Читать книгу Чирчик впадает в Средиземное море, или Однажды бывший советский пролетарий - Марат Гизатулин - Страница 5

Однажды бывший советский пролетарий лежал под раскидистой чинарой и дремал. Рядом журчал арык, и его кристально чистые ледяные струи освежали раскалённый прозрачный воздух и воспалённые мозги заслуженного пенсионера. Вдали под Чимганом, на берегу Чарвакского водохранилища, рассыпались укутанные пушистым виноградником домики Бричмуллы. А чуть ближе возвышалась исполинская плотина, под которой берёт своё начало река Чирчик.

Пролетарию было лениво и покойно. Бричмуллинская пчела не досаждала. Неуклюже ворочались в голове обрывки мыслей и воспоминаний.

Увиделось, как они с другом после окончания института вернулись из Москвы на родной завод. Это ниже по реке, километрах в шестидесяти отсюда. Отцы их были большими начальниками на том заводе, и приятели рассчитывали, что их определят работать куда-нибудь в заводоуправление, ну, или в отдел главного механика хотя бы. Но отцы, не сговариваясь, нашли своим чадам совсем другое местечко.

Цех, куда определили обоих приятелей, был самым жутким на этом предприятии, самым вредным. Он производил слабую азотную кислоту. Его называли старым, потому что был ещё один цех азотной кислоты – новый. Кстати, стоит отметить для несведущих, что так называемая слабая азотная кислота по своим разрушительным свойствам куда как эффективнее концентрированной. Тем не менее отцы новоиспечённых инженеров решили, что именно этот цех будет хорошей школой жизни для их отпрысков.

И теперь, лёжа под чинарой, бывший пролетарий думал, что, видимо, они были правы. Другие цеха, в общем-то, тоже были далеко не санаториями, но этот – старый пятый, как его все называли, – по своей чудовищности уверенно вырывался вперёд. Оборудование в нём было ещё трофейным, вывезенным из фашистской Германии, и работники, особенно мужчины, тоже производили впечатление вчера сбежавших из фашистского плена партизан – такие они были помятые, измождённые. Молодые ещё ничего, но молодые здесь очень быстро становились старыми. Хотя старых, строго говоря, в цеху вообще не было, ведь на пенсию мужчины отсюда выходили в пятьдесят лет, а женщины и вообще в сорок пять.

Здесь надо отметить экономическую гениальность тех, кто устанавливал эту пенсионную норму, ибо до пятидесяти доживали почти все или, скажем, многие, а вот новоиспечённые пенсионеры практически сразу умирали, ну, год-два успевали отдохнуть. Вот в этом-то и заключалась гениальность тогдашнего руководства – пенсионный фонд тратился очень экономно.

Достопримечательностью старого цеха была стометровая труба, клубы ядовито-жёлтого дыма из которой видны были с любого конца города. Горожане прозвали этот дым «лисьим хвостом» и весело обсуждали почтовую открытку с видом города, на которой был запечатлён памятник погибшим в Великой Отечественной войне на фоне красивого закатного оранжевого неба. Только жители города знали, что заката в том месте отродясь не бывало, что небо просто окрашено «лисьим хвостом».

Но всё это оба приятеля заметили потом, а сейчас они неприязненно оглядывали друг друга. Ещё бы: ведь они снова оказались вместе, хотя давно уже мечтали, чтобы жизнь их разлучила, наконец. Видимо, жизнь имела другие виды на них, зачем-то сводя их вместе снова и снова, начиная со школы. Они много лет сопротивлялись этому, меняя учебные заведения, города и семьи, но потом, давно уже, смирились с тем, что разлука им не суждена, и нисколько не удивились, увидев друг друга перед входом в цех.

Бывший пролетарий не стал мудрить и пришёл на новую работу в своей обычной одежде, которая не сильно отличалась от спецовок слесарей. Приятель же его, хоть тоже из бывших пролетариев, желал, видимо, подчеркнуть свой новый статус: на нём был красивый длинный плащ, на голове красовалась чёрная шляпа, а завершала образ элегантная сумка через плечо. Цеховой народ не оценил изысканного вида нового мастера механической службы и надолго невзлюбил его. Особенно неприятное впечатление произвела на всех сумка через плечо. Зато нашего пролетария сразу приняли за своего.

Но со временем отношение к двум приятелям уравнялось. Тем более что аккуратист снял шляпу и сумку, и о них постепенно забыли, а принятый вначале за своего будущий бывший тоже оказался с изъяном. Выяснилось, что он совсем не умеет работать с людьми. Не вообще с людьми, а с непосредственно подчинёнными ему слесарями. У него плохо получалось ими руководить. Он сразу повёл себя очень демократично, презрев всякую дистанцию, и подчинённые постепенно сели ему на голову. Наконец, в один прекрасный день он не выдержал и устроил очень громкий «разбор полётов» в слесарке – с запуском в полёт гаечных ключей и других инструментов. Слесаря пошелковели. Но уже через день он, видя их исполнительность и преданность, снова перешёл на человеческий язык, и через неделю или две снова назрела необходимость в скандале. И никак ему не удавалось установить золотую середину в отношениях с подчинёнными.

