Читать книгу Елизавета I - Маргарет Джордж - Страница 21

Солнце ярко светило над накрытым для пикника столом, протянувшимся на всю длину сада Энтони Брауна. При свете дня призраки вчерашней ночи стали казаться зыбким сном. Не подними я ту бумажку с ликом святого, у меня не было бы никаких доказательств того, что все это мне не приснилось, даже для себя самой. Теперь же я разглядывала сидящих за столом и представляла в руках, державших ложки, розарии. В густом сассекском выговоре мне чудилась латынь, а в каждом госте в черном плаще – иезуит.

Все знали, что Сассекс – прибежище католиков, а про Каудрей давно ходили слухи, что здесь обращают в католицизм. Дома знатных католиков служили укрытием для тех, кто подвергался гонениям за веру. Однако преданность Энтони Брауна короне была точно так же широко известна, и я сделала из него пример того, что приверженность религии и предательство вовсе не обязательно ходят рука об руку. Быть католиком еще не значит быть предателем, если человек не собирается прислушиваться к папскому призыву свергнуть меня с престола. Пугающий вопрос заключался в том, на чью сторону католик встанет, если окажется перед выбором? Казнь Марии Шотландской, после чего в стране не осталось ни одного католика, способного претендовать на престол вместо меня, и то, что во время нашествия армады английские католики не восстали, казалось бы, ответили на этот вопрос. Однако их предводители, изгнанные англичане, которые строили козни и планы по ту сторону Ла-Манша, не спешили сдаваться. Они одного за другим слали священников-миссионеров, призванных вернуть нашу страну в католицизм. В итоге католицизм превратился в тайную домашнюю веру, хотя крупные поместья могли позволить себе молельни и собственных священников. Когда приезжали инспекторы, священники на протяжении многих дней жили в тайных комнатушках, именуемых священничьими норами. Они были маленькими, чтобы их не обнаружили в стенах. Переловить всех было невозможно, хотя несколько сотен все-таки удалось арестовать.

Сейчас, глядя в улыбающееся лицо Энтони Брауна, я задавалась вопросом, знает ли он, что по ночам происходит в его храме. Возможно, ему предпочитали об этом не говорить, чтобы не подвергать опасности.

Легкий ветерок колыхал листья фруктовых деревьев, и повсюду вокруг слышался стук переспелых яблок о землю. На фоне бесплодного пейзажа Каудрей выглядел оазисом плодородия и зелени, однако, когда подали еду – блюда с отборными гусями с ярмарки, а также местную дичь, рыбу, сыры, груши, оладьи с яблоками, кувшины с пивом и элем, – я задалась вопросом, чего Энтони стоило всех нас накормить.

Длина столов, как сказал мне Энтони, составляла без малого пятьдесят ярдов. Их застелили красивой льняной скатертью, а благодаря деревянным блюдам и кубкам мы чувствовали себя настолько непринужденно, насколько это возможно для путешествующего королевского двора. Я полной грудью вдыхала воздух, пропитанный густым запахом паданцев. В такие мгновения легко было представить, что меня окружают простые честные люди. Но хотя мои придворные и избавились от своих накрахмаленных воротников и подбитых ватой бриджей, они были хищными, как волки.

По одну руку от меня сидел наш хозяин, а прямо напротив него, через стол, – Джон Уитгифт. Забавное соседство. Старый Бёрли и старый Хансдон остались дома, зато их сыновья, Роберт и Джордж, сидели чуть поодаль от нас, блестя глазами. Мои фрейлины, все до единой в соломенных шляпках для защиты кожи от солнца, как обычно, устроились вместе. Под деревом музыканты играли незатейливые деревенские мелодии, в которых не было намека ни на аллегорию, ни на классическую аллюзию. Девушка в них была пригожей, а не наперсницей Афродиты, а мужчина – храбрым, а не подобным Гектору. Люди, которые знали и любили эти песни и подпевали им, сидели в дальнем конце стола.

– А у вас преданные соратники, сэр Энтони, – сказала я, кивнув в их сторону, и сделала глоток свежеотжатого сидра, который не успел еще утратить сладость и набрать крепость.

– Как прекрасно известно вашему величеству, – произнес он медленно, – преданность – самое ценное качество в тех, с кем мы имеем дело.

