Читать книгу Внутреннее пламя. Часть первая - Максим Шендря - Страница 3

Север

Склоны Пограничного хребта

ДЖЕР

На улице вовсю выл пронизывающий ветер, задувая редкие снежинки под полог шатра. Они тут же таяли, попадая в нагретый очагом воздух. Шли первые летние деньки, но на севере смена времен года мало что меняла. Вездесущий снег просто уступал место промозглой и твердой, как камень, земле и, уже не столь густо, продолжал порхать по пустым и почти безжизненным равнинам.

Стараясь не думать о наскучивших белых просторах, Джер утонул в мягких оленьих шкурах у выложенной камнями печи, расположенной в центральной части объемного шатра. Этот шатер был самым большим в округе, потому как принадлежал важнейшему в племени человеку – вождю по имени Угвалд Черный, который одновременно приходился Джеру отцом. Можно сразу догадаться, какое количество надежд было возложено на молодого наследника и насколько его жизнь отличалась от беззаботного существования сверстников. Также можно было с уверенностью предположить, что такой статус не должен был обойтись без сильной зависти со стороны окружения. В случае Джера как первая догадка, так и второе предположение были абсолютно верны. Поскольку с самого раннего детства ему приходилось весьма нелегко, а многочисленные придирки от лица вождя действительно сопровождались косыми взглядами завистливых ровесников.

Самого Джера, однако, ни капли не прельщало положение будущего главы племени и даже богатые возможности, идущие с этим званием в ногу, никак не волновали его сердце. В то же время не являлась ему в мечтах и простая жизнь обычного воина, какими уже успели стать погодки юного наследника. Отчего так получилось, Джер не знал, но упорно искал истину в книгах с тех пор, как мать обучила его чтению. Это умение, кстати, тоже не прибавляло молодому северянину уважения среди грубоватых соплеменников, равно как и бесило отца. Все же Джер с книгами не расставался, и тут надо отдать должное всем окружающим людям. Поскольку внутреннее противостояние тому образу жизни, который они навязывали, научило его спокойно поступать по-своему. Поэтому и в данную секунду Джер сидел в шатре и держал в руках книгу, вместо того чтобы скакать по заснеженным пустошам, загоняя оленей в компании отца и других охотников.

Он прислонился к каменному дымоходу, целиком погрузившись в сложное повествование и надеясь выудить из него то, что не удалось постичь в предыдущие разы. Стараться определенно стоило, потому как автор книги Циарий Пабс обещал передать в своих записях нечто большее, чем привычные взгляды на жизнь. На пожелтевшей бумаге шла речь о древнем ордене мирных воинов, который, по слухам, уже практически исчез в современном мире. Состоящие в нем люди, как описывал автор, весьма отличались от всех виденных им ранее и каждый из них обладал некой привлекательной индивидуальностью. Объединяющим фактором мирных воинов, опять же со слов Циария Пабса, служило практически полное отсутствие колебаний в любых ситуациях. Вот только причины столь поразительной стойкости и уникальности мирян то ли не до конца смог передать сам автор, то ли не мог ухватить Джер. Поскольку при всем описанном очаровании этих людей самого северянина книга не приближала к ним ни на грош. Возможно, дело было в отсутствии последних страниц в экземпляре, лежащем в руках Джера, возможно, в чем-то ином. Только вот общей сути это не меняло, и ответы на личные вопросы читателю не приходили.

– Знать бы толком, что меня вообще интересует… – подумал Джер, оторвавшись на мгновение от страниц, а затем снова закинул свой взгляд, словно удочку, в густые дебри размышлений Пабса.

Огонь уютно потрескивал за спиной, настраивая на спокойный лад и помогая читать. За стенами шатра стояла практически полная тишина, а немногочисленные звуки жизнедеятельности услужливо скрадывал ветер. Полог из меховых шкур вдруг приоткрылся, пахнуло холодом, вслед за которым вошла укутанная в меха красивая женщина среднего возраста.

– Привет, мам, – негромко произнес Джер, тут же оторвав глаза от книги. – Ну как там? Потеплело хоть чуть-чуть?

Джер частенько волновался за мать, плохо приспособленную к суровому северному климату. Будучи уроженкой извечного врага племен – государства под названием Ковисс, к тому же южной его части, она так и не привыкла к северу. Ей хватало совсем немного побыть на холоде – и простуда не заставляла себя ждать. Поэтому погода и ее изменения издавна были их излюбленной темой.

– Привет, Джери, – прозвучал мягкий мамин голос. – Да, вроде бы…

Ответив сыну, женщина сняла с себя объемный балахон из все тех же оленьих шкур, а затем скользнула взглядом по обложке книги, которую он держал в руках.

– Опять трактат о мирных воинах? – улыбнулась она. – Продолжая в том же духе, ты скоро будешь цитировать Пабса наизусть.

– Да все пытаюсь вникнуть… – тяжело выдохнул Джер и закрыл книгу.

Запоминать страницу ему было не нужно, поскольку он и правда уже свободно ориентировался в содержании трактата. Мама присела рядом и принялась неторопливо поглаживать его по спине.

– Все ищешь, ищешь, а сам-то знаешь, что ищешь? – задумчиво произнесла женщина, глядя в огонь.

– Ищу, – согласился Джер, запустив пятерню в длинные темные волосы, схожие оттенком с материными. – Глупо это прозвучит, но меня уже давно интересует вопрос – кто я? Стоило всего лишь раз задать этот вопрос себе всерьез, и я с ужасом понял: ответа найти не могу. Отвечаю – сын вождя, но это почему-то не удовлетворяет меня. Говорю себе – я человек, но и этот ответ не внушает мне спокойствия. Кроме того, я не вижу к чему стремиться, а то, что мне внушает отец, не способно занять меня целиком. Всегда и везде преследуют эти мысли: кто я и куда мне идти? Судя по написанному в этой книге – ответы на эти вопросы знают в храме мирных воинов. Только вот я читаю ее уже в четвертый раз и не могу отыскать в ней ничего, что бы заполнило ноющую пустоту в сердце… Все больше создается впечатление, что Циарий Пабс сам многого не понял, поэтому так мудрено все закрутил…

Женщина подняла ладонь выше и нежно провела ею по голове сына, а ее лицо преисполнилось любящего сочувствия.

– Уже двадцать второй год пошел тебе. Твои сверстники вовсю участвуют в походах, делят добычу, находят себе пару. А ты отдалился от всех, словно сыч, только машешь мечом да читаешь. Умнее тебя уже, наверное, нет никого во всех племенах, а толку?

