Читать книгу Одиночка - Маргарита Ронжина - Страница 4

(больница, третья неделя после родов)

Старушка любила яблочную пастилу. И свою четырехлетнюю внучку. Никто не говорил, что нужно выбирать.

Она, сухопарая, собранная, аккуратно зачесывала назад негустые, красиво поседевшие волосы. Держала тумбочку, свои не– и внучкины многочисленные вещи в идеальном порядке. Тщательно убирала остатки еды, так, что лишние запахи не наполняли палату. Точно придерживалась собственного расписания: подъем в шесть утра, гигиена, завтрак, занятия, обед, прогулка, ужин, свободное время, сон. Она почти никогда не ходила в туалет ночью и не скрипела протяжно дверьми.

Она стала Саше идеальной соседкой.

Время для отдыха у нее оставалось лишь вечером, когда внучке – худенькой девочке, миловидно щурившей один глаз и слегка похрамывающей, – разрешалось смотреть мультфильмы на планшете. Тогда Кира Степановна выкладывала на тумбочку сласти: пастилу, зефир, грецкие орехи; заваривала травяной чай и раскрывала книгу на нужном месте. И медленно, с кротким наслаждением, брала в руки яблочное лакомство, скручивала его в пальцах, чуть сдавливала и аккуратно откусывала.

В первый же день пребывания пожилая женщина предложила Саше сходить до магазина, пока она посмотрит за детьми.

– Проветришься, купишь еды, да и мне кое-что захватишь, – соблазняла она.

Конечно, удобнее было бы заказать доставку. Но возможность выйти на свежий июньский воздух сначала смутила, а потом раззадорила Сашу. Полчаса в одиночестве. Тридцать долгих минут в привычном мире. Одна тысяча восемьсот секунд на воле – выбирая, покупая, оплачивая. То, что нужно!

Она принесла немного еды себе: земляничный чай в пирамидках, злаковые батончики, творожки, лапшу быстрого приготовления, бриоши с шоколадом – и сладости по заказу Киры Степановны. Поблагодарила, что старушка присмотрела за ребенком, отказалась от чая и легла к зеленой стене, сославшись на «дикую затылочно-височную головную боль».

Саша пыталась совладать с запоздало затрясшимися руками. Со скрученным в очередной раз сердцем. Поймала себя на мысли.

Там…

Как там, на улице, хотелось бросить все и бежать по тротуару, а лучше по дороге наперегонки с машинами ну и пусть сигналят, пусть попробуют догнать, пусть И потеряться в лесу, долго плутать, искать ягоды и коренья и чистую питьевую воду, и, может, неожиданно найти ручей, душевный источник и наконец утонуть в нем Или сесть в самолет и улететь на другой конец света, на райский остров, на котором, впрочем, не будет для нее никакого рая.

Начать жизнь с начала или с конца, как пойдет, но ни в коем случае не продолжать с того, на чем остановилась, не с пугающего «сейчас».

Так хотела, но знала – не бросит, не убежит, не улетит.

Не сможет. Не простит.

Усмирила что-то беснующееся внутри. Вернулась. Назад, к ребенку, к своему будущему.

А что поделать?

Дни в больнице, то однообразие дней, которые начали наполняться если не событиями, то новыми, проникающими сквозь оставленную в броне щель людьми, немного примиряли ее с обстоятельствами, отвлекали от крутившегося и вертевшегося рядом отчаяния, позволяли поддерживать бытовые разговоры с Инной, Катей, Кирой Степановной.

Она по-прежнему не стремилась к общению, но и не противилась попыткам себя «растормошить». Не все ли равно, раз приходится оставаться и ждать операцию. Здесь ее окружали люди, мамы маленьких пациентов, которые могли найти ответ на любой вопрос. Чем чаще до отстраненной Саши доносилась жизнь отделения, тем больше она удивлялась той обыденности, с которой говорят на многие темы.

Ну как, как можно говорить – даже подумать о том, чтобы говорить! – о том, какой купить крем для ног, о том, как раздражают вросшие волоски в паху, или о том, какой симпатичный персонал на третьем этаже, – когда рядом так много детей на колясках, детей без волос, детей с перемотанными головами.

невыносимо

Это шокировало и отталкивало. Отдавало суровой реальностью, которую принимать не хотелось.

