Читать книгу Вертеп. Роман - Маргарита Минина - Страница 4

– Марго, неужели вы осчастливите меня второй частью ваших увлекательных записок?

– Я всего лишь послушно выполняю ваши требования, Голос. Велено было написать докладную с изложением моей истории, я и пишу. А уж насколько она увлекательна, не мне судить. А, вообще-то, несмотря на ваш вечный сарказм, я рада снова вас слышать.

– Ну уж и сарказм… Мне и вправду не терпится узнать, что же было с тех пор, как оба обидчика исчезли из вашей жизни…

– С тех пор так много лет утекло, что я и не знаю – с чего начать.

Школу я закончила с медалью, решила идти на филфак и неожиданно легко поступила. Я по-прежнему жила в Беляево, но уже не в той просторной трехкомнатной квартире, где прошло мое детство. Мама давно лелеяла планы разъехаться, чтобы обеспечить «взрослой дочери отдельную квартиру». Когда я перешла на второй курс, подвернулся идеальный вариант – родители обменяли нашу «трешку» на две квартиры в том же доме, но в разных подъездах. И я стала обладательницей однокомнатной квартиры, а мои родители переехали в небольшую двухкомнатную, зато без всякой доплаты. «Зачем нам больше? – говорила мама. – Нам и этой хватит. Зато у тебя будет своя. Чтобы не пришлось вечно жить со стариками».

Я с увлечением училась на отделении западноевропейских языков. Так что если смотреть с этой стороны, в выпускном классе школы и после нее я являла собой образец добронравия и прилежания.

Может показаться, что та грязная история, участницей и жертвой которой я стала в 10 классе, пусть и не забылась окончательно, но отошла в область давних и уже не слишком трогающих воспоминаний. Так порой вдруг вспоминается какой-то крошечный эпизод из давно вроде бы забытого ночного кошмара. Вздрогнешь, а через минуту снова забудешь.

Возможно, так бы оно и было. Но та история оставила свои следы в виде двух непрестанно мучивших меня обстоятельств. Первое заключалось в том, что после того аборта я так ни разу не смогла забеременеть. Конечно, поняла я это не сразу. В школе после того, что случилось, я лишь дважды «оскоромилась».

Впрочем, уже на первом курсе филфака мои сексуальные контакты возобновились. Как же – новая среда, новые знакомства, студенческие тусовки. И совсем новый уровень свободы для смазливой девушки. На самом филфаке мужеский пол всегда был в дефиците. Зато его давно облюбовали студенты и аспиранты других факультетов. Они как шмели залетали в филфаковский цветник, жужжали, гудели, кружили вокруг самых ярких цветов нашей оранжереи и частенько «опыляли» их. Вот с ними-то и возникали мои первые, никого ни к чему не обязывающие увлечения.

Когда очередной роман с каким-нибудь аспирантом достигал нужного градуса, я доставала и не дрогнувшей рукой собственноручно надевала на член своего избранника презерватив – благо, опыт в этом деле у меня имелся со школы. Так продолжалось и на втором, и на третьем курсе.

Но тут возник жених – выпускник психологического факультета. Вскоре он стал моим супругом. Во время секса с ним я перестала предохраняться, ибо очень хотела ребенка. Но у меня ни разу даже задержки не было, несмотря на интенсивность наших соитий. Я решила обратиться к врачу.

Он счел крайне маловероятным, что мой давний и единственный аборт мог стать причиной бесплодия: «В моей практике такое ни разу не случалось». Я прошла все необходимые проверки, но никаких поводов для тревоги не обнаружилось ни тогда, ни позже. Врачи как один заявляли, что патологии не видят. Я уже развелась, но с тех пор ни разу не предохранялась. И ни-че-го!

В общем, я так и не знаю, связано ли это с тем абортом или нет? Конечно, неспособность к деторождению – штука частая. Женщины, если уж им приспичит, все-таки находят выход из положения – например, усыновляют детишек из детских домов. Но для этого надо точно знать, что надежды на своего ребенка нет. А у меня она все еще есть, иначе бы давно кого-то усыновила. Вот эта неопределенность меня и убивает. Уж лучше бы огласили приговор – мол, у вас детей не будет. А тут говоришь себе непрестанно: «Вдруг усыновишь кого-нибудь, и тут же, по закону подлости, сама забеременеешь?». Но скоро, может, через пару лет, я решусь – чувствую, что уже созрела. Как бы не перезреть!..

***

Но предполагаемая неспособность к деторождению – только один из двух «подарков», которыми одарил меня Амбруаз Михайлович вкупе с милейшим Кандидом Анатольевичем (далее ограничусь их инициалами – АМ и КА). Дело в том, что после изнасилования я перестала получать хоть какое-то удовольствие от физической близости. ВООБЩЕ! И это я?! Та, которую АМ когда-то сравнивал с ураганом и восхищенно называл «совершенной машиной для сексуальных утех»?! Да, это я превратилась в ледышку.

