Читать книгу Маска лицемера - Маргарита Калинина - Страница 5

Утро началось с жуткого похмелья.

«Да когда оно уже кончится, это похмелье, пью как проклятая столько лет, а оно не проходит» – именно с этими мыслями проснулась я, лежа на старом, облезлом матрасе. Хотя зря это я так про матрас, из него почти не торчит вата, как из предыдущего, вполне мягкий, что, в принципе, не важно, мне не привыкать спать и на коробке, которая вообще мягкостью не отличается.

Что было вчера?

А что могло быть вчера? То же, что было и позавчера. Хотя нет, вчера был особенный день, мне повезло – я нашла кольцо в мусорном баке, красивое, «спаси и сохрани» написано. Вот люди, безбожники, как можно выкидывать такие кольца, это ведь страшный грех… Ну, как говорится, бог им судья.

Нужно подниматься и несмотря на страшное похмелье идти работать. Работа непыльная: в переходе села, ножки подобрала и сиди себе, деньги собирай, глядишь, на булку хлеба (а главное – на бутылку водки) насобираю, пока не выгонят. Я поднялась с матраса, схватила пачку «Бонда» и жадно подкурила сигарету… Вкусная, зараза…

Так, где-то был чайник, нужно умыться, налить себе чашку чая и собраться с силами.

Только я села на стул, в комнату вломилась Тома.

– Танька, епона мать! Сколько можно дрыхнуть! Ты че, пока ты тут задницу свою просиживаешь, Саныч на твое место другого «калеку» посадит, слепого там, к примеру! Помнишь, вчера «слепой» тут был, вот хохма, а! Бухает, как черт, сидел тут выпрашивал местечко в подземке, слышь, Танька?

– Да слышу, слышу, че разоралась-то, мне вообще плевать на это место, у меня второе есть, хочет «слепого» посадить – пусть садит.

– Тю, второе место у нее есть! Там шваброй надо махать да плевки чужие вытирать, а тут красота, села себе и сиди, сердобольных-то пруд пруди! Я тебе это уже почти полгода твержу, сколько можно, пора уже и запомнить, что тебе взрослые говорят!

– Ха, это ты взрослая? Не смеши меня, взрослая…

– Ну а чего, нет, что ли? Я тебя лет на 10 старше как минимум, так что давай, не базарь мне тут, шевели булками своими, Саныч ждет тебя…

– А чего ждать-то? Я дорогу знаю…

Тамара подошла ко мне поближе и продолжила уже на тон ниже:

– Вот ты, Танька, глупая баба все-таки, а! Саныч клинья к тебе подбивает, неужто непонятно это?

– Фу, ну ты скажешь тоже, клинья, какие клинья в его возрасте! Пердун старый!

– Он, может, и староват маленько, но все-таки не надо так, приглядись к нему… Я думала, ты поняла это…

– Поняла что?

– Тьфу ты, что нравишься ему… Это ж видно, утром он тебя встречает, вечером провожает… Цветы пару раз дарил, ну!

– Ну и что? Цветы, поди, с могилы какой притащил! Утром не встречает, а по пути заходит, а вечером так вообще просто бухает здесь!

– С какой могилы, дура? Покупает он их, сама видела!

– Да даже если так, мне-то что с того, на кой черт он нужен мне?

– Ты что ль в одиночестве так и хочешь подохнуть? У тебя ж нет никого, забыла? А так Саныч будет, с квартирой, дети его выросли давно, жилка у него предпринимательская, да с него можно кого угодно вылепить, он же ради любви и ласки все сделает, Танька!

– А ты откуда знаешь, любила поди уже да ласкала его? – сказала я, смеясь…

– Я его сто лет знаю, дура! Хороший он человек, так что давай, не глупи, приведи себя в порядок и шуруй!

– Так если он хороший такой, чего не прибрала к себе?

– У меня есть ухажёр, зачем мне два…

– Ну-ну…

– Все, хватит болтать, собирайся!