Рыжая красавица не отступала, старалась мягко сблизиться с Сашей. Внимание от нее иногда казалось слишком горячим, избыточным – в чем-то оглушало, где-то смущало, но главное – смягчало. Сближало. Дарило нужное, неосознаваемое пока тепло.

И в первое время этому сильно способствовала дочь Инны. Неведомым образом Машенька притягивала Сашу. Не только красивым, изящно вылепленным, как у фарфоровой куклы, лицом. Нет, тут было что-то еще. И она пыталась разгадать что. И эта восьмилетняя девочка, в их самую первую встречу, тоже прислушивалась, прямо оценивала новую знакомую.

А потом важно, как на приеме, произнесла, подавая руку:

– Привет, я Маша!

То ли от смущения, то ли повинуясь непонятному порыву, Саша нагнулась к коляске, пожала сначала левую, протянутую, а потом легонько стиснула правую, живущую на неподвижных коленях. Эта рука то изображала клюв птицы, не специально сжимая большой и средний палец, то выгибалась в обратную сторону, образуя морскую звезду. Она явно стремилась к самостоятельной, автономной жизни.

Уже после двойного приветствия Саша внезапно испугалась: а вдруг она причинила девочке боль. Но нет, Машенька, чувствуя покорного слушателя, переключилась на рассказ о себе. Через полчаса Саша узнала все или почти все о любви к точным наукам и языкам, желании работать преподавателем математики в Германии, когда девочка вырастет, о нетерпимости к популярным ток-шоу и страсти к научным книгам и передачам.

Эта милая болтушка не унималась, и по мере общения Саша все больше восхищалась сочетанием ее детской восторженности, мечтательной легкости и прямого, где-то даже циничного взгляда на мир. Мир, в котором маленьким девочкам и всем, всем приходилось страдать.

Где Машенька черпала энергию? Как боролась с приступами меланхолии? Может, внутри этой сильной девочки, ступни которой еще ни разу не касались земли, находился тайный генератор счастья, не истертый долгой душевной болью, не истончившийся нервным ожиданием и страхом, страхом за свое будущее?

кто знает

Как все-таки здорово было иметь юное, не потерявшее веры сердце.

* * *

– У Катиной дочки сегодня операция? – спросила Кира Степановна еще до завтрака, пока Саша заправляла постель и допивала обязательный утренний кофе. Старушка ждала обхода, чтобы потом немного подремать – со вчерашнего дня она несколько раз упомянула о головной боли и давлении.

– Да.

– Бог даст, все пройдет хорошо.

– Да, – повторила Саша и засобиралась в столовую. Она хотела, но почему-то постеснялась спросить соседку о самочувствии. Ей казалось, что в вопросе будет сквозить неискренность. Слова встали в горле.

Она могла думать только о Кате. О том, как та проводит дочку в операционную, будет ждать, меряя шагами коридор, а может, потом пойдет назад – отошлют – в отделение. Она будет сжимать похолодевшие, напряженные пальцы, грызть ногти но это же не она, не она дергать ногами, не в силах остановиться, замереть и пережить этот операционный невроз.

ногти

Вовсе не о Кате она думала. А о себе. Что ей придется пережить ради того, кого… Саша глянула на крошечное тело. Чертов ребенок!

– Да, – повторила она и, небрежно подняв на руки младенца, вышла.

Кати в столовой не было, но Инна с Машенькой уже сидели в углу – там удобно было задвинуть коляску и как бы уединиться своей компанией. Инна привычно протянула руки, чтобы взять у Саши нетуго запеленатый сверток. Иначе никакой совместной еды не получилось бы – ребенок бодрствовал, а оставлять его одного в палате, чтобы поболтать о мелочах за завтраком, казалось совсем плохой идеей. Не хотелось получать косые взгляды медсестер, соседки или Инны.

– Вкусная каша сегодня, – сообщила Машенька, которая больше всего на свете ценила вкусную, вредную и калорийную еду, но из-за сидячего образа жизни не часто ей лакомилась. – А еще бутерброд с сыром и маслом. Я съела два!

– Хорошо, – улыбнулась Саша. – Я тоже попробую.

– Тебе нужна коляска, – сказала Инна, качая ребенка, пока Саша уплетала рисовую – действительно удачно приготовленную – кашу. – Две люльки: простая и авто. Так ты будешь мобильнее, хоть куда-то сможешь брать ребенка. Выбирай полегче и так, чтобы хватило на месяцев шесть-восемь.

