупости много и свинства. Если честно – страна дураков. Евгений Львович говорит: – И святых. – Не знаю, не знаю, – думает он, – со святостью мы что-то редко соприкасаемся. Если, конечно, не считать бабу Сашу, которая, кстати сказать, матерится и курит, как паровоз. В любом случае, людей, как он, как Роберт, как, при всех его недостатках, Виктор, – людей работающих – сильно недостает.

К даче можно проехать двумя путями – либо коротким, через поселок, где живут местные, в частности баба Саша, и куда лучше не углубляться, – дорога короче, но хуже, – либо длинным путем, вокруг «русей»: лишних несколько километров, зато никаких признаков человеческого присутствия. Ему интересно испытать машину на скользкой разбитой дороге, и он выбирает короткий путь. Машина справляется безукоризненно.

На въезде в поселок – заправка. Возле нее – мальчики, совсем дети. Он выходит из автомобиля, разминает ноги, руки, спину, его уныние почти прошло: солнце, снег, скоро он сядет на снегоход… Да и радость освобождения, выздоровления – он усвоил уже это глупое слово – от «интелей», включив в их число и Лору, все-таки ощущается. Чуть-чуть отъехал, а уже другой мир, другие переживания.

Слив бензина, придется десять минут подождать. Световой день короткий, надо поторопиться, но десять минут ничего не изменят в его судьбе.

Да, чувство освобождения – приятная вещь. Как-то в компании Роберт рассказывал о самом счастливом дне своей жизни. Был тогда он молодым кандидатом наук с идеями и мечтал поговорить о них с одним выдающимся математиком. И вот однажды в Пярну, на пляже, видит Роберт того самого математика, в одних трусах. Тот согласен поговорить: «Только надо вам сперва подучиться. Вас подтянет один мой студент, он тут. А за это студент у вас будет обедать». Роберт на все согласен, студент толковый, они едят, разговаривают, день за днем. Но вот как-то раз доедает студент второе, сует себе зубочистку в рот, и эдак, не вынимая ее: о чем, мол, сегодня поговорим? «И я ему, знаете, что ответил? – Роберт обводит собравшихся большими своими глазами. – Пошел вон! И студент ушел. Это был самый счастливый день в моей жизни». Не видел больше Роберт ни студента, ни великого математика, а скоро стало не до того – биржа, акции, очень на месте казался Роберт на первых порах со своей математикой, хотя потом выяснилось, что самое надежное – пойти и взять.

– Дядь, вам стекла помыть? – кричит мальчик, и, не дожидаясь ответа, размазывает по лобовому стеклу грязь. Другой уже занялся фарами.

Молодцы, думает он, работают. Ему приятно думать о них хорошо. Заливает бензин, – не трогайте, тут он сам – дает ребятам мелкие деньги, обходит машину и видит, что сзади стоит еще один мальчик. Немножко старше других, тоже маленький.

– А ты чего не работаешь?

Мальчик, не отрываясь, восхищенно смотрит на заднее стекло. Он следит за его взглядом: масляно-радужные узоры, цветные пятна, оставленные моющей химией, вперемешку с отражением неба, солнца и облаков. Правда, красиво, – дифракция, рефракция, интерференция, ах ты, он все забыл.

Мальчик рыжеватый, не такой, как Лора, но он вдруг думает: вот если бы они с Лорой…

– Сколько тебе?

– Одиннадцать.

Мальчика зовут Костей.

– Хочешь прокатимся, Константин?

Еще бы тот не хотел!

Между прочим, единственные надписи, которые его тронули у Новодевичьего, были оставлены детьми. Хочу хорошо учиться и чтобы меня хвалили. И еще: Сделай так, чтоб у моей мамы никогда не было несчастья и неудач. Как зовут Костину маму? Зря он спросил. Нету у мальчика, видимо, матери.

– Костя, на тебя вороны не нападали? – у обочины собралось множество птиц. Эх, ружьишко бы!

– Нет, – отвечает Костя. – Они у соседей зерно поклевали и цыплят обижают.

Что и требовалось доказать.

Соседям пришлось завести себе пугало. Костя изображает пугало. Приехали, жаль.

Вдоль улицы люди. Хмурые. В Москве, впрочем, тоже. В Москве все друг другу мешают, а тут-то что? Экономика. Был он и в итальянских деревнях, и в Голландии – разве сравнишь? Трудно быть патриотом, Евгений Львович, практически невозможно.

Почему-то он заходит за мальчиком в дом. Дом бедный, одноэтажный, не дом – полдома. В нос ударяет страшная смесь тухлятины, перегара, мочи. В полутьме на кровати сидит укрытый рваниной мужчина – отец? Голые ступни чудовищной толщины, искореженные ногти, лицо небритое, одутловатое. Он думает: лет через десять таким будет Евгений Львович, если не перестанет пить.