Джер поморщился на слова матери, очень здорово напоминавшие частые речи отца с разницей лишь в грубости формы.

– Прости, мам, я знаю – ты не любишь об этом говорить, но… – осторожно ответил северянин, заглядывая в материнские глаза. – Но ты попала сюда не по своей воле. Отец захватил тебя во время одного из налетов на Ковисс. Поэтому я не верю, что тебе по душе тот образ жизни, какой здесь все привыкли вести. А что касается пары… Наших девушек не интересует ничего, кроме шрамов, полученных в схватках…

В этот момент Джер скривил лицо, изображая жесткий голос отца:

– …С «хилыми и коварными южанами». Да побрякушек, сорванных с ковисских женщин. Не думай, я пытался отыскать среди них ту, которая была бы мне близка. Однако не нашел никого, с кем можно хотя бы нормально поговорить…

Мать покачала головой и потянула Джера на себя, положив его голову к себе на колени. Северянин закрыл глаза. Ставшие привычными сомнения немного отступили перед чуткой теплотой материнских ладоней.

– Мудреный глупыш ты мой… – прерывисто выдохнув, печальным голосом заговорила мать. – Я не имею в виду, что твои соплеменники правильно живут и не поощряю тебя поступать точно так же, как они. Я лишь хочу донести до тебя, что они действуют, живут, дышат полной грудью. А ты все сидишь, все ищешь. Волнуюсь я за тебя, Джери, лучшие годы ведь проходят… Пора тебе хоть как-то действовать, пусть, может быть, и наломать поначалу дров.

Слегка успокоившись у матери на коленях, Джер произнес с закрытыми глазами:

– Я просто хочу, чтобы вот здесь было хорошо, – он положил себе на грудь мамину руку и замер.

В эту секунду Джер вдруг почувствовал прохладное дуновение и инстинктивно дернулся, бросая взгляд на приоткрывшийся полог.

– Пропустил охоту, чтобы на коленях у маменьки полежать? – раздался грубый голос Угвалда Черного, чей темный силуэт высветился на фоне входа в шатер, – Я все больше сомневаюсь, бабу ты родила или мужика.

Джер быстро поднял голову с колен матери и сел, почувствовав при этом едкую обиду, нанесенную жестокими словами отца.

– Все высиживаешь над книгами? – громыхнул вождь, скидывая перевязь с закрепленным на ней двуручным топором. – Надо под тебя яйца положить, хоть так толк будет.

Его мясистое красное с мороза лицо, заросшее неаккуратной щетиной, расплылось злорадной ухмылкой. Темные глаза Угвалда некоторое время посмеялись над Джером, а после обратились к его матери.

– А ты че сидишь?

Этого хватило, чтобы женщина торопливо поднялась на ноги и молча принялась помогать отцу раздеться. Джер в это время недовольно уставился на пляшущие язычки пламени, медленно закипая от злости.

Женщины племен Пограничного хребта имели немного прав по сравнению с мужчинами, а с угнанными в плен южанками дело обстояло еще хуже. Многократно эта наболевшая тема вставала раздором между вождем и его наследником. Однако ругань ни к чему не приводила, кроме отчаянных маминых просьб не пытаться защитить ее и смиренно покориться положению вещей. В ответ молодому северянину приходилось лишь угрюмо кивать и проглатывать свою злобу. Поскольку он прекрасно видел, что именно ей приходится отдуваться за его действия каждый раз, когда она остается наедине с отцом. Об этом говорили неизменно возникающие синяки на мамином теле, ее затравленный и жалкий взгляд, а также дрожащий голос. Поэтому сейчас Джер сидел и молчал ради нее, не желая больше видеть подобное…

– Как же можно додуматься до таких несправедливых законов? – хаотично метались в голове его мысли. – Почему один должен быть выше другого?

Как бы больно не было Джеру это осознавать, в племенах отродясь не пахло равенством. Мерилом твоего положения всегда являлась лишь сила. О равенстве между людьми говорилось лишь в книге Циария Пабса, которая вдруг оказалась в цепких руках Угвалда Черного, а затем молниеносно отправилась в печь. Это небрежное дейст вие со стороны отца еще раз подчеркнуло, насколько далеко пролегала жизнь от написанного в трактате о мирных воинах, который стремительно занялся пожирающим пламенем.

– Хватит тебе читать эти писульки немощных южан, – откуда-то издалека, за вибрирующей стеной подавляемого Джером возмущения, прозвучал голос деспотичного борова, который по воле нелепого случая оказался его отцом.

Молодой северянин поднял на него налитые бескрайней обидой глаза, стена вдруг рассыпалась.

– Нет, – чужими губами жестко произнес Джер, затем нервно сглотнул и, решительно взметнувшись на ноги, стал одного роста с вождем.

– Что нет? – маленькие черные глазки мужчины тут же принялись сверлить его ненавистью. – Что нет?! Отвечай!

– Ты мне не отец, – еле сдерживая себя, медленно проговорил Джер.

Прошло несколько секунд, в течение которых вождь и его наследник ожесточенно дрались взглядами. Сквозь сжатые зубы Джер повторил сдавленным голосом:

– Ты мне не отец.

Угвалда Черного затрясло словно в лихорадке, он в гневе прокричал:

– Да как ты смеешь, ублюдок!

Вслед за брошенной фразой мгновенно последовал кулак, но удар не состоялся, разбившись о твердую руку Джера. Вождь вцепился в плечи молодого северянина, надеясь побороть его, но тот стоял крепко. Краем глаза Джер увидел, как мама судорожно прикрыла руками рот, выражая побелевшим лицом крайнюю степень ужаса. Поддавшись возникшему решению, он в ярости оттолкнул отца и, взяв мать за рукав, стрелой вылетел из шатра, другой рукой прихватив по пути свой меч.

– Сынок, сынок, успокойся! Извинись перед отцом, еще ведь не поздно! – молящим голосом упрашивала мать, пока Джер упорно тащил ее за собой.

– Уже давно было поздно, – подумал Джер, направляясь к длинному навесу, где были привязаны лошади.

– Ты мне тоже не сын! – прозвучал за спиной крик того, кто так и не заслужил называть себя «папа».

Увидевшие эту сцену соплеменники замерли, побросав свои дела, и напряженно принялись наблюдать за развязкой. Джер же не обращал внимание ни на кого и ни на что, потому что впервые за долгие годы его сердце перехлестывало разыгравшейся бурей.