Мне пришлось подчиниться Тамаре, как-никак она была моя здешняя подруга. Когда я пришла сюда полгода назад, никто мне не помог, кроме Томки. Она и с Санычем познакомила, и место в подземке выбила, а потом и комнатку мне дали, правда, в комнате этой был чайник да один стул, но как по мне – это почти что роскошь, до этого в коробках ночевала да в обезьяннике, а тут красота, комната своя!

Как докатилась до жизни такой? А не помню, катилась, катилась да докатилась! Мамка не пила у меня, работала днями и ночами, росла я в самую разруху, в 1994 году 10 лет исполнилось, папаша сбежал благополучно, и остались мы с мамкой вдвоем. У матери тоже была мать, но они не общались, её вычеркнули из семьи в тот момент, когда узнали, что она беременна мной, сказали: «Ноги раздвигать ты уже взрослая, значит, и в жизни пробьёшься». Ну она и стала пробиваться, поступила на горного инженера, ей дали место в общежитии, родила меня и продолжала учиться. После по распределению получила работу – весьма хорошую и высокооплачиваемую, а дальше еще лучше – квартирку малогабаритную дали. Собственно, на этом и закончилась хорошая жизнь, потому как наступил 1991 год, и все предприятия в буквальном смысле встали, мать осталась без работы, как и многие другие. Дабы заработать хоть на хлеб, начала мыть полы, и, видать, ей это так понравилось, что когда стало налаживаться в стране, мама так и осталась поломойкой.

Жили бедно, я носила что попало, не училась толком, хотя мамка говорила мне: «Учись, Танечка, сейчас это надо, вот закончишь школу на отлично, глядишь, поступишь бесплатно в институт, будешь большим начальником, и заживем…».

Но мне слова её были до одного места. Всё время было так стыдно за свою одежду, к тому же мне было непонятно, почему всё так резко поменялось, ведь в первый класс я пошла красавицей, с бантиками и в дорогом платье, и буквально через 4 года всё рухнуло. Стала надевать какие-то обноски, надо мной начали смеяться… Больше всего было стыдно за свою мать, которая так отчаянно пыталась найти себе мужика, что умудрилась почти со всеми на районе переспать, некоторые из «почти всех» были отцами моих одноклассников и одноклассниц, и я знала об этом, что было еще более унизительно. Мамочка была просто очень добрым человеком, не умела говорить «нет» и на личико была весьма симпатичной, вот и липли к ней кто ни попадя. А чего нет-то, где давали, туда и сбегались мужики, как мухи на…

Так и росла Таня угрюмой, драчливой девочкой, которая не хотела ничего в этой жизни, кроме как сдохнуть, да вот труслива была… Мама всегда говорила: «Мы не одни с тобой, моя девочка, у нас есть Бог, он нас защищает».

Каждое воскресенье мы ходили с мамой в церковь, она ставила свечи, молилась, говорила о том, как важна вера в Бога, что никто так нас не оберегает и не помогает нам, как Господь. Каждый год мы держали посты, и странно было то, что один из грехов – блудодеяние мама нарушить не боялась, но вот в остальном всё должно было быть согласно Библии: не убей, не укради… Библия в нашем доме стояла на почетном месте, только вот как бы мама ни старалась, её содержание я так и не знаю – пыталась пару раз прочесть до конца, но у меня так ничего и не вышло, уж больно скучно было читать.

Однажды, придя из школы, я увидела свою мать всю в крови, она валялась около ванны. Я около минуты ничего не могла сказать, перепугалась жутко, мне тогда было лет 14. Отойдя от шока, подбежала к ней, подняла голову и вместо лица увидела месиво, я просто начала плакать, потому как подумала, что мама умерла… В это время из кухни вышел мужчина, очень высокий и с приплющенным лицом, его костяшки были в крови, посмотрел на меня своим злым взглядом и сказал:

– Скажи спасибо, что живой оставил!