Мужчина, хрипло:

– Кто, Костя, врач?

Нет, не врач. Если нужен врач… Он сейчас позвонит. Скорее на воздух! Мужчину заберут, отвезут-привезут, сделают все, что в силах. Довольно много времени уходит на переговоры. Почему он вообще этим занят? Потому что у него есть деньги. Не только деньги – ответственность. Если ты обеспечен, то сотням, тысячам вокруг тебя становится лучше жить.

Как справится мальчик один, когда увезут этого? А как он с этим справляется? Чем питается Костя, кто стирает, кто гладит ему? Возвращается в дом: будет врач. А они покатаются на снегоходе. Когда-то Косте еще доведется… Мужчина делает неопределенный жест.

* * *

Пустой дом Роберта, помнящий лучшие времена. Но ничего, благодаря бабе Саше негрязно. Завтра, кстати, ее день.

Они ходят по дому: видишь, Костя, такой вот дом. Дом его друга. Вот фотография, черно-белая, с бородой и в очках, здесь Роберт похож на Фрейда, но в свитере. Досмотрим потом, идем.

– Снег вовсе не мягкий, – объясняет он мальчику. – Попробуй, потрогай.

Костя с умным лицом садится на корточки, трогает снег, словно впервые.

– Об снег можно расшибиться не хуже, чем об асфальт. Имей в виду: опрокидывание на снегоходе особенное. Не то что на мотоцикле. Мотоцикл падает внутрь поворота…

Костя, он видит, хочет понять.

– Смотри, – чертит ботинком линии на снегу. – Снегоход, теряя устойчивость, падает вслед за тобой. Ты падаешь, снегоход кувыркается – и на тебя. Особенно на горе. Ладно, пошли.

Вспоминает свои одиннадцать лет. Странно, что мальчики доживают до взрослого состояния. Большинство.

– Костя, запомни главное: при опасности – прыгай.

Приятно, что Костя слушает. Иначе, чем Лора: не тембр, не интонации слушает, а слова.

– В прошлом году двое дачников провалились под лед, – говорит Костя и делает огромные глаза. – Утопли.

Но, видно, нисколечко Косте не страшно. Он ложится на снег, раскидывает руки в стороны, поводит ими вверх-вниз. Встает, показывает отпечаток: похоже на ангела?

– Чрезвычайно. Едем?

Он сажает Костю вперед, придерживает руль, но и Костя руль держит крепко! Ужас, какая нищенская у мальчика шапочка. Под ней полоска волос и тощая-тощая шейка. Как бы он хотел сейчас видеть его лицо! Выставляет зеркало так, чтобы видеть.

– Правь сам. Вот тормоз, вот газ.

Костя сосредоточен. И вроде бы счастлив. Из-за какой мелочи могут быть счастливы дети!

До речки доехали – не речка, так, ручеек, – как ухитрились тут дачники потонуть? – повернули налево, вдоль поля. Возвратились при свете фары. Изумительная вышла прогулка.

Костины вещи – сушить. Какую-то одежку нашли – все огромное, взрослое. Рукава, как у смирительной рубашки болтаются.

– Давай засучу, помогу. Костя, ты любишь пиццу?

Глупый вопрос, Костя все любит. Все и всех. Найдем телефон, закажем. По экрану ползет полоска – подожди, надо дать компьютеру загрузиться. Пока что звонит Кирпичу: одежду для мальчика – полный комплект, от носков до шапки. Купит, доставит, и всё – свободен.

– Сегодня не выйдет, – Кирпич пыхтит. – Простите, никак.

Завтра утром, Кирпич постарается. Да уж, пусть.

Мальчик лежит на перилах и медленно-медленно съезжает со второго этажа на первый.

– Ты что делаешь, Костя? – дом-то чужой.

– Я загружаюсь, – отвечает мальчик. Загружается, как компьютер.

Потрясающе, думает он, талантливо. Просто феноменально. Если дать Косте образование…

Доставка еды. Толстая белая баба на маленьком автомобильчике. Пицца, мясо в горшочках, суп.

– Кушайте, мальчики.

Порадовало это «мальчики».

Костя ест аккуратно, старается.

– Смотри, кирпич весит полкилограмма плюс полкирпича…

С этим классом задач мальчик, по-видимому, не знаком.

– Кирпичи – они разные…

– Нет, здесь один и тот же кирпич. Две половинки: одна – полкилограмма, другая, следовательно, тоже. А вместе получается – килограмм. Ты понял?

Вроде бы, да. Тут же Костя произносит что-то милое и настолько некстати, что ясно – не понял. Запущенность. Надо наверстывать.