– Вы только посмотрите на этого неблагодарного сопляка! – где-то на периферии звучали истошные крики вождя. – Да пусть катится ко всем чертям со своей мамашей! Я еще хотел сделать его своим наследником! Да никогда не стать тебе настоящим мужиком! А эта сука никогда не родит мне нормального сына! Так что пусть оба катятся! И слышишь, ты, ублюдок немощный! Только попробуй сюда вернуться! Я убью тебя собственными руками!

Трясущимися от невероятно сильных чувств пальцами Джер торопливо отвязал лошадь, а затем вырвал тушу убитого оленя из рук подвернувшегося рядом мужчины. Тот даже не подумал спорить, осаженный диким взглядом, которым одарил его теперь уже бывший сын вождя. Джер сделал это, поскольку воспаленным умом рассудил, что килограммы свежего мяса весьма пригодятся на долгом пути.

Очень долгом пути… К себе.

– Сын! Да что ты делаешь?! – попыталась в очередной раз докричаться до него мать, которую он упрямо тащил за собой в белую пустошь одной рукой, а другой вел лошадь.

Сотни шатров с людьми, что так и остались чужими, оставались позади, впереди же раскинулась неприветливая белая пустошь.

– Тише, мама, – мягкои спокойно ответил Джер, наконец остановившись и обняв дрожащее от испуга тело матери. – Тише, моя родная, не плачь. Успокойся, так будет лучше. Просто я решил сломать наконец свои дрова…

* * *

Сомнение пусть станет первым твоим другом,

Опору не пытайся ты найти,

Сейчас окинь ты взглядом всю округу,

Остановись, замри, почувствуй изнутри…

Дыши, страх – это хорошо, это твой второй друг,

Ведь он напоминает нам о том,

Что ты живешь не в мыслях, ты – не мысль,

И ничего еще нельзя назвать концом.

Стих, написанный одним из кандидатов в мирные воины

Атана – столица Аэгории

МАКО

Широкая улица, которая являла собой позвоночник столицы Аэгории и пролегала от главного входа в город до самого Воздушного замка, только-только просыпалась. Название ей досталось столь же величественное, как и внешний облик проспекта, а именно – Линия Мира. Горожане постепенно выплывали на нее из многочисленных боковых ответвлений и вклинивались в пока еще жидкие ручейки точно таких же. Однако наблюдательный глаз без труда бы отметил, что скорость, с которой эти ручейки наливались силой, говорит о том, что уже через несколько минут здесь образуется сплошной бурлящий поток. Так происходило всегда по утрам, за исключением, пожалуй, выходных. Сегодня же была пятница, а значит от сонного спокойствия до бурной суеты оставалось совсем чуть-чуть.

Худой и высокий парень по имени Мако все это прекрасно знал, поэтому старался как можно быстрее дотолкать тележку с товаром до Главного базара. Стесняясь своего недюжинного роста, он сутулился и изредка бросал неуверенные взгляды на проходящих мимо людей, большую часть времениупираясь глазами в содержимое тележки. В ней не лежало ничего удивительного – всего лишь различные кожаные изделия, начиная от женских перчаток и заканчивая мужскими сапогами. Все эти вещи Мако знал уже наизусть, но все же смотреть на них приходилось. Поскольку каждый раз, когда его взгляд надолго отрывался от тележки, сзади звучал недовольный голос:

– Давай живее, слизняк худосочный, к вечеру так не дойдем.

Мако недовольно поморщился, коротко взглянув в сторону хозяина товара, однако проявить свое возмущение словесно побоялся.

– Ишь, еще глазья свои таращит, – громко свалилась на юношу очередная порция брани со стороны низкорослого тучного мужчины, противного как на взгляд, так и на голос. – Нанял тебя, недоноска, значит благодарен будь и топай давай. Поживее топай!

Мако топал, поскольку другого выбора у него в запасе не имелось. Из атанской Военной академии юношу с позором выгнали три месяца назад, и в этом не было ничего удивительного. Лишь каждому пятому среди множества молодых курсантов позволяли выучиться на младшего офицера аэгорской армии. Остальные ребята жестко отсеивались в ходе подготовки. На изнурительных тренировках и отработках тактических маневров, которыми нещадно потчевали юных кандидатов инструкторы, мгновенно становилось ясно – из кого будет толк, а кто не заслуживает дальнейшего внимания.

Требовалось проявить лидерские качества, физическую выносливость, храбрость в спаррингах и тактическое видение, быстро ориентируясь на поле и выдавая четкие команды. Мако хватило всего лишь трех недель обучения, чтобы оказаться в кабинете главы Военной академии. Здесь полковник запаса по имени Гиммер донельзя прямой и грубой речью объяснил, что все вышеперечисленное у него напрочь отсутствует. Уже через пять минут после этого короткого и печального вердикта юноша оказался на улице, лишенный формы курсанта, денег к существованию, но имеющий за плечами целый мешок разбитых надежд.

У самого паренька насчет своей неудачи имелось совсем иное мнение, чем у пожилого полковника. Он понимал, что просто-напросто испугался проявить свои качества под давлением обстоятельств, причем испугался непростительным в собственных глазах образом. Последующие за отчислением три месяца Мако всеми силами старался не думать, как сильно он облажался. Однако получалось это у него настолько же хорошо, насколько блестящей состоялась его воинская карьера…

Впрочем, был еще вариант записаться в ряды пехотинцев регулярной армии Аэгории, а там постараться дослужиться сначала до десятника, а потом до сотника. Для того, кто с самого детства мечтал стать военным, идея должна была показаться заманчивой, но Мако нашел сразу две причины от нее отказаться. Во-первых, этих ребят, как ходили слухи, незамедлительно отправляли в самое пекло, едва возникал конфликт. Контракт подписывался на десять лет, и отвертеться от службы мог только погибший на поле боя. Выживали к окончанию этого срока, опять же по слухам, пятьсот-шестьсот человек из двухтысячного корпуса. Иными словами – неутешительная перспектива на долгое время лишиться свободы при большой вероятности потерять жизнь в погоне за крайне сомнительной возможностью получить офицерское звание. Мако рассудил по этому поводу, что палач во время казни чаще промахивается, чем из пехотинца таким образом выходит лейтенант. Тем более из такого пехотинца, каким бы стал он. В этом, кстати, состояла вторая причина – гораздо более незатейливая по своей сути, нежели первая. После провала в академии Мако перестал верить не только в детскую мечту, но и в себя. Его до глубины ужаленное провалом сердце теперь болезненно воспринимало все, что хоть отдаленно было связано с военной тематикой.

