Читать книгу Вернуться на развилку - Максим Урманцев - Страница 2

Дорожка тянется вдоль ажурной ограды, отделяющей парк Политехнического института от пустыря. Смотреть вдаль, поверх решетки, временами хотелось, чаще – отворачивал взгляд. Простор, зимой свежевыпавший снег и солнце сверкает – как будто русское поле. Но сегодня весна: грязь, хлам, торчат металлические обрезки, старые ящики из-под бутылок. Хоть бы субботник организовал кто-нибудь, что ли. Или уж бульдозером сравняли бы. Безнадежно. Но он не изменяет маршруту «вдоль ограды»: здесь мало народу. Особенно по утрам.

Еще сотня шагов и за поворотом увидит уединенную скамейку-спасительницу. Как по заказу поставили на самой середине пути. Можно отсидеться, восстановить силы. Ох, этот излишний вес. Когда успел набрать? При его невеликом росте – риск инфаркта. В зеркало смотреть не хочется: как шар, вылитый Карлсон, только вот на крышу уже не забраться. Сегодня сердце-моторчик подвело раньше времени – не тянет. Да и в пояснице прихватывает. Он останавливается, опирается на ограду, смотрит на пустырь. Вот и жизнь имеет четкую разделительную границу. До и после. Пока ты молод, нужен социуму – гуляешь по пейзажному парку, дышишь полной грудью, садовники подсыпают дорожки отсевом, скамейки красят по весне. Грязь за забором в поле зрения, но это тебя не касается – просто чья-то недоработка. А подкатила пенсия – берут под ручки, с почетом подводят к гламурной ограде и… пинком туда, к кочкам. И уже грязь не чья-то, а твоя: идешь с обидой, поскальзываешься на склизкой тропе, цепляешься за отрезки металлических тросов, торчащих из глины. И уже перипетии социума – не твой вопрос.

Но он сегодня еще здесь, с этой стороны границы – идет по парку. И это хорошо! Дышит апрельским воздухом, слушает синиц, вечером посмотрит телевизор. Дорожка еще не просохла – приходится обходить лужи. Он предусмотрительно обулся в боты. Долго с ними копошился – доставал из шкафа, чистил, подбирал новые стельки. Вот на эту возню ушло сил больше обычного, сейчас немного не дотянул до середины пути. Он прикрывает глаза, глубоко дышит.

Вроде дыхалка восстановилась – можно двигаться дальше. Ой! Кого это принесло в неурочный час?! На краешке вожделенной скамейки сидела грузная дама. Вполоборота. Книгу держит близко к глазам. Крупный торс, толстые голени, обвисшие щеки, длинный нос. Вылитая Фрекен Бок. Ресницы бросились в глаза – красивые, длинные. С характером тетушка, сразу видно – по жгучим глазам. Странно, что она села на краешек, а не развалилась, как царица.

– Разрешите? – спросил он.

Дама загадочно усмехнулась, и, не отрываясь от книги, кивнула. Читает комедию, что ли? Он сел на другой конец скамейки.

Тихо в парке – праздные прогуливающиеся еще не вышли. За аллеей тополей просматривался профессорский корпус. Из красного кирпича, четырехэтажный, основательный, дореволюционной постройки. Символ времен, когда «преподаватель высшей школы» звучало архипочетно. Нынешние жильцы – в лучшем случае потомки тех легендарных профессоров, а в большинстве – прибравшие квартиру к рукам нувориши. В песочнице на придомовой детской площадке вошкается дошколенок. Один. Странно. Ребенок бросил совок и ведерко, полез на горку, упал, завопил. В здании распахнулась дверь, мамаша ломанула через газон к горке, взяла плачущего на руки. Вот-вот. Глаз нельзя отводить, а не то, что бросить одного в песочнице!

