Читать книгу Лакомый кусочек - Маргарет Этвуд - Страница 3

В офисе стояла невыносимо влажная духота. Я проплыла мимо столов сотрудниц в свой угол и едва уселась за пишущую машинку, как сразу почувствовала, что голые ноги приклеились к черному кожзаму кресла. Система охлаждения опять сломалась, но поскольку она представляет собой простой вентилятор, который вращается в центре потолка и гоняет воздух, как суп ложкой, нет никакой разницы, работает он или нет. Впрочем, на теток в нашем офисе вид замерших лопастей вентилятора производил удручающее впечатление: создавалось впечатление, что в этом офисе никто ничего не делает, и неподвижность вентилятора лишь усугубляла общее дремотное состояние. Сотрудницы сидели за столами, надувшись, точно сонные жабы: моргая и беззвучно то раскрывая, то закрывая рты. Пятница в офисе – день тяжелый.

Я принялась лениво тыкать пальцами по влажным клавишам машинки, когда миссис Уизерс, диетолог, вошла в офис через заднюю дверь, замерла и оглядела помещение. На голове у нее была ее обычная прическа под Бетти Грейбл[2], на ногах – ее обычные туфельки с открытым носом, и даже в платье без рукавов создавалось впечатление, что форму ее плеч держат пухлые подплечники.

– А, Мэриен, – заметила она, – ты как раз вовремя. Мне нужна еще одна контрольная дегустация для нашего исследования консервированного рисового пудинга, но никто из девочек, кажется, сегодня не голоден.

Она развернулась и поспешно направилась на кухню. Есть в диетологах нечто неувядаемое. Я отклеилась от кресла, чувствуя себя как доброволец, выступивший на шаг из ряда, но напомнила себе, что мне не помешает второй завтрак.

В крошечной чистенькой кухоньке миссис Уизерс объяснила мне возникшую проблему, одновременно разложив по трем стеклянным плошкам одинаковые порции консервированного рисового пудинга.

– Ты же работаешь с опросниками, Мэриен, и наверняка сможешь нам помочь. Мы все никак не можем решить, стоит ли давать фокус-группе пробовать три вкуса сразу или предлагать каждый по отдельности в три захода. Или, может быть, надо предлагать дегустировать вкусы парами – скажем, ванильный с апельсиновым или ванильный с карамельным? Разумеется, нам важно получить по возможности непредвзятую оценку, поэтому многое зависит от того, какие сопутствующие впечатления получает дегустирующий – я имею в виду впечатления, связанные с цветом овощей, к примеру, или с цветом скатерти.

Я продегустировала ванильный пудинг.

– А как бы ты оценила цвет? – озабоченно спросила она, держа карандаш наготове. – Натуральный, слегка искусственный или явно ненатуральный?

– А вы не думали добавить сюда изюм? – поинтересовалась я, переходя к пудингу с карамельным вкусом. Мне не хотелось ее разочаровывать.

– Изюм – рискованно, – ответила она. – Многие его не любят.

Я поставила карамельный пудинг и взяла апельсиновый.

– Вы собираетесь подавать его разогретым? Или со сливками?

– Ну, предполагается, что его будут покупать прежде всего люди, заинтересованные в экономии времени, и они, естественно, предпочитают употреблять пищу в холодном виде. Они, конечно, могут добавлять в него сливки, то есть мы ничего не имеем против сливок, хотя для питательности продукта это не имеет значения, пудинг уже обогащен витаминами, но сейчас нас интересует чисто вкусовая дегустация.

– Думаю, лучше давать на дегустацию продукты с разными вкусами по отдельности.

– Было бы совсем хорошо, если бы нам удалось провести дегустацию в середине дня. Но нам важна реакция всех членов семьи… – И она задумчиво постучала карандашом по краю стальной мойки.

– Да… Ладно, – сказала я. – Мне надо возвращаться.

Решать за них, что важно, а что нет, не входит в мои должностные обязанности. Иногда я задумываюсь, что вообще входит в мои должностные обязанности, особенно когда мне приходится обращаться к автомеханикам и задавать им вопросы про поршни и прокладки или раздавать на улице брецели недоверчивым пожилым дамам. Я знаю, зачем меня наняла фирма по изучению общественного мнения «Сеймур сёрвейз» – для редактирования опросников, для превращения заумной и невразумительной прозы психологов, которые сочиняют эти опросники, в простые и четкие вопросы, которые понятны и тем, кто их задает, и тем, кто на них отвечает. Вопрос типа: «В какой перцентиль вы бы поместили ценность визуального воздействия?» – делу не поможет. Получив после колледжа эту работу, я сочла, что мне повезло: работа была лучше, чем многие другие, – но вот я работаю здесь уже четыре месяца, а границы моих должностных обязанностей все еще не вполне ясны.

Временами я пребываю в уверенности, что меня готовят для какой-то высокой должности, но поскольку у меня довольно туманные представления об организационной структуре компании «Сеймур сёрвейз», я понятия не имею, для какой. Наша компания, расположенная на трех этажах, смахивает на слоеный торт-мороженое: хрустящая корочка сверху, нижний твердый слой и в середине наш отдел – как слой тягучей нуги. На верхнем этаже сидит руководство вместе с психологами – их у нас называют «мужчины наверху», потому что там одни мужчины, которые ведут дела с нашими клиентами. Я мельком видела их кабинеты – там сплошь ковры, дорогущая мебель да шелкографические репродукции картин «Группы семи»[3]. Под нами машинный зал: там стоят копировальные машины, электронно-вычислительные машины IBM для сбора и обработки информации. Я и там была, в этом похожем на заводской цех помещении, где сотрудники кажутся нервными и уставшими, а их пальцы перепачканы чернилами. Наш отдел связывает тех, кто сверху, с теми, кто снизу: в наши обязанности входит непосредственная работа с людьми, с интервьюерами. Маркетинговые исследования – это что-то вроде кустарного производства: мы как надомная мастерская, где изготавливают носки ручной вязки, здесь трудятся домохозяйки в свое свободное время, и платят им по выработке. Много они тут не зарабатывают, но им просто приятно ненадолго освободиться от домашних забот. Те, кто отвечают на вопросы анкет, вообще не получают ни гроша; и я частенько думаю: почему они этим занимаются. Наверное, под воздействием социальной рекламы, убедившей их, будто они могут улучшить качество продукции, которой они пользуются каждый день, и что их работа тут сродни научному исследованию. А может, им просто нравится иметь возможность поболтать с людьми. Но, думаю, большинству просто лестно сознавать, что их мнение кого-то интересует.

Поскольку наш отдел имеет дело в основном с домохозяйками, все у нас, кроме несчастного паренька-курьера, – женщины. Нас рассадили в просторном зале, выдержанном в официальных зеленых тонах, с застекленной кабинкой в дальнем углу, где сидит миссис Боге́, руководитель нашего отдела, а в другом конце офиса стоят в рядок деревянные столы, за которыми сидят похожие на заботливых мамаш женщины, расшифровывают заполненные от руки нашими интервьюерами опросники и разноцветными карандашами ставят в нужных клеточках крестики и галочки – с ножницами в руках, с бутылочками клея, со стопками листков они похожи на престарелых первоклассниц. Остальные сотрудницы отдела сидят за разными столами по всему залу. Еще у нас есть уютная кухня-столовая, отгороженная от основного зала ситцевой занавеской, ею пользуются те, кто приносит из дома еду; есть электрочайник и кофеварка, хотя кое у кого имеются и собственные чайники; а еще в нашем распоряжении облицованная розовым кафелем туалетная комната, где висящее над зеркалами объявление убедительно просит смывать упавшие в раковину волосы и чаинки.

Так до кого же я могу дорасти в «Сеймур сёрвейз»? Я не смогу влиться в компанию «мужчин наверху»; я не могу стать оператором в машинном зале или обработчицей опросников, потому что для меня это было бы понижением. Рассуждая гипотетически, я могла бы превратиться в миссис Боге́ или в ее ассистентку, но я сама понимаю, что это заняло бы уйму времени, да и не думаю, что мне бы понравилась ее работа.

Я как раз заканчивала переписывать опросник о проволочных мочалках – это было срочное задание, – когда заметила рядом миссис Грот из бухгалтерии. Она разговаривала с миссис Боге́ и, выйдя из ее стеклянного закутка, остановилась у моего стола. Низенькая крепенькая женщина с волосами матово-стального цвета.

– Так, мисс Макэлпин, – пророкотала она, – вы у нас работаете уже четыре месяца, а значит, вам пора оформить пенсионный план.

– Какой план? – Мне что-то говорили про пенсию, когда оформляли на работу, но я совсем про это забыла. – Не рано ли? То есть я не слишком молода для этого?

– Ну, чем раньше, тем лучше, вы так не думаете? – заметила миссис Грот.

Ее глаза за стеклами очков без оправы сверкнули: уж она-то не упустит шанс вычесть из моей зарплаты пенсионное отчисление.

– Что-то мне не хочется оформлять пенсионный план, – заявила я. – Но спасибо за предложение.

– Да, но поймите, это обязательно! – парировала она будничным тоном.

– Обязательно? То есть даже если я не хочу?

– Ну да. Видите ли, если никто не будет платить взносы в наш пенсионный фонд, никто потом ничего и не получит, не так ли? Так, вот необходимые документы, вам нужно только подписать – вот здесь.

Я поставила подпись. Но после того, как миссис Грот удалилась, я вдруг пала духом: меня все это расстроило куда больше, чем следовало бы. Не только от досады, что надо подчиняться каким-то правилам, которые меня не интересуют и не я выдумала, – к этому я привыкла еще в школе. Просто меня обуял суеверный страх из-за того, что я подписала официальную бумагу, поставила свою подпись под неким магическим документом, привязывающим меня к еще очень далекому будущему, о котором я и думать-то была не готова. И теперь где-то вдали меня дожидалась некая женщина, с предопределенной биографией, проработавшая хренову тучу лет на «Сеймур сёрвейз» и заранее обеспечившая себе денежное вознаграждение. Пенсию. Я представила себе жалкую каморку с электрическим обогревателем у стены. Может, у меня тогда будет слуховой аппарат, как у одной моей двоюродной бабушки, которая так и не вышла замуж. Я буду разговаривать сама с собой, а дети на улице будут швырять в меня снежки. Однако я сказала себе: не дури, мир, вероятно, взорвется до всякого будущего, и напомнила себе, что завтра же могу уволиться и найти другую работу, если захочу, но и это не помогло. Я все думала о своей подписи, которая попала в папку, а папка отправилась в картотеку, а картотеку отправили куда-нибудь в архив в подвале и заперли там навсегда.

В пол-одиннадцатого я с радостью отправилась пить кофе. По-хорошему, следовало бы пропустить перерыв и компенсировать утреннее опоздание, но мне нужно было развеяться.

В отделе есть еще три девчонки, с кем я хожу пить кофе, им примерно столько же лет, сколько и мне. Иногда Эйнсли, когда устает тестировать свои дефектные зубные щетки, сбегает с работы и присоединяется к нам. Не то чтобы мои коллеги ей особенно нравились, она эту тройню называет «офисными девственницами». Правда, девчонки не слишком похожи друг на друга – за исключением того, что все три крашеные блондинки: Эмми, машинистка, с торчащими, как иголки у дикобраза, мелированными прядями; Люси, как бы менеджер по связям с общественностью, – платиновая блондинка с элегантной укладкой; и австралийка Милли, ассистентка миссис Боге́, с выгоревшими на солнце медными коротко стриженными волосами. И, как они многократно признавались нам в кофейне, хрустя поджаренными слойками, все три были девственницами: Милли – из соображений практичности, почерпнутой из чужого опыта («Думаю, с расчетом на будущее, лучше подождать с этим до замужества, как считаете? От греха подальше»), Люси – из боязни общественного порицания («А что люди-то скажут?»), которая, похоже, коренилась в ее убеждении, что во всех спальнях страны стоят подслушивающие устройства и все кому ни лень сгрудились со своими наушниками на другом конце провода, а Эмми, наш офисный ипохондрик, – в силу убежденности, что в самый ответственный момент ее стошнит, как наверняка и произойдет. Все трое любят путешествия: Милли долго жила в Англии, Люси дважды ездила в Нью-Йорк, а Эмми мечтает побывать во Флориде. Напутешествовавшись вволю, все три намеревались выйти замуж и остепениться.

– А вы слыхали, что опрос по слабительным в Квебеке отменили? – поинтересовалась Милли, когда мы уселись за столиком в паршивом, но удобно расположенном ресторане через улицу. – Планировалось, что это будет офигенно большой проект – продуктовый тест у них на производстве, опросник на тридцать две страницы.

Милли у нас всегда первой узнает новости.

– Хм, вот и хорошо, – фыркнула Эмми. – Не представляю, как можно задавать тридцать две страницы вопросов об этом. – И продолжала сосредоточенно сколупывать лак с ногтя на большом пальце. Эмми всегда выглядит так, словно она расползается по швам. По краям ее одежды вечно торчат нитки, помада слезает с губ сухими чешуйками, к одежде прилипают выпадающие светлые волосы, на плечах и спине перхоть; куда бы она ни пошла, за ней тянется шлейф каких-то клочков.

Я увидела вошедшую в кофейню Эйнсли и помахала ей. Она втиснулась за наш столик, сказала всем «Приветик» и убрала за ухо выбившуюся прядь волос. Офисные девственницы ответили, но без всякого энтузиазма.

– Они раньше уже делали такое, – заметила Милли. Она проработала в компании дольше всех. – И все было прекрасно. Они вроде как считают, что всякий, кого вы сумеете довести до третьей страницы вопросов, страдает зависимостью от слабительного, если вы понимаете, о чем я, и такие люди с удовольствием ответят на все вопросы.

– Что раньше уже делали? – спросила Эйнсли.

– На что спорим, что она не вытрет стол? – произнесла Люси довольно громко, чтобы официантка могла ее услышать. Она ведет затяжную битву с этой официанткой, которая ходит в дешевеньких сережках, с вечно недовольной гримасой и уже явно не девственница.

– Проводили в Квебеке исследование о слабительных, – шепнула я Эйнсли.

Подошла официантка, свирепо протерла столик, взяла у нас заказ. Люси устроила сцену из-за подгоревших слоек – на сей раз она решительно не хотела слоек с изюмом.

– В прошлый раз она принесла мне с изюмом, – сообщила она нам, – хотя я ей сказала, что терпеть его не могу. Я с детства не люблю изюм. Фу!

– А почему только в Квебеке? – спросила Эйнсли, выпуская табачный дым из ноздрей. – Тут какая-то психологическая подоплека? – Она изучала психологию в колледже.

– Господи, да откуда ж я знаю? – воскликнула Милли. – Наверное, в Квебеке люди больше страдают запорами. Они ж там картошку едят тоннами.

– А что, от картошки бывает сильный запор? – спросила Эмми, перегнувшись через столик. Она откинула со лба несколько прядок, и от ее головы отлетело облачко чешуек, которые медленно опустились на пол.

– Дело не только в картошке, – безапелляционно заявила Эйнсли. – Может, это из-за коллективного чувства вины. А может быть, из-за языковой проблемы. Они же чувствуют себя ущемленными в правах.

Девчонки смотрели на нее с нескрываемой враждебностью: наверняка решили, будто она выпендривается.

– Ну и жарища сегодня, – заметила Милли, – у нас в офисе как в печке!

– А как у вас? – спросила я у Эйнсли, желая разрядить обстановку.

Она затушила окурок в пепельнице.

– О да! У нас тут такой переполох! Какая-то тетка захотела укокошить мужа, подстроив короткое замыкание в его зубной щетке. Один из наших ребят должен пойти в суд давать свидетельские показания; ну, то есть объяснить, что наши щетки при нормальных условиях эксплуатации не коротят. Он хочет и меня туда взять в качестве ассистента-специалиста, но он такой зануда. Могу себе представить, какое он бревно в постели.

Я сначала подозревала, что Эйнсли выдумала эту историю, но ее сияющие глаза были такие голубые и такие круглые, что всякие сомнения улетучились. Офисные девственницы поморщились. От манеры Эйнсли мимоходом вспоминать разных мужчин в своей жизни им всегда становилось неловко.

К счастью, прибыли наши заказы.

– Эта сука опять принесла мне слойку с изюмом! – взвыла Люси и длинными, идеально подпиленными блестящими ногтями начала выковыривать изюминки и складывать их на краю тарелки.

Когда мы шли обратно в офис, я пожаловалась Милли на пенсионный план.

– Я и не подозревала, что это обязаловка! Не пойму, с чего я должна отстегивать в их пенсионный фонд, а потом все эти старые подружки миссис Грот выйдут на пенсию и будут жить на мои кровные!

– Ох, да, это и меня поначалу сильно напрягло, – протянула Милли равнодушно. – Переживешь. Боже, надеюсь, у нас починили вентилятор!