Почему-то раньше Саша об этом не задумывалась. Совсем забыла. Действительно, она же когда-то выйдет из больницы. И не одна вернее одна

Следующие несколько часов прошли в ожидании. Катя не появлялась. Инна с Машенькой ушли на реабилитационное занятие, а Саша села искать подходящую коляску дорого и еще дороже дорогого Она и раньше приценивалась к покупкам для ребенка, но тогда их планировалось поручить Марку – это меньшее, чем он мог бы отплатить ей за предательство. А теперь придется самой.

Она полазила на сайтах с новыми колясками и выслала ссылку на один из самых популярных вариантов Инне.

– Норм, – ответила та.

Это «норм» стоило так неподъемно, что хотелось застонать в голос.

– Но зачем тебе новая, смотри хорошую б/у, – почти сразу пришел совет.

Облегченно – да. Ей как будто официально разрешили не стыдиться нежелания тратить на это слишком много денег. Еще пара часов молчаливых переписок по двум подходящим коляскам, и – есть! – договорилась на доставку прямо в больницу. Естественно, за доплату. А ведь расходы только начинаются.

После обеда наконец вернулась Катя.

– Врач сказал, что все прекрасно. Удалили опухоль, взяли материал на биопсию, так по правилам всем положено. Через восемь дней результат, но я уверена, что все будет хорошо! Меня уже к ней пустили, в реанимацию то есть. Бледная, губы сухие, совсем беленькие. Но держалась молодцом. Моя крошка. Мой сладкий зайчонок!

Инна бурно, как положено, поздравляла, и Саша почти улыбалась. Катя возбужденно тараторила, вселяла радость и надежду это если Саше было бы чем ее принимать После долгого напряжения и страха эйфория ударила этой молодой женщине в голову, и струна внутри зазвенела, ослабла.

– Девочки, гуляем!

А вечером оказалось, помимо правил, о которых рассказывала сестра-хозяйка, в отделении существовали и свои, внутренние. Не правила, а поблажки. Во время ужина Инна тихонько предупредила Сашу, чтобы она приходила к десяти в столовую.

– Соберемся, посидим немного. Перекусим, поболтаем. Напряжение надо же снимать, – пояснила она, хотя Саша и не собиралась спорить. Разве ей есть какая-то глобальная разница. А это хоть какое-то разнообразие. Уже хорошо. Она придет, поддержит Катю, съест торт или что там будет.

Но все оказалось немного по-другому. «Немного посидим» – оказалось почти что вечеринкой. Больничной, но все же: негромкая, неслышная из коридора музыка, три бутылки простого, недорогого вина, ароматный чай в пакетиках, пирожные, сыр, колбаса, чипсы, конфеты, что-то еще.

Безобидный санаторий, день рождения в офисе, а не нейрохирургия.

Слышался смех. Основной состав, человек десять, сидел за сдвинутыми столами, поздравлял Катю и ее дочку с удачной операцией. Беспечное щебетание сбило ее с толку. Будто праздник. А, впрочем, почему нет? день рождения малышки В углу у чайников Инна жарко что-то говорила женщине лет тридцати, до Саши долетело: «ну и что, муж».

Она села на свободное место к девчонкам и машинально налила вино. Кислое, вонючее, через два-три обжигающих глотка оно раскрылось, но не новым вкусом, а теплом, пьянящим алкогольным теплом.

заспиртованным безразличием

– Завтра только корми смесью, молоко сцеди, – посоветовала вернувшаяся Инна.

– Я и так, – быстро оправдалась Саша. А ведь она даже и не подумала, что алкоголь повлияет на грудное молоко. – Он же только бутылочку берет.

Вечеринка продолжалась. Она сидела рядом с Инной. Женщины вокруг разливали вино и чай, нарезали торт, шуршали пакетами со сладостями. Дружески перебивали друг друга, говорили много и громко о чужом и своем жире, о еде, правильной и неправильной; о моде на бег; о врачах; о новой детской площадке тут, слева, на территории больницы. И слышались жалобы на мелкие недомогания, болезни, ноющие месячные; жалобы на свекровей, родных стареющих отцов и матерей, жалобы на первых, вторых мужей.