И так усмехнулся после этой фразы, что эту усмешку я запомнила на всю жизнь, а еще в памяти стойко отложился страх, что и меня побьют.

Но нет, мужчина не тронул меня, он просто ушел, вытерев руки кухонным полотенцем.

Я совершенно не знала, как поступить в этой ситуации, моя мама лежала у меня на руках вся в крови, дыхание было еле слышным. И только минут через 10 меня осенило, что нужно вызвать «скорую»…

«Скорая» приехала через час, врачи особо не церемонились, схватили, как скотину, мою маму и утащили, оставив в квартире плачущую и ничего не понимающую девочку-подростка.

Как разворачивались дальше события, я особо не помню, но почему-то ко мне никто не приехал, не из полиции, не из соцслужбы – никто. Все, наверное, были так заняты построением новой страны, что на таких людей им было наплевать, ну или наплевать только на меня. Даже учителя не задавались вопросом, почему же Таня в школу уже неделю не ходит, всем все равно… А мне было очень страшно выходить из дома, в голове постоянно возникал образ окровавленной матери. Я не ела, только пила и к концу недели превратилась в высохшую селедку. Долго думала над тем, что произошло, и мучил вопрос: «Как? Как Он нас защищает?».

Через неделю мама вернулась домой, лицо было опухшим, с кривым носом, но выражение его не менялось – то же выражение доброй, наивной дурочки.

– Танечка, ласточка моя (она меня всегда так называла), прости свою маму…

После этих слов мама села на порог и начала горько плакать. Плакала она, помнится мне, долго, а я стояла в проеме и просто смотрела, почему-то мне было ее совсем не жаль, наоборот, была непонятная злость на свою мать… Стоять и смотреть на ее завывания у меня не хватало терпения, поэтому я подала ей стакан воды и сухо сказала:

– Успокойся! Нам нужно найти того, кто это сделал с тобой, и подать заявление в полицию!

Мама посмотрела на меня удивленно, она недоумевала, что я такое несу. Заявление? В полицию?

– Что ты, Танечка! Какое заявление? Не нужно никого искать, я не злюсь на того человека, милая, какой в этом прок, его накажет Бог! К тому же я сама виновата, мужчинам нужно повиноваться, всегда, слышишь, они сильнее и мудрее нас, а я слово поперек вставила, за что и получила.

В этот самый момент я хотела кинуться на свою мать, внутри меня всё кричало и билось в истерике, ну какой Бог? Ну почему ты виновата? Как так можно вообще?!

Мне с большим трудом удавалось сдерживать кулаки, я нашла в себе силы, просто развернулась и ушла на кухню, оставив свою мать сидеть на пороге. В тот день мы больше с ней не разговаривали.

Успокоилась я не скоро, постепенно жизнь стала входить в своё русло, снова началась школа, мужчины, трущиеся вокруг матери, и в конце концов я поняла, что у меня нет другого выбора, кроме как понять, что, пожалуй, так и есть, всех накажет Бог, пусть будет так… Фразу о том, что мужчинам нужно повиноваться, я не приняла всерьез, уж с чем с чем, а с этим была категорически не согласна, тем более после случая с мамой я их вообще за людей не считала.

Я заканчивала девятый класс с горем пополам, мама всё так же была в поиске мужа, мыла полы. Пришло время решать, хочу ли я дальше учиться или же буду поступать. В школе оставлять меня не хотели из-за скверного характера и плохих отметок, мама решила не мучить ни меня, ни учителей, и после 9 класса я пошла учиться на парикмахера. Руки у меня росли совсем не из того места, ножницы в руках держать практически не умела и через месяц бросила это гиблое дело. Маме я об этом не сказала, да и, собственно, ей было всё равно.

