Читать книгу Царица поверженная - Маргарет Джордж - Страница 10

Но рассвете Антоний вышел на палубу и направился к сходням. Первые лучи солнца играли на его черных волосах, заставляя их сиять. Я вышла вместе с ним и встретила удивленные взгляды моих матросов. Уже на трапе он повернулся и отсалютовал мне.

– Сегодня вечером мы повторим… ужин, – со смехом произнес он. – Я постараюсь не ударить в грязь лицом.

– Ну, тогда до вечера, – ответила я, провожая его взглядом.

Он слегка качающейся походкой удалялся по пристани. Я развернулась и закрыла глаза, опершись о поручень. Мое тело устало, зато мысли порхали и путались от возбуждения. Обуздывать их не было никакого желания, и я лишь глубоко дышала, постепенно возвращаясь в повседневный мир деревянных палуб, канатов и поднимавшегося над озером тумана. Солнце словно пронизывало мои глаза, вынуждая их открыться.

За водной гладью виднелись зеленые лесистые склоны горы Таурус. Тарс прекрасно расположен – наилучшее окружение для того, чтобы… чтобы…

Встряхнув головой, я торопливо вернулась в каюту, опустилась на стул, где меня вчера вечером застал неожиданный стук, и долго сидела неподвижно.

В каюте ничего не изменилось. Кроме меня самой.

Некогда (теперь кажется, что очень давно) я, завернутая в ковер, совершила путешествие на запад – прямиком в постель Цезаря, как нелицеприятно выразился Олимпий. Теперь я совершила путешествие на восток – на собственном корабле, в облике Венеры – и оказалась в постели с Антонием. Два путешествия – один результат. Олимпий, конечно, снова не поскупится на неодобрительные слова.

Теперь мне стало ясно, что я всегда обращала внимание на Антония и выделяла его среди прочих, но лишь подсознательно, не отдавая себе отчета. Теперь все встало на свои места.

Ну и что мне делать? Одну ночь можно считать случайностью, наваждением, приступом безумия. Но если она повторится, то порыв превратится в обдуманное решение. Не стоит притворяться перед собой: Антоний не захватил меня врасплох, а сделал то, чего я подспудно ждала. Есть ли будущее у наших отношений? Он женат на вспыльчивой Фульвии, имеет от нее двоих сыновей. Он – наместник восточных провинций, но не останется же он здесь навсегда. А я больше ни за что не отправлюсь в Рим в качестве чьей-то любовницы. Значит, у нас впереди несколько встреч, несколько таких же горячих ночей и неминуемое расставание.

С другой стороны – ну и что? Может быть, оно и к лучшему. Пусть это ни к чему не обязывающая, мимолетная вспышка страсти. Почему бы мне не насладиться мгновением? Разве я не имею права принять наслаждение как награду? Правда, не совсем понятно, за какие заслуги.

Воспоминания о ночных часах осаждали меня, и я кусала губы, чтобы укротить слишком жаркие мысли. Вдруг в зеркале позади меня, к моему смущению, отразилось лицо Хармионы.

– Дорогая госпожа… ваше величество… я… – бормотала она.

Вид у нее был потрясенный.

– В чем дело? – спросила я. Боюсь, слишком резким тоном.

– Это правда – то, что говорят люди? Будто господин Антоний всю ночь пробыл здесь?

Она бросила взгляд на смятую постель.

– Да, это правда. И доставил мне огромное наслаждение! – с вызовом выпалила я.

– Госпожа… – упавшим голосом вымолвила Хармиона.

– И не надо меня порицать! Слышать ничего не хочу. Мы не подотчетны никаким земным властям! – Я повторила фразу Антония.

– А как насчет твоего собственного сердца? Как насчет египетского двора? Как насчет общественного мнения в Риме?

– Пренебрегать общественным мнением Рима мне не впервой, двору Египта я ничем не повредила, а что до моего сердца, то оно… оно тянется к нему!

– Лучше бы этого не было! – заявила она. – Лучше бы к нему тянулось твое тело.

Я рассмеялась:

– По правде сказать, именно тело и тянется. Ведь во всех других смыслах, кроме… телесного, я его почти не знаю.

Но все же… пока и этого было более чем достаточно.

Судя по виду, Хармиона почувствовала облегчение.