И если сначала Саша напрягалась, то со временем – и количеством выпитого вина – тело начало принимать и отдавать энергию. Тело сигнализировало о приближающейся радости, предвкушало, разжимало пальцы рук, скрюченные в нервном поиске кутикулы, которую можно оторвать; освобождало зажатые мышцы лица.

тела, никакого ее тела только что не было, и вот тело стало

Большой глоток. Как хорошо!

– Девочки, статья попалась, послушайте: «Лучшие качества женщин по мнению мужчин», – засмеялась женщина лет пятидесяти в цветастом халате и с огромной, но при этом не обвисшей грудью.

– Ну-ка, ну-ка, читай, – раздалось с нескольких сторон.

– Мудрость, красота, забота.

– У меня есть, – сказал кто-то.

– Доброта, эмпатия.

– Ну все, я точно не подхожу, – иронично добавила темноволосая молодая женщина с острым птичьим лицом. – Надо сказать мужу. И любовнику.

Кто-то засмеялся.

– А моему надо, чтобы жена с едой на столе встречала. И чтобы только с плиты! Какая тут доброта, мудрость? Он с суток придет, весь грязный, потный, а я его кормить буду этими умными разговорами вместо макарон с мясом? Да херня, он быстрее сбежит. Не, девки, мужику нужно, чтобы дома было чисто, уютно и полно еды, – вставила пухлая, ярко накрашенная женщина с ямочками на щеках.

– Ну почему же, кто-то любит поговорить, – возразила старшая.

– Это можно потом. Если желание останется. У меня самой иногда силы только доползти до кровати и вырубиться. Он ко мне, мол, давай это, то самое, а я уже храплю. Не всегда, конечно. Приходится давать. Он же мужчина, ему хочется.

Глоток.

– Повезло, а мой вообще не пристает. Всегда занят или устал, – грустно ответила тихая смуглая женщина с синими кругами под глазами. Ей явно было меньше тридцати, но Саша дала бы все сорок. – А на зал и пиво с парнями есть время.

– Но ты же недавно родила? И что ты хочешь? – резко вставила молчавшая короткостриженая девушка с большим родимым пятном на лице.

Тихая женщина опустила глаза.

– Беременные, как и мамки, не особо привлекательные. Сама посуди. Сначала ты с пузом, потом кормящая с младенцем. Потерпи. Постарше ребенок станет, нарядишься, накрасишься и сама пристанешь. Ублажишь мужа как надо.

– Может, изменяет? – участливо спросила старшая.

Глоток. Глоток. Глоток.

– Нет, сто процентов нет! – выпалила смуглянка.

– Не смеши. Так он тебе и рассказал, – встряла пухлая с ямочками. – Таня права. Многие женщины с беременности за собой не следят, не моются, не красятся, не стригутся, носят что попало. Дома всегда нервные, уставшие, злые. Понятно, мужчины не выдерживают и уходят к другим.

– Как у меня ситуация, – горько усмехнулась бодрая грушевидная блондинка. – Только мой не ушел. Ох, я эту дамочку хорошо за волосы оттаскала. Нечего к семье лезть. Пизду свою немолодую чесать. А этот тоже хорош. Яйца развесил и пошел. На мне одной хозяйство с коровами и курами, огород, работа, ребенок больной. Ай, что говорить, дурак, получил уже.

Сашу удивило, с какой интонацией говорила женщина о муже: как о непутевом коте, который нашкодил, но она все равно его любит. Поворчит, мокрой тряпкой пару раз замахнется, а потом простит.

любит

– Не выгнала? – спросила Инна.

– Ну а какой смысл разводиться? Мужик-то так хороший. Помогает по хозяйству, как попрошу, деньги в дом носит, много не пьет и не гундит. Оступился, с кем не бывает. Заглаживает вот вину, подарки покупает, пиво носит.

Засмеялись.

А как же любовь, хотелось спросить Саше, но она благоразумно промолчала. Ее «любовь» обернулась грузом весом в три килограмма.

Но не смолчала Катя, миролюбиво сложив руки на груди:

– Я бы так не смогла. Я верю в любовь и верность.

– Да ты, Катя, романтик, – дружелюбно подколола Инна.

– А ты циник? – весело парировала та.

Еще глоток.