Возвратиться в объятия родного провинциального городка под названием Ирута он не мог при всем желании, так как не хватало денег на дорогу. Мигель – так звали хозяина кожевенной лавочки – оказался редким скупердяем, и выплачиваемого им еле-еле доставало на пропитание. Однако это было не самое главное – как такового практически не имелось самого желания вернуться. Мако даже представить себе не мог, как он посмотрит в мамины глаза. Ведь пошли псу под хвост все те мечты, которые юноша с самого раннего возраста разделял вместе с ней. Причем не только мечты, но и немалые деньги, что мама старательно копила на его обучение в академии. Винить в этом можно было только себя, больше просто некого.

Поэтому Мако и устроился на эту крайне неблагодарную работу в помощники к Мигелю, торговцу кожами и различными изделиями из них. Естественно, юноша постоянно крутил в голове мысли подыскать работу получше. Вот только покинуть кожевенную лавку в надежде найти более высокооплачиваемое и приятное занятие, в наше время означало риск. Рисковать же, когда внутри процветает неверие в собственные силы, было неподъемной задачей для Мако в его теперешнем состоянии.

Таким вот унылым образом все последние три месяца юноша болтался в этом мире, словно листик, оторванный от родного дерева собственных надежд и гонимый всеми ветрами. Он уже боялся заглядывать наперед, но все-таки надеялся на то, что какой-либо непредсказуемый случай изменит его положение к лучшему.

Тем временем впереди показался Главный базар – место, где можно было приобрести практически любой товар и где пекарь легко уживался по соседству с кузнецом. В этот ранний час людей здесь еще было немного. Рынок потихоньку оживал, будто огромное и неповоротливое чудовище, пока еще сонное, но готовое вот-вот проявить всю свою мощь.

Мако подкатил тележку к прилавку и принялся торопливо раскладывать товар. Мигель стоял рядом, лениво почесывая объемный живот, и придирчивым взглядом сопровождал каждое действие юноши, что ухудшило и без того не особо легкое душевное состояние.

– Ну пошевелись ты уже быстрее, тетеря сонная, – поковыряв пальцем в носу, подогнал Мако толстяк. – Клиентов полный базар, а лавка еще не готова.

Мигель даже не замечал, насколько противным следовал манерам, зато это замечал юноша, только вот никуда деться от них не мог.

– Одни убытки от тебя, – не унимался торгаш, каждым своим словом всаживая ржавый штырь в и без того уязвленную гордость юноши.

Где-то внутри Мако страстно захотелось убить его, но он снова не дал злобе прорваться, поскольку помнил, что так он останется без средств к существованию. Закончив раскладывать товары по своим местам на длинном деревянном столе, юноша услышал неизменную речь, которая начинала каждый его рабочий день:

– Давай торгуй и улыбайся, улыбайся, а то ничего не продашь. И не вздумай скидывать, подходят – называй завышенную цену. Если мнутся – молчи. Только когда соберутся уходить, тогда уж скинь до настоящей стоимости, понял?

– Понял, – равнодушно ответил Мако, разглядывая собственные потертые ботинки, которые выглядели как насмешка по сравнению с той обувью, что стояла на прилавке.

– Пойду, пожалуй, позавтракаю, а то устал уже от твоей неблагодарной рожи, – проворчал Мигель и поплелся в сторону кабака устраивать себе уже второй прием пищи за это утро.

– Вот же урод, – подумал Мако, наблюдая, как жирная туша торговца неспешно уплывает от прилавка.

В этот момент юноша ощутил, чтожизнь его даже не катится под откос, а уже лежит на мягком илистом дне унизительного прозябания. Где-то сверху над ним пели птицы, жили радостные люди, у которых все было хорошо. Он же сидел во тьме, на дне пропасти его личного краха и понятия не имел, как оттуда выбраться. По этому поводу Мако видел возможным лишь гонять бесчисленное количество тревожных мыслей, чем юноша тут же и занялся, воспользовавшись отсутствием Мигеля.

– Да как же так вышло?… Как же так получилось, что я стою за этим прилавком и чувствую себя ничтожеством?… Хотя должен учиться, должен стать офицером. Что же теперь с этим делать?

Внутри него словно ползал удушающий спрут, состоящий из липких и тягучих рассуждений и отравляющий все, к чему прикасались его щупальца. Весь окружающий мир, что раскинулся в непосредственной близости, казался юноше пугающим, безрадостным и убивающим любые надежды на лучшее.

Не видел Мако радостные лица детей, которые умудрялись в любой ситуации найти повод для веселья и демонстрировали это буквально в нескольких метрах от него. Не чувствовал он прикосновения легкого ветерка, который дул со стороны реки Палмы и нес на своих крыльях нежную живительную прохладу. Не радовался юноша заботливой мягкости утреннего солнца, а видел только, что уже скоро оно станет гораздо менее терпимым. Тягостные думы, медленно волокущиеся в сознании юноши, облачали все вокруг в мрачные фоновые декорации. Эти декорации больше мешали ему, чем помогали в решении главного вопроса, стоявшего в голове Мако на переднем плане: как покинуть мутную трясину неудач, где он окончательно умудрился завязнуть?

Однако, несмотря на то что юноша не сдвигался в своих безрадостных поисках ни на сантиметр, жизнь на него внимания не обращала и начала постепенно разгоняться. Клиенты подходили один за другим, и волей-неволей приходилось общаться с ними, отвлекаясь от личных забот. Торговцы с соседних прилавков тоже норовили заговорить с Мако во время возникающих пауз между продажами, чем немного бесили юношу. Поскольку у него ни малейшего желания беседовать с ними не было. Периодически, словно темная туча, заявлялся Мигель, очерняя и без того пасмурное настроение, но, к облегчению, всегда быстро уходил. Торчать на солнцепеке и вдыхать пыльный воздух предоставлялось исключительно Мако, как и, впрочем, выполнять абсолютно всю работу. Хотя юноша был этому толькорад, лишь бы поменьше видеть хозяина лавки.

К вечеру количество людей все возрастало. Они спешили накупить еды и разных необходимых в хозяйстве мелочей. Суета множилась от минуты к минуте, шум усиливался. Громадное чудовище, каким виделся юноше Главный базар, наконец проявило себя во всей своей мощи. Прилавок Мако, как и остальные, уподобился сейчас плавучей пристани посреди ревущего моря многоголосой неразберихи. Сам юноша тоже оживился, но не из-за людских потоков, а сугубо по личной причине. Просто посреди темного царства, какое представляла сейчас душа Мако, все же нашлось место одному маленькому пятну света, и оно вот-вот должно было разгореться.

