Читать книгу Старатели Сахары - Максим Удовиченко - Страница 2

Невысокого роста, сухощавый, с чёрной бородой и очень смуглым лицом, в синем тюрбане, украшенном золотом и сапфирами, в чёрном парчовом халате с золотой же вышивкой, халиф Абдаллах, повелитель племён и народов от Испании и до пределов царства Ганы, восседая на золотом троне, очень внимательно слушал своего военачальника Йахью-Ибн-Омара. Йахья-Ибн-Омар неторопливо излагал план предстоящего похода, стараясь как можно подробнее аргументировать те или иные свои предложения.

Дворец правителя Аудагоста, ещё два года назад принадлежавший выходцу из вождей чёрных племен сонинке[6] могущественной империи Гана, был богато украшен золотом и драгоценными камнями.

Стены дворца изобиловали расписанными золотом фресками и сурами из Корана. Драгоценные камни, использованные в арабской мозаике, поражали воображение.

Золотой фонтан в окружении финиковых пальм с приятным журчанием раскидывал потоки воды, разлетавшиеся на тысячи играющих на солнце алмазных брызг, создавая атмосферу неописуемой восточной роскоши, умиротворения и прохлады.

Военный совет во дворце Халифа

– О, великий повелитель правоверных! – продолжал свою речь военачальник Йахья-Ибн-Омар. – Милостью Аллаха всемогущего и милосердного, мы не сможем сразу пойти на великий магрибский город Сиджильмаса[7], не усилив нашу армию пешими и конными воинами наших союзников. Из Аудагоста армия великого халифа выдвинется в город Тимбукту. Когда мы достигнем Тимбукту, правитель города Мусса-Ибн-Халид милостиво предоставит нам десять тысяч пеших и пять тысяч конных мессуфа[8] для похода на отступников веры. Пополнив запасы воды и продовольствия в Тимбукту, мы выдвинемся в город Атар, и уже из Атара, мы обрушим наши клинки на головы неверных Магриба, – посвятил он в подробности плана великого правителя.

– План твой успешен, Йахья-Ибн-Омар, но что скажет великий Фарух-Ибн-Сауд, кому Аллах милостивый и милосердный доверил узнавать его волю по знакам и звёздам? – произнес халиф, обращаясь к предсказателю и звездочёту Аль-Фаруху.

– О, великий повелитель правоверных! План Йахьи-Ибн-Омара воистину безупречен, но звёзды говорят, что поход армии великого халифа обречён на бесконечные сражения с превосходящими силами неверных! – отвечал Аль-Фарух-Ибн-Сауд, внимательно всматриваясь в выражение лица халифа.

– Так ты предрекаешь поражение?! – теряя терпение вплоть до того, что поднялся с трона, произнес халиф.

– О, великий повелитель правоверных! Я не могу ничего предрекать, я лишь могу видеть волю Аллаха всемогущего и милосердного в знаках и звёздах, – сказал Аль-Фарух, склоняясь в почтении.

– У меня были совершенно другие намерения! Я собирался возглавить поход и дойти до магрибского города Фес, куда, как мне стало известно, по воле Аллаха милосердного, недавно прибыл мой учитель и наставник Абу-Имран-Мусса, – произнёс халиф, в раздумьях всматриваясь в сверкающие в лучах солнца брызги фонтана.

– О, великий халиф! – продолжал Аль-Фарух, почтенно склонившись перед повелителем, – Я понимаю, насколько важно для Вас увидеть великого учителя и наставника Абу-Имрана-Муссу. Но знаки Аллаха всевышнего и милосердного, которые мне удалось прочитать, указывают на то, чтобы Вы, о, великий и премудрый правитель правоверных, остались с частью войска в городе, – произнес Аль-Фарух в почтенном поклоне.

– Ты смелый человек, Аль-Фарух! Тебе всегда удавалось известными лишь одному тебе способами прочесть по знакам и звёздам волю Аллаха всевышнего и милосердного, – задумчиво произнёс халиф Абдаллах, – Я последую воле Всевышнего и останусь в городе, армию же поведет в поход эмир Йахья-Ибн-Омар, – приняв непростое решение, заключил халиф, завершая совет.

