Читать книгу Марго и демиург. Роман - Маргарита Минина - Страница 2

Град случался редко и длился недолго, как и подобает счастью. Тогда вся малышня нашего двора, кто в чем был, пулей вылетала из квартир и с гиканьем перепрыгивая ступеньки, мчалась на улицу. Только бы успеть пока град не кончился! Градины как горох сыпались нам на головы и стучали по темечку, по лбу, по носу. Порой довольно больно. Но нам-то что?! Мы как безумные орали, скакали и тянули свои ручонки вверх, к небу, навстречу этим серебряным молоточкам. И сердца наши были полны каким-то неистовым восторгом. Еще, еще, заклинали мы. Но град кончался, как и все хорошее. Почему-то всегда после него появлялось солнце, и еще не растаявшие градины, ковром покрывая землю, сверкали как сокровища в сказке про Али-Бабу. И только спустя несколько минут превращались в жидкую грязь. Тогда праздник кончался.

***

В шестом классе, когда в мальчишках «взыграл гормон» и они стали напропалую лапать всех девчонок, мы с моей лучшей подругой Элькой были не на шутку встревожены. Ведь когда мальчишки нас лапали, мы ничегошеньки не чувствовали. А более продвинутые одноклассницы уверяли, что мы должны испытывать очень приятные ощущения. Элька всполошилась:

– Слушай Марго, может мы какие-то неправильные? Какие-то совсем бесчувственные? Ну, как там?.. нет, слово забыла. На «ф» начинается… Как ледышки. Что же будет? Ты только представь. Вот, допустим, мы выйдем замуж. Это, конечно, вряд ли, но теоретически такое ведь возможно? И вот представь – мужья начнут нас трахать.

– Фи, Элька! – запротестовала я.

– Ничего не фи! Надо смотреть правде в глаза. Так вот, они начнут нас трахать, а мы ничего не чувствуем. И как тогда быть? Во-первых, говорят, от этого нормальные женщины получают самое большое в жизни удовольствие. А мы ничего не получим, так? А, во-вторых, если мы ничего не чувствуем, то нам придется изображать… ну, этот… слово забыла. На «о» начинается.

– Экстаз, что ли? – подсказала я.

– Да, похоже, только не экстаз. Я же говорю, на «о» начинается. Так что нам всю жизнь придется что-то изображать, а то мужья будут недовольны и нас бросят. А ведь у нас же дети будут. И станем мы матерями—одиночками.

– А как это на «о» изображают?

– Я точно не знаю, – честно призналась Элька, – но говорят, что надо ахать, охать и стонать. Как если ты очень голодная, а тут, представь, тебе дают вкусное-превкусное пирожное. Ты же, когда его ешь, стонешь от удовольствия?

– Да, бывает, что и стоню. То есть, стону. Если очень голодная.

– Вот видишь. А это очень трудно, если на самом деле никакого пирожного нет, а ты голодная, а удовольствие изображать все равно надо.

– Ладно тебе, Элька, панику поднимать. Ведь нам еще долго в девках ходить.

– А, правда, Марго, сколько? Ты как думаешь?

– Думаю, лет 5 или 6, не меньше.

– Значит, нам тогда будет 17, а то и все 18? И вправду долго, – приуныла Элька: – Зато к тому времени у нас, может, все наладится, и мы тоже чувствовать начнем. Как другие. А вдруг?

Мы повздыхали и похихикали над своей неизбежной тяжкой участью. Дескать, чему быть – того не миновать. Но это когда еще будет… Пять лет – это же целая вечность!

Сейчас даже трудно поверить, что это вовсе не придуманный, а реальный разговор двух шестиклассниц из английской спецшколы в Москве. Я невольно улыбаюсь – все-таки какими же дурочками мы были!

***

– Скажите, Марго…

– Откуда вы знаете мое имя? Кто вы, вообще, такой?

– Можете звать меня просто Голос, если хотите.

– Я не привыкла разговаривать с незнакомцами. Тем паче, с Голосами. Я пока еще не совсем «ку-ку». И что за фамильярность? Марго я для друзей. Для прочих – Маргарита Александровна.