Задачу про кирпич он перенял у Роберта, тот задавал ее всем, кто устраивался к ним работать. Отвечавших неправильно, а их было много и с годами становилось все больше, Роберт называл инопланетянами. Их не брали.

Что дальше делать? – размышляет он, ставя тарелки в посудомоечную машину. Через пять минут и вообще. И каков, так сказать, статус их отношений с Костей? Просто так отвезти мальчика в пустой уже дом невозможно. Кто они с ним друг другу?

Ближайшие планы определяются сами собой. Когда он возвращается в гостиную, Костя спит. Он переносит мальчика на кровать, укрывает его, даже позволяет себе чувствительный жест – гладит Костю по голове, у ребят удивительно крепкий сон. Как хорош Костя! Благородство и простота. Юный джентльмен.

За окнами полная уже темень. Сейчас он снова позвонит Лоре, а лучше – напишет ей: «Я нашел нам чудного рыжего мальчика, юного джентльмена». Или подумать еще, подождать?

Он звонит Виктору. Тот извиняется: связь плохая. Они с Олегом Хрисанфовичем охотятся на кабанов. Вечером поговорим. – Уже вроде вечер. С кем Виктор охотится? Он недослышал. – С губером, губернатором. – Ладно, с губером – это важно.

Сам он в губернаторских охотах с недавних пор не участвует. Может быть, Виктор прав, – его неучастие вредно для дела, может быть. Но, во-первых, опротивело их вытье: перед началом охоты – молебен хором. И на него смотрят: чего лоб не крестишь? И потом – он всегда был против глумления над убиваемыми животными. В последний раз они долго гонялись с Виктором за лисой, та устала и уже не могла бежать. Виктор схватил ее за хвост смеха ради, и лиса укусила Виктора в руку, пришлось уколы делать от бешенства. Он помнит, как посмотрела на них лиса. Не очень-то ему было жалко Виктора. Подумал: пора им, наверное, расставаться.

Мальчик все спит. Он перезванивает Виктору совсем ночью.

– Ну, – спрашивает, – как поживает любимец богов и губера? – И рассказывает о том, что надо сделать. Быстро. Лишить алкаша одного родительских прав. Первым этапом. Старается говорить, как о бытовом пустяке. Перед Виктором нельзя заискивать, тот очень чувствует его слабости.

– А давай грохнем твоего алкаша, – вдруг предлагает Виктор. – Дешевле, и польза обществу.

Пьяный он, Виктор, что ли?

– Ладно, шучу. Алкаш – первым этапом, а что вторым?

А вторым этапом, вздыхает, он хочет усыновить ребенка. Он и одна его приятельница. Про нее пока еще не окончательно решено, будем считать, что насчет приятельницы – предварительный разговор.

А насчет него, спрашивает Виктор, разговор окончательный?

– Да, – он опять вздыхает. – Да, окончательный.

– Имя ребенка? Возраст?

Он говорит.

– Отличная идея! – восклицает Виктор. – Я делаю всю черновую работу. – Не так сказал – черную. – А теперь Костик, Костян…

Неплохо бы все обсудить, полагает Виктор. Все аспекты. Конечно, каждый решает сам, в том, что касается личной жизни, но необходимо учитывать интересы партнеров, в данном случае – Виктора. Они ведь – большая семья, не так ли? Как ему кажется? Костик уже не маленький, может считаться участником дела. Потенциально. Так он должен рассматриваться. Если что. Не будем о плохом, но помнит ли он, – если нет, то Виктор готов напомнить, – сколько проблем было с семейством Роберта?

Похоже, Виктор не пьяный.

– Ты, конечно, патрон, все дела…

Надо подумать. Не оформить ли – как это называется? – опекунство? – Виктор изучит законодательство. Опекунство – уже теплей. Но тоже не отыграешь, не возьмешь назад. А что если – такое предложение, – дать Костику бабок? – Он с ума сошел, этот Виктор? Мальчик маленький, одиннадцать лет, как он ими распорядится?

– Легко, – отвечает Виктор. – Я в одиннадцать отлично знал, что с бабками делать. У меня уже сумма приличная скопилась по тем деньгам. Я себе, если хочешь знать, в тринадцать лет купил женщину.

* * *

Утро. Дом уже на ногах. Костя оделся в свою одежду, снова лежит на перилах. М-да. Шутка, повторенная два раза… Перила крепкие, выдержат.

В комнате, где спал мальчик, орудует баба Саша. Выволокла матрас на снег, груда белья на полу.

– Александра Григорьевна, здравствуйте. Что случилось?

– Малый проссал все, у меня вон Галка, старшая, – бормочет баба Саша, – мужа себе нашла, в первую ночь обоссался, как же ты, говорю, жить будешь с таким зассанцем?..