День прошел. Я поблагодарила поваров и слуг за удавшийся пир и, приметив, что они с трудом скрывают улыбки и смотрят на меня с любопытством, многозначительно толкая друг друга под ребра, велела им нащипать к завтрашнему вечеру несколько коробов розовых лепестков. Вот так. Пусть будут при деле, а не гадают, чем занимается по ночам их царица!

На пир к Антонию я вознамерилась прибыть уже не как Венера, а как Клеопатра: ведь новость, повторенная дважды, уже не впечатляет. Пока меня одевали, я светилась от переполнявшего меня радостного волнения.

Я отправилась к нему на носилках, в наступающих сумерках, в сопровождении четырех факельщиков. С возвышения были видны чистые улицы и аккуратные дома Тарса. Этот город был предан Цезарю, и Кассий обошелся с ним весьма сурово, но Антоний вознаградил горожан за верность и перенесенные страдания.

Резиденция Антония находилась в самом центре. Меня доставили туда, опустили носилки, и я вышла на широкие ступени, ведущие к большому крытому залу. По обе стороны лестницы стояли часовые. Вооруженный эскорт проводил меня в помещение с высоким плоским потолком, разделенное на три секции рядами колонн.

На самом деле это был торговый зал, освобожденный специально для торжественного мероприятия. По такому случаю ему попытались придать роскошный вид. Шероховатые стены завесили сирийскими драпировками с ручной вышивкой, через каждые несколько локтей расставили светильники на подставках, а близ входа устроили помост, где играли музыканты. Однако запах рынка не могли перебить даже обильно курившиеся благовония. Вдоль стены расположили вооруженных солдат, а большую часть гостей составляли мужчины. Немногочисленные женщины, скорее всего, были женами местных магистратов.

В центре зала находились традиционные обеденные столы и ложа, а гостям попроще предлагали места за длинными столами, наводившими на мысль о солдатской трапезе. Среди собравшихся я заметила и Деллия. Доспехи он сейчас не нацепил, но все равно оделся по-солдатски просто: в скромную тунику и крепкие грубые сандалии. Единственной данью праздничной обстановке был широкий золотой браслет на левой руке. Его окружала группа других солдат, все пили и слишком громко смеялись. Должно быть, они предавались пьянству чуть ли не с утра.

И тут в сопровождении двух военных трибунов в зал влетел Антоний. Увидев его, я вздрогнула – так странно было смотреть на него на людях, в окружении пьянствующей солдатни.

Одет он был получше Деллия, но ненамного: накинул поверх туники плащ с бронзовой фибулой да вместо сандалий натянул сапоги. Однако, судя по растрепанным волосам и раскрасневшемуся лицу, он тоже уже успел немало выпить.

Увидев меня, Антоний кивнул, вскинул руку и выкрикнул:

– Приветствую вас, добрые друзья! Рад вас видеть!

Шум слегка стих, но несколько человек продолжали смеяться и разговаривать. Чтобы призвать их к молчанию, ему пришлось схватить свой кинжал и ударить им о металлическую тарелку.

– Мы здесь, чтобы почтить царицу Египта, проделавшую долгий путь для встречи с нами! – крикнул он.

Голос его, даже под влиянием вина, звучал внушительно и властно.

Вся компания загалдела. Я поморщилась. Что это такое – меня пригласили в казарму?

– Добро пожаловать в наш скромный обеденный зал, – обратился Антоний ко мне, и его речь не была простой любезностью. – Для тебя я попытался превратить его в царские палаты.

Хотя слова его предназначались для меня, смотрел он при этом на своих людей, – похоже, в отличие от моих спутников римляне ничего не знали. Они провели ночь на берегу и полагали, что их командир находился там же.

– Садитесь! Садитесь! – призвал Антоний.

Его повеление было встречено одобрением и незамедлительно исполнено.

Я заняла отведенное мне место рядом с ним на пиршественном ложе, однако сам он довольно долго, стараясь не смотреть в мою сторону, вел разговоры то с одним, то с другим из своих людей. Однако в конце концов ему пришлось сесть, чтобы подать сигнал к началу пира.

Я оперлась на локоть, подвинулась к нему и шепнула:

– Ты постарался.

Но он не взглянул на меня, а лишь опустил голову и буркнул в сторону:

– Я предупреждал, что мой пир не сравнится с твоим.