Юноша быстро сверился с огромными часами, что украшали одно из располагавшихся рядом с базарной площадью зданий, а затем устремил взгляд в уже привычном направлении. Стараясь не отвлекаться на людской гомон, он пристально вглядывался в определенный переулок, откуда с минуты на минуту должна была появиться определенная особа. Если говорить точно – молодая и невероятно красивая девушка, студентка Атанского университета высших наук, который находился прямо напротив Военной академии. Мако заметил ее еще будучи курсантом, но стеснялся подойти, подыскивая подходящий случай. Не то чтобы их не было, удобные моменты возникали не раз, когда их пути пересекались на площади между учебными заведениями. Однако он откладывал знакомство, находя ситуацию недостаточно соответствующей его ожиданиям. По правде же Мако было страшновато заговорить с этой девушкой, и все, на что его хватало, – это украдкой следовать за ней до самого ее дома. При этом он всегда двигался так, чтобы ни она, ни ее отец, неизменно провожающий свою дочь с учебы, этого не видели.

Ирэн – так звали девушку, которую томительно выискивал сейчас Мако, ожидающими глазами всматриваясь в пробелы между снующими взад-вперед силуэтами прохожих. Она на самом деле была очень красива, даже чересчур, учитывая несложившийся вкус юноши. Высокая, стройная, казалось, эта девушка парит над всеми остальными, лишь слегка пробуя окружающих большими выразительными глазами, но никого не вкушая подолгу. Ее длинные натурально-светлые волосы чаще всего свободно развевались по плечам, словно выражая протест установленным в университете требованиям к внешнему виду. К этому добавим соблазнительную подтянутую фигуру, редко присущую впечатляющего роста девушкам, которым обычно достается болезненная худоба. Завершало манящий образ привлекательное лицо, где гармонично нашли себе место полные губы, вызывающие аппетит, и слегка вздернутый носик, что разбавлял общеевпечатлению оттенкомдетской нежности. Все вышеперечисленное для Мако не раз становилось поводом помечтать, и отказать себе он в этом не мог. Юноша притягивал к себе мысли об этой девушке перед сном, на теоретических занятиях, шагая в строю, ну а после отчисления – во время скучных будней за торговым прилавком.

В своем текущем положении он мог лицезреть Ирэн только утром, когда она шла мимо его прилавка на учебу, и вечером, когда она возвращалась домой. Каждый раз компанию ей составлял довольно неприятный мужчина, о котором уже говорилось выше и который, очевидно, являлся ее отцом. Еще можно сказать, что Ирэн это мало нравилось – о чем говорил взгляд девушки, весьма редко прикасающийся к мужчине.

Ее имя Мако узнал еще во время короткого обучения в академии. Сделать это труда не составило, поскольку оно было на слуху среди многих молодых людей, так же увлеченных ею. Кроме того, юноше удалось выяснить еще одну волнительную для него тонкость, и эта тонкость немало удивила его. Странно, но девушку не связывали абсолютно никакие узы ни с кем из представителей мужского пола, и даже несерьезные отношения каким-то волшебным образом обошли ее стороной. Ухажеров у такой красавицы просто не могло не быть, а значит дело, скорее всего, было в отце. Судя по всему, этот человек не без задней мысли встречал свое чадо в конце каждого дня и ревностно охранял его от всевозможных притязаний. О нем Мако не удалось достать насколько-нибудь верной информации, но, кажется, он был удачливым купцом. Правда, не настолько удачливым, чтобы проживать на левом берегу, где располагалась вся местная знать. Все же дом этой семьи стоял прямо на набережной, а это говорило о весьма неплохом ходе финансовых дел. Иначе и быть не могло, так как особняки возле длинного моста через широкое русло Палмы принадлежали лишь тем, кто до высшего должностного положения не дотянул совсем немного.

Стоит слегка коснуться вышеупомянутого моста, чтобы иметь чуть более широкое представление о, несомненно, величественной столице Аэгории, где Мако довелось находиться. Просто так пересечь это грандиозное творение рук человеческих было невозможно без небольшой пошлины, призванной оградить богачей от повышенного наплыва докучливых бедняков в благостное спокойствие их шикарных кварталов. Раньше Мако часто имел честь бывать на левом берегу, поскольку курсанты Военной академии могли беспрепятственно проходить через шлагбаум. Однако среди архитектурного великолепия улиц, среди свежей зелени парков, украшенных мраморными статуями, и среди гуляющих по ним важных господ он чувствовал себя совсем не в своей тарелке. Слишком огромный диссонанс возникал между видом роскошного бытия и рассуждениями Мако о бытие собственном. Юноша рассуждал здраво, и голос рассудка неизменно приводил его к тому, что так жить ему не удастся никогда – на офицерское жалованье не купить даже малый уголок подобного великолепия. Впрочем, теперь об этом можно было уже не переживать – жизнь очень скоро избавила Мако от путешествий на левый берег, равно как и от желанного достатка офицера средней руки. В последние три месяца он в принципе не мог позволить себе платить пошлины, если хотел сберечь свои мизерные накопления. На всякий случай Мако прикапливал, довольствуясь самой скудной пищей, а вот ради чего откладывал лишнюю монету, пока не мог ответить себе сам.

Тем временем определенная особа наконец появилась из недр определенного переулка, быстро вышагивая на своих длинных ногах и не обращая никакого внимания на идущего позади отца. Тот же семенил следом, слегка проигрывая дочери в росте, и мерил недоб рым взглядом каждого молодца, посмевшего обратить взор на летящую впереди красавицу. Очевидно, он здорово ее допек, потому как девушка, словно метеор, пролетела мимо прилавка Мако с рассерженным выражением на лице, которому куда больше подошла бы улыбка. Юноша проводил свое единственное светлое пятно печальными глазами, за что был тут же награжден сердитым взглядом ее папаши, ударившим из-под хмурых бровей.

– Какая удивительно большая пропасть раскинулась между ними, – грустно подумал Мако, облокачиваясь на прилавок и наблюдая, как парочка растворяется в толпе людей. – Она – грациозное небесное создание и он – согнутый, иссохший торгаш с бегающими маленькими глазками. Видимо, львиную долю девушка взяла от матери.

– Вот и окончен на сегодня праздник, – дополнил про себя Мако и мрачноватой усмешкой окрасил свое унылое заключение. – О чем ты мечтаешь, неудачник? Может, хватит уже себя мучить? Посмотри – где ты и где она?

