Читать книгу Собачий сын. Мистика и приключения - Марфа Московская - Страница 3
Странная женщина
Оглавление…Оленевод Бельдыев и думать не думал, что я появлюсь в этом затерянном раю, а я знать не знала, что повстречаю на своем болотистом пути Бельдыева. Но мир тесен! И мир этот не где—нибудь на Чукотке, а тут, у нас, прямо под боком, милая сердцу зеленая ненетчина…
Тиман – очень странное место. Его часто сравнивают с оазисом среди пустыни, а я считаю, что Бог когда—то обронил в тундру алмаз… Нес он его явно в другое место, да плюнул: лень нагибаться! – так все и оставил. В маленьком скучном поселке Индига, куда меня доставил вертолет из Нарьян—Мара, я позавтракала и пообщалась с начальством. На катере меня отвезли до Выучейского, и вот, наконец, я осталась одна… Вообще—то, по договору, до ближайшего кораля меня должен был доставить вездеход, но водила неожиданно запил вмертвую.
Шагаю я медленно, ощупывая палкой путь. Рюкзак прижал крылья к спине, а тяжелый августовский туман над болотами сильно сократил обзор. Мошка отскакивает, едва подлетев – лицо жирно смазано антигнусным молочком, губы перекатывают вялую травинку, и горечь химии иногда попадает в рот. Тогда я громко ругаюсь и сплевываю, как мексиканский мачо, увидевший соперника… Но здесь никого нет. Узкая тропа, протоптанная местными рыбаками, бодро вьется вдоль реки, уводя меня на юг, к Тиманскому Камню, туда, где поют варакушки…
Дикая спокойная Индига кишит краснорыбьем, но мне совсем не до вкусностей – работа, короткие сроки. Всего две недели на то, чтобы понять, насколько широко в этой части Малоземелья расплодились волки. Точно выяснить их численность невозможно, узнать хотя бы нынешний ареал – по байкам местных, по следам на водопоях, по вечерним наблюдениям в здоровенный бинокль.
…Задумавшись, я проморгала тропу. В какой-то момент ее затоптали и размесили многочисленные следы кочующих оленей, и куда теперь идти? Река осталась слева, она теперь не ориентир. А до заката надо успеть добраться хоть до какого—нибудь жилья, потому что палатки и спальника у меня с собой нет; лишний вес. Незаметно подкатился вечер, похолодало, и подумалось: а неплохо бы уже у костерка посидеть… С кружкой чаю… Я развернула карту, посмотрела на компас – кораль должен быть прямо по курсу, еще часа два ходу. Там, наверное, уже варят суп… Вперед!
Стало почти совсем темно, насколько это возможно на 67-ой широте, когда за спиной послышались бубенчики. Я с надеждой оглянулась: четыре оленя бойко несли по кочкарнику деревянные санки, на ящике восседал мужичок, вопя во всю глотку ненецкую песню. Олени, не нуждаясь в погонялове, весело пронеслись мимо, и не цугом, как я ожидала, а веером, словно кони с Большого театра. Сани почти поравнялись со мной, но мужик даже не остановился.
«Стооо—ой!!!» – заорала я.
Каков мерзавец!… Даже не оглянулся! Чтоб те провалиться…
Уныло бредя в темноте, я догадалась, что оленевод пьян. Мудрено было ему увидать одинокую белую женщину в сумеречном тумане. А может, он – косые глаза – решил, что это браконьер. Вообще, странно, у них ведь сухой закон на выпасе. Ну, да ладно…
Через полчаса хода я, к своему великому изумлению, догнала ненца. Двое левых олешек провалились в болотину, а правые не сумели их выдернуть сходу. Сани боком ушли в жижу, и возле них с руганью метался разом протрезвевший оленевод Бельдыев. Он то хватался за увязший полоз, то за крайнего оленя, пытаясь вытащить бедное животное. Олень был некрупный, но оленевод еще мельче, и ни черта у них, понятно, не получалось. Ящик с неведомым драгоценным грузом уже почти ушел в болото. Пришлось отложить рюкзак, засучить рукава и взяться за дело…
Через двадцать минут я выдернула все это хозяйство. К счастью, ни один из оленей не повредил ног, и можно было двигаться дальше. Бельдыев ходил кругами, совершенно счастливый:
– Вот баба! Ай, какая баба! – весело приговаривал он, поглядывая на меня снизу вверх, – садись, баба, подвезу. Скоро дом. Гулять будем!