– Он другой, но мне и сравнивать не с чем. Я бывала на пирах лишь в Риме и Александрии. Откуда мне знать, как принято в столицах провинций?

Меня начала раздражать его странная манера смотреть в сторону. Такой разговор после всего, что между нами было, казался неестественным. Мне очень хотелось повернуть его лицом к себе… а может быть, и поцеловать. Ручаюсь, его солдатам это бы понравилось.

– Да посмотри ты наконец на меня, – с укором сказала я.

Он повернулся, и я увидела на его лице вожделение – или то было отражение моего собственного чувства? Воображение порой заставляет принимать желаемое за действительное. Что поделать, если весь его облик – широкий лоб, темные глаза, полные изогнутые губы – вызывал у меня лишь одну мысль.

– Охотно повинуюсь приказу, – промолвил Антоний, но тут его внимание привлек Деллий.

– Хорошо бы знать, когда в здешних краях наступает зима, – говорил он. – К ее приходу нужно подготовиться заранее.

– У нас долгая осень, потому что гора защищает долину от северных ветров, – ответил один из магистратов Тарса. – А в каком направлении намерены вы двинуться отсюда?

– Дальше, в Сирию, – отозвался Антоний. – А затем в Иудею. Мне нужно встретиться с Иродом.

– А потом? – спросила я.

– Обратно в Рим.

В зал вбежала группа клоунов, одетых в пародийные римские доспехи. Они принялись носиться по залу, выкрикивая загадки.

– На закате поднимается, на рассвете опускается – что это?

Я не сомневалась, что они имеют в виду неполную луну.

Остальные загадки были в том же роде. Попадались, правда, и политические, но тут приходилось шутить с оглядкой. Собравшимся развлечение явно пришлось по вкусу: они хлопали в ладоши и притопывали ногами.

«Что ж, – напомнила я себе, – это все же веселее, чем традиционный римский ужин. Некоторые шутки можно даже признать остроумными».

– Мне всегда хотелось стать солдатом, – сказала я Антонию и положила на его руку свою. К моему удивлению, он отстранился, быстро потянувшись за горстью оливок.

– Тогда пойдем в Парфию вместе со мной, – последовало искреннее предложение.

Но я не собиралась давать ему то, в чем отказала Цезарю. Хочет воевать – пусть организует авантюру за свой счет.

– Может быть, я прибуду туда в качестве твоей гостьи.

В какой-то степени солдатский пир показался мне даже интереснее обычного: здесь не было места длинным пустым любезностям. К тому же для меня эта компания была в новинку, как для Антония – корабль Венеры.

Когда все нагрузились так, что пир превратился в обычную попойку, я решила вернуться к себе. Антония, однако, это разочаровало – он хотел, чтобы я осталась.

– Зачем? Хлестать вино с солдатами? Им от моего ухода только полегчает – будут чувствовать себя свободнее. Они наверняка ждут, когда я отбуду, чтобы разгуляться вволю.

– Отправляйся в мои покои, – предложил он. – Я скоро приду.

– Как солдатская девица! – рассмеялась я. – Нет уж, спасибо.

– Но я приготовил их для нас!

– Наверное, заменил походную койку настоящей?

Проблема, конечно, была не в койке, а в том, что это позор – отправиться к нему и ждать, когда великий полководец соблаговолит явиться. Да еще на глазах у его командиров. Неожиданно я разозлилась.

– Так вот к чему ты клонил все это время? Ты хвастался, да? – Я указала на огромную компанию. – Хочешь произвести на них впечатление?

Мне нужно было уходить. Я чувствовала себя преданной.

– Нет, постой. Я не…

Он осекся, но не протянул руки, чтобы задержать меня.

– Ты должен прийти ко мне, — сказала я. – Это единственная возможность.

Я встала с ложа, вышла и села в свои носилки.

По пути к пристани я отчаянно злилась и думала, что, если Антоний явится на корабль, я не допущу его к себе. Настроение не располагало к любви: весь вечер он демонстративно держался на расстоянии, а потом решил, будто я стану дожидаться его в постели. Видно, женщины избаловали его сверх всякой меры. Взять хотя бы его вчерашнюю выходку: нужна большая самонадеянность, чтобы заявиться ко мне посреди ночи, как в палатку лагерной шлюхи!

Но как я сама себя повела?