– Зачем же так официально? Я вас, между прочим, давно и неплохо знаю. Желаете убедиться?

– Что ж, валяйте. Даже забавно.

– К примеру, 11 лет назад в вашей школе появились два новых учителя с очень необычными именами, так ведь? И оба оказали на вас, хм-м… немалое влияние.

– Верно. Но откуда вам это известно?

– Мне это знать, скажем так, по должности положено. Как, по-вашему, с кем вы сейчас беседуете?

– Да не все ли равно? Может, сама с собой по вечной моей привычке. А то и со следователем.

– Со следователем? Вы что, совершили какое-то преступление?

– Кто ж его знает? Исключить не могу. Мало ли у каждого скелетов в шкафу?

– Кстати, Марго, а вы верите в ангелов-хранителей?

– Странный какой-то вопрос. Нет, не верю. Но если допустить такое, то получится, что мой ангел-хранитель больно уж… ленивый. Когда нужен, его никогда рядом нет. И тогда, в десятом классе, тоже не было. Впрочем, между мной и той девочкой, кроме имени, нет ничего общего. Я теперь совершенно другой человек.

– Ну да, гусеница превратилась в бабочку.

– Разве что от слова «баба». На самом-то деле все наоборот – та Марго и была настоящей бабочкой, которая за эти 11 лет превратилась в гусеницу.

– Расскажете о ней?

– Честно говоря, я мало что помню. Та милая, но глупенькая девчонка сейчас для меня не более реальна, чем воспоминания о когда-то виденном кино.

– Но вы все-таки попробуйте. А еще лучше, если изложите эту историю, как говорится, в письменном виде.

– С какой стати? К тому же это заняло бы слишком много времени.

– Так мы никуда не спешим.

– Похоже, вы предлагаете мне написать повестушку в жанре «женской прозы»?

– Может, и так. Вы же еще и журналистка. С бойким, говорят, пером. Но тогда начнутся лишние красивости и длинноты. Будет лучше, если вы отнесетесь к вашему тексту, как к докладной записке, отосланной в неведомую, но «высокую» инстанцию.

– Допустим, хотя это и бред, я напишу эту вашу докладную записку. От имени той юной Марго. И куда же ее подавать? По какому адресу?

– Это совершенно не важно. У нас тут «умная» почта. Пишите хоть на деревню дедушке, письмо непременно до адресата дойдет.

– Так не бывает!

– Бывает…

***

В конце 9 класса мы узнали, что добрейшая Белла Соломоновна, учительница литературы и наша классная руководительница, уходит на пенсию. А когда начался новый учебный год, нас ждал приятный сюрприз – в школе появилось два новых учителя: словесник и историк. Оба мужчины, и оба молодые! Чем не радость для нашего женского монастыря, где еще не ступала мужская нога? Если не считать директора и практически бесполого учителя химии. Где даже физрук, и та – женщина?!

Я помню, как 1 сентября пробегала мимо учительской, спеша на первый урок. А из нее как раз выходил улыбчивый пижонистый красавец лет 30-и. Как писали в старину, был он хорошего среднего роста, худощавый и весь какой-то тонкий, чуть ли не хрупкий. И походка у него была в точности, как у Эльки, – летящая. Он будто был весь устремлен вперед и ввысь. Густые темно-русые волосы по-мальчишечьи взъерошены. Серые глаза прищурены и глядят слегка насмешливо, но при этом доброжелательно. Главное же, что бросилось в глаза – раздвоенный подбородок, как у Майкла Дугласа, от которого все девчонки нашего класса в тот год были без ума, и, кстати, как у Лешки Круглова, который, возможно, по этой причине считался одним из двух главных героев-любовников нашего класса. Вторым был Марик Хейфец. Он был гораздо красивее Лешки, но раздвоенного подбородка у него не было. Круглов к тому же был круглым отличником, так что эта фамилия ему была в самый раз.