Я не стала ждать повторного приглашения, взгромоздилась на мешки и тут же задремала сидя, как сова на жердочке – вроде спит, но и не падает…
Очнулась я от веселого многоголосья и запаха дыма: вместо долгожданного чума в долине оказался целый поселок – несколько натуральных вигвамов из шкур, костры, говор, смех… Двое молодых людей, раскосо поглядывая на меня, принялись отстегивать упряжь. Тут же в темноте завалили арканом оленя и долго топтали его сапогами. Я осторожно подошла поближе:
– Отбиваете, что ли?…
– Водянка. Больной олень, выбивать надо. Видишь, брюхо опухло?
– Ага… – ответила я, с подозрением глядя на вздутую тушу, из которой сочилась какая—то мокрота. – Будем его есть?
– Вкусный, хороший олень! Для гостей берегли, однако.
– Бляха—муха…
От сырца я отказалась, с ужасом наблюдая, как отпрыски Василия Ивановича с вурдалачьими харями чавкают кровавой печенью. Через час мы сидели у общего костра, сыто порыгивая вареной олениной и попивая чаек с молоком. Меня церемонно познакомили с населением стойбища. Главе рода была подарена пачка хорошего английского чая и бутылка «Флагмана». Но пить с ним я отказалась, чем ужасно разобидела старика:
– Я в поле не пью. Вообще. Что—то вы разгулялись не на шутку. Разве можно сейчас?
– Можно. Смена едет!
– Какая смена, когда водила в запое?
– Трактор завтра придет, однако…
– Откуда вы знаете?
– Радио! – оленевод гордо показывает мне черную коробуху рации, перевязанную изолентой.
Понятно. Мне про трактор ничего не сказали, троглодиты. Ну, ничего, зато прогулялась…
– Выпей, Наталья Захаровна, не обижай! Или не угодил чем?
– Все хорошо.
– Странная баба. Оленей вытащила, а водку не хочет!
– Чаю еще хочу.
Семейство Бельдыевых в полном составе: сам, жена, двое сыновей, дочка, да еще сезонный помощник – сели в кружок, как индейцы, и неторопливо закурили. Да, что-то в них было от тунгусов, пришедших на север с востока. А тунгусы, известно, имеют одни корни с индейцами.
Хозяин с почетом передал мне трубку, я вежливо отказалась. В молодости еще можно подцепить сифилис через общий стакан, но сейчас—то уже мозги есть!
Да и не курю я…
– Захаровна, шкуру возьмешь? В подарок.
– Тяжелые они, эти шкуры, и воню… в смысле, зачем мне? Я дома на диване сплю, под одеялом.
– Бери рога! Красиво!
– Не надо, дома от них уже деваться некуда.
Бельдыев задумался, потом отцепил от пояса нож и протянул его мне:
– Нож бери. Хороший нож! Отец сам делал. Ручка – моржовая кость. Такой нигде не купишь!
Вместо ответа я задираю штормовку и вытаскиваю свое единственное оружие:
– Во!
– Ай… Твой лучше… – почти сердито говорит оленевод, разглядывая мою знаменитую финку.
– Это тоже от отца.
Василий хмуро запихивает любимый мясорез обратно в ножны:
– Захаровна, так нельзя. Все скажут – я неблагодарный! Тогда оленя тебе дарю. Забирай любого!
– Спасибо, конечно… Но куда мне целый олень? В рюкзак не засунешь, и верхом не поедешь. Оставьте себе.
– Плохо…
– Что плохо?… – я согрелась, клюю носом и уже плохо соображаю.
– Кольцо не носишь? – спрашивает вдруг Бельдыев с хитрым прищуром.
– Кольцо?..
Гляжу свои грязные, в царапинках, пальцы – колец там, понятно, никаких нет.
– Ты ведь замужем?
– Не—а. Пять лет как развелась.
– Э-э! Такая молодая баба – не замужем?! – растерялся оленевод. Помолчав, он поцокал языком:
– Ай—ай. Нехорошо это, без мужа.