Я ложилась с одним, с другим, с третьим. И ничегошеньки не чувствовала. Вот и случилось то, чего мы когда-то так опасались с Элькой – я стала абсолютно фригидной. И вскоре мне пришлось действовать так, как напророчила моя подружка, то есть симулировать и изображать. Да, как ни унизительно это звучит, я и этому научилась – стонать, повизгивать, прерывисто дышать. А потом как бы все еще в испарине страсти приникать к реально упарившемуся партнеру и благодарно мычать, мол, ты даже не представляешь, насколько хорош, ах… Насколько все было упоительно, ох… Мне никогда еще не было так… дивно.

Наблюдать за мужиками после таких слов необыкновенно забавно, когда бы не было так грустно. Многие от этих похвал получают куда больше удовольствия, чем от самого секса. Они буквально расцветают, ощущают себя альфа-самцами и начинают свысока – мол, ох уж эти женщины! – обнимать тебя и шептать: «Ты тоже очень даже ничего!». А ты при этом лежишь, и ни одна клеточка твоего тела не дрогнет.

Научилась я этому искусству не сразу. Большинству вовсе и не нужно, чтобы женщина что-нибудь чувствовала. Типа сам кончил – и хорош! Но некоторым, с особо тонкой душевной организацией, требовалось для полного счастья завести партнершу. Если они видели, что им это не удается, то огорчались, а порой (и довольно часто) начинали меня упрекать. Мой муж, кстати, относился именно к этой категории. Однажды он зло прошипел: «Чего лежишь бревно бревном?! Хоть бы разок ойкнула, что ли, или подмахнула». Может быть, из-за этой моей деревянности, мы так быстро разбежались.

Как раз после этого я и начала изображать, по памяти воспроизводя стоны и вскрики юной Марго. Но одних стонов было недостаточно. Однажды мой очередной партнер (это было еще до замужества) полез в меня и огорченно пробормотал: «Да ты же совсем сухая!». Я и раньше испытывала неприятные и болезненные ощущения. Но только после этого поняла их подлинную причину – увы, моя некогда столь обильная смазка нынче сильно поубавилась. С этих пор незаметно для партнера я, корчась от отвращения к самой себе, то и дело сплевывала на ладонь слюну изо рта. А потом проводила этой ладонью в промежности, чтобы восполнить нехватку естественной влаги.

Свою бесчувственность я заметила гораздо раньше, чем выяснила, что никак не могу забеременеть. Еще на той стадии, когда предохранялась. Я надевала презерватив на член очередного кавалера в надежде испытать прежние чудесные ощущения, но всякий раз терпела фиаско. Хоть садись и пиши вслед за Прустом роман под названием «В поисках утраченного оргазма».

Чтобы вернуть былую женскую полноценность, я пыталась использовать любой шанс. Опытные люди легко догадаются, к чему это привело – я постепенно, но довольно быстро утратила разборчивость. Когда возникал очередной мужик, бросавший на меня заинтересованные взгляды, я все реже отказывала, все легче «шла на контакт». А потом практически не сопротивлялась его поползновениям (разве что в первые минуты, и то – для виду) и быстро соглашалась скрасить ему одинокий вечер. Всякий раз надежда на собственное удовлетворение оставалась тщетной, но она, как известно, умирает последней. И когда ко мне подкатывал очередной претендент, я и ему не отказывала.

Правда, мое коротенькое замужество на время положило конец романам на час или на вечер. Своему законному супругу я ни разу не изменила. Но после расставания с ним мои все менее разборчивые связи возобновились с новой силой. Весьма быстро по филфаку и сопредельным факультетам поползли слухи, что Марго легка на передок. Эти слухи достигали и моих ушей. От сознания того, как выгляжу в глазах своих знакомых, я испытывала адские муки, умирала от стыда, но… «давала» чуть ли не первому встречному. И остановиться не могла.

Я не ограничивалась только своими ровесниками. Нередко в сети фригидной паучихи попадали взрослые, а то и пожилые, мужчины. Я быстро усвоила, что стоит мне зайти в модный ресторан и с независимым видом усесться за свободный столик, как тут же, ну, от силы через 5 минут, кто-то из завсегдатаев непременно подсядет и начнет флиртовать. «Что ж, – думала я, зная наперед весь нехитрый сценарий. – Если и сегодня ничего не почувствую, то хотя бы вкусно поужинаю». Словом, по внешнему рисунку поведения я ничем не отличалась от обыкновенной бляди. А то, что мучилась в глубине души, так Сонечка Мармеладова и Катюша Маслова тоже ведь мучились?

***

Вот в это время мне впервые приснился сон, который с тех пор преследует меня непрерывно. В нем я чувствую себя куклой, явно знававшей лучшие времена. Смутно помню, что когда-то меня любили, холили и лелеяли, расчесывали волосы, брали с собой в постель. Словом, кукла привыкла чувствовать себя этакой Барби. Но это все осталось в прошлом. А во сне меня грубо потрошит какой-то злой мальчишка. Себя я при этом, не вижу, зато чувствую, как вываливаются какие-то винтики, колесики, пружинки, куски поролона (или чем там еще набивают кукол?). Мальчишка продолжает потрошить меня. И заливается тоненьким гнусным смехом. Я всегда до мельчайших деталей вижу его лицо, его вечно мокрый и подтекающий нос. Но мой потрошитель не похож ни на кого из реальной жизни.

