Читать книгу Вселенная нужных слов - Максим Салос - Страница 6

Когда на небе зажигаются звезды и наступает ночь, звуков становится совсем немного. Вокруг словно пропадает все лишнее, и ты, наконец, способен услышать самого себя. Ночью мы все чуточку другие – более открытые, честные, можем сказать что-то, о чем молчим при свете дня.

Той ночью я по-настоящему познакомился с Филиппом. Знаешь, бывают такие люди, с которыми легко говорить. От них не хочется ничего скрывать. Филипп был как раз таким. Пусть многие ненавидели его, считали нелюдимым и замкнутым, я верю в то, что знал его настоящего. Та ночь подарила мне знакомство с человеком, которого я полюбил. Жаль только, что понимание это приходит только сейчас, когда ничего уже не вернуть…

– Ром, прости за сегодняшнее, не надо было, конечно эту драку начинать, – сказал Филипп, когда мы сделали по первому глотку.

– Да ладно вам, все нормально.

– Ну чего ты мне «выкаешь»? Мы же друзья с тобой, – он хитро подмигнул мне.

– Правда? – скажу честно, мне приятно, было это услышать. Хотя, должен признаться, после той драки я немного побаивался его. Это, наверное, естественно для человека, не привыкшего к жестокости.

– Конечно. Я поэтому и взял тебя на работу.

– А что, можно быть друзьями, если мы еще толком не знакомы?

– А кто тебе сказал, что мы не знакомы? Может, мы встречались раньше.

– Ты бывал в Магадане? – я родом оттуда. Это маленький город на Дальнем Востоке. Немногие из моих сокурсников в институте слышали о таком.

– Меня в разные места заносило. Но я не об этом. Может мы встречались с тобой, ну… например, в прошлой жизни.

– А… – я поперхнулся, делая глоток, – я и забыл, что ты маг, – фраза Филиппа была очень кстати. Мне хотелось расспросить его о том, чем он занимается.

– Скажем так – я знаю и вижу чуточку больше, чем остальные. Обычный человек называет это магией, экстрасенсорикой, ясновидением. А я просто… Вот, представь, если у всех вокруг плохое зрение, и никто не может прочитать надпись на заборе, это значит, что надписи нет?

– Если так, как ты говоришь, то надпись, конечно есть.

– Правильно, – Филипп довольно улыбнулся, – а теперь добавь к этой ситуации факт, что ты единственный человек с идеальным зрением и легко прочтешь надпись. И вот этой своей способностью ты вносишь сумбур в мировоззрение остальных. Они-то не могут ничего увидеть, их, в принципе, все устраивает, а ты заявляешь, что надпись на заборе есть. А остальные тебе не верят, потому что не могут ее увидеть. Кто-то может согласиться с тобой, а кто-то начнет спорить, доказывая, что если он ничего не видит – значит, ничего и нет, – Филипп сделал большой глоток, – ну, вот тебе вкратце описание моей работы.

– А как ты… учился этому? Или всегда это умел?

– А вот это, брат, главная загадка всей моей жизни.

Филипп сделал глоток, потом перевернул бутылку вверх дном. Из нее на камни вылилось несколько капель.

– Пошли, возьмем еще? Ты не против?

– Только «за»! – не знаю, почему, но я проникся симпатией к этому странному человеку с разными глазами.

Филипп купил еще несколько бутылок вина, и мы вернулись на старое место. Камни, которые, по идее, должны были быть холодными, встретили нас теплотой уютных кресел. Почти все время я молчал, слушая, как Филипп рассказывал мне историю свой жизни.

Он был родом из Новосибирска. Когда мы познакомились, Филиппу было тридцать семь. Как он говорил – это возраст, до которого уважающий себя человек вообще доживать не должен. Филипп был сиротой, детство провел с бабушкой, которая не могла уделять ему должного внимания. По его собственному утверждению «это еще большой вопрос – кто о ком заботился».

Друзей в детстве у него почти не было, Филипп рассказал, что был особенным ребенком: «Меня интересовали книги, любил историю читать, лет в пятнадцать всякие умные книги изучал, про медитации, сны и тому подобное. В общем, такой, книжный червь. Совсем не крутой парень. А время было трудное – развлечений у молодежи мало, интернета не было, все время на улице проводили. Почти в каждом дворе банды были, дрались часто, территорию делили. Папуасы, *****. Когда в магазин ходил, маршруты выбирал с учетом того, чтобы лишний раз не нарваться ни на кого. Я-то в бандах не состоял, получал периодически. А что сделаешь? Идешь один с пакетиком, а на тебя человек шесть-семь: „А привет. А сигарету дай. А что значит нету? А по хлебалу? А че такой дерзкий?“. Я, должен сказать, ребенком очень красивым был. Мне хвастаться не зачем, действительно так. К тому же, начитанный был, в отличие от этих имбицилов. С девчонками много общался. Они сами ко мне тянулись. Одна моя подруга однажды гопника отшила, который за ней бегал. И он с дружками решил на мне отыграться. Как-то после школы, я тогда классе в девятом учился, они меня поймали и затащили в подворотню. И тот главный, которому девчонка отказала, решил, что если изуродует меня, то наладит свою личную жизнь. Трое держали меня, а он ножом резал мне лицо. Сказал тогда: „Смотрите, пацаны, какой красавец!“. Я валялся, корчась от боли, а они ржали и плевали на меня. Вот, так эти шрамы на щеках и появились».

