Читать книгу Ангелочек - Мари-Бернадетт Дюпюи - Страница 6

Сен-Лизье, 14 ноября 1878 года

На следующий день после злосчастной встречи с Блезом Сегеном, несмотря на проливной дождь, Анжелина решила навестить мадемуазель Жерсанду, которую считала единственным другом, невзирая на большую разницу в возрасте.

– Возвращайся пораньше! – попросил отец. – И возьми зонт. В последнее время ты плохо выглядишь. Не хватает еще заболеть!

Молодая женщина обещала быть осторожной. С сожалением заперла она овчарку в конюшне.

– Ты не можешь пойти со мной к Жерсанде, Спаситель. Ты не маленькая комнатная собачка, – сказала Анжелина. – Составь компанию Мине.

Анжелина вышла из ворот, которые некогда были воротами крепостной стены укрепленного города. Мостовая была скользкой, но девушка быстро спустилась по улице на площадь с фонтаном. Из-за вчерашнего происшествия она была настороже.

«Блез Сеген подкрался ко мне незаметно, – вспоминала Анжелина. – Хотя весит целый центнер, ходит он бесшумно. Интересно, почему он бродит здесь, ведь живет в Сен-Жироне? Все еще надеется, что я проявлю к нему интерес? Если Гильем узнает, что этот грубиян прикасался ко мне, что он сорвал с моей головы чепец, то придет в ярость!»

Все лето шорник оказывал знаки внимания Анжелине Лубе. Четырнадцатого июля[14] он даже пришел на бал, устроенный на базарной площади у стен монастыря. Столетние платаны, в тени которых в базарные дни сидели торговцы, были украшены разноцветными бумажными фонариками.

«Я танцевала в красивом сатиновым платье в цветочек, доставшемся мне от мамы, – продолжала вспоминать Анжелина. – Мы с ней одного роста. Как я рада, что сохранила ее туалеты! Да, я кружилась под руку с мэром, а Блез не сводил с меня глаз. Он все время крутился вокруг. Я содрогалась от отвращения…»

Погруженная в свои мысли, Анжелина не замечала дождя. Она прошла через крытые прилавки и вскоре оказалась перед темной дубовой дверью, обитой железом. В коридоре, вымощенном камнями, она закрыла зонт и стала подниматься по широкой лестнице из известняка. Жилище мадемуазель Жерсанды занимало два этажа. На первом этаже находилась прихожая, а на втором – просторная светлая комната с тремя окнами.

Октавия, служанка мадемуазель Жерсанды, встретила гостью с улыбкой.

– Мы увидели тебя из окна, Анжелина, – сказала она. – Твое лицо скрывал зонт, но мадемуазель узнала тебя по походке. Сними накидку, так тебе будет удобнее. Входи же! До чего противная погода!

– Но ведь уже наступила осень, и мы ничего не можем поделать, – ответила Анжелина. – Мадемуазель не слишком сильно страдает от ревматизма?

– Увы! Как всегда в ноябре, – вздохнула Октавия, высокая, худая женщина пятидесяти четырех лет.

Октавия родилась в Манде, в префектуре Лозер, как и ее хозяйка. Когда Жерсанда де Беснак переехала, как она сама говорила, в Арьеж, Октавия, будучи бездетной вдовой, поехала вместе с ней. В течение многих лет женщин связывала прочная дружба, тем более что они обе исповедовали протестантство.

– Моя маленькая Анжелина! – воскликнула мадемуазель Жерсанда. – Я и не надеялась увидеть тебя на этой неделе. Иди погрейся! Посмотри, как ярко горит огонь. Он лечит мои старые кости.

Молодая женщина залюбовалась высокими языками золотистого пламени, лизавшими чугунный верх камина, на котором была изображена буколическая сценка: пастух и овцы на фоне холмов. Камин, высокий, с колпаком из черного мрамора, завораживал Анжелину. Да и вообще, вся обстановка в доме мадемуазель Жерсанды вызывала у нее восхищение. Как всегда, она с завистью взглянула на библиотеку – расписанный гризайлью[15] шкаф со стеклянными дверцами, где рядами выстроились книги в красивых переплетах. Здесь годами ничего не менялось, и это приносило Анжелине успокоение. Восточный, красный с голубым, ковер, украшенный по краям желтым орнаментом, лежал на натертом воском паркете. Около камина стоял лакированный столик красного дерева, расписанный в японском стиле.

– Надо же, Анжелина, как ты похудела! – сказала старая дама, внимательно оглядывая молодую женщину. – Ты наконец-то перестала носить то одеяние, отдаленно напоминающее платье!

– Я надела корсет, мадемуазель. Я всегда так делаю зимой, а летом я его не ношу, – смеясь, ответила Анжелина.

– Подумать только! – прошептала Жерсанда.

«Корсет… С каких это пор корсет может так утягивать талию? – спрашивала себя старая дама, отводя глаза от изящных форм Анжелины. – Бедная крошка, неужели мои самые страшные догадки подтверждаются? Что ты от меня скрывала и почему? От меня, которая считала, что стала для тебя настоящей бабушкой…»

Но на аристократическом лице Жерсанды не отразилось ни малейшего волнения. Белоснежные волосы, умело собранные в высокую прическу, прекрасно гармонировали с полупрозрачной кожей лица. Жерсанда де Беснак, с тонким, прямым носом, маленьким бледно-розовым ртом, была в молодости красавицей, да и сейчас, в свои шестьдесят семь лет, она излучала утонченное очарование. Анжелину всегда восхищали ее светло-голубые глаза и молочно-белая кожа рук. Одетая в зеленое муаровое платье, с великолепной кашемировой шалью на хрупких плечах, старая дама могла вполне стать моделью для какого-нибудь художника.

– Ну, моя славная подруга, расскажи мне, что это за собака, о которой только и говорят в городе, – ласково попросила Жерсанда. – Я обо всем знаю благодаря Октавии. Она не боится дождя и каждое утро выходит на улицу. Похоже, ты привезла эту собаку из поездки в горы. Какие перемены в твоей жизни, Анжелина! Корсет, собака…

Молодая женщина улыбнулась, поудобней устраиваясь в кресле у камина.

– Это овчарка нашла меня, а не я ее, – объяснила Анжелина. – И я не была на высокогорных пастбищах. Собака бродила в долине Масса, прибилась ко мне, и я не смогла от нее отделаться. Отец хотел выгнать ее, но в конце концов согласился оставить. Она теперь живет у нас. Я назвала ее Спасителем.

Октавия смахивала пыль с комода, на котором стояли фарфоровые статуэтки. Она поспешила откликнуться:

– Полагаю, животное заслужило это имя вчера, когда бросилось на твою защиту и вырвало