Юноша тяжело вздохнул, подкатил к прилавку тележку и принялся собирать товар. Появился Мигель, бесцеремонно забрал выручку за день и по своему обыкновению прицепился к Мако из-за плохой прибыли. Хотя торговля в этот день шла как никогда бойко. Уже толкая тележку обратно к дому хозяина кожевенной лавки, юноша вдруг вспомнил, что завтра суббота, а значит университет не работает. То есть Ирэн он не увидитдва дня. Последнее пятно света, слабо мерцающее в густеющих тенях, безмолвно погасло… Захотелось плакать…

* * *

Только когда рассечешь ты последнюю нить рабской зависимости, что связывает твое внутреннее состоя ние с окружающими тебя проявлениями, только тогда ты познаешь неиссякаемый источник истины, несгорае мую волю к жизни и неудержимым станет твое сердце, ибо не останется ярлыков, тебя сдерживающих…

Выдержка из Кодекса мирных воинов

Столица Аэгории – Атана

ФЕАНОР

В процветающей Атане имелось немного действительно бедных кварталов, но они все же были, как и в любом городе Двуземья. Расположенные исключительно на окраине правобережной части города, эти червоточины в основном представляли из себя пустынные, заброшенные улочки, откуда переехали практически все жильцы. Однако не всем улыбнулась удача перебраться в более благополучный район, о чем говорили практически затухшие, но все еще ощутимые признаки жизни в подобных захолустьях. Как раз об одном из таких неприглядных местечек, где не желала сдаваться умирающая кузница, а точнее содержащие ее люди – взрослый сын и пожилой отец, и пойдет сейчас речь.

Посреди пустыря, заваленного кучами мусора по краям, гулко разлетаясь мерными ударами, звучал металлический молот. Его держала вымазанная в саже жилистая рука, принадлежащая молодому человеку по имени Феанор. Зажав щипцами раскаленную заготовку, уже напоминающую по своей форме подкову, юноша переворачивал ее то так, то эдак, обхаживая молотом под разными углами и оживляя тихий закуток ритмичными звуками соударения металла о металл.

Сюда немногие заходили после перестройки соседней улицы, и некогдаоживленный, хоть и не особо благополучный квартал окончательно превратился в забытый всеми богами тупик. Само собой, дела в кузнице шли хуже некуда. Отцу Феанора, раньше мастерившему неплохого качества доспехи и оружие, теперь приходилось заниматься исключительно гвоздями да подковами. Еще в меню изредка появлялись скобы для бочек – на большее проживающие по соседству бедняки были просто не способны, а приезжие крайне редко посещали этот загнивший пустырь. Так и перебивались старый кузнец и его сын Феанор, еле сводя концы с концами.

Жена кузнеца покинула их семью сразу после вышеупомянутой перестройки, увидев бесперспективное будущее своего мужа. Феанору тогда исполнилось только тринадцать, и принять такой поворот вещей мальчику было тяжело, но все же пришлось – ради отца. Наблюдая, как тяжело родитель переживает навалившиеся на него обстоятельства, юный Феанор попросил отца обучить его всем тонкос тям кузнечного мастерства. Он не собирался сдаваться и во время постижения науки работы с металлом как мог убеждал своего отца в том, что все еще обязательно повернется к лучшему. Феанор не отчаивался, потому как его жизнь только начиналась и сильны были мечты в сердце молодого человека о славных деньках, за которые сын кузнеца решил бороться.

– Нужно просто доделать эту подкову и отнести заказчику, – думал Феанор, старательно доводя изделие до ума. – Получим деньги – и уже станет чуточку лучше…

Стоит упомянуть, что ему безгранично нравилось обрабатывать металл – раскалять его до податливого состояния, а затем придавать необходимую форму. В этом занятии Феанор отыскал неиссякаемой глубины утешение и вернейшее лекарство от уныния.

– Жаль только – нет заказов покрупнее, – продолжал размышлять юноша. – Вот пару бы мечей и какой-никакой панцирь, тогда несчастливая полоса точно бы закончилась. Отец бы снова загорелся.

Дверь, ведущая в утлый домишко из потрескавшегося кирпича, отворилась, на пороге возник отец и застыл, наблюдая за работой Феанора. Сын кузнеца тем временем подцепил клещами уже готовую подкову и бросил в ведро воды. Раскаленная сталь зашипела, в воздух взметнулось паровое облачко и тут же растворилось. Феанор поднял взгляд и увидел направленную в его сторону улыбку отца, подернутую уже привычной тенью грусти, ставшей неотъемлемой с тех пор, как мама покинула их дом.

– Привет, пап! – весело сказал юноша, вытаскивая из воды результат своего утреннего труда. – Решил немного поработать, и вот – четвертая уже готова.

Отец удивленно покачал головой и, быстрыми шагами приблизившись к нему, ответил:

– Красавец! Ну-ка, дай посмотреть…

Он взял из рук Феанора подкову и со знанием дела повертел ее в мозолистых ладонях, пристально изучая. Удовлетворенно покачав головой и выразив приятное изумление на своем лице, пожилой кузнец произнес:

– Растешь, Норик, растешь, что еще могу сказать…

Затем подкова заняла свое место у избитого ржавчиной основания наковальни, где уже лежали трое ее близнецов.

– Ты хоть ел с утра? – заботливо спросил отец.

– Нет, тихо вышел – не хотел тебя будить, – непринужденно пожал плечами Феанор.

– Ну я все равно проснулся от долбежки, которую ты тут устроил ни свет ни заря, – улыбнулся кузнец и подмигнул сыну. – Специально делал вид, что сплю, чтобы не помогать тебе. Быстро же ты управился с последней.

– Я придумал, как значительно ускорить процесс, – задорно проговорил Феанор, предплечьем отирая пот со лба, отчего по его лицу протянулась внушительная полоска сажи.

– Давай умойся и пойдем поедим, – хлопнул его по плечу отец и, направившись к дому, добавил: – Как раз за завтраком поделишься своей новой методикой. Башковитый ты все-таки у меня, не в первый раз удивляешь… Жаль только, талант твой пропадает в этой дыре…

– Ничего, пап, у нас с тобой все еще впереди, – заметил Феанор, своей бодростью перекрывая тяжелый вздох отца.

Пожилой кузнец прикоснулся к дверной ручке, но потянуть ее на себя ему помешал хрипловатый голос, внезапно раздавшийся совсем близко и заставивший обоих дернуться от неожиданности.