Почему-то считается, что раздвоенный подбородок у мужчин – это железный признак твердости и сексуального темперамента, что странно. У меня такой подбородок ассоциировался скорее с женским половым органом. Но я тоже поддалась влиянию нашей классной моды.

Да, первое беглое впечатление было более, чем положительным, и я подумала: «Вот бы он оказался нашим учителем!» Через несколько минут прозвенел звонок, дверь распахнулась, и вошел Он.

Класс гудел. Девчонки возбужденно рассказывали друг дружке о летних приключениях. Как-никак мы все лето не виделись. Но с его появлением воцарилась тишина. Прекрасная половина нашего класса оценивающе осматрела новенького и одобрительно переглянулась. Общее мнение, как всегда, выразила Ленка Павлова, самая насмешливая и острая на язык из наших девчонок и главная, в смысле внешности, наша с Элькой соперница в классе: «Хосподя! Наконец-то мужчина появился!»

Все захихикали, а новенький весело оглядел нас и сказал:

– Звать меня Амбруаз Михайлович. Кстати, по-гречески это означает «бессмертный». Вы же помните про амброзию – напиток бессмертных богов? – он подошел к доске и стремительным, как и его походка, почерком начертал на ней свое имя.

Кто-то негромко, но явственно фыркнул: «Кащей! Кащей бессмертный!». Весь класс покатился со смеху. «Вот дураки», – подумала я. Новенький тоже улыбнулся, но вдруг мгновенно стер улыбку и очень серьезно, даже с какой-то угрозой в голосе продолжил:

– Легко догадаться, что в детстве я немало натерпелся из-за своего имени. Поэтому в память о тех своих детских муках сразу вам заявляю, что никаких смешочков и глупых прозвищ не потерплю. Я человек злопамятный, и если кто захочет поюморить, то горькими слезами обольется. Все поняли? Вопросы есть?

Мы притихли, не понимая, шутит он или всерьез? Угроз мы из уст Беллы Соломоновны никогда не слышали. Все-таки Ленка Павлова решилась спросить:

– А откуда у вас такое… редкое имя?

– Что ж, вопрос резонный, поэтому отвечу, – строго начал новенький, но тут же сменил тон на задушевный и доверительный (вообще, эта резкая и неожиданная смена интонаций, как мы вскоре поняли, была одним из излюбленных педагогических приемов Амбруаза Михайловича). – Моя матушка, царствие ей небесное, была известной переводчицей французской поэзии. У нее всегда было множество друзей—французов. А самым близким из них был поэт и переводчик по имени Амбруаз. Когда матушка носила меня под сердцем, он, увы, погиб в автокатастрофе. И она настояла, несмотря на сопротивление моего отца (ныне тоже покойного), назвать меня в честь этого своего друга. Вот так спустя пару месяцев и появился карапуз с нерусским именем Амбруаз. Думаю, один такой на всю Москву. Это имя поначалу вызывало насмешки среди моих дворовых приятелей, а потом и в школе. Так что мне приходилось драться, отстаивая свою честь. Но потом дружки привыкли. Да я и сам привык. Даже научился извлекать из своего имени пользу. Ибо оно неизбежно обращало на себя внимание и как бы выделяло меня из общего ряда. Согласитесь, ведь звучит? Амб-ру-аз? – по слогам произнес свое имя учитель, как бы пробуя его на вкус.

– Звучит, – нестройно ответили мы.

– Вот то-то, – снова улыбнулся наш новый словесник и продолжал: – Ведь услышав необычное имя, каждый неизбежно переносит эту необычность на его носителя. Ожидают, что человек столь же оригинален, как и его имя. По большей части эти ожидания оказываются ложными. Но не в моем случае – я свое имя оправдываю, ха-ха. В чем вам, други мои, вскорости суждено убедиться.

***

После этого «нескромного» заявления мы окончательно запутались – шутит он или говорит всерьез?

