Читать книгу Падшие ради света. Легенды Пурпурного Города - Маргарита Кристэль - Страница 9

Время, проведенное с бабушкой, было для Алекс подарком судьбы, которой она была благодарна за россыпь драгоценных минут блаженного покоя и бесконечной гармонии. Но, как и все хорошее, это продлилось недолго. Очередной ненастный ноябрь ознаменовался двумя событиями: Алекс исполнилось четырнадцать, а Зельда заболела. Сразу после дня рождения внучки с ней начали происходить необратимые метаморфозы, дикие и необъяснимые. Необъяснимые поначалу. Ей пришлось-таки к ним переехать… По жестокой иронии судьбы эта умная интеллигентная женщина умерла от рака мозга, постепенно превращаясь в беспомощного ребенка с ограниченным словарным запасом, который не может сам себя обслужить.

Когда она начала заговариваться, Катрина сразу забила тревогу. Они поехали по врачам, но и лучшие из них разводили руками и выносили безжалостный приговор – неоперабельная опухоль мозга. Им ничего не оставалось, кроме как колоть обезболивающее и надеяться на чудо. Мать поместила Зельду в комнату Александрины. Та располагалась рядом с материнской спальней, поэтому так ей было проще за ней ухаживать. Алекс водворили в гостиную. И началась совершенно другая жизнь. В большой квартире больше не велось оживленных разговоров, не слышалось заливистого смеха. Изредка тишину прерывал приглушенный голос Катрины, которая продолжала разговаривать с матерью, рассказывая ей последние новости; однако, рассказы эти становились все короче. Алекс, сама не зная, почему, ходила на цыпочках, отчаянно желая слиться с тенями, что тянули к ней свои цепкие щупальца. Казалось, самый воздух был пропитан тревогой и ожиданием неминуемой трагедии. Алекс, всегда любившая свой дом, в один момент возненавидела его. И ненависть эта была вызвана страхом. Больше всего на свете она боялась оставаться в доме наедине с бабушкой. Еще совсем недавно она так любила уединяться с Зельдой, которую считала самым близким человеком, а теперь такая перспектива страшила ее. Ведь раньше им всегда было, о чем поговорить. В присутствии Катрины она еще могла рассказать бабушке, как дела в школе, делая вид, что не замечает отсутствующего взгляда некогда добрых внимательных глаз. Но когда мать была на работе, это было выше ее сил. Ей казалось, что она говорит в пустоту; она терялась и выходила из комнаты, глотая слезы. Оставив это на своей совести, больше она к бабушке одна не заходила.

Видеть ее такой было невыносимо, и она боялась, что именно этот образ – растрепанной пожилой незнакомки с потухшим взглядом, – останется в ее душе навсегда. Она же хотела запомнить Зельду прежней – остроумной, красноречивой леди, женщиной-праздником в воздушном платье. В то же время Александрину терзали муки совести из-за того, что она не могла войти в ее комнату даже на минуту. А потому она начала задерживаться в школе, чтобы прийти домой в одно время с мамой. Ей приходилось лгать, что она готовилась к школьной олимпиаде, но другого выхода она для себя не видела. Мать ворчала, что это все не вовремя, ведь с Зельдой постоянно кто-то должен находиться – «вдруг что». Она была вынуждена просить соседок, чтобы они время от времени заглядывали к больной. Александрина чувствовала себя кругом виноватой, но ничего не могла с собой поделать.

Когда ей не удавалось задержаться в школе, она бродила по заснеженным улицам тихого города. Она избегала тех мест, где они с бабушкой совершали свои задушевные прогулки, во время которых Алекс без умолку тараторила, а мисс Зельда время от времени вставляла уместные замечания. Почему-то выходило так, что она всегда говорила то, что Алекс и хотела услышать, тогда как с Катриной получалось ровно наоборот. И теперь Александрине так не хватало мудрого совета и слов поддержки, ведь, кроме бабушки, дать их было некому. Она видела, что мама держалась из последних сил – именно она проводила с Зельдой больше всего времени и как никто другой замечала все новые и новые признаки стремительной деградации. Ей приходилось умывать мать, купать, водить в туалет, кормить, делать уколы и много чего еще. При этом Катрина настойчиво отвергала помощь Алекс, стремясь оградить дочь от той суровой реальности, для которой ее невинное сердце, по глубокому материнскому убеждению, было еще не готово. Алекс слышала по ночам плач из комнаты матери, видела ее запавшие глаза и тусклый, почти как у бабушки, взгляд. Ей казалось, что Катрина, всегда обладавшая довольно пышной фигурой, сама начала таять на глазах. Александрина же чувствовала себя потерянной, и невыносимый страх и тоска не подпускали ее к собственному дому до самого вечера.