Так он знал о тайной церемонии в капелле? Или кто-то, в чьей преданности он был уверен, злоупотреблял его доверием?

– И его труднее всего завоевать, – заметила я.

Если он все-таки знал, то с его стороны это крайне опасная игра.

– Сегодня утром я отыскал молельню, – ни с того ни с сего сообщил Уитгифт, наклоняясь вперед.

– Я как раз собирался показать вам ее после завтрака, – сказал Энтони. – Боюсь, хозяин из меня не слишком расторопный.

Мне померещилось или он встревожился, услышав, что Уитгифт уже успел побывать в капелле?

– Этот старый нос, – произнес Уитгифт, многозначительно постучав пальцем по тонкой длинной спинке, – слишком часто в своей жизни чуял запах ладана, чтобы с чем-то его перепутать. Сэр, сегодня утром ваш молельный зал им просто разил.

– Возможно, ваш нос утратил чутье, – отвечал Энтони. – С возрастом такое случается. Это я вам говорю как человек, несущий груз прожитых лет с вами наравне. В молодости даже паданцы на исходе лета пахли сильнее!

– Ну, хорька я учуять в состоянии до сих пор, а ладан пахнет почти так же сильно.

Уитгифт явно провоцировал нашего хозяина, что подтверждало мои подозрения. Следовало его приструнить.

– В ладане нет ничего противозаконного, – громко произнесла я. – Разве мы не жжем ладан, чтобы отогнать моль и замаскировать запахи тяжелой болезни? Ну же, сэр, не будьте таким брюзгой. Наслаждайтесь свежим деревенским воздухом и радуйтесь возможности побыть на солнышке. Нет, только церковник может искать темную и холодную капеллу в такой погожий день.

– Мадам, я и есть церковник, к тому же самый главный в стране.

– И этого невозможно не заметить, Джон, невозможно не заметить. – Я взмахнула рукой. – Танцоры! А вот и танцоры!

В сад, одетые в широкие юбки с оборками и домотканые штаны, вступили деревенские девушки и юноши. Они преподнесли мне букет и произнесли приветственную речь, после чего захлопали в ладоши, подавая музыкантам знак начинать. Под звуки дудок и тамбуринов танцоры выстраивались под деревьями, сперва степенно, затем их движения стали быстрее. Энтони с женой поднялись со своих мест и присоединились к танцующим, затем их примеру последовал Джордж Кэри с одной из моих фрейлин, и вскоре уже в тени под деревьями было не протолкнуться от кружащихся в танце пар. Я огляделась по сторонам; сидеть оставались только мы с Уитгифтом да Роберт Сесил. Причина была совершенно очевидна: каждому из нас препятствовало либо монаршее достоинство, либо сан, либо физические изъяны.

Эти танцоры под деревьями… Эх, а ведь были же времена, когда Лестер брал меня за руку, мы поднимались и танцевали до упаду.

– С вашего позволения, – раздался неожиданно чей-то голос.

Передо мной с протянутой рукой стоял молодой мужчина:

– Как сказал мой учитель, все церемонии в сторону. Примерно как господин беспорядка на Двенадцатую ночь рождественских увеселений. Я отважился пригласить вас на танец.

Он был высок и хорошо сложен, с рыжевато-каштановыми волосами. Выговор безошибочно выдавал в нем уроженца Йоркшира.

Я поднялась и протянула ему руку, и он повел меня на площадку, чуть поодаль от остальных. Времени он терять не стал и тут же пустился в пляс. Танец был простой, деревенский, ничем не напоминавший замысловатые придворные танцы, которыми так превосходно владел Лестер. Он требовал скорости и выносливости, но никак не утонченности.

Темные глаза незнакомца изучающе смотрели на меня, и я понадеялась, что ничем не выказала, как рада тому, что его не напугает мое королевское достоинство.

– Все знают, что в танцах вам нет равных, – сказал он. – Я надеялся увидеть это собственными глазами.

Он кивнул и снова распрямился, как того требовал танец. Его невозможно было не заметить.

– Кто вы такой, сэр? – спросила я.

– Когда никакие правила не действуют, неужто мы обязаны называть свои подлинные имена?

– Когда вас спрашивает королева – да.

Он знал, что я королева; почему бы и мне не знать, кто он такой?