– Кстати, в самой смешной на свете книжке, которую вы, конечно, еще не читали, но, может быть, вам повезет прочесть ее в будущем… – я говорю о «Тристраме Шенди» Лоренса Стерна. Имя автора вам тоже незнакомо… Вот в этой книжке есть преуморительная глава об именах и их значении и влиянии на судьбу их обладателей. Сам герой, Тристрам, получил свое имя по ошибке, вследствие целой цепочки несуразных происшествий – и вся его жизнь пошла наперекосяк. Но я отвлекся. Если я когда-нибудь начну говорить об этой книжке, вы меня тут же останавливайте. Иначе, если дать мне волю, урок будет сорван. Усвоили?

Новенький опять сделал серьезное лицо и озабоченно произнес:

– Мы и так потратили уйму времени на ерунду. Ладно, наверстаем. Вижу, мы поладим, но учтите – панибратства не потерплю. Ведь я не только злопамятный, но еще и диктатор по натуре. А это, доложу вам, адское сочетание. Поэтому на моих уроках должно быть тихо, поняли? Внимайте каждому слову, как новобранцы речам старшины. Вопросы – только по теме урока.

Мы были несколько ошарашены. Но тут он снова улыбнулся, чем и смягчил (в который уж раз!) неожиданную жесткость предыдущей фразы:

– От нового учителя, как и от нового президента, все ждут тронной речи. Что ж, не стану отступать от традиции. Моя речь будет краткой. У меня для вас две новости – хорошая и плохая. С какой начать?

– Давайте с плохой.

– С плохой так с плохой. Мы начинаем ликвидацию безграмотности. Поэтому, пока мы с ней не покончим, я буду ставить вам оценки не от двух баллов до пяти, как вы привыкли, а по новой шкале – от +2 до -10. А начиная со второй или с третьей четверти, вы все научитесь писать без ошибок, и мы вернемся к прежней.

– А с чего вы решили, что мы безграмотные? Вы же нас не знаете, – спросил кто-то.

– А мне и не надо вас знать. Безграмотны, хотя и учитесь в «хорошей» школе. Хотите убедиться? Извольте. Сейчас я вам дам коротенький диктант. И бьюсь об заклад – меньше 10 ошибок никто не сделает. А кто добьется этого выдающегося результата, заслуженно получит высочайшую оценку в два балла. Зато у тех, у кого таких ошибок наберется больше 15-ти, получит оценку -10. Хотите пари?

– А на что пари?

– Как на что? На щелбан. Но учтите – рука у меня тяжелая, и бить буду крепко.

Для демонстрации своей тяжелой руки, АМ (буду отныне называть его так – для краткости) снял пиджак и повесил его на спинку стула. Рукава рубашки под ним были закатаны. И мы увидели, что при всей тонкости и кажущейся хрупкости его фигуры, руки у него сильные и жилистые. Мужские руки, как говорит Анька Дронова.

– Так-с, не вижу желающих побиться об заклад. Что ж, тогда приступим.

– Погодите. А хорошая новость?

– О ней вы узнаете по окончании диктанта.

– Ну-у, это же долго, – недовольно загудел класс. – Пока вы проверите, пока поставите отметки – неделя пройдет, а то и больше.

– С чего вы взяли, что я буду читать ваши тетрадки? Я этого дела не люблю, – удивился АМ.

Тут уже удивились мы:

– А как же вы узнаете результаты?

– Очень просто. Когда диктант закончится, вы сами его проверите.

– Как это сами?

– Я зачитаю самые трудные места, а вы отметите, сколько ошибок понаделали.

– А если мы вас обманем? Просто исправим ошибки, а подчеркивать их не станем?

– Нет, вы не унизитесь до этого. Да и ради чего вам меня обманывать? Чтобы получить двойку, а не минус десять? Вам же самим будет любопытно узнать свой настоящий уровень. Это эксперимент. Договорились?

***

Мы с азартом закивали. Диктант, действительно, оказался коротким – всего-то с десяток предложений. Не успел прозвенеть урок на перемену, как я обнаружила у себя 12 (!!!) ошибок и сама же, руководствуясь указаниями АМ, вывела себе оценку: +1. И это был, кстати, второй результат. Выше, получив +2, оказалась только эта зубрила Ленка Павлова, допустившая «всего лишь» 10. У остальных было больше 15 ошибок. Мы были поражены бездной открывшейся перед нами неграмотности. Но всю перемену посвятили вовсе не пробелам в нашем образовании, а обсуждению нового учителя. И сошлись во мнении, что «он ничего».