– Я рациональный человек! С широкими взглядами, – расхохоталась и подмигнула Саше Инна. – Но я пытаюсь жить в балансе со своими желаниями и ограничениями. И помню, что сама-то не молодею.

Хохот раздался со всех сторон. Саша не удержалась, издала неожиданный и тихий смешок и сразу вздрогнула. Сколько она не смеялась? Вот так, открыв рот, издав любой по громкости звук. Когда это было в последний раз?

Выходит, несколько месяцев, а кажется, несколько лет назад.

– Саша?

– Да? – замерла она. Не ожидала, что соседка бодрствует в час ночи.

– Так шумно. Я тебя все жду. Дети спят, все хорошо. Помоги мне.

– Да-да, конечно, – засуетилась Саша.

Шумно? Вроде музыка негромко играла. Хотя их палата ближе всех к столовой.

– Сердце очень болит, подай таблетки. Круглые такие, белые. Я все не могла уснуть, в столовой так кричали. Достань там в ящике небольшую сумочку. Хорошо, выходит, операция у девочки прошла, раз справляли. Да, эта, открывай ее, не бойся. Белые.

Саша потянула молнию, и на нее дыхнуло приближающейся немощностью и медикаментами. Баночки, крошечные бутылочки, пластиковые капсулы и таблетки в блистерах. Может, витамины. Или после семидесяти-восьмидесяти – а сколько старушке лет? – нельзя выходить из дома без такого набора? Но у ее-то бабушек такого не было.

Да где же нужная пачка?!

– Белые, маленькие.

Нашла!

– Спасибо, сейчас полегче станет. Как операция?

– Врачи говорят, все хорошо. Вот только биопсию надо подождать.

– Дай Бог, хор… хорошая придет. И домой поедут. Восстанавливать… ся. А какие прогнозы с но… ножками?

Кира Степановна говорила отрывисто, медленно, наверное пережидая колющую боль в груди.

– Еще непонятно, – пожала плечами Саша, но где-то внутри зашевелилась тревога. Или воспоминание. Если аптечку с лекарствами у своих бабушек Саша не видела, то у прабабушки, праба ее не могло быть по определению. По жизненным убеждениям.

– Я вспомнила свою в… внучку. – Старушка медленно кивнула в сторону спящей девочки. – Она родилась с огро… мной грыжей. Спин… номозг… овой. Представь, как если бы кожа… ный мячик приделали к спине. Здесь лежа… ла ее мама, моя невестка. Позд… ний ребенок. Операцию сделали, опу… холь вырезали. Даже об этом писали где-то. Не вспо… мню уже, совсем старая.

Саша стояла над Кирой Степановной, не шевелясь и вглядываясь в очертания щуплого тела под одеялом. Этот силуэт напоминал кого-то важного, ушедшего. Родного.

– При удале… нии врачи повредили нерв. И умыли руки. Мол, сделали все, что смогли. То, что ходить не смо… жет, не беда. Мол, и так спасли ребенка. Невестка истерила. Она с таким нравом. Горячая жен… щина. Ну а какой толк? Врачи тоже ошибаются. Я ей не раз говорила. Она только рукой на меня махает. Но у нас свои отно… шения.

Голос постепенно утихал, наверное, подействовала таблетка, и старушка от усталости постепенно теряла связь с действительностью. Вот и хорошо.

– С норовом как у кобылы, невестка-то моя. Но главное – какая она мать, – неожиданно громко, а потом снова тихо продолжила Кира Степановна. – Как она девчонку строила. Занимались… через слезы и боль… через множество реабилитаций… упорный… тяжелый… труд…

Соседка повернулась к стене. Она глубже проваливалась в сон, делая большие паузы между словами.

Вот это история про внучку, печально подумала Саша. Сейчас милая четырехлетняя девчушка уже бегала. И ничего, что запиналась, немного хромала, ну и носки ступней не всегда смотрели вперед. Конечно, ничего. А как она бойко разговаривала! Да, в этой палате спало, ело и играло настоящее медицинское чудо.

Саша стояла и прислушивалась. Словно оцепенела.

Бормочущий голос совсем стих. Минута, две, три. Спокойное, глубокое дыхание. Старушка забылась.

Она разделась, стараясь издавать как можно меньше звуков, легла под одеяло. Расслабилась, отдалась приятной неге, которая посещает лишь перед самым засыпанием. Она чувствовала себя такой легкой, воздушной и одновременно тяжело-телесной. Реальной. Один бокал, вернее, кружка вина. А такой эффект.