– Слушаем тебя, о великий повелитель правоверных и повинуемся! – ответили все собравшиеся, склонившись в почтении перед великим халифом.

* * *

Тем временем Аль-Мажнун уже сновал меж шумных рядов торговцев, настойчиво и наперебой предлагавших купить их товар. Он бросал лукаво – оценивающие взгляды на девушек и женщин, прихватил по привычке гроздь бананов и горсть фиников у зазевавшихся торговцев и вдруг совсем забыл о поручении хозяина, не удержавшись и всё-таки увязавшись за берберкой с весьма пышными формами.

Следуя за красавицей, Аль-Мажнун не заметил, как пересек площадь шумного рынка и оказался в роще финиковых пальм. Посреди опушки, на выгоревшей от солнца траве, на платяных вьюках, аккуратно лежали куски соли[9] различных размеров. Напротив каждого куска так же аккуратно были выложены золотые слитки и мешки с золотым песком[10]. Ни секунды не раздумывая, со словами «У хозяина этого добра полно, а у меня совсем нет!», – Аль-Мажнун ловко закинул в свой мешок пару кусков соли и пару слитков золота.

Аль – Мажнун на рынке Аудагоста, занят привычными делами: ворует финики и выслеживает женщин.

Несмотря на тяжёлую ношу, в душе Аль-Мажнуна появилась внезапная радость, а в ногах необычайная лёгкость. Сандалии с загнутым верхом, почти не касаясь земли, несли его обратно в сторону рынка.

Взбираясь на высокую стену, отделявшую рынок от остальной части города, Аль-Мажнун услышал за спиной громкие крики преследовавших его торговцев.

– Держи вора! Он украл мою соль! – кричал обвязанный чёрной чалмой, в длинном коричневом халате, чернокожий мессуфа, то и дело на бегу стараясь выбрать удобную позицию для броска копья.

– Этот негодяй украл моё золото! – вопил одетый в синий тюрбан и ярко-оранжевые парчовые штаны бербер – санхаджа, размахивая кривой бедуинской саблей, яростно пытаясь опередить чернокожего мессуфа и первым настигнуть грабителя.

Перебравшись через увитую плющом и диким виноградом стену, не без труда увернувшись от ударившего рядом с ногой копья, Аль-Мажнун растворился в шумной толпе рынка.

Сбивая попадавшихся на пути прохожих и ловко перекатываясь через повозки, груженные арбузами и дынями, Аль-Мажнун вдруг оказался у дверей лавки знакомого торговца парчой. Машинально сунув в руку торговца маленький мешочек золотого песка, заблаговременно припрятанный в кармане халата, Аль-Мажнун исчез за дверями лавки.

– Мустафа! Скорее неси индиго[11] и одежду знатного сонинке, – выпалил Аль-Мажнун, переводя дыхание.

– Аль-Мажнун! Но здесь песка лишь на один тюрбан! – возмутился торговец.

– Я расплачусь с тобой, как только оденусь! Да, и ещё: ты меня здесь не видел! За это получишь отдельную плату! – произнёс Аль-Мажнун, запихивая колпак, халат и сандалии с загнутым верхом в холщёвый вьюк.

Аль – Мажнун уходит от погони.

Оглядев Аль-Мажнуна со всех сторон, торговец Мустафа отметил потрясающее сходство с вельможей сонинке. Синий тюрбан с серебряной заколкой в виде полумесяца в сочетании с коричневым халатом и синими парчовыми шароварами очень подходили к вновь приобретённому иссиня-чёрному цвету лица, рук и ног, подчёркивая знатность происхождения владельца.

Расплатившись с торговцем, Аль-Мажнун, уже в новом обличии, направился выполнять распоряжения хозяина Аль-Фаруха. Не пройдя и десяти шагов от лавки торговца парчой, он внезапно наткнулся на своих преследователей.

– Смотрите, господин! – кричал чернокожий мессуфа берберу-санхаджа, указывая остриём копья на Аль-Мажнуна. – Это он! Это точно он!