– Похоже, скучно не будет, – подытожила Элька.

Прозвенел звонок, и мы дружно потянулись в класс, чтобы узнать «хорошую новость». Мы напомнили АМ, что с нетерпением ее ожидаем.

– Ах, да… – протянул он. – Что ж, начну издалека. Вы книжки читаете? В смысле, для души?

Руки подняли почти все.

– И что же вы читаете? Я спрашиваю только о худлите. Вернее, о том, что вы под ним понимаете. Бьюсь об заклад, что это детективы или низкопробная фантастика. Девочки, конечно, зачитываются еще любовными романами. Так ведь?

– Это как считать – низкопробное или нет? О вкусах не спорят, господин учитель, – съязвил Славик Скворцов, мой давний, еще с 7-го класса, воздыхатель.

– Э, батенька, тут вы не правы, о вкусах (и, может быть, только о них) еще как спорят! – АМ, как вскоре выяснилось, употребил одно из своих любимых словечек. Уже через месяц мы стали вплетать в свою речь, где ни попадя, этого «батеньку», добавив к нему еще и «маменьку» при обращении к особам женского пола.

АМ продолжал:

– Назовите своих любимых писателей. Но чур – не произносить при мне такие имена, как Дарья Одинцова или Сергей Ульяненко. Не будите во мне зверя. За такое буду беспощадно карать! Увижу у кого в руках подобную книжку – считайте, что четвертные оценки снижены на балл.

При этих его словах я (и не одна я) покраснела, ибо с увлечением читала тогда именно Одинцову.

– Помните, ребята, – несколько лет плохого чтения, и вы навсегда превратитесь в духовных калек. А это не лечится! Единственным противоядием являются уроки литературы. Если, конечно, повезло с учителем. Вам вот повезло! – тут АМ широко улыбнулся. – Поднимите руки, кто читал Лескова? (поднялось 2—3 руки) А Салтыкова-Щедрина? Только не сказки, хотя это тоже отличная штука, а скажем «Историю одного города»? (тут руку поднял только Лешка Круглов). А Бабеля? Платонова? (ни одной руки).

Мы были подавлены своей неразвитостью и духовной инвалидностью. Но АМ нас ободрил:

– Не читали? И прекрасно! Вам можно только позавидовать. Ведь вам еще предстоит – впервые! – это прочесть. Это же счастье, ребята! Вообще, в мире написаны миллионы книг. Но тех, без которых человеку никак не обойтись, не так уж много. Наверное, всего пятьсот! И вот добрую часть из них вы с божьей (и моей) помощью прочтете года за два – за три.

Он говорил увлеченно, и глаза его при этом сверкали. Мы слушали, как зачарованные. С нами так о книгах еще никто не говорил. Только ехидина Элька, с которой мы то и дело шушукались, спросила: «Марго, а он часом не маньяк?» Я в ответ на нее шикнула.

А АМ продолжал упоенно токовать, как измученный страстью тетерев:

– Литература, вы потом поймете, хотя сейчас мне не поверите, – самый важный предмет в школе! И это объективная истина. Хорошая новость состоит в том, что я обещаю сделать вам самый драгоценный подарок, на который только способен учитель – я научу вас настоящей литературе. Не просто читать, но и понимать ее. В общем, любить это дело. Да-с, обещаю.

Мы условились, что на уроках будем проходить школьную программу. Только не так, как водится, когда школа навеки отбивает у своих воспитанников всякую охоту к чтению таких книг, как «Мертвые души» или «Война и мир», а совсем даже наоборот. А по субботам у нас будет факультатив по литературе. И на нем мы будем читать и обсуждать все самое интересное, что в школьную программу не вошло.

– Есть еще одна новость, – сказал АМ, подытоживая свою речь. – По-моему, тоже хорошая. Мы тут еще с одним «новеньким» учителем подумываем, а не организовать ли нам школьный театр? Чтобы немного порастрясти ваши мозги и души.