Было уже поздно, когда я поднялась на борт моего корабля и спустилась в каюту. Вчера в это же время я только начала отдыхать после пира. Неудивительно, что меня одолевала усталость. Путешествие, приготовление, пиршество… бессонная ночь, новые приготовления, новый пир. Я валилась с ног, а потому выбросила из головы все мысли об Антонии и его солдатском празднике и, не удосужившись даже позвать Хармиону, скинула одежду, буквально заползла в постель и провалилась в глубокий крепкий сон без сновидений.

Пробудило меня ощущение чьего-то присутствия. Мгновенно встрепенувшись – сна не осталось ни в одном глазу, – я села, открыла глаза и увидела стоявшего посреди каюты в круге света от тусклой лампы Антония.

– Меня впустила Хармиона, – пояснил он. – Я пришел, как только смог.

Торопливо прикрывшись простыней, я уставилась на него. Я в жизни не оказывалась в таком положении – захваченная врасплох, сонная, раздетая.

А он – одетый, даже в плаще – невозмутимо смотрит на меня сверху вниз.

На Хармиону обижаться не приходилась: после моих признаний она решила, что я жду этого посещения, и впустила позднего гостя.

Не успела я что-нибудь сказать – способность соображать и тем более говорить возвращалась ко мне очень медленно, – как он сел на кровать и обнял меня. Я вздрогнула от прикосновения его холодных от ночного воздуха рук к моей голой спине, и он крепче сжал меня в объятиях.

– Мои вояки пили и распевали песни, я не мог их покинуть, – прошептал он мне на ухо. – Командир должен быть со своими людьми и в бою, и на пиру. Но поверь, мне не терпелось уйти к тебе.

Пока он говорил, я поняла, что он совершенно трезв. Значит, он действительно не бражничал вместе с остальными и пришел не по пьяной прихоти. У него было время подумать.

– Я еле дождался, когда все разойдутся.

– И никто не видел, как ты пошел сюда?

Конечно, ко мне он отправился тайком!

– Боюсь, на тебя не угодишь, – промолвил Антоний. – Сначала ты настаиваешь, что мы не должны стесняться и скрывать наши отношения. Потом, когда я прошу тебя подняться, не стесняясь, в мои покои, обвиняешь меня в желании похвалиться и даже опозорить тебя, хотя ничего подобного у меня и в мыслях не было. Именно поэтому я ничем не выдал наших отношений. Ты сама решишь, как себя вести. И ты, похоже, хочешь сохранить тайну.

Он говорил и просто держал меня в объятиях, не пытаясь даже поцеловать.

– Это из-за растерянности, – призналась я. – Не спорю, вчера утром я говорила одно, сегодня вечером – другое. Это потому, что легче быть смелой на своем корабле, среди своих людей, чем в незнакомом обществе. Мои слуги прекрасно знают, что постель со мной не делил ни один мужчина, кроме тебя, а твои солдаты привыкли, что ты меняешь женщин. Я не хочу стать очередной Глафирой.

– Какая Глафира? С тобой не сравнится никто в мире! – воскликнул Антоний так искренне и пылко, что я невольно рассмеялась.

– Ох, Антоний, как бы я на тебя ни злилась, все равно прощаю. Я рассердилась, когда ты прислал мне нелюбезное приглашение, когда вломился в мою каюту, когда застал меня врасплох вот такой…

– Вот такой? – Он поцеловал мое плечо там, где с него соскользнуло покрывало. – Это гораздо соблазнительнее, чем наряд Венеры. Самые прекрасные статуи Венеры обнажены.

В его поцелуе не было той нетерпеливой настойчивости, что отличала лихорадочные объятия предыдущей ночи, однако его обволакивающая неторопливость внушила мне особенную эротичную истому. Его спокойствие пробуждало меня – и возбуждало.

– Так и быть, останься, – сказала я и положила руки ему на плечи.

Потом я подалась вперед и сама, первая, поцеловала его в губы. Этот долгий поцелуй зарядил меня возбуждением; я и не догадывалась, что поцелуй может существовать сам по себе, словно отделенный от всего остального на свете. Я чувствовала, что могла бы жить в нем вечно.

Бесконечно долго я наслаждалась этим поцелуем, обнимая мужчину, способного вызвать у меня вожделение и нежность одновременно.