– День добрый, господа, я так полагаю, вы кузнецы? – обратился к ним непонятно откуда взявшийся мужчина, стоящий всего в нескольких шагах от побитой временем наковальни и измеряющий ее критическим взглядом. – Простите, не хотел напугать. Просто проходил мимо и услышал звук ударов по железу.

Обернувшись на голос, Феанор замер в настолько же сильных, насколько и смешанных чувствах. А сильны они были весьма. С одной стороны – юношу крепко испугало лицо беззвучно возникшего незнакомца, жестоко изуродованное тремя глубокими полосами шрамов. Они брали начало ото лба и, пересекая по диагонали брови, нос и губы мужчины, спускались до самой нижней челюсти, придавая его облику более чем зловещий вид. С другой же стороны – Феанора не могло не восхитить его боевое облачение. От шеи идо самых сапог тело незнакомца укрывал прекрасно подогнанный доспех из плотной черной кожи, обильно сдобренный тонкими стальными пластинами, расположенными весьма изящным образом. Однако знающим взглядом Феанор сразу же определил, что сталь заняла свое место не только ради красоты и по воле умелой руки кузнеца защитила все важные внутренние органы на теле мужчины.

Поймав себя на том, что бесцеремонно рассматривает доспех уже непростительно долгое время, сын кузнеца поднял глаза к лицу незнакомца, но тут же отвел. Слишком уж страшный вид оно имело, чтобы можно было изучать его столь же пристально, как и принадлежащую посетителю боевую экипировку. Лицо тем временем растянулось в подобие приветливой улыбки, отчего превратилось в еще более жуткую маску.

– Знаю, не красавец, – добродушно усмехнулся мужчина, поймав короткий и робкий взгляд Феанора.

– Простите, – парень мгновенно опустил голову, почувствовав себя крайне неловко.

– Ничего, я привык, – спокойно сказал мужчина по отношению к Феанору, а затем перебросил взгляд на его отца. – Так вы, господа, кузнецы, как я вижу. Надеюсь, у вас есть свободное время? Поскольку мне крайне необходима ваша помощь. Самого меня залатали с неделю назад, а вот для моего доспеха целитель все никак не находится. Точнее – не находился, пока звук вашей кузницы не нашел меня сам. Тварь, на которую я охотился в этих местах, оказалась чуть быстрее, чем моя реакция.

Закончив говорить, незнакомец повернулся и явил глазам свою спину, где прямо под лопаткой в доспехе зияла широкая дыра, несомненно, оставленная чьими-то когтями. Под ней на честном слове висел лоскут черной кожи, а также отошли в сторону две пластины, позволяя разглядеть густо вымазанный в засохшей крови кусок белой рубашки.

Внимательно бросившись изучать повреждения, Феанор нахмурил лоб и произнес:

– Медведь что ли на вас напал? Или кто еще мог такое?…

В эту секунду сына кузнеца прострелило внезапное осознание, под натиском которого мгновенно обрели свое место в общей картине необычный черный доспех, характер демонстрируемого ранения и жуткие шрамы на лице.

– Обалдеть! – взволнованно воскликнул Феанор. – Да вы же мирный воин, чтоб мне!..

Пожилой кузнец укоризненно посмотрел на своего сына, но тот не обратил на это никакого внимания, захлестнутый целой бурей эмоций.

– Впервые вижу мирного воина, а ведь я столько слышал о вас в детстве! – оживленно продолжал Феанор, едва не подскакивая на своих двоих. – Разве вы еще есть?! Хотя, конечно, есть, что я говорю? Вы же тут стоите! Слушайте, а покажите клинок? Я слышал, что с мечом мирянина не сравнится ни один другой!..

Ни капли не смутившись, мужчина разглядывал Феанора до того самого момента, пока тот не оборвал свою пылкую речь, а потом медленно и необычайно спокойно произнес:

– Интересный у тебя малый, – на изуродованном лице мирянина снова заиграла загадочная улыбка, обращенная на этот раз к отцу паренька.

– Вы простите его, сударь, – примирительным тоном вмешался в диалог пожилой кузнец. – Очень уж он у меня любознательный.

– Вижу, – слегка кивнул мужчина, возвращая взгляд к Феанору. – Вижу…

Сын кузнеца невольно поежился, ощущая, как по телу пробежал рой мурашек. Глубокие карие глаза мирного воина словно намертво вцепились в него, не оставляя шанса отвести собственный взор. Было в них нечто таинственное, нечто непостижимое обычными словами, но в то же время явно ощущаемое кожей. Ни одни глаза, из виденных Феанором прежде, не вызывали у него настолько сильного и неуютного чувства. Чувства, будто тебя видят насквозь.

– Ну так что, возьметесь? – наконец разорвал повисшую паузу мужчина, отрываясь от Феанора.

– Конечно, возьмемся, – с готовностью в голосе тут же ответил отец. – Давай, Норик, подготовь все! Как ты и хотел – нас с тобой ждет настоящая работа.

Феанор выкинул из головы странные мысли и пошел растапливать горн, пока его отец скрылся за дверью в дом, отправившись искать нужные для работы инструменты. Мирный воин между тем присел на стоящий неподалеку от наковальни ящик и принялся наблюдать за методичными действиями юноши.

– Сколько тебе лет? – словно невзначай спросил мужчина, облокотившись на колени.

– Двадцать исполнилось зимой, – коротко посмотрев на него, ответил Феанор, подбрасывая дрова в печь.

Мирянин задумчиво промычал, утвердительно покачав головой, и огляделся вокруг.

– Неважное место для кузницы… – расслабленным голосом заметил он. – Готов поспорить – дела идут со скрипом.

– Есть немного, – подтвердил парень, вновь покосившись на мирного воина.

Сыну кузнеца не верилось, хоть убей, что в нескольких метрах от него, на знакомом до последнего гвоздика ящике, сидит представитель древнего ордена. Причем только недавно одолевший опасную тварь, о которой Феанор слышал лишь будучи ребенком из рассказов других детей, а также отживших свое стариков. Больше теникуды не интересовали никого, да и само это слово уже успело практически стереться из памяти современного общества, утратив некогда пугаю щее значение. Однако было то, что было. Вопреки всем слухам об исчезновении ордена рядом с ним неподвижно сидел на ящике настоящий мирянин в легендарном черном доспехе.

– Ну и денек… – пробубнил себе под нос Феанор, укладывая последнее полено в печь и закрывая заслонку.

– Поможешь снять доспех? – обратился к нему мужчина, поднимаясь на ноги. – Боюсь, самому сложно будет – рана на спине еще свежая, с трудом пока двигаюсь.