Мне было безумно жаль Филиппа, когда он рассказывал мне это. Я представлял себе подростка, которого унизили, причинили боль и который не может дать отпор. Это было совсем не похоже, на того Филиппа, которого я увидел сегодня вечером. Мне было очень интересно, что произошло потом и он, словно зная о моем желании, рассказывал дальше:

«Знаешь, Рома, я лежал тогда на грязном асфальте, лицо горело болью. Было страшно и мерзко. Они ушли, а мне все никак не найти было в себе силы, чтобы встать. Дети ведь бывают очень жестоки – они, в отличие от взрослых, не осознают в полной мере последствия своих поступков. Я вернулся домой поздно, чтобы бабушка не видела, обработал раны и долго-долго смотрел на себя в зеркало. Тогда меня посетила мысль, которая все изменила – понимаешь, было не важно, что я чувствовал боль, имело значение то, что они видели, как мне больно. Они пришли мучить меня и наслаждались, видя мои страдания. Я тогда дал себе слово – что никогда, никогда больше никто не будет видеть меня слабым. Мне не больно – это закон, который стал обязательным для меня. Чтобы ни случилось».

Филипп замолчал, мы закурили, и струйки табачного дыма плыли от нас прочь, в высоту ночного неба, исчезая в нескольких метрах над нашими головами.

– Филипп, – я первым прервал молчание. – Я сегодня с Катей общался, она сказала, что ты неразговорчивый.

– С ней – да. Она умная девушка, умеет вести дела. Больше мне от нее не нужно. А в тебе, Рома, я вижу хорошего парня, возможно, сам мог бы стать таким, как ты, сложись моя жизнь по-другому.

– Ты хотел бы быть мной? – я рассмеялся. – Ты же знаменитость! Мне кажется, что все остальные хотят быть на твоем месте.

– В сибирских племенах, почти в каждом селении есть шаман, – неожиданно начал Филипп. – Колдун. Когда шаман умирает, то ему предстоит найти замену. И, несмотря на то, что это в племени второй человек после вождя, никто не хочет быть шаманом добровольно. Потому что это очень тяжелая ноша. Легче всего быть таким же, как все. Вставать, идти на работу или пасти оленей, потом возвращаться домой и ложиться спать. А иная жизнь требует усилий, требует терпеть боль, отказываться от того, что привычно. Когда человек становится шаманом – это значит, что он больше не принадлежит себе, он становится проводником воли духов.

– А как ты стал ясновидящим?

– Не знаю точно. Понимаешь, после того случая, когда меня порезали, я редко выходил из дома. Почти ни с кем не общался. Читал, пытался придумать, как жить дальше. И однажды утром я проснулся, посмотрел на себя в зеркало, чтобы увидеть там урода, которым стал. Но внезапно разглядел в своем отражении красивого и сильного парня. Воина, которого украшают шрамы. Я понял, что мир вокруг – такой, каким мне хочется его видеть. Я не могу остановить дождь, если он идет на улице, но могу порадоваться ему, прожить вместе с ним час или целый день, попрощаться и пойти своей дорогой, не истратив силы на печаль или ненависть. Я научился принимать мир и себя в этом мире. И стал сильнее. Со временем стало казаться, что мне удается заглядывать в душу других, понимать их мысли, поступки. Я смотрю на человека, а мне словно кто-то подсказывает то, что хочется узнать. Конечно, проще это делать в определенной обстановке, но можно и прямо на улице или в метро. Мне кажется, мир поблагодарил этим меня за то, что я тогда не сдался, не сломался, а, напротив, научился быть благодарным и сильным. Ладно, – Филипп выбросил далеко в воду пустую бутылку, – пойдем по домам, скоро рассвет.

Я вздохнул, мне не хотелось заканчивать разговор, но глядя на горизонт, мы уже видели первые лучи солнца. Через пару кварталов наши пути разошлись, Филипп пожал мне руку, хлопнул по плечу и, на секунду задумавшись, словно решая, стоит говорить или нет, сказал:

– Спасибо, Рома, ты первый человек за семнадцать лет, с кем я смог по-настоящему поговорить.

Потом он скрылся за углом дома, а за моей спиной послышался стук колес первого трамвая.