– Театр?! – загалдели мы радостно. – Вот здорово! А что за пьесы мы будем ставить? А как вы вдвоем будете работать? Ведь режиссер обычно – одинокий волк?

– Как Станиславский и Немирович-Данченко. Мы пока еще не достигли их уровня, но ведь и вы тоже не МХАТ. Кстати, ребята, подумайте на досуге, как мы назовем наш театр?

– Может, «Шхат» – школьный художественный театр? – предложил кто-то.

Всем очень понравилось. Только Лешка Круглов сказал: «А, может, назовем его «Нечайка»? Не все сразу поняли, откуда он взял это название, но АМ весело зыркнул на него и сказал:

– Да, пожалуй, так лучше. Пусть будет «Нечайка».

***

По расписанию в этот день после литературы следовала история. Вместе со звонком в класс вошел еще один новенький учитель, он же – второй предполагаемый режиссер. Первой моей мыслью было: «Да это же вылитый Пьер Безухов!». Историк был довольно тучным и одышливым. При этом выше и как-то массивнее словесника, шире в плечах. И уже начинал лысеть. В качестве компенсации он носил рыжеватую и довольно чахлую бородку. Зато усы были на редкость пышные. И, как и положено Пьеру, он носил очки. Причем очки с толстыми стеклами. Сквозь них глаза казались большими и выпученными. Так что он слегка смахивал на какую-то глубоководную рыбу, что выглядело не слишком приятно.

Он казался гораздо старше АМ. Хотя разница в возрасте между ними составляла, как мы вскоре узнали, меньше пяти лет.

Историк назвал свое имя, и весь класс буквально покатился от хохота. «Кандид Анатольевич», – именно так он представился и, похоже, был несколько озадачен столь дружным весельем:

– И что же такого смешного вы нашли в моем имени? – спросил историк чуть писклявым тенорком, который не очень-то вязался с его внушительной фигурой.

– Ну, как же, – сквозь не стихающий хохот, пытались объяснить мы. – На предыдущем уроке появился один новенький по имени Амбруаз. А теперь вот вы – Кандид… Анатольевич. Разве не смешно?

– Да, забавно, – на лице историка внезапно проступила чуть растерянная и совершенно обезоруживающая улыбка, тут же скрасившая в наших глазах некоторые дефекты его внешности. – Кстати, вы еще больше удивитесь, когда узнаете, что мы с Амбруазом Михайловичем – старые друзья. А хотите, я угадаю, с какими словами он к вам обратился?

– Конечно, хотим.

Кандид Анатольевич (а далее – КА) несколько мгновений стоял неподвижно, как бы задумавшись, а потом вдруг заговорил: «Вы, конечно, не поверите, но литература является самым важным предметом школьной программы. И это объективная истина», и так далее… Дело даже не в том, что он слово в слово воспроизвел фразы, сказанные словесником. Куда больше удивило, что его голос и интонации вдруг стали в точности такими же, как у АМ. Но самое поразительное было в том, что и чисто внешне он так преобразился, что лицом и фигурой каким-то образом стал похож на своего приятеля. Это преображение почти граничило с чудом. Класс просто лег. А потом разразился аплодисментами.

КА развел руки, как бы раскланиваясь перед благодарными зрителями, а потом добавил уже своим обычным тенорком:

– Вот и я начну так же. Только заменю литературу на историю. – Тут КА снова рассмеялся, да так заразительно, что еще больше нас к себе расположил.

– А про Кандида, кажется, Вольтер написал? – спросил кто-то.

– Да, Вольтер. Из него я, можно сказать, появился. Кстати, значение этого имени таково: чистый, искренний, простодушный. И оно мне идеально подходит. Я ведь тоже искренний и… простодушный. Иногда даже слишком, – добавил историк как бы про себя.

На большой перемене состоялся импровизированный слет девчонок. Мы единодушно постановили, что хотя словесник будет посимпатичнее будет, но и историк неплох.

А когда начался школьный театр… Но про театр – отдельная история.