Да.

Ей было стыдно, но впервые за вечность – почти хорошо.

* * *

она была старая-старая, всегда? да

Наутро легкая вина не отпускала. И Саша все вспоминала слова самого близкого и любимого человека. Пелагея Ефимовна, прабабушка Пелагея, праба, воспитывала в ней уважение к опыту старших. Хотя она не церемонилась, не шла на поводу у людей, и тем более детей, наоборот, гнула их, заставляла подчиняться своей воле, но жизненный фундамент давала крепкий и цельный. В чем-то, конечно, старомодный.

Сколько Саша себя помнила, прабабушка Пелагея была очень старая, с длинной-предлинной косой. Стальной волей. Она любила трудиться в поле, огороде, в бревенчатом небольшом доме. В бане парилась так, что ни один человек бы не выдержал такого жара. Крестилась двумя пальцами, хотя маленькая Сашенька и не знала, как правильно. В больницы не ходила, лекарства принимала неохотно, ела очень скупо и просто, а выражалась грубо, прямо, не считаясь с тем, кто может услышать.

«Подохну и так, когда время придет», – любила отвечать прабабушка на уговоры посетить врача. Когда четырехлетняя Саша впервые услышала про смерть, то громко заплакала. А прабабушка Пелагея покосилась, цокнула на Сашину маму, которая хотела что-то сказать, и проскрипела, что «правду не утаишь, не обманывайте ребенка». Она отогнала всех, раздала каждому работу по дому. А сама посадила правнучку на колени и шептала что-то из прошлого, то, что ей самой когда-то нашептывала уставшая мама. Саша почувствовала. Ее любили. И полюбила в ответ.

«Староверы все такие или это характер особый, изумительно стойкий, изумрудный, только прабабушкинский?» – любила рассуждать про себя Саша. И однажды даже спросила у папы. А тот рассмеялся:

– Бабушка та еще личность. И мне доставалось из-за ее нрава.

Это значило, что строгость ее распространялась на всех. И Саша даже слегка взревновала. Не папу, а прабабушку. И то, что папа – так же как она, маленькая Сашенька, – проводил три месяца каникул в деревне, срывая с грядок зеленый лук и укроп; пропалывая сорняки; расчесывая покрасневшие от крапивы коленки; собирая малину, смородину, крыжовник прямо с куста в баночку, болтающуюся на веревке в районе груди; слизывая ягодный сок с пальцев, а потом вытирая руки о грязные-прегрязные шорты и в конце дня забираясь в теплые и мягкие прабабушкинские объятия. Но ведь нет, папа говорил, раньше бабушка совсем не умела, не любила обниматься. И только с ней…

праба-праба

Саша шмыгнула носом. Да, нужно внимательнее относиться к окружающим людям. Помогать пожилой соседке.

В середине дня привезли коляску, и Инна спустилась вместе с ней, помогая поднять покупку для малыша. Ну какое удобство, восхищалась Саша, больше не нужно просить, чтобы разгрузить ей руки, да и ребенок всегда рядом.

Весь день она расслабленно занималась делами, следовала больничному расписанию, умудрилась посмотреть два часовых эпизода сериала и выпить три чашки любимого кофе. Настроение было удивительным, странным, ни на что не похожим. А вечером, легко уложив ребенка спать, Саша шла по темному коридору из уборной и осознала, что же было не так в эти часы.

Нефизическое, тяжелое нечто уже долго не покидало ее тела. Не удавалось это тонущее, нечеловеческое где-то истинно гойевское сбросить ни после спокойного дня, ни после захватывающего фильма в палате Инны, ни после очищающего душа.

Что это было, Саша понять не могла. Но оно мешало дышать, не давало насытить кислородом легкие, медленно убивало. А вчера спасение наконец отыскалось. Только вот заряда кроваво-бордового живительного средства – эликсира! – хватило лишь до вечера.

И она вернулась в темноту к этому внутрь.

* * *

Можно идти.

Тихая субботняя ночь. Люлька с ребенком. Печенье овсяное, печенье творожное. Пижама. Кружка, пара пакетиков мангового чая.