Василий долго и вдумчиво курит, глядя на бледный огонь костра, а я лениво размышляю: сорок лет – это уже старость, или все же еще молодость?… Наконец, не придя ни какому соглашению, осмеливаюсь нарушить северную тишину:
– А как у вас тут с волками?…
…Напившись чаю и вдоволь потрындев про хищников, я ускользнула спать в гостевой чум, в котором, к счастью, никого не было, и тут же заснула, как убитая. Снились мне останцы, агаты, райские кущи Тимана, хариусовые озера и роднички, бьющие прямо из песка…
Проснулась я от быстрого нерусского говорка за шкурами. Пока тужилась понять, что происходит, полог отогнулся и в полутьме появилась какая—то фигура. Я в ужасе подскочила и зажгла фонарь, направив его прямо на пришельца. Пришельцев оказалось трое. Бельдыев широко улыбался кривыми зубами:
– Я сам старый. Это сыновья мои, Семен и Уман. Красавцы. Выбирай любого! Или лучше обоих бери. С такой большой бабой одному не справиться!
И то правда. Рост у меня сто восемьдесят пять, а вес под стольник. Я в молодые годы в баскетбол играла в университете, центровая, противниц просто сшибала на бегу. У меня и прозвище было – Атомная Война.
Красавцы скромно переминаются, вытирают сальным рукавом волнение, и пахнет от них заколдобистой тундрой. У меня ежик в горле застрял от благодарности, но в полутьме шатра этого не видно:
– Знаете, Василий Иванович, я это… того… ну, это… ммм… У меня, знаете, голова болит…
– Сейчас все боли как рукой снимет! – лыбится оленевод и подмигивает мне узким глазом. Семен и Уман в возбуждении приплясывают и согласно кивают лохматыми головами – ща мы тебя вылечим. Виданное ли дело – без мужика жить!
Братья – близнецы, оба совершенно одинаковые, ладные такие, пялятся на меня, не моргая, как две лягушки на змею – безнадежно и зачарованно.
– Тебе что, соколы мои не по нраву? – занервничал Бельдыев и грозно уставился мне в лицо.
– Ну, как бы вам сказать, Василий Иванович… Отличные парни… Но, видите ли… Мне… больше нравятся женщины.
Повисла тяжелая минута молчания. Мужики, смущенно потоптавшись, ушли, и я со вздохом откинулась на шкуру, но заснуть уже не могла. Долго слышно было, как они у костра препираются о чем—то, на своем языке.
Минут через двадцать Бельдыев явился снова. Но не один…
– Я твой должник сегодня. Ты гость. Это дочь моя, Рыжая Лиса. Не побрезгуй, Захаровна. Лучшее отдаю, однако!
Девочке лет пятнадцать, волосы заплетены в кучу мелких косичек, перетянуты ярким шнуром, а в диких коричневых глазах страх, смешанный с любопытством. Что—то в ней такое есть, но она этого еще не понимает. Она действительно красивая, и совсем не рыжая, хотя на лису однозначно похожа.
Вот досада…
Чувствую, что у меня и впрямь заболевает голова:
– Видите ли, Василий… Иванович… Я это…
– Что, и дочь моя тебе не по нутру?! – офигевает Бельдыев.
– Понимаете… Блондинок я люблю. Высоких… Вот таких! – показываю рукой, что ростом примерно с меня. – Толстых. С умными голубыми глазами. Ясно?…
Оленевод понял, о чем речь, пригорюнился, дочь свою забрал и ушел. Блондинок в стойбище нет. Слава тебе, Господи!… Еще немного поприслушивавшись, я засунула фонарик под свернутую куртку, выполняющую роль подушки, и погрузилась в беспокойный сон.
В итоге, измученная сложным днем, да еще постоянно просыпаясь в испуге, я продрыхла до двух часов дня. В лагере никого не было, все ушли со стадом. Оставшийся моросливый день я бродила неподалеку от кораля, высматривала следы, изучала обстановку. Набрала подосиновиков на суп.