– Хотел бы я зваться Гавейном или Ричардом Львиное Сердце, но я всего лишь Гай Фокс из Фарнли, егерь сэра Энтони Брауна. Даже не сэр.

– А вы далеко забрались от своего дома на севере, – заметила я.

– И намерен забраться еще дальше, – отвечал он. – Я только что достиг совершеннолетия и теперь сам себе хозяин. Я намерен отправиться на континент и там научиться воевать.

Какая же муха кусала этих юнцов, что их всех тянуло на континент воевать?!

– Приезжайте лучше ко двору, – сказала я.

Он мог бы стать членом Королевской гвардии.

– Я чувствую в себе иное призвание, – отвечал он. – Но я благодарю ваше величество.

Йоркшир… север, оплот католицизма… на службе у сэра Энтони…

– На чьей стороне вы намерены сражаться? – спросила я внезапно.

– Я… я… на стороне англичан, разумеется.

Да, но англичане сражались с обеих сторон.

– Очень советую вам выбирать правильных англичан. Сейчас во Франции находятся мои войска под командованием сэра Джона Норриса и графа Эссекса. Я могу замолвить за вас словечко.

– Вы чрезвычайно добры, ваше величество, – с поклоном произнес он, однако рекомендацию просить не стал.

– Завтра мы будем обедать в Избурне, – сказала я. – Приезжайте ко мне туда, я распоряжусь, чтобы для вас подготовили рекомендательные письма.

– В Избурне? – переспросил он медленно. – Я бы держался от тех краев подальше.

– Почему же?

– Это про́клятое место. И Каудрей тоже. Я рад покинуть его, прежде чем проклятие возымеет действие. В Избурне когда-то было небольшое приорство, освященная земля. Когда монастыри распустили, а имущество раздали придворным, их сила и святость никуда не делись. Один монах наложил на разорителей проклятие огня и воды. Это место, – он махнул рукой в направлении мирных стен Каудрея (его северный акцент стал сильнее), – погибнет от огня, а его хозяева – от воды. Здания сгорят, а владельцы утонут. Мы не знаем когда. Может, завтра, а может, несколько поколений спустя.

– Через несколько поколений всему приходит конец, – сказала я. – Даже тому, что мы так усердно стараемся сохранить. Чтобы это объяснить, не нужно никаких разговоров о проклятиях.

– Как вам будет угодно, мадам.

Он быстро поклонился и исчез.

После завершения пикника сэр Энтони с женой настояли на том, чтобы показать мне сад c променадом. У него был традиционный сад с клумбами, довольно замысловато устроенный, с несколькими фонтанами и огибающими их дорожками, усыпанными гравием; увитыми плющом беседками и цветником, где произрастали желтоцветы, розмарин, лаванда и, разумеется, алые и белые розы.

– Мои садовники пытаются вывести настоящую розу Тюдоров, – сказал он. – С алыми и розовыми лепестками. Пока что нам удалось добиться только того, что все лепестки получились в полосочку.

– Мы, Тюдоры, сами в полосочку, – подбодрила я его. – И думаю, самая полосатая из всех я, потому что стараюсь принимать во внимание все взгляды, какие могу, – за исключением изменнических. Но и мои воззрения на измену мягче, чем у большинства.

Я хотела было упомянуть о церкви и обряде, свидетельницей которого стала, но потом вспомнила слова, которые сама же выбрала в качестве девиза: «Video et taceo» – «Вижу, но храню молчание».

– В нашем поместье имеются обширные рыбные пруды, – сказал он, когда мы приблизились к одному из них.

Поперек было натянуто несколько сетей, и c одной стороны сидел удильщик. Когда мы подошли ближе, сэр Энтони затянул явно отрепетированную заранее речь о предательстве. Перечислив все его пагубные стороны, он завершил ее следующей сентенцией:

– Помыслы некоторых нечисты настолько, что они не могут жить в прозрачной воде. Как верблюды не станут пить, не замутив воды копытами, так и они не способны утолить жажду, не взбаламутив государства своими предательствами.

Чтобы я уж наверняка не пропустила последние слова, он почти прокричал их, что было крайне странно для мыслей вслух.

– Переизбыток ладана тоже способен замутить воздух, – предостерегла я сэра Энтони. – Берегитесь, дорогой друг. Verbum sapienti sat est[9].

Он наверняка понимал латынь.