– Да что ты говоришь! Глупый раб! Да укоротит Аллах милостивый и милосердный твой длинный язык! Тот был бербер, в большом чёрном колпаке и чёрном халате! А этот чёрный вельможа сонинке, в синем тюрбане, коричневом халате и синих парчовых шароварах! – произнёс, негодуя, бербер-санхаджа. – Скорее ищи вора!

И не раздражай меня своими глупыми домыслами! – добавил он, пытаясь разглядеть в бурлящей толпе рынка запомнившийся ему остроконечный колпак со звёздами.

* * *

Нагрузив дородных и весьма откормленных верблюдов бурдюками с водой, глиняными амфорами с зерном и тюками с продовольствием, накормив и напоив вновь приобретённых чёрных невольников и невольниц, Аль-Мажнун повел караван в направлении городских ворот.

– Узнает ли Аль-Фарух о моей «маленькой шалости» на рынке? – размышлял Аль-Мажнун, погоняя верблюдов и скот, и время от времени покрикивая на чёрных невольников.

Жаркое сахарское солнце медленно клонилось к горизонту, раскрашивая синюю гладь сахарского неба в мягкие розовые тона.

Аль-Мажнун вдруг вспомнил, как когда-то давно, когда он был катибом[12] и одновременно поверенным в делах самого эмира[13] города Мема[14], он за свою работу был пожалован четырьмя тысячами мискалей, но решил получить ещё такую же сумму, и не придумал ничего лучше, как пожаловаться эмиру, что деньги у него украли. Призвав верховного судью города Абу-Аль-Дауда, эмир пригрозил ему смертной казнью, если тот не доставит ему похитителя. Судья Абу-Аль-Дауд искал укравшего, но не нашел никого, ибо в городе не было ни единого вора. Тогда он явился в дом катиба Аль-Мажнуна и сурово допросил его слуг, угрожая им смертью.

И одна из невольниц Аль-Мажнуна сказала ему: «Ничего у него не пропало, просто он собственной рукой зарыл эту сумму в таком-то месте!», – и показала место судье. Судья извлек золото, принёс его эмиру, сообщив всю историю. Эмир разгневался на Аль-Мажнуна и изгнал его в страну неверующих, которые поедают людей. Аль-Мажнун пробыл у них четыре года, но потом, по личной просьбе звездочёта халифа Аль-Фаруха, эмир вернул Аль-Мажнуна обратно в город и отдал его в услужение астрологу.

А чёрные не съели Аль-Мажнуна лишь из-за белого цвета его кожи, ибо они говорили, будто поедание белого вредно, так как он не созрел, чёрный же, по их мнению, значит созревший…

Рассуждая о своих злоключениях, и о доброте и премудрости великого прорицателя и звездочета Аль-Фаруха, Аль-Мажнун не заметил, как на пустыню опустились сумерки.

Уже через некоторое время полная луна на чистом и безоблачном небе в окружении мириадов звёзд освещала путь каравана Аль-Мажнуна.

Добравшись до шатра Аль-Фаруха, привязав скот и развьючив верблюдов, он расположил невольников на ночлег в пальмовой роще, раздав всем циновки и разрешив развести огонь. Пересчитав ещё раз количество бурдюков, амфор и вьюков, а также мешочки с остатками золотого песка, Аль-Мажнун направился к шатру хозяина.

Откинув полог шатра и позвав Аль-Фаруха, он, к своему удивлению, обнаружил, что шатер был пуст. «Где же он может быть? Ведь конь его здесь…», – рассуждал Аль-Мажнун, огибая пальмовую рощу и углубляясь в пустыню.

Взобравшись на бархан, Аль-Мажнун оцепенел от увиденного: огненный круг в свете луны и звёзд, похожий на небесный шатёр, весь светился от пиктограмм и магических знаков. В центре круга сидел Аль-Фарух, а перед ним словно повисла в воздухе открытая книга с горящими буквами невиданного ранее языка. Страницы книги перелистывались сами собой, при этом Аль-Фарух что-то записывал, не переставая повторять какие-то заклинания.