Естественно, вскоре я лежала с ним рядом в темноте, желая, чтобы ночь продолжалась вечно. Мною никогда так не восхищались, никогда не боготворили меня телесно. Я окунулась в мир новых ощущений.

А ведь еще недавно мне казалось невозможным полюбить кого-либо, кто физически не похож на Цезаря – худощавого и отличавшегося элегантной пропорциональностью сложения. Собственно говоря, все мои представления о любви были привязаны к телу Цезаря, неотделимы от него. Теперь это осталось в прошлом, и мне пришлось учиться любви заново, с самого начала. Когда я, полностью удовлетворенная, перевернулась лицом вниз, он начал новые ласки: стал распускать и разглаживать по спине мои волосы, спадавшие гораздо ниже лопаток.

– Всегда мечтал прикоснуться к твоим волосам, – признался Антоний. – Но ведь нельзя было. К тому же они все время зачесаны наверх и уложены в прическу, украшенную драгоценностями. А им не нужны украшения, их темный блеск драгоценен сам по себе.

Мне вспомнилось, как девочкой-подростком я полоскала волосы в настоях душистых трав, расчесывала их и пыталась представить, понравятся ли они кому-нибудь. И вот наконец это случилось. Я рассмеялась, но не насмешливо, а радостно.

– Они твои, делай с ними, что хочешь.

– Тогда я, пожалуй, отрежу их, – пошутил он. – Да, отрежу и сохраню для себя, а ты, остриженная как овца, станешь прятаться под головным убором. А правда – интересно, как бы ты выглядела без твоих прекрасных волос? Впрочем, думаю, это не имело бы значения. Да, для тебя не имело бы.

– А что, женщина с короткими волосами – и впрямь необычно, – откликнулась я. – Наверное, я чувствовала бы себя юношей-атлетом. Например, бегуном.

– Мне кажется, ты была бы на него похожа.

– Вообще-то, я бегаю довольно быстро.

– Но тебе пришлось бы состязаться в обнаженном виде, – сказал он. – А никто, кроме меня, не должен видеть тебя нагой.

– Ты мне не муж, не брат и не отец, и у тебя нет никакого права делать такие заявления.

– Есть – самое основательное из всех возможных. Я ревнив и не допущу этого.

– Не допустишь? От кого я это слышу? От мужа Фульвии! – произнесла я и тут же пожалела о сказанном. Здесь и сейчас эти слова были совершенно неуместны.

– Прости, мне не следовало так говорить.

– Почему? Ты сказала правду. Но Фульвия – в Риме, а Рим далеко.

– Антоний, поедем со мной в Александрию.

Я просто не могла распрощаться с ним, проведя вместе лишь три дня. Это слишком мало даже для того, чтобы наполниться воспоминаниями.

– Даже не знаю, могу ли я, – промолвил он после долгого молчания, поглаживая мои волосы.

– А что тут такого? Прибудешь с визитом, как мой гость. Ты же бывал у других правителей. Чем я хуже?

– Я не могу относиться к тебе как к другим.

– Значит, ты наказываешь меня за то, что я Клеопатра, а не Китерис или Глафира.

– Я не следовал за ними в их города, у всех на виду.

– У «всех». Вечно эти «все»!

– Опять, моя госпожа, в одном случае ты заявляешь, что мнение «всех» тебя не интересует, а в другом – очень о нем беспокоишься. Ты не захотела раскрывать нашу связь перед моими товарищами. А ведь они не ханжи, прикидывающиеся ревнителями строгой морали.

– Считай это моей ошибкой, которую следует исправить, – пылко заявила я.

Мысль о расставании была для меня непереносима, поскольку мое желание не исчезало, а все сильнее распалялось.

– Поедем со мной в Александрию. Я покажу тебе мир. И покажу тебя миру, без всякого стеснения.

– Я не идол и не кукла, чтобы выставлять меня напоказ, – сказал он. – Если бы я поехал, то как частное лицо. Иностранный сановник, наносящий визит вежливости.

Про себя я отметила, что, хотя на словах Антоний не собирается наносить мне визит, на самом деле он уже обдумывает, как его обставить.

Однако мне не хотелось тратить драгоценные часы на пустые разговоры. Я протянула руку, переплела его пальцы своими и, целуя мочку его уха, прошептала:

– Если ты не поедешь в Александрию, то оставшиеся несколько часов нам нужно использовать полностью.

Он не возражал.