Читать книгу Рыцарь Испании - Марджори Боуэн - Страница 5

Дни и ночи Карлос был на пороге смерти. Лихорадка терзала его, правую половину тела парализовало, и он впал в горячечный бред. Дни и ночи Хуан пребывал у его постели, бодрствуя, молясь и перебирая четки.

Принц постоянно чувствовал его присутствие, звал его, стоило ему лишь ненадолго прийти в себя, и успокаивался только после того, как сжимал его руку своими. Именно к Хуану обращал он в бреду свои речи, его мысли непрестанно кружили вокруг двух болезненных для него тем – ненависти к королю и горячего желания жениться на кузине, эрцгерцогине Анне.

Опекун Хуана Луис Кихада и наставник молодых принцев Онорато Хуан также неотлучно находились в спальне больного, и герцог Альба дни и ночи делил с Хуаном бдение у его ложа.

На третий день прибыл король.

Карлос впал в болезненное забытье. Время приближалось к полудню, было очень жарко. Ставни в спальне были закрыты, воздух был настолько спертым, что было трудно дышать. Бусины четок выскользнули из пальцев Хуана, и голова склонилась на грудь.

Он думал о старой женщине, которая чесала шерсть и жила на берегу реки Энарес, и о том, что как только освободится, он пойдет к ней и отдаст ей письмо для доньи Аны.

Он прижал руку к груди, где под дублетом была спрятана голубая роза. Он чувствовал себя вялым и уставшим, за три дня он так и не переоделся и ни разу не покидал душной спальни больного принца.

В передней находились шесть докторов и герцог Альба, который спал на скамье около окна. Дон Алессандро вернулся к себе, и Хуан завидовал ему.

Четки выпали из его рук на пол с тихим стуком. В тот же миг дверь отворилась, и он поднял взгляд.

На пороге комнаты стоял худощавый невзрачный человек, одетый в черное. У него было удлиненное, очень бледное лицо с тонкими чертами, рыжеватые прямые волосы и такая же короткая бородка, заметно выступающая вперед нижняя челюсть, холодные серые глаза и неприязненно поджатые губы.

При виде него Хуан быстро подобрал с пола четки и опустился на колени.

Король взглянул на него и, уже не замечая его больше, подошел к изножью кровати и остановился, рассматривая распростертое на ней тело своего единственного сына. Как будто зная, кто вошел, Карлос открыл глаза и посмотрел на своего отца. В гробовом молчании они обменялись долгими, тяжелыми, беспощадными взглядами. Хуан содрогнулся, поднимаясь с колен.

– Я привез Богоматерь из Аточи, – перекрестившись, тихо сказал король.

Карлос слабым голосом ответил.

– Я уже дал обет преподнести Господу золота, в семь раз больше моего веса, и серебра, больше его в четыре раза, если Он дарует мне исцеление.

Король, известный своей скупостью, нахмурил брови.

– Ты расточителен даже в благочестии, Карлос, – сказал он кисло. – Сеньор Онорато Хуан не смеет назвать мне сумму твоего долга.

Затем он снял свой плоский черный берет и склонил голову, в то время как Хуан и герцог Альба, который пробудился, когда прибыл король, опустились на колени. Два священника внесли чудотворную статую Богоматери из Аточи.

Фигура Богоматери была вырезана из древесины оливы, ее лик был зеленовато-черным, на голове сияла золотая корона с бриллиантовыми лучами, тело было облачено в жесткое белое парчовое одеяние, расшитое жемчугом, а вокруг ее гладкой шеи обвивалось ожерелье из изумрудов. Карлос, пристально глядя на нее, попытался пошевелить своими парализованными членами.

Не преуспев в этом, он испустил крик разочарования.

Король бросил на него короткий взгляд и приказал вынести статую. Принести Богоматерь из Аточи к постели сына – это было наибольшее, что он мог сделать. Если она останется непреклонна, то к чему процессии бичующихся, истязающих себя на улицах Мадрида и Толедо, молебщики и литании в каждой испанской церкви? Когда священники вынесли статую, король подошел к кровати и встал рядом с нею.

Карлос моргнул полуослепшими глазами и разомкнул опухшие губы.

– Молится ли обо мне королева? – спросил он чужим глухим голосом.

– Королева пребывает коленопреклоненной в своей молельне, – ответил король, – а Хуана босой совершила паломничество к святыне Богоматери-Утешительницы.

Он пристально смотрел на сына, держа берет у груди, и его глаза были поблекшими и жестокими, а брови нахмурены, как если бы он обдумывал какую-то ужасную мысль.

– Когда я женюсь на своей кузине Анне? – задыхаясь, спросил Карлос.

– Разве сейчас время помышлять о женитьбе? – ответил дон Фелипе.

Его глаза блеснули, когда взгляд скользнул по Хуану, такому молодому и красивому, почтительно, несмотря на утомление, стоявшему по другую сторону кровати. Затем король с тягостным осознанием перевел взгляд на уродливое, наполовину парализованное и больное создание, лежащее под златотканым одеялом.

Лишь на мгновение так тщательно оберегаемое им незыблемое спокойствие изменило ему.

– О, Господи! Мой сын! – пробормотал он, настолько тихо, что никто не слышал его слов, кроме самого увечного Карлоса, который ответил на них безумным смехом.

– Ваш сын и будущий король Испании!

И он беспомощно забил руками и неразборчиво забормотал, уже в бреду.

Дон Фелипе отступил от кровати и шепотом обменялся несколькими фразами с докторами. Затем он мрачно сделал знак дону Хуану следовать за ним и вышел из комнаты.

Хотя молодой человек и ожидал упрека за то, что упустил Карлоса из вида, он был рад покинуть покои больного и размять ноги, застывшие от коленопреклонения, и руки, уставшие от перебора четок.

Он прошел вслед за доном Фелипе в маленькую круглую комнату, где солнечный свет лился сквозь приоткрытые зеленые ставни на белый мраморный пол.

Король сел. Хуан остался стоять. Его платье было в беспорядке, волосы растрепаны, лицо серое от долгого бдения, но все это не могло скрыть ни его юности, пышущей здоровьем, ни его красоты.

Он стоял и ждал, когда этот человек, самый могущественным человек в мире, отец которого был и его отцом, обратится к нему.

Он не любил дона Фелипе и не боялся его, но он был благодарен ему за то, что тот возвысил его, и надеялся в дальнейшем возвыситься с его помощью еще более.

Упрека, который он опасался услышать, не прозвучало. Дон Фелипе не стал говорить о своем пораженном несчастьем сыне.

– Ты не устал от Алькалы? – спросил он бесцветным, лишенным эмоций голосом.

– Нет, Ваше Величество, – правдиво ответил Хуан.

– Я слышал, что ты искушен в военном деле, но не уделяешь должного внимания остальным занятиям. Вскоре тебе предстоит прибыть ко двору.

– Кабинету я предпочитаю ристалище, – ответил молодой человек. – И боюсь, что я недостаточно способен для ученых занятий.

Дон Фелипе провел бледной рукой по столь же бледному лицу.

– Твой отец желал, – сказал он, – чтобы ты вступил в ряды служителей церкви. И я желаю того же. Я добьюсь для тебя кардинальского сана.

Странное чувство страха сжало сердце Хуана, когда он встретился взглядом с холодными глазами короля.

– Я недостоин, – быстро ответил он. – Я боюсь, что римский пурпур будет душить меня.

– О, – сказал дон Фелипе, скупо улыбнувшись. – Твое честолюбие жаждет иного, Хуан?

Хуан поднял голову, молодой и полный жизни.

– Разве возможно, Ваше Величество, чтобы сын вашего отца был лишен честолюбия?

Улыбка короля обернулась коротким неприятным смешком.

– К чему стремится твое честолюбие? – требовательно вопросил он.

Хуан сжал губы и ничего не ответил.

– Разве я не был снисходительным королем и любящим братом? – добавил дон Фелипе.

– Были, Ваше Величество.

– Тогда будь со мною откровеннее. Ну же, к чему ты стремишься?

Сердце Хуана забилось сильнее. «Быть инфантом Кастилии – быть королем». Эти слова были на его губах, но он не произнес их.

Король пристально смотрел на него.

– Я стремлюсь служить Вашему Величеству, – сказал Хуан.

Этот официальный комплимент как будто пришелся королю по душе.

– Ты можешь служить мне в Риме, – ответил он. – Ты мог бы служить мне, пользуясь благосклонным вниманием Его Святейшества.

Он перекрестился.

Хуан подумал о донье Ане и о мире, который, сверкая, лежал перед ним.

– Я бы с большим успехом послужил Вашему Величеству против морисков, – сказал он.

– Ты слышал о восстании? – спросил король.

– Да. Ваше Величество могли бы послать меня на его подавление.

– Дитя, – сухо ответил дон Фелипе, – это восстание – не малый огонек, который могла бы затоптать ножка мальчика.

Хуан вспыхнул от помятых брыжей до самых волос.

– Если бы Ваше Величество испытали меня, – сказал он без особой надежды.

Дон Фелипе не ответил. Он сидел, сложив руки на груди и задумчиво сжав пальцами одной из них подбородок.

– Расскажи мне о Карлосе, – сказал он. – Как случилось, что он пострадал?

Хуан подумал, что этот вопрос следовало бы адресовать скорее их наставнику или герцогу Альбе. В конце концов, сам он не нес ответственности за капризного и болезненного принца.

– Он собирался музицировать под окном дочери привратника, Ваше Величество, но ступени лестницы, ведущей в парк, полуразрушены, и было темно, так что он упал.

– И этому было дозволено случиться?

– Мы полагали, что эта привязанность может помочь ему стать добрее. Он не особенно добр, – ответил Хуан с опасной откровенностью.

Глаза короля сверкнули.

– Я говорю о ступенях, – сказал он. – Как случилось, что они были небезопасны?

Хуан уже был готов ответить: «Они достаточно безопасны для того, кто не хром», но деликатность заставила его сдержаться.

Король поднялся и твердым шагом направился к двери.

Хуан вспомнил горячечный бред принца и, движимый добротой, произнес:

– Сеньор, принц очень желает вступить в брак со своей кузиной Анной, эрцгерцогиней. Если бы Ваше Величество видели, как он лелеет эту надежду, вы бы исполнились сочувствия к нему. Я думаю, что, если бы заключение этого брака было ускорено, это весьма способствовало бы умиротворению его души и укреплению здоровья его тела.

Дон Фелипе мрачно смотрел в пол.

– Карлос женится, когда мне будет угодно, – сказал он. – Я думаю женить его на его тете Хуане.

– О! – вскричал Хуан с юной прямотой. – Она старше его на десять лет и всегда носит черное платье. Какое отношение она может иметь к женитьбе? Разве она не вдова? Разве ее кудри не острижены и не помещены под алтарь босых монахинь?

– Она также вступит в брак, когда мне будет угодно, – ответил король.

– Сеньор, он любит Анну Австрийскую, свою кузину.

– Почему? – вопросил дон Фелипе.

– Ему очень нравится ее миниатюрный портрет, который привез ему посол императора.

– Я ее не видел, – резко сказал король. – И что же, она так прекрасна?

– Прекрасна и печальна, Ваше Величество.

– Больше, чем королева? – ревниво спросил Его Величество.

– Не настолько красива, – искренне сказал Хуан, – но на портрете она очень мила.

– У шотландской королевы приданое лучше, – ответил дон Фелипе. – Так вы не собираетесь становиться священником, дон Хуан?

– Сеньор, я не смог бы. Но я молюсь, чтобы вы отыскали мне иное применение.

– О, – мягко ответил король, – я найду тебе применение. Когда прибудешь ко двору, я отыщу его тебе.

Он покинул комнату, и Хуан, не получив никакого знака оставить его, последовал за ним.

Король вернулся в спальню больного, которая теперь была пропитана столь тяжелым запахом разложения, что Хуан остановился на пороге.

Вскоре стал очевиден и источник запаха – на богатом ложе рядом с потерявшим сознание инфантом лежало высохшее и разрушающееся тело монаха, завернутое в полуистлевшее одеяние.

– Это брат Диего, Ваше Величество, – с гордостью пояснил стоявший рядом монах-францисканец.

– Он был святым? – спросил король.

– Нет, сеньор, но он был полон святости, когда умер, и, если бы он смог исцелить принца, Его Святейшество канонизировал бы его.

Хуан перекрестился, глядя на останки. Древний череп лежал совсем рядом с искаженным лицом Карлоса.

У него слегка кружилась голова, он чувствовал себя больным и измученным, совсем как когда-то в монастыре Юсте, когда три дня и три ночи простоял, принимая участие в церемонии погребения человека, который, хотя Хуан тогда еще не знал этого, был его отцом, – великого императора Карла.

Дон Фелипе, не обращая внимания на докторов и священников, подошел к кровати и наклонился над сыном, который лежал оцепеневший, с остановившимся взором, едва дыша, и темная кровь непрестанно сочилась из его раны, впитываясь в повязку.

Тонкими пальцами король взял деревянный футляр с миниатюрой, лежавший на узкой груди принца, и нажал на пружину.

Крышечка отскочила, явив его взору прекрасный образец фламандской живописи. Картина размерами была не более грецкого ореха, но с удивительной отчетливостью воспроизводила тонкие черты печального лица эрцгерцогини Анны.

Словно чувствуя, что на его сокровище покусились, несчастный Карлос застонал и открыл глаза.

Когда он увидел, что его отец рассматривает портрет прекрасной австрийки, он испустил горестный вопль и попытался привести в движение свои парализованные члены.

– Ты не заберешь и ее тоже! – пробормотал он. – Она моя!

Дон Фелипе спокойно закрыл футляр и уронил его на грудь сына.

– Если твой брат был святым, принц должен скоро поправиться, – сказал он францисканцу.

Затем король прижал к носу надушенный платок, поскольку запах уже становился невыносимым, и покинул спальню, чтобы помолиться за Карлоса в молельне кардинала Хименеса.

Хуан, которого король более не удерживал, поспешил в свою собственную комнату, где, все еще во власти ужаса от атмосферы мрачности и смерти, царящей внизу, настежь распахнул ставни изящных арочных окон.

Солнце едва миновало зенит, его золотое сияние заливало сад.

Хуан подумал, что никогда еще сад не казался ему столь прекрасным, он долго стоял и любовался его яркими красками. Красные, розовые и белые цветы олеандров выделялись среди упругой темной листвы, под сенью кипарисов, лавров и деревьев грецкого ореха цвели лилии и алые розы.

Пальмы и перечные деревья были высажены вдоль стен, а с солнечной стороны дворца росло несколько гранатовых деревьев, и ярко-алые цветы на них были подобны язычкам пламени.

Звонко пела птица.

Хуан поднял лицо к небу, прищурив глаза от слепящего солнца, как северянин прищурил бы свои от света самого неба.

Он потянулся и вздохнул.

Он непременно станет великим. Король даст ему возможность выдвинуться. Он станет инфантом Кастилии – и королем.

Какая еще судьба может ждать сына великого императора Карла?

Не призывая слуг, Хуан начал переодеваться.

Со вздохом облегчения он расстегнул брыжи и снял их, обнажив сильную молодую шею, на которой остались следы от слишком тесного воротника, затем начал расстегивать дублет.

Тут же помятая голубая роза упала с его груди на черные плитки пола.

Донья Ана! Он должен был передать для нее письмо. Он должен был сказать ей, что он уезжает и что вернется. Она была чудесной, и она ждала его. Он поднял цветок, который некогда украшал ее волосы, и поцеловал его благоговейно, как если бы это было распятие.

Сегодня, наконец, он пойдет и найдет старую Эуникию, которая чешет шерсть на берегу реки Энарес.

Едва он принял это решение, на пороге его комнаты показался Онорато Хуан. Король прислал за ним, король желал его общества.

Хуан вновь спрятал на груди бедный цветок, ответ хозяйке которого он вновь был вынужден отложить, переоделся и спустился к дону Фелипе, который уже вознес все свои молитвы и теперь обедал в мрачной столовой грибами, фаршированными взбитыми белками с сахаром и фруктами.