Испуганный Аль – Мажнун наблюдает звездочёта халифа в «небесном шатре».

Внимательно наблюдая из-за большого камня за происходящим, Аль-Мажнун вдруг услышал полные негодования вопли своего хозяина:

– Как? Преемник найдется через 941 год?! Их будет двое?! Что значит, один придёт с Севера, а другой наполовину с Севера, а наполовину с Востока?! Как, моя книга, в которой собрано знание всех моих предшественников, будет принадлежать жуликам и пройдохам?! Что?! Ею будут убивать тараканов, и резать на ней солёную рыбу?! Кто такой Леопольд?!

Громкие крики Аль-Фаруха растворились в ночной пустыне, отозвавшись, как показалось Аль-Мажнуну, откуда-то из глубины песков чуть слышным эхом: «Такова воля, такова воля…» Как только затихли последние, едва различимые отголоски эха, потерявшись где-то между звёздным небом и величественными песками Сахары, в мгновение ока исчезли и книга, и огненный круг, и магические знаки, оставив великого звездочёта халифа наедине с молчаливой пустыней.

– Вот теперь-то уж точно надо спешить! – бубнил себе под нос Аль-Мажнун, ловко скатываясь с бархана.

* * *

Великий звездочёт халифа мог и не догадываться о существовании другой книги, которую его слуга Аль-Мажнун тайно писал для своего преемника. Обладая талантом к рисованию и достаточным словарным запасам для ведения хозяйственных дел, Аль-Мажнун не всегда понимал значение слов, которые не были связаны так или иначе с хозяйством. Поэтому мудрёное слово «преемник» он заменил на более для него понятное слово – «подельник», снабдив для наглядности каждую страницу своей книги красочными рисунками «из жизни».

Изрядно запыхавшись, Аль-Мажнун, как ему показалось, весьма быстро добрался до пальмовой рощи, где он расположил невольников, скот и верблюдов.

– Где ты ходишь, прохвост?! – услышал он вдруг за спиной знакомый голос своего хозяина, Аль-Фаруха. – Золото же, оставшееся от торговли, и пришедшее к тебе иным путем – оставь себе! До рассвета напои верблюдов и скот, а что накормил рабов и раздал всем циновки для ночлега – за это хвалю. За моим шатром найдёшь двадцать вьюков, крепи их на верблюдов с великой осторожностью, эти вещи бесценны, – отрывисто распорядился загадочно возникший будто из песка великий звездочёт халифа.

Разворачиваясь в почтенном поклоне к неожиданно появившемуся хозяину, Аль-Мажнун всё-таки в свете луны уловил едва-едва заметную тень печали и тревоги на лице великого звездочёта.

– Приготовь караван к дальнему переходу! Не забудь укрыть все вьюки и амфоры мешками из верблюжьей кожи, нас ждет нелёгкий путь, полный опасностей и невзгод! – услышал Аль-Мажнун последние фразы хозяина, отозвавшиеся пришедшим откуда-то со стороны бескрайней пустыни эхом, в котором Аль-Мажнун отчётливо различил несколько раз повторившиеся слова: «Путь невзгод, путь невзгод».

– О, великий и милосердный прорицатель халифа! Что означает «путь невзгод»? – попытался спросить Аль-Мажнун, всё ещё склоняясь в почтении.

Но этот вопрос, как, впрочем, и большинство его вопросов, остался без ответа. Лишь мягкий свет, струившийся от зажжённых амфор сквозь слегка покачивающийся полог шатра, говорил ему о том, что хозяин только что вошёл, и, видимо, очень занят приготовлениями к предстоящему длительному путешествию по бескрайним пескам великой пустыни.

– Сколько же тайн знает великий звездочёт халифа! И книга с горящими буквами, и этот странный голос пустыни со словами, – «Такова воля», или – «Путь невзгод»! А что означают его слова «Золото, пришедшее к тебе иным путём»?! А вдруг он догадался о моей маленькой проделке на рынке, ведь о нём говорят, что он видит сквозь стены, да что там сквозь стены, поговаривают, что он может видеть сквозь время! – бубнил себе под нос Аль-Мажнун, направляясь к своей небольшой хижине с соломенной крышей и бамбуковыми стенами.