Холодный металл блеклого серпа уже поблескивал в хмурых небесах, а девушка все бродила по снежным тропинкам, подчас не разбирая дороги и утопая в сугробах. Когда холод проникал под кожу, ей казалось, что сердце ее леденеет, и становилось не так больно. Она ощущала лишь ледяную пустоту да тонкое покрывало снежинок, что оседали на волосах и покрывали влагой лицо, смешиваясь со слезами. Сквозь эту ломкую призму смотрела она вокруг и никого не видела. Если взгляд вдруг фокусировался на редких прохожих, разум поражала мучительная мысль о том, почему все эти люди так невозмутимы. Почему они продолжают идти по своим делам? Почему здания и деревья продолжают стоять на своих местах? Почему снежинки продолжают кружиться в воздухе, срываясь с неба, такого холодного и равнодушного? Почему все идет своим чередом, когда совсем рядом, в этом городе, прямо у нее дома, происходит такое чудовищное, вопиющее зло? Почему и за что она и ее близкие страдают, а другим хоть бы что? Почему люди так безразличны друг к другу? Прямо как это низкое зимнее небо – олицетворение космической отчужденности и ничем непоколебимого равнодушия.

«Ничто на свете не было так бесчувственно, цинично и коварно, как это серое небо…»

Эти вопросы тупой болью прорезали сердце, и лед раскалывался. Александрина словно пробуждалась от летаргии, и пробуждение было полно горечи. Она вдруг отчетливо понимала, что с ней случилось самое страшное, что может случиться в жизни: самый близкий человек смертельно болен, и ты не в силах ему помочь. Она устремляла взгляд на равнодушные небеса, прорезанные черными голыми ветвями, и пыталась различить там присутствие Того, Кто смог бы ниспослать ей хотя бы крохотную частицу утешения. Но она ничего не различала. Ей казалось, будто она осталась одна в захваченном безжалостным холодом городе, который перестал казаться ей родным и милым сердцу. Она будто бы попала в свой собственный Сайлент-Хилл. Сайлент-Хилл, где вечная зима и где обитают те, кому нет места на уютном деревянном чердаке под названием «нормальная жизнь» с ее такими обыденными, но такими безопасными заботами.

Этот иллюзорный город кишел кровожадными чудовищами, одно из которых напало на Зельду и сейчас, в эту самую секунду, пьет ее жизнь глоток за глотком. А она, единственная внучка, несмотря на всю свою любовь и преданность, ничем не могла ей помочь. Она от всей души хотела бы, чтобы бабушка прожила еще долго-долго, но была согласна хотя бы на пять лет, хотя бы на год. Она с радостью отдала бы ей это время, вычтя его из своей жизни. Но серое небо молчало, и никто не спешил провести эту сделку.

Однажды ей пришло в голову, что все дело в том, что она просила не в том месте. Каждое утро она говорила себе, что сегодня же после школы пойдет в церковь, поставит свечи и от всей души горячо и страстно попросит Бога о том, чтобы он сохранил бабушке жизнь. Но раз за разом она сворачивала в противоположную от церкви сторону и брела куда глаза глядят. Она боялась идти туда в одиночестве и ненавидела себя за это. В той нормальной жизни, которая теперь казалась сном, она часто бывала в церкви с мамой и бабушкой или с одной из них, но без сопровождения никогда. Ее охватывал глупый детский страх, что все будут смотреть на нее и думать, почему она явилась одна. Муки совести при этом были нестерпимы. Она понимала, что в мыслях готова на все, чтобы спасти самого близкого на Земле человека, а в реальности не может помолиться за него в церкви, не может даже зайти в комнату бабушки и сказать ей несколько добрых слов.