К вечеру дождь перешел в ливень и прогнал меня с полей окончательно. Спать легла рано, но не успела прокемарить и часа, как разбудил громкий голос Бельдыева… Полог вдругорядь откинулся, и на пороге чума появилась… высокая блондинка с водянистым, слегка нетрезвым взором. Увидев меня, она потеряла дар речи; за ней мелькала радостная рожа Бельдыева:
– Просыпайся! Трактор приехал, однако! Я вчера по рации женщину успел достать. Оленя за нее отдал!
– Какую еще женщину?… – чувствую, как у меня холодок поднимается по позвоночнику.
– Это Катька, – поясняет оленевод, – в поселке на почте работает. Муж рыбак, в море прошлой осенью утоп… Какая баба, а? Подходит? Ну?!…
– Вполне! – говорю и выпихиваю его из чума.
– Тьфу, пропасть… Ну, чего уже теперь. Нам все едино… – говорит вдруг эта радистка Кэт, и начинает раздеваться. – Только давай по—быстрому! Трактор уезжает обратно с утрева, а я бы еще поспала.
– Ну, так и спи! – ржу я.
– Спи?…
– Тут как в царском будуаре. Дымом, правда, воняет, это я на ночь комарье травила.
– Господи! – радостно вопит она и бросается ко мне обниматься, – Наконец—то я высплюсь, хоть раз в жизни!!!… Наврал Бельдыев, черт узкоглазый. Сказал, мужик из Москвы, ученый, интеллигент, типа… Я и рискнула. А как тебя увидела, мне аж поплохело… а потом подумала – а почему бы и нет?… Что я в жизни видела?!
– Действительно…
– Спать, спать… Знаешь, я ведь каждый день в полседьмого встаю. Почта с восьми, пока печку разогреешь, завтрак приготовишь, то да се, а до нее еще идти…
– А в выходные?
– А в выходные, – говорит она, туго заворачиваясь в суконное одеяло, – все то же самое. Мелкий ночью часто просыпается… У меня ведь их трое! Да еще две овцы, гуси. Всю эту ораву кормить—поить, обихаживать надо. Мой—то сгинул, а как теперь жить? Зарплата крошечная – вот и вертись, как хочешь. Огород все уже, накрылся, заморозки скоро… Да и то лишь картоха приживается!
– Н—да… Детям нужен кормилец. Или на голубоглазых блондинок на севере нынче спросу нет?
– Спрос—то в поселке есть… Мужики местные под бочок все норовят залезть, да замуж пока никто не зовет. Только с бутылками и приходят, паразиты. А тут целый олень! Я строганины наморожу, до зимы с голодухи не помрем…
– Супер! Ну, добрых снов. – я сладко зеваю, предвкушая спокойную ночь.
– И тебе… ой, знаешь… я ведь уж и не помню, когда последний раз высыпалась… Наверное, никогда. Анатолий мой, когда жив был, храпел, как лодочный мотор.
Прошептав это, женщина тут же вырубилась, будто тридцать три года не спала. За ней провалилась в сон и я, точно зная, что в чум больше никто не полезет…
Утром, потягиваясь, я вылезла на проводы. Было солнечно и славно. Тракторист лениво копался в движке; видно, что пьян, но не мертвецки, так что все в порядке. Все семейство дружно увязывало тюки. Катерина с одним из братьев разделывала тушу. Мне было радостно оттого, что сегодня по прогнозам с метеостанции тепло и не будет дождя, а ей – что впервые в жизни отоспалась, да еще целого оленя подарили.
Глядя на наши с ней счастливые лица, хитро улыбался и Бельдыев.
«Странные они, эти бабы, однако…» – думал старый оленевод, набивая любимую трубку.
«Ну ни фига себе денек… Вот подфартило… Жизнь – лотерея!» – думала Екатерина Андреевна, с любовью заворачивая куски парной оленины в рогожу.
«Как хорошо просыпаться без похмелья! – думала я. – Надо бы договориться с новым хозяином, чтоб подвез на упряжке до охотничьей избы на Каменном, или хотя бы до Богатинских сопок, а дальше я сама…»
Для сменщиков у меня остался чай и блок сигарет.
…Я долго смотрела вслед гусеничному трактору, который тяжко тащил за собой волокушу из бревен, нагруженную скарбом и людьми, махала рукой до одеревенения, а затем пошла в чум собираться – меня ждет Тиман.
2004 г.