– Без проблем, – ответил Феанор и, пристроившись сбоку от мирянина, принялся одну за другой расстегивать тугие застежки, молчаливо восхищаясь боевым облачением высшего класса.

Спустя минуту корпус мужчины был свободен от доспеха. Поморщившись, мирный воин стянул заодно и прилипшую к его коже белую рубашку, с треском отдирая струпья запекшейся крови. Феанор невольно вздрогнул, увидев длинную и довольно глубокую рану. Заметив реакцию юноши, мирянин спокойно сказал:

– Не обращай внимания, жить буду. Если бы ты видел моего противника, то понял бы – насколько эта царапина несущественна. Как тебя зовут, парень?

– Феанор, – ответил юноша, все еще пребывающий под тягостным впечатлением от «несущественной царапины», которая имела не менее двадцати сантиметров в длину и едва ли не доходила по глубине до ребер.

– Очень приятно, Феанор, меня зовут Батас.

Представившись, мирный воин снова вернулся к ящику, а Феанор положил доспех на верстак и принялся изучать повреждения, раздумывая, как можно эффективно все поправить.

– Разбираешься в доспехах и оружии, как я погляжу? – поинтересовался Батас, подставив лицо греющим солнечным лучам и благостно прищурившись.

– Есть немного, – улыбнулся Феанор, пробуя на ощупь одну из погнутых пластин.

В этот момент появился отец, позвякивая небольшим ящиком в руках, в который, очевидно, он собрал сразу все инструменты, имеющиеся у них в наличии. Поставив ящик на верстак рядом с доспехом, пожилой кузнец извлек маленькие клещи и пару небольших молотков, предназначенных для выправления вмятин, острые кусачки для резки пластин, специальную проволоку для их последующего соединения и тому подобные вещи. Подмигнув сыну, отец еще раз быстро нырнул за дверь и тут же вернулся, держа в руках ломоть черного хлеба и кружку воды, которые отдал Феанору.

– Перекуси по-скорому, а я пока начну, – торопливо проговорил кузнец серьезным тоном, расправляя перед собой доспех и, судя по озабоченному виду, оценивая предстоящую работу.

Застыв с кружкой и хлебом, Феанор невольно умилился этой картине. Поскольку не наблюдал отца столь собранным с самого детства, а именно с тех времен, когда его руки занимались более важными вещами, чем бочарные скобы да подковы.

– Вот же легкий он, да, пап? – весело прострекотал юноша, откусывая большой кусок и сверкая повеселевшими глазами. – Пьям неесомый.

– Прожуй сначала, – не глядя на него, усмехнулся отец. – Ну и манеры…

– Жуу-жуу, – паренек проглотил хлеб и с жаром заговорил: – Жую я, просто не терпится помочь. Самому интересно – как у нас все получится.

– Неплохо было бы, если бы получилось, – хохотнул сзади мирный воин, лениво потягиваясь на ящике.

– Да вы не слушайте его, он иногда заговаривается, – нервно улыбнувшись, отмахнулся пожилой кузнец, а потом, понизив тон, добавил уже шепотом: – Получится, обязательно должно получиться…

В этот миг Феанор вдруг вспомнил, что папа стал значительно хуже видеть в последнее время. Его руки то брали клещи, то возвращали их обратно на верстак, чтобы взять молот, однако не решались приступить к работе. Постояв еще несколько секунд и окончательно убедившись, юноша вынес внутри себя весьма неутешительный вердикт – отец сильно волнуется и не может толком сориентироваться. Это было немудрено, учитывая, насколько необычное лежало перед ним изделие, а также долгое отсутствие серьезных заказов.

Не в силах больше видеть папины мучения, Феанор мигом проглотил последний кусок, запил водой и, утерев рот тыльнойстороной руки, подскочил к отцу.

– Так, ну что тут у нас? – тихо спросил парень, стремительно ощупывая глазами разодранную черную кожу и искривленную мощным ударом сталь.

– Да вот думаю как сделать… – негромко ответил отец, проведя подрагивающей ладонью по небритой щеке.

– Пап, дай мне, – прошептал сын, кинув мимолетный взор на мирного воина, который минуту назад достал из небольшой поясной сумки курительную трубку и сейчас умиротворенно попыхивал табак.

Несмотря на спокойный внешний облик мужчины, одна деталь выбивалась из общего фона – его глаза. Словно два зависших в тумане фонаря, они монотонно прорезали облачка табачного дыма и неотрывно следили за каждым движением Феанора. Такое невозможно не чувствовать – будто всякий твой вдох и выдох, тонкая игра эмоций, даже любой мельчайший твой шелест – все это просвечивается насквозь и поддается жесточайшей проверке. Эти глаза были неумолимо сильны и, казалось, не оставляли права на ошибку. Чего нельзя было сказать о речах мирного воина, которые вроде бы не несли в себе потайного смысла.

– Папа, прошу – дай, – выдохнув, тихонько повторил Феанор. – Я знаю что делать. Я справлюсь.

Сохраняя напряженное молчание, отец уступил место сыну, при этом судорожно почесав щеку.

– Та-ак, ну посмотрим, что тут у нас… – задумчиво сказал сам себе Феанор, подцепив клещами одну из помятых пластин.

Сложно описать выражение, возникшее на лице пожилого кузнеца, когда его сын вдруг резко дернул рукой, окончательно отрывая стальной прямоугольник от доспеха.

– Ты что делаешь? – погибшим голосом выдавил из себя отец, бледнея на глазах.

– Не переживай, пап, я уже все понял. Нужно освободить обе пластины – так будет легче выровнять их. Потом раскрыть вот эти пазы, пришить обратно кожу, вот так, и заново все закрепить, усилив новыми болтами.

Феанор говорил негромко, но очень оживленно. В юноше струилось столь сильное воодушевление, что его хватило, чтобы погасить ужас отца.

– А ведь и правда, как я сразу не сообразил, – признал пожилой кузнец, заметно успокоившись и наблюдая за решительными действиями сына.

– Ты выкрути вот эти болты и разожми эту застежку, а я пока поработаю молотом, – увлеченно вел свою линию Феанор, всецело погрузившись в работу.

Отец же окончательно обрел почву под ногами и принялся без лишних раздумий следовать указаниям сына. Спустя примерно полтора часа кропотливой возни все было готово, а доспехи выглядели так, словно только что впервые появились на свет. Слегка подтолкнув локтем своего отца и вложив в его руки результат совместной работы, Феанор на ухо сказал ему:

– Иди, пап, отдай мирянину доспех.