Но это было потом, позже, а пока, в первый день, начальник производства представил молодых специалистов итээровцам, и исполняющий обязанности механика цеха повёл их на основное место работы, в кабинет мехслужбы на втором этаже. Их ровесник казах Бадмаев был назначен мастером всего несколько дней назад, а до того трудился слесарем и даже ещё не сменил спецовку на более приличествующий его новой должности наряд. Он учился в вечернем институте и теперь, закончив его, совершил головокружительный карьерный взлёт, превратившись не просто в мастера, а сразу в двух мастеров и в механика цеха одновременно – все эти три единицы были положены цеху по штату. Куда вдруг в одночасье провалился весь генералитет мехслужбы, было неясно, но очереди инженеров, желающих работать в этом цехе, за забором завода не стояло. Так что появление сразу двух недостающих мастеров, которые специально для этого, оказывается, примчались из Москвы, оказалось очень кстати.

В кабинете Бадмаев предложил новичкам выбрать столы, которых как раз и было три. Они выбрали, уселись и уставились друг на друга. После паузы Бадмаев сказал многозначительно:

– Кого-то из нас должны назначить механиком цеха…

Но москвичи вовсе не собирались конкурировать с выпускником вечернего института, о чём и сообщили. Какая тут может быть конкуренция, если он цех знал, как свои пять пальцев, а они ещё не знали даже, где здесь туалет? Да и слесарям он ещё вчера был братом. Бадмаев повеселел, велел нахлобучить каски, надеть через плечо противогазы на манер той самой сумки и повёл новоиспечённых инженеров осматривать цех.

Едва они вошли в отделение конверсии, как на них тяжёлой плитой обрушился грохот и удушливый запах окислов азота, которые, попадая в органы дыхания, моментально превращались в конечный продукт этого цеха, а именно в азотную кислоту. Из всех соединений труб, которых здесь было, как лиан в джунглях, хлестал сизый дым, заволакивая всё вокруг, а с потолка, стен и пола била какая-то жидкость, от которой на полу образовывались лужи. Москвичи поняли, что случилась страшная авария и первый их рабочий день, видимо, станет последним.

Бывший пролетарий уже готовился к мучительной смерти. В его памяти промелькнул день – восемь лет назад, – когда он ещё был не бывшим пролетарием на этом же заводе. Тогда он работал слесарем в цеху контрольно-измерительных приборов, который теперь показался бы кремлёвским санаторием. Накануне того дня тоже произошло ЧП – взорвался новый цех, и они тогда выискивали в завалах не до конца разбитые приборы, чтобы попытаться их восстановить. Но не до конца разбитых приборов пролетарию не попадалось, а вместо них попался ботинок с фрагментом ноги; рядом валялась разбитая каска, вымазанная кровью и чем-то белым. Отец пролетария всю ночь после взрыва провёл на месте происшествия и утром, зайдя домой, поведал домочадцам, что среди прочих при пуске нового цеха погиб сам начальник цеха Рустамов, – ему оторвало полголовы. И бывший пролетарий, разглядывая окровавленную каску, вспоминал тогда об этом рассказе…

– Ну, чего встали, – не очень вежливо прервал предсмертные пролетарские воспоминания Бадмаев, – пошли дальше, а то мы до конца рабочего дня цех не обойдём.

В тот день противогазами они так и не воспользовались: очень хотелось, но – все ходили без противогазов А потом, попривыкнув, они и вовсе не брали их с собой в цех. Это категорически запрещалось требованиями техники безопасности, но как же можно работать в пятидесятиградусную жару в каске и с противогазом? Ну, каска ещё ладно, без неё нельзя – плеснет что-нибудь на голову, останешься без скальпа…

Но однажды будущий киприот едва не был самым жестоким образом наказан за небрежительное отношение к противогазу. В тот день прорвало уплотнение абсорбционной колонны, и надо было случиться, что неподалёку проходил нарушитель противогазного режима. Все, кто был поблизости, успели выскочить из опасной зоны, а инженер московского разлива неправильно оценил направление ветра и ринулся не туда. Будь под рукой противогаз, он успел бы его нацепить и спокойно выйти на свежий воздух. А тут – он уже видит подоспевший автобус со спасателями метрах в двадцати от себя, но чувствует, что добежать не успевает. Спасатели тоже не спешат ему навстречу, так как сами забыли захватить свои противогазы. Каким-то чудом он всё-таки почти добежал, и его успели подхватить под руки. Ночью дома его выворачивали кашель и рвота, раздирающие внутренности, и наутро он вынужден был отправиться в заводскую поликлинику. В больничном пришлось написать «острый бронхит», ибо признание аварии на производстве тогда было равносильно признанию в государственной измене.