Инна ждала в своей комнате – она жила в платной палате, с бесшумным чайником и мини-холодильником, – чтобы вместе посмотреть фильм. Она уже вскипятила воду, накрыла низкий круглый столик. Подхватила из Сашиных рук вкусности и вспомнила:

– Пирожные забыла. В большом холодильнике.

– Я принесу.

Саша поставила люльку со спящим ребенком в темный угол, где на кровати дремала Машенька, дотронулась до головы девочки и вышла из палаты.

В одиннадцать вечера коридор больницы напоминал начало мрачной компьютерной игры. Той, где неожиданно из всех дверей и окон вылезают монстры, вурдалаки, зомби и прочие мерзкие твари. Нападают, пытают, мучают, высасывают виртуальную жизнь до капли. Но нет.

это скорее гости ее души

Она медленно шла к столовой, а резиновые тапки постанывали в ритм шагов: шлеп-шлеп-шлеп. Скрипнула, открываясь, нужная дверь, а вот и холодильник, вот и клубничные пирожные. На обратном пути хотелось ускориться, но она сделала над собой усилие и умерила шаг.

Вдруг тень мелькнула вдалеке, у искрящей надписи «выход». Саша резко обернулась и в момент, когда дверь приоткрылась, успела заметить в луче света человеческую фигуру. Кто-то выходил. И она, кажется, знала кто.

– А кто та женщина, с которой ты говорила на вечере у Кати? – спросила Саша, плотно закрывая за собой белые деревянные створки.

– Валя. А что?

– Я только что видела ее у двери отделения. В одежде.

да и одежда-то: платье и капронки

– И? – Инна повернулась всем телом, словно готовясь грудью защищать свою знакомую.

– Это странно, – растерялась Саша. Она перестала что-либо понимать.

– Она пытается жить.

– Что?

– Свидание у нее.

– А-а-а.

– В этом нет ничего такого, – пожала плечами Инна. – Мы не идеальны. Ни матери, ни отцы, ни дети. А нам, женщинам, часто приходится на себе все тащить. Без отдушины никак.

– А, она замужем, – вспомнила Саша отрывок разговора.

– Ну и что. – Инна посмотрела на нее так, словно от Сашиной реакции зависела степень их возможной близости.

– Ничего. Это ее дело.

– Да.

Инна вводила пароль на сайте – кино они выбрали заранее – и уже включила воспроизведение, но опять повернулась к Саше:

– Знаешь. У каждой женщины – своя отдушина. Первая вечером выпивает бокал вина, чтобы уснуть; а как просыпается – курит травку, чтобы не сбежать и пережить еще один сложный день. Вторая терпит измены мужа, унижение от его родителей, а потом отдает все это нерастраченное, невылюбленное другим мужчинам. И в эти секунды счастлива. Третья ушла в работу, тратит всю свою зарплату на няню и тортики «Наполеон». Признается, что сил нет, но дома в четырех стенах с неходячим мальчиком уже бы повесилась.

Саша вздохнула. Инна говорила горячо, но не агрессивно.

– Идеальных нет, – потише продолжала она, – да и норма – понятие относительное. Давай уже смотреть кино.

– Да.

Саша отпивала из кружки, откусывала пирожное, наблюдала за героями фильма, а в голове все крутилось и крутилось.

у каждой отдушины – свои женщины?

* * *

– Операцию назначили.

Саша перехватила Инну в коридоре. Больше недели она с необычным чувством облегчения погружалась в рутину и ждала. Внешние силы оттягивали решающее событие. То положили нескольких пациентов с более срочными случаями; то ее младенец засопливил – а дети тут болели постоянно и заражали друг друга по кругу; то хирурга пригласили на конференцию. Больше трех недель до ребенка очередь не доходила.

И вот поставили, через несколько дней.

– Когда?

– В конце недели, в четверг или пятницу.

– Хорошо. Сегодня просто день новостей. Врачи с утра всем раздали, – резко усмехнулась Инна и продолжила: – А нас в пятницу утром выписывают.

Саша не успела ничего ответить. Бледная, состарившаяся, непохожая на себя Катя вошла в двери отделения и хотела свернуть в душевую.

– Катя?! – позвала Саша, но та не услышала. И они с Инной, что-то предчувствуя, быстро догнали растерянную женщину.

– Катя, что случилось?

– Катя?!

Но та только закрывала и открывала рот.

да и как тут вымолвишь хоть слово