Потом рядом с ним внезапно оказывается другой и тоже злой мальчишка. Он помогает первому вытаскивать все, что еще осталось внутри меня. При этом ни боли, ни других ощущений у меня нет. Внутри я уже совсем полая, пустая. Единственное, что я еще могу – это хлопать одним левым глазом с густыми ресницами (правый давно не открывается) и со скрежетом произносить слово «мама». Этот звук почему-то вызывает во мне беспредельный ужас. Оба мальчишки склоняются надо мной. Они продолжают смеяться и, отталкивая друг друга, нажимают на кнопочку, чтобы заставить меня вновь и вновь издавать этот скрежет.

Я понимаю, что если и эта кнопка сломается, они просто выбросят меня на помойку. Я страшно этого боюсь, потому что хотя и не вижу самой помойки, зато чувствую исходящую из нее вонь. И это так отвратительно, что я с огромным трудом выдавливаю из себя «Ма-ма… ма-ма…», лишь бы мальчишки окончательно не потеряли ко мне интерес. И всегда на этом месте просыпаюсь в холодном поту. В ушах у меня еще несколько секунд продолжает звучать этот издаваемый мною металлический скрежещущий звук, и я никогда не могу удержаться от того, чтобы проверить, открывается ли мой правый глаз? Премиленький сон, что и говорить.

Этот чуть ли не еженощный кошмар проник и в мою реальную жизнь. Я все чаще вижу себя как бы со стороны – выпотрошенной и полой куклой, которую один злой мальчишка передает другому, а я механически повторяю вставленные в меня слова и стоны, позволяя им смеяться и даже издеваться над собой, лишь бы не надоесть им окончательно.

Единственное отличие сна от яви состоит в том, что во сне на мне, кажется, все-таки что-то надето, какие-то лоскутки, а в реальности вереница склоняющихся надо мной злых (впрочем, иногда и добрых) самцов видит меня голой. Голой и полой, ха-ха. И еще – в жизни я умею произносить не одно слово, а гораздо больше. Вот и вся разница.

На самом деле, когда я пишу, что все эти непотребства проделывала в погоне за утраченными сексуальными ощущениями, то кривлю душой. Да, какое-то время мною двигала надежда на обретение чувственности. Но вскоре я поняла, что главным мотивом, определявшим мое поведение, стало доходящее до судорог презрение к себе. И чем ниже я падала, чем большие унижения испытывала, тем сильнее презирала и ненавидела себя и свое тело.

Чем шире распространялись слухи о нимфоманке Марго среди моих бывших друзей и приятелей обоего пола, чем сильнее меня оскорбляли – словами или делами – мои чуть ли не ежевечерние кавалеры, тем нестерпимее мне хотелось вываляться в какой-то новой, уже заведомо несмываемой грязи. Лишь бы хоть на йоту усилить и еще сильней растравить и без того безграничное презрение к самой себе. И когда мне это удавалось, я начинала, как богомольцы «Отче наш», повторять строки, когда-то поразившие меня и запомнившиеся на всю жизнь: «Я не более чем животное, кем-то раненое в живот». Только я знала – кем и когда ранена.

***

Я все чаще ловила насмешливые и презрительные взгляды своих «товарок». Так когда-то мы, чистые и высоконравственные девчонки, смотрели на Аньку Дронову. Но, повторяю, в смысле учебы я считалась подающей надежды студенткой.

Поэтому аспирантура мне не просто светила, а была, по сути, делом решенным. Но тут как раз случилось мое замужество. Только что окольцованная, я вдруг резко решила, что аспирантура – не вариант. Мол, нельзя же до седых волос учиться? Пора и настоящей жизни хлебнуть. И я направила свои стопы в самую обычную московскую школу, где меня радостно приняли и направили для начала преподавать русский и литературу в 5—6 классах.

Мой научный руководитель и другие преподаватели с филфака охали и ужасались, клятвенно уверяя меня, что, мол, посиди там годик, а потом мы отыщем для тебя что-то более подходящее. Что-нибудь «по академической стезе». Честно говоря, эта стезя меня не больно-то прельщала.

Я была уверена, что сама пробью себе дорогу в чаемом мною направлении. Дело в том, что уже с третьего курса я начала пописывать статейки в гламурные журналы и интернет-издания. Оказалось, что у меня довольно бойкое перо. И мои лихие, а порой и скандальные тексты охотно печатали. Именно этого я и хотела – стать модным журналистом. В крайнем случае, устроиться редактором в какой-то престижный журнал. Интервьюировать знаменитостей, посещать фуршеты.

Параллельно с текстами я закидывала эти журналы бесчисленными резюме. К моему изумлению никто не спешил зачислить меня в штат. Вот фрилансером – пожалуйста! А потом настал кризис. Число журналов, равно как число сотрудников в них, сократилось вдвое. Да и зарплата тоже. В общем, в той же школе я застряла на три, нет, уже на четыре года, хотя почти сразу поняла, что учительство, увы, не является моим призванием. Но я забежала вперед…