Читать книгу Рогоз - Марат Даишов - Страница 4

ВРЕМЕНА ГОДА

Оглавление

Весна

Отправляемся на прогулку,

после печенья на пиве,

И застигнутые от дождя врасплох,

Просыпаемся и мы, и саламандры,

Снующие в прошлогодней крапиве.


Лето

Выйду рано поутру в поле,

И первому же ветру в любви признаюсь.

Надышусь берёз, полыни,

И за былую нелюбовь искренне покаюсь.


Осень

Осины высокие в глубоком декольте,

Их листья кружит листья во дворе,

Потому что свои волосы до пояса,

Осень поменяла на стрижку каре.

Зима

Слякоть. Гололёд.

Не пожелаешь худому другу.

Терпеливо жду метель, пургу и вьюгу,

Верю в них,

как в моей молодости Грааль.

Он приходит всегда —

мой любимый февраль.


А сколько было написано перед тем, как я приступил к повести… Был рассказ «Троетопольский мужской монастырь», через год после написания которого я прочитал рассказ другого неофита. Герой того, другого рассказа приятно удивлялся от его первого посещения мужского монастыря и общения с его обитателями. Описания того автора были похожи на мой рассказ, как отксерокопированные копии. Удивлённый этим сходством, я посмотрел на дату издания сборника. Рассказ тот был издан за десять лет до моего рождения… Мой же рассказ был сожжён.

Второе моё произведение имело англоязычное название «Goldenhammer» и писалось около двух лет. Я обещал написать его во что бы то ни стало своей тогда очередной музе. Обещание это я не сдержал, а муза та, похоже, даже не заметила моего несдержанного слова.

Главным персонажем того произведения был Дмитрий – простой электрик, получивший в наследство от своего двоюродного дяди лишь коробку слайдов и набор инструментов. По иронии судьбы, это наследство изменило жизнь Дмитрия до неузнаваемости. Вначале он впал в уныние от «высшей несправедливости», затем стал педантично разбирать все наследство. Увлечённый разбор слайдов впоследствии привёл Дмитрия в мир профессиональной фотографии, где он стал экспертом некоммерческого фото.

Среди инструментов в коробке он обнаружил необычный молоток, с виду похожий на автослесарный. Однако якобы латунный молот оказался из чистого золота высшей пробы, весом в 250 гр., покрытый тонким слоем неаффинированного золота. Смятения и лихорадка мучительно изматывали Дмитрия, буквально подрывая всё его здоровье. Вскоре у него проснулся интерес к своему дяде. На некоторое время он превратился в следователя: делал запросы в инстанции, встречался с родными и близкими людьми дяди. Он выяснил, что этот молоток – часть золотого запаса, история которого была кровавой и запутанной. Золото переходило от одного хозяина к другому, мистически влияя на судьбы их обладателей. Большевики-троцкисты экспроприировали его у священников, затем оно оказалось у офицеров Каппеля. Ещё чуть позже золото вновь забрали себе красноармейцы. В конце концов, это золото похитили воры у нацистов в годы В. О. В. Одним из этих воров и был не кто иной, как дядя Дмитрия – Александр Борисович, поменявший тогда всю свою жизнь. Он посвятил всего себя изучению истории края. Сам же Дмитрий вернул золото Церкви и принял монашеский постриг.

Моей фантазии тогда было много. Я выдумывал стенограммы допросов, сочинял показания очевидцев и свидетелей. Ответственность же перед читателями стала непосильной ношей. Некоторое сходство с моим произведением я позже увидел в одном из сериалов. Почти полностью написанный рассказ-повесть был удалён мною со всех моих информационных носителей.

Был и третий рассказ или, правильнее сказать, проект. Он имел название «Белая тюрьма». В нём должно было повествоваться об офицере полиции, имевшем паранормальные способности. Некий майор Рыбаков после ранения в голову должен был уйти на покой. Лучший друг Рыбакова, подполковник и по совместительству врач-психиатр Казанцев спас Рыбакова и подписал его медосмотр. Казанцев наблюдал за Рыбаковым и определил у него сразу несколько психических отклонений, однако держал это в тайне. Приступив к работе, Рыбаков раскрывал одно преступление за другим, и не только находящиеся в юрисдикции своего ведомства. Одних это забавляло, других страшно раздражало. В конце концов, непосредственное начальство Рыбакова всё-таки узнало правду, но решило закрыть на это глаза. Когда же пришло время заслуженной пенсии, начальство выдавило Рыбакова на покой. Не найдя себя на гражданке, Рыбаков должен был в моём рассказе самоликвидироваться.

Рассказ не блистал большой оригинальностью, да ещё и разговоры тогда о будущей пенсионной реформе послужили произведению не на пользу. И я отказался от его начинания. Рассказ умер на зачаточном уровне.

Перечисленный мной совокупный труд был тяжёл. Это было некой разминкой, то есть моим активом. За это время я также написал более двадцати стихов. Был и пассив, были сомнения, работы над самим собой по всевозможным возражениям…

Я читал классиков, смотрел фильмы по их произведениям, и это напрочь отбивало желание садиться за перо. Было желание осовременить классические труды… Действительно, было написано много и о многом. Как выразился один из героев писателя классической литературы: «классики переработали всё, не оставив даже объедков». Спасением, казалось, был технический прогресс, который шагал семимильными шагами. Писатели находили себя в раскрытии персонажей, имевших отношение к этому техническому прогрессу. И казалось, что те писатели, которые желали стать классиками, не решались давать оценку самому техническому прогрессу – на это отваживалась горстка журналистов… Много ещё о чём и писатели, и журналисты не решались писать, но вопрос в том, чем лично я всё-таки отважился с вами поделиться.

Рогоз

Подняться наверх