Читать книгу Мечтатели Бродвея. Том 2. Танец с Фредом Астером - Малика Ферджух - Страница 5

Знала бы миссис Мерл, в который раз подумала Манхэттен, что она встречается в баре с юношей, о котором практически ничего не знает, точно погнала бы ее из своего респектабельного пансиона поганой метлой.

Через свои очки – и стекло витрины «Миднайт сан» – она разглядела упомянутого юношу. Они условились встретиться в этой кофейне, «чтобы успеть поговорить» перед работой в театре. Девушка не спеша повесила пальто и шляпку и подошла к столику, за которым он ее ждал.

– Добрый вечер, – поздоровалась она суховатым тоном, которым, повинуясь инстинкту, всегда говорила с ним. – Я не слишком опоздала?

– Я только что пришел.

Вежливая ложь: его стакан с имбирным элем был изрядно почат. Она села рядом – он очень удачно выбрал угловой столик. Рубен, как и она, носил очки. Маленькие, круглые. И за ними, как у нее, крылись черные отцовские глаза.

– Ну и туман сегодня.

Она кивнула и заказала вишневую кока-колу.

Со своей бесплотной фигурой, в неизменном черном костюме страхового агента, Рубен Олсон, если встретить его в этом тумане, запросто мог напомнить Джека-Потрошителя. От этой мысли улыбка тронула губы Манхэттен. Видимо, сочтя ее за поощрение, он сразу приступил к сути:

– Вот. Прочти.

Это была статья за подписью знаменитого хроникера Уолтера Уинчелла.

Пьеса «Доброй ночи, Бассингтон» попала в блестящую струю самых успешных бродвейских спектаклей во многом благодаря великолепному Ули Стайнеру в заглавной роли. Автор, Томас Чамберс, находится в настоящее время в Голливуде. Нам хотелось бы верить, что привела его туда одна лишь слава большого писателя, если бы он не позорил свое имя, открыто оказывая поддержку Десяти Ренегатам[25], коммунистам, решение по делу которых будет вынесено в ближайшее время. Можно только удивляться, если мистер Ули Стайнер не последует за ним по этому пути! Известно ли вам, что во время войны этот гений и великий соблазнитель нью-йоркской сцены был близко (даже очень близко) знаком с некой Влаской Чергиной, русской балериной, известной не только своими антраша, но и горячей симпатией к мистеру Сталину?..

Манхэттен выронила газету.

– Это только начало, – сказал Рубен.

– Что насчет вызова Ули в комиссию?

– Сесил, его адвокат, добился отсрочки. Но когда назначат новую дату, деваться будет некуда.

– Чем он рискует? Хотя бы тюрьма ему не грозит?

– Еще как грозит. За инакомыслие или государственную измену.

– Ули вызвали как свидетеля. Он не обвиняемый.

Рубен хрюкнул – похоже, это был смех. Явление редкое и очень… готичное, на взгляд Манхэттен. Ситуация не располагала, и она скрыла вновь просившуюся улыбку.

– Для Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности, – пояснил он, – свидетели делятся на две категории: дружественные и недружественные.

– Сторонники или предатели.

– Всё будет как всегда в таких случаях. Комиссия потребует от Ули список коммунистов, с которыми он знаком. Если он откажется, его запишут в недружественные, а значит… Welcome[26], крах, разорение и безработица. В лучшем случае он попадет в черный список в профессии. А в худшем…

– Тюрьма? – выдохнула она.

– В худшем то и другое, darling[27]. Волчий билет и тюремная камера.

Принесли кока-колу, но Манхэттен этого не заметила. Она наклонилась к Рубену, и их разговор стал заметно тише.

– Невозможно представить Ули коммунистом. А та… русская, та балерина, кто она?

Он со вздохом закатил глаза.

– Родилась в Огайо. Такая же американка, как ты и я. Их связь продолжалась пять с половиной недель. Вот и весь коммунизм Ули. Никаких политических убеждений там и в помине не было. Он ходил на собрания, потому что ему «хотелось развлечься и позабавиться». Это его слова.

Она медленно глотнула и отставила стакан.

– Значит, сам нарывался.

Рубен пожал плечами, темными, острыми.

– Мы должны ему помочь. Пусть он безбашенный, так и не повзрослевший эгоист, неважно, мы всё-таки… Всё-таки мы…

– …его дети. Увы.

Манхэттен горько рассмеялась. Сняла очки и снова надела их, достала сигареты, «Фатима» без фильтра.

– Как ты снисходителен к человеку, который не желает признать тебя своим сыном и помыкает, как слугой.

– Не так уж плохо он со мной обращается. Даже делает для меня всё, что может. По-своему. Уверяю тебя, он не такое чудовище, как тебе кажется.

– Если ты так говоришь, значит, он хорошо тебе платит.

– Ты права. Так он на свой лад… проявляет чувства.

Девушка закурила сигарету, чувствуя, что закипает, и злясь на себя за это.

– А ты? – вдруг спросил он в лоб. – Зачем ты изображаешь из себя костюмершу? Почему скрываешь, кто ты на самом деле?

Она задумалась. Стекла очков запотели.

– Чтобы посмотреть на монстра Стайнера в его разных жизнях и семьях. Чтобы понять, кто уморил Джину Балестреро, мою мать, надеждой и отчаянием; кто этот человек, наплодивший детей, которые даже не знакомы между собой?

– Мы с тобой знакомы, – мягко напомнил он. – Мы знаем, кто мы друг другу. Пусть даже он об этом ни сном ни духом.

– Не вздумай ему сказать.

– Я и не собирался.

– Я буду счастлива, когда однажды выскажу ему всё это, швырну в лицо. И этот момент я хочу выбрать сама.

– Ты не будешь счастлива, это я тебе говорю.

Он откинулся на спинку стула.

– Я был настроен так же, когда приехал два года назад, чтобы открыть ему, кто я. Обида. Горечь. Злость. А потом…

Рубен махнул рукой:

– …На самом деле это большой ребенок. При всех своих замашках примадонны он до того наивен, что оторопь берет. Ну кто, кроме скверного мальчишки, вздумал бы «развлечься и позабавиться», якшаясь с комми?

– Человек без убеждений и политической сознательности. Толстокожее животное, которому плевать на всё, что не касается его персоны.

Он вдруг наклонился вперед, почти лег тощей грудью на стол и прошептал:

– Манхэттен… Ты-то хоть не коммунистка?

Она тихо засмеялась.

– Нет. Но я подумаю над этим вопросом.

Они помолчали. За соседним столиком девушка сплетничала с подругами, рассказывая, что ее начальник носит накладные волосы. Все покатывались со смеху.

– Если бы ему в самом деле было плевать на всё, он бы не заморачивался, – снова заговорил Рубен. – Всё было бы куда проще. Такое толстокожее животное сдало бы своих бывших товарищей, объявив во всеуслышание, как ненавидит коммунизм, и комиссия оставила бы его в покое. Но Ули никогда этого не сделает.

– Почему? В нем много намешано, но порядочным я бы его не назвала. Даже наоборот, он совершенно непорядочен.

– В театре трус не бывает героем. Презрению Ули предпочитает ненависть. В сущности, роль гонимого ему, по-моему, где-то даже нравится.

Манхэттен допила кока-колу.

– Ты позвал меня, чтобы вместе посочувствовать горестям великого человека?

– Не только, – признался Рубен, отпив глоток имбирного эля.