Помощь пришла, откуда Алекс совсем не ждала, – от Катрины. В одно субботнее утро, после нескольких недель терзаний, мама подозвала ее после завтрака к себе. Впервые за время болезни бабушки глаза Катрины лучились не только тоской, но и любовью – любовью к ней, единственной дочери. Пригладив еще не тронутые расческой волосы Алекс и взяв ее за руку, мать непривычно тихим и мягким голосом сказала:

– Александрина, у меня к тебе большая просьба. Нужно не откладывая сходить в церковь.

Тут она отвела взгляд и сказала еще тише:

– Вдруг что случится… а у нас даже воды святой нет…

Алекс прекрасно понимала, что слово «вдруг» в этой фразе лишнее. Понимала это и мисс Гейл. Но уста ее не могли произнести по-иному. Пока человек жив, пока в нем теплится дыхание, – теплится и надежда.

– Конечно, мамочка, – прошептала Алекс и порывисто бросилась к удивленной Катрине на шею – дочь уже давно вышла из того возраста, когда выказывала такие нежности.

Александрина мигом собралась и вышла из дома. Всей семьей они обычно ездили на автобусе в большую церковь в центре города. Сейчас этот вариант не подходил: Алекс подумалось, что в утро выходного дня там будет слишком много людей. Ей не пришло в голову, что в большом людном месте затеряться легче, и выбор у нее был между двумя находившимися неподалеку небольшими церквями. Они располагались в противоположных сторонах. В одну из них она несколько раз ходила с мамой. Алекс припомнила, что внутри церковь не очень-то и маленькая.

В другой она не была. Она знала только, что это небольшая часовня, которая находилась в самом конце старого кладбища, огороженного со всех сторон бетонной стеной. За эту стену она никогда не ступала. Ей просто не приходило в голову, да и мать строго-настрого запретила. Мисс Гейл не раз говорила, чтобы дочь не ходила на это кладбище, особенно по вечерам. Якобы там пропало несколько женщин, и в городе поговаривали о маньяке. Сама Александрина таких слухов не слышала, но, с другой стороны, она ведь ни с кем и не общалась. И все же ей мало в это верилось. Если бы в Ледцборе пропадали люди, да еще на кладбище, об этом уже писали бы во всех газетах и говорили по телевизору. Даже она была способна это понять. Наверняка, просто досужие сплетни. Байки из склепа, думала она с мрачной иронией.

К тому же стояло ясное зимнее утро, люди сновали кругом взад и вперед. И даже если на кладбище не столь многолюдно, там же часовня. Алекс точно знала, что она действующая. Ей об этом как-то рассказывала бабушка. В конце концов, если уж на то пошло, не допустит же Бог, чтобы маньяк нападал прямо на прихожанок, направлявшихся в часовню, а не просто на тех, кто хочет скосить дорогу до центра. Действительно, неужели Он дозволит, чтобы маньяк напал на шестнадцатилетнюю девочку, которая идет в церковь помолиться за больную бабушку? Несмотря на все страдания, выпавшие на ее долю, сердце Алекс еще не очерствело, а потому скептицизм и цинизм были ей пока чужды.

Итак, сказав маме, что направляется в небольшую церковь, куда они ходили вместе, она повернула в противоположную сторону. Впервые с того дня, как бабушка к ним переехала, Александрина не думала о ее болезни. Все мысли выветрились из головы, и она просто шла, полной грудью вдыхая свежий морозный воздух. Спешить в выходной ей было некуда, день стоял на редкость погожий, и к тому же у нее не было сил идти быстро. Она была рада, что желание пойти в церковь исполнилось так естественно, и теперь можно было хотя бы на этот счет не терзаться. После всех перенесенных страданий дорога к часовне казалась ей небольшой передышкой. Но передышкой перед чем? Об этом ей думать не хотелось…

Подходя к последнему на пути светофору, девушка вдруг заволновалась. Безмятежное настроение как ветром сдуло. Внезапно она осознала, что обманула маму, что скоро окажется, ни много ни мало, окруженная древними могилами, среди которых, возможно, еще и бродит безумец. Она поняла, что из мерцавшего мира машин и светофорных огней попадет в другой мир – спокойный и тихий. Чересчур тихий. Поняла, что сама пришла в царство той, кто уже не первый день непрошеной гостьей кружит у ее порога. А теперь непрошеной гостьей оказалась она, Алекс. Быть непрошеным гостем – это всегда плохо… Чем старательней она замедляла шаг, тем сильнее учащался ее пульс. Как во сне подходила она к заветной стене. Больше всего на свете ей хотелось отмотать время и повернуть в другую сторону, к другой церкви, направо. Опрометью мчаться назад. Но откуда-то она знала, что дороги назад нет.