На четвертом этаже на широкий балкон выкатили старушку в инвалидном кресле. Возможно, последняя из бывших. Молодая женщина, видимо, дочь, накинула на мать плед, на ухо прокричала ценное указание и ушла в комнату. Тоже оставили саму на себя. Старушка завороженно уставилась в одну точку, как будто там зажигали шоумены, задергала нижней челюстью – соображает ли она вообще? А когда-то преподавала студентам, порхала по кафедрам. Вот-вот.

Мимо скамейки вразвалку прошли две гражданки. Громко обсуждали, почему добавка к пенсии от города маленькая, а кому-то федералы дали большую. Несправедливость пенсионной реформы. Актуально.

Фрекен Бок вдруг запрокинула голову назад и закатилась громким смехом. Он, погруженный во внутреннее брюзжание, уже и забыл про соседку – передернулся всем телом.

– Небось думаешь: вот заботишься о детях, подтираешь попку много лет, а потом их ветром сдувает? – резко прекратив смеяться, пророкотала дама.

– В лучшем случае – на каталке выставят на балкон.

– Вы это мне?

– И в квартире слишком тихо. И прибрано – не придерешься. А ведь хочется иногда бедлама, как после Малыша с Карлсоном, – она вещала, не глядя на собеседника, как будто цитировала понравившуюся фразу из книги. – Брось! Пустое!

– Откуда такие выводы? – насторожился он.

Ему не понравилось амикошонское «тыкание», не понравился тон училки. Но в прозорливости дамочке не откажешь: быстро вычислила его боли. И про Карлсона… как мысли читает.

– Вот вырастают, получают образование и фьють… – продолжила дама, не обращая внимания на его контрвопрос, но сменила тональность, – разлетаются по просторам Земли. А мы остаемся одни. Пока они сами не пройдут тот же путь. Поднимать детей – адский марафон. Жалко же труд, ушедший в песок?

– Ни возразить, ни добавить.

Неожиданно вспыхнувшее было раздражение в нем не разогналось, а утихло. Сбил низкий грудной голос собеседницы. Один в один – Фаина Раневская. Не мерещится ли ему? И по комплекции похожа. Он по телевизору видел спектакль «Дальше тишина». Его восхитили и мимика, и глаза, но больше тембр Раневской. А сколько жизненной силы ее бас вложил в мультяшную озвучку Фрекен Бок. Удивительно, как у двойников и ужимки, и внешний вид, и голос совпадают.

– А старики нужны социуму. Нужны-ы! Общество просто не понимает. Вот ты понимаешь – я вижу. Как балласт у корабля. Лишний груз вроде, занимает объем трюма. А без него – хана! Корабль в качку не устоит – перевернется. Правда, метафора к месту? – дама закрыла книгу, состроила мечтательную гримасу.

Ох, уж эти элегические полуулыбки и закатывания глаз. Он почувствовал, что сам рефлекторно приспустил брови. Значит, опять злится.

– Ты хотел бы вернуться в прошлое, на одну из жизненных развилок? – двойник Раневской продолжил то ли допрос, то ли обсуждение с космосом.

– Как было бы чудненько: фьють, и сменил дорожку.

– Это ваше хобби – лезть людям в душу? – раздражение пошло в рост.

– Говорят, что нельзя войти в ту же воду дважды, – опять она проигнорировала его реплику. – Это банальная отговорка. Нельзя дважды потрогать одну и ту же воду.

Маятник его отношения к собеседнице качнулся в обратную сторону: гнев стал замещаться интересом. Что не фраза, то в десятку: как будто она пролистала дайджест его судьбы и дум. Что за наваждение? Неужели он бормотал мысли вслух во время прогулок по парку, а она слышала из кустов? Нет, чушь, не может быть – до маразма еще далеко.

Но фраза про вхождение в воду – слово в слово его личный пассаж. Кто она? Колдунья? Как ярким всполохом пронеслись воспоминания. Молодость, отпуск в Ялте, девушка с длинными красивыми ресницами, покупающая плюшки с корицей. И он внезапно для себя проявил смелость и познакомился. Кажется, ее звали Фаина. (Не слишком ли много совпадений?) Девушка ответила дружелюбно, согласилась прогуляться по набережной. Фаина (да, ее звали именно так) поразила умением подхватывать на лету разговор. Гуляли долго. А вечером расстались, договорившись встретиться назавтра у «Ротонды» на набережной. Даже пошутили, что как Айседора Дункан с Сергеем Есениным. Но на следующий день его прибил к постели солнечный удар: мутило, поднялась температура. Он решил отлежаться. Силы вернулись к следующему утру. Пришел к «Ротонде» с опозданием ровно в сутки. Фаины не было. Ни в этот день, ни через два, ни через три. А он продолжал приходить. В том же месте, но не в тот час, и все: Есенина из него не получилась.

Почему он не нашел в себе силы подняться с постели, доползти до «Ротонды», объяснить ситуацию? Слабак! Глупец! Считал почему-то, их пути обязательно еще пересекутся. Поверил байкам, что Крым – место, где счастливые случаи – норма жизни. Друг Миша убедил рассказом про свою фантастическую удачу. Его чудо-встреча произошла за два года до истории с Фаиной. Миша еще перед отъездом из Ленинграда договорился с приятелем встретиться на железнодорожном вокзале Симферополя. В определенный день и час, чтобы дальше двигаться на южное побережье вместе. Но в назначенное время приятель отсутствовал. Ну не приехал – и не приехал: известный человек-фуфло. Миша поехал в Судак один. А через пару дней идет он к пляжу через центр города, кто-то окликает по имени. Оборачивается и видит голову приятеля, высовывающуюся из окна отъезжающего автобуса. Голова кричит, что едет в Коктебель. Миша взял билет на следующий рейс, добрался до Коктебеля, на пляже нашел приятеля в окружении девушек. Одна из девушек приглянулась, завязался бурный роман, и через год девушка стала Мишиной женой.

Как можно было повестись на россказни про счастливые крымские встречи? И не встать с постели, не дойти до «Ротонды». Он потом жалел об упущенном шансе, вспоминал длинные ресницы, скучал, и.. сам себе удивлялся – надо же так бездарно проворонить счастье.

– Сознайся! Ты же ошибался по жизни, – Фрекен Бок вернула его из воспоминаний в текущий день. – Так? А потом хотел вернуться и исправить.

– Еще не придумали машину времени…

– Необязательно именно в то время и в то место. Встретиться с человеком сегодня, обсудить, начать все с начала.

– Хотел. И даже пытался, – он вздохнул.

– Ну и как? Успешные рандеву?

– Нет, не люблю возвращаться. Пру через бурелом в точку нового пересечения. Срезаю углы. Чего возвращаться? Пока туда-сюда ходишь – солнце закатится.

– О! Ты эксцентрик! И тоже любишь метафоры. Чудненько. Надо нам чаще встречаться в парке, – дама развернулась к нему всем телом. – И как бурелом? Ноги-руки целы?

Ему все больше импонировала соседка по скамейке. Не влюбился ли он на старости лет? С первого разговора. С длинных ресниц. Или старые скелеты из шкафа разыгрывают его? А если вспомнить сюжет мультфильма, он мог рассчитывать на взаимность – Фрекен Бок мечтала о Карлсоне.

– Только исцарапался.

– А все-таки не думал, что лучше назад вернуться. А? На развилку. Там же другая дорожка была. Широкая. Утоптанная. Утешительная.

– Нет уже той дороги! Заросла. Нечего пилить опилки. Я исправляю одним рывком.

– Ха-ха! Знаете, за счет чего тупость управляет миром? Еще классик сказал. Всегда быть правым, всегда идти напролом, ни в чем не сомневаясь.

Он поднялся, вдохнул глубоко. Прокуренные десятилетиями легкие засвистели, как будто включился несмазанный моторчик. Встал к ней лицо в лицо. Злости в груди не почувствовал. А не так она и стара еще. Но я уже не молод – вот что важно. Опять вспомнилась Мишина история с счастливым концом.

– На прощание давай я тебе прочту одно стихотворение, – дама выдержала взгляд.

– Неужели «мечтам и годам нет возврата»?

– Нет, не Пушкина. Другое. Роберта Фроста. Недавно написано. Не более ста лет тому назад, – вокруг ее глаз собрались сентиментальные морщинки. – Замечательное! После него расслабишься. Окей? И будешь вовремя приходить на свидания.

Он не любил стихов, не любил, когда пытаются дать советы, не любил хамства, не любил английских словечек, но промолчал. Напоминание о собственной слабости (проворонил Фаину тогда в Ялте) затмило другие чувства. Он давно решил, что ветер жизни сдул ту ошибку, как сухие опилки. Но нет: оказывается, опилки намокли, сгустком упали на дно и ждали. И вот, спустя десятилетия, всплыли и загорелись. В груди полыхнул костер. Огонь раздражения на себя, на свой неверный выбор распалялся стремительно, спустился в живот. А ведь тогда, валясь с солнечным ударом, он не взвешивал за и против. Легко и топорно принял решение. Его стиль: в будущем поступал схоже – питал слабость к экстравагантному. И не то, чтобы часто попадал впросак. А ведь сейчас слукавил: он через бурелом пер, но не на точку пересечения с прошлым, а к новым развилкам. Не жалея об ошибках. Как вот сейчас эта толстушка умудрилась взбаламутить опилки со дна? Не укладывается в голове.

Дама, не дождавшись ответа, открыла книгу сразу на нужной странице и начала декламировать. К скамейке вернулись гражданки, обсуждавшие пенсию. Откуда-то подтянулись праздно гулявшие профессора. Подкатил на велосипеде дед с рюкзачком, спешился. От песочницы, оббегая лужи, неслась мамаша с ребенком на руках. Старуха с балкона что-то кричала, размахивая рукой. Собралась толпа. Что за массовка?! Утро на дворе – никто не должен в это время здесь шабриться! Картина – сюр.

А над парком неслось:

Он глубоко задумался. А ведь он лукавил, что забывал ошибки. Нет, он просто загонял в глубины и старался забыть. Массовка галдела о печалях прошлого – каждый наперебой рассказал про свой черный день. Мужчины – про предательство и нанесенные обиды, женщины – хотели вернуться и прожить свою, а не чужую жизнь, все сокрушались собственной глупостью и бессмысленным упрямством. Ха-ха, как нас много-то, раскаявшихся! Огонь в груди потух, но неожиданно схватило поясницу. Зажмурился. Эта, м-м-м, Фрекен Бок обещала, что я расслаблюсь, а тут…

Боль в спине утихает. Он открывает глаза, оглядывается. Его руки опираются на ажурную решетку. До скамейки еще сотня шагов. Безмятежно шумит Политехнический парк. Лужи, ни живой души в песочнице у профессорского корпуса. На пустыре торчат те же обрубки металлических тросов. Он доходит до поворота – на скамейке пусто. Куда рассосалась массовка? А Фрекен Бок с ресницами? Кто читал стихи?

На другое утро привычный моцион он совершает штатным маршрутом вдоль ограды. Скамейка не занята. И на следующий день, и через два, и всю декаду. Вот она – обраточка!

Как там у Фроста: «Где путников обходишь за версту»? Так, меняем концепцию. Он проходит другим маршрутом -по центральной аллее парка. Где из одного учебного корпуса в другой бегут студенты, профессора ездят на своих «Волгах», присесть негде – все занято. Больше суеты, но без огня в груди и животе. Да и пустырь не видно – не на что, и не на кого брюзжать.

2023