– Надо скорее записать всё, что я видел сегодня, в мою книгу, а ещё сделать несколько рисунков, для наглядности! – бормотал Аль-Мажнун, пробираясь на карачках в узкий, похожий на барсучью нору, вход в своё жилище.

Разведя не без труда огонь, Аль-Мажнун подпалил обильно смазанный бараньим жиром и добела иссушенный солнцем кусок коряги, служивший ему в качестве лучины, и очень бережно достал из походной сумки, сшитой наспех из двух мешков верблюжьей кожи, завернутую в платяную тряпицу заветную книгу с неброским названием [15] – «Тебе, подельник».

Разложив на камне книгу, Аль-Мажнун принялся рисовать. Для начала он изобразил сюжет с пышнотелой красавицей берберкой, снабдив рисунок подробным описанием того, что так притянуло его к этой женщине, а также добавил детальную схему местности обитания подобных экземпляров. Затем запечатлел момент с совершенно случайной находкой золотых слитков, мешков с золотым песком и здоровенных кусков соли, не забыв в коротких фразах добавить от себя, что такие чудесные находки возможны лишь, когда ты пытаешься настигнуть действительно эффектных женщин.

– Что такого в этом переходе?! Откуда вдруг этот «путь невзгод»?! – рассуждал Аль-Мажнун, рисуя сцену с переодеванием в знатного вельможу сонинке, снабдив её высказыванием: «Мажнун белый хорошо, а Мажнун чёрный ещё лучше».

Аль-Мажнуну не раз приходилось пересекать бескрайние пески Сахары то с караванами торговцев из Сиджильмаса, то с отрядами воинов из Тимбукту, двигаясь по камням пролегавшей через Сахару древней дороги. Караван шёл, не сворачивая с колеи. Много поколений путешественников погибло, пока она была протоптана, и если ветер пустыни наметал песок, отыскать её помогали верблюды. Несомненно, Аль-Мажнун знал, что им предстоял долгий и опасный путь из Аудагоста в Магрибские земли, и много испытаний предстояло перенести путешественникам. Их ожидали жажда, болезни, опасность нападения разбойников и хищных зверей. Днем предстояло терпеть невыносимый солнечный зной, ночью – холод. К этому прибавлялись и бедствия войн, которые халиф Абдаллах-Ибн-Ясин постоянно вёл для расширения границ халифата.

– Какие ещё «невзгоды», кроме тех, которые мне давно знакомы, упомянул хозяин, если наш караван идет с армией халифа?! – недоумевал Аль-Мажнун, рисуя сцену, где он покупает верблюдов, не забывая при этом умыкнуть горсть фиников у отвлёкшегося по соседству торговца.

Дополняя рисунок кратким описанием происходящего, Аль-Мажнун вдруг услышал, чуть робкие, но довольно отчётливые звуки птичьей трели – «тики-тики-та, тики-тики-та», – доносившиеся откуда-то из глубины пальмовой рощи.

– Скоро рассвет, опять не удалось поспать! Нужно покормить скот, напоить верблюдов и собирать караван! – досадуя, бубнил Аль-Мажнун, заворачивая книгу в платяную тряпицу и запихивая её в походную сумку.

Едва показавшаяся на ещё прохладном сахарском небе рассветная заря возвестила о себе громким рокочущим звуком труб музыкантов халифа, смешавшимся с лязгом оружия, скрипом повозок и пронзительным рёвом верблюдов многочисленных караванов, выдвинувшихся обозами с армией халифа. Поднимая клубы пыли и песка, рядом с Аль-Мажнуном, завершающим последние приготовления к переходу, пронеслись передовые отряды конницы.

– Присоединяйся к караванам обоза! Меня найдёшь в конном отряде эмира Йахьи-Ибн-Омара! – распорядился Аль-Фарух, седлая коня и исчезая в клубах пыли.

– Слушаю и повинуюсь, о, великий звездочёт халифа! – пробормотал почтенно склонившийся Аль-Мажнун вслед исчезающему в клубах пыли хозяину.