Вместо занятий я посещала скверные места типа гаражей, где собирались «сливки» общества, пила, курила, общалась с парнями, которых особо-то и не любила, но это не мешало мне с ними спать, бывало и с несколькими сразу. Тогда мне казалось, что я таким образом влюбляю в себя парней, но сама остаюсь неприступной стеной, не умеющей любить, что в принципе было чистой правдой. Следствием моей разгульной половой жизни стала беременность. Зная свою мать как добрую, боголюбивую женщину, я, конечно же, сказала ей об этом, на что получила ответ:

– Все мы дети Божьи, и всё, что делает Господь, это к лучшему. Конечно, ласточка моя, мы будем рожать!

Рожать я не хотела вовсе, ну зачем он мне, этот ребенок, я даже не знаю, кто его отец, что я буду с ним делать. Но Богу всё-таки было виднее, и ребенку суждено было родиться, но, увы, неживым. На восьмом месяце его сердечко остановилось, и мне экстренно сделали операцию по удалению живота (так я это называла). Всё прошло быстро, правда, болезненно, но у меня было скорее ощущение легкости и радости, в конце концов на всё воля Божья, значит, так нужно… Мама тоже особо не расстроилась, я вообще не помню, чтобы она после того случая с избиением проявляла какие-либо эмоции – ни радости, ни грусти, ни злости, ни-че-го…

Дальше пошла череда однообразных дней, я помогала маме мыть полы, вечерами пропадала со всякого рода компаниями. В день моего 20-летия мама попала в больницу, как оказалось, у нее обнаружили опухоль, причем на последней, неоперабельной стадии, мама «сгорела» буквально за 4 месяца. Бороться за свою жизнь она не захотела, да и денег особых на эту борьбу у нас не было, она умерла.

Что мы пережили перед смертью мамы описать невозможно, бесконечные стоны, плач и крики по ночам убивали и меня, помочь я ничем ей не могла, поэтому ночи я в своей квартире не проводила, могла и в подъезде, и на лавочке уснуть, в принципе хоть где, лишь бы не с ней, лишь бы не слышать всего, что происходило…

Смерть мамы принесла мне только облегчение, я пыталась найти в себе хоть каплю горя, но не нашла, похоронить её помогли соседи и ещё какие-то люди, откуда они взялись понятия не имею, но на похороны пришло человек 20, мне показалось, что это очень много, ведь при жизни никого не было, были только я и мама…

Как оказалось, при жизни у мамы даже не возникло мысли оформить на меня однокомнатную квартиру, в которой мы жили, ну или хотя бы написать завещание, я там была просто прописана. Как мне объяснили, никаких прав я на нее не имею, мало того, мать оформила кредит, чтобы купить мне зимнюю одежду, но выплатить так и не успела, долг на тот момент составлял 23 тысячи рублей, и за эти деньги меня даже как-то попугали коллекторы, а потом и вовсе пришли непонятные люди и вышвырнули меня на улицу, как котенка… Законов я, естественно, никаких не знала, поэтому вылетела из квартиры как пробка из бутылки и оспаривать это не стала.

После этого и началось мое «веселое» существование с коробками и в подвалах. В большую жизнь я вышла с абсолютным непониманием этого мира, зато с абсолютной верой в Бога, в то, что Он все-таки есть, и всем плохим людям когда-нибудь воздастся, а мне Он обязательно поможет. Пару раз я еще умудрялась забеременеть, но, слава Богу, у меня случались выкидыши. Пару десятков раз меня упекали в обезьянник, оттуда как-то направили в какой-то дом, где живут такие же бомжи, как и я. Нам там давали супы, спали мы на кроватях, было тепло и уютно, но чувствовала я себя там крайне несвободно, мне казалось, что мои права ущемлены. Предлагали пару раз работу штукатуром-маляром, но опять же, руки у меня росли не из того места, поэтому надолго я там не задерживалась, а потом и вовсе сбежала из приюта. Меня устраивало то, что я мою полы там, где захочу, меня устраивало жить в подвалах, правда, когда зима наступала, было немного тяжко. Но и это меня не смущало, я была свободна и делала то, что пожелается. Другая жизнь меня пугала, она была непонятна мне, оттого и страшна.