…Подойдя к входу, она обнаружила, что он намного шире, чем она себе представляла. Серая стена прерывала свою несокрушимую линию метра на три, не меньше. Это почему-то приободрило девушку, и, шумно выдохнув, она ступила на покрытую толстым слоем снега землю старого погоста. Она шла по главной аллее, боясь смотреть по сторонам. Боковым зрениям она улавливала, что с обеих сторон раскинулись могилы, которые замысловатыми вереницами усеивали все окрест, до самых стен, опоясывавших кладбище, а между ними вились узкие тропинки. Единственным спасением от этих стражей смерти ей казались могучие деревья, что росли по обеим сторонам аллеи. Они как будто укрывали ее от следивших за ней немигавших глаз, при взгляде в которые открывалась бездна.

…Наконец, не помня себя, она добралась до часовни. В любую другую церковь она ступила бы сейчас с опасливой настороженностью, но эта казалась ей спасением. Как будто она нашла укрытие от преследовавших ее привидений, тянувших свои бледные руки к ее бессмертной душе. Эти призрачные длани высовывались из-под каждой могилы, каждого безымянного камня, которыми был завален древний некрополь. Ее душа казалась Алекс огоньком на ветру, хрупким и дрожавшим. И она знала, что не только ей. Сотни мертвецов хотели схватить этот живой огонь и загасить своим ледяным дыханием…

Пройдя небольшой коридор, Александрина оказалась в маленьком темном помещении с деревянными стенами, полом и потолком. Освещали его лишь несколько свечей, зажженных у икон. Купив три свечки, Александрина поставила их перед первыми приглянувшимися образами. Это были Младенец Иисус с Матерью и икона, изображавшая стоявших на облаке нескольких святых в разноцветных одеждах. У алтаря Алекс заметила икону Иисуса Христа и, не раздумывая, пошла к ней. Она зажгла высокую свечу и с мольбой посмотрела на прекрасное в своей строгости лицо. Запрокинув голову, девушка горячо зашептала:

– Господи всемилостивый и всемогущий, прошу тебя, нет, умоляю, заклинаю… Пусть это кончится. Избавь ее от каждодневных мучений. Избавь от них мою бедную мамочку. И меня тоже избавь. Прошу тебя, пожалуйста, я знаю, Ты тут и Ты меня слышишь. У меня больше нет сил, Господи. Пусть это все закончится. Пожалуйста, помоги нам, умоляю Тебя.

Постояв так еще несколько секунд и наскоро перекрестившись, Александрина, ничего не осознавая, как во сне, стремглав ринулась к выходу. Увидев у дверей святую воду, она вспомнила, зачем пришла, и поспешно вынула из рюкзака пластиковые бутылки…

Она вышла на улицу. Навстречу могилам и подстерегавшей на каждом шагу смерти. Навстречу сотням мертвецов… От своего поступка она испытывала ужас и одновременно облегчение. Она пришла просить о жизни, но попросила о смерти. Что это было – помутнение рассудка или внезапное озарение свыше? Неужели испарения кладбища, где бал правили прах и тлен, затуманили разум, перевернув все с ног на голову? Или же только в этом месте она смогла стряхнуть с души всю шелуху и заглянуть в нее? Но где именно – на кладбище, где пировала смерть, или в церкви, где Бог решал, кто следующий отправится в ее холодные объятия? Алекс не знала… Она шла вдоль надгробий и крестов, и после той страшной молитвы ее больше не пугали ни маньяки, ни привидения. Затуманенными глазами смотрела она вперед, но не потому, что боялась оглядеться, а потому, что хотела поскорее выбраться отсюда. Ей надо было домой…

Через три дня Зельды не стало. Отпевали ее в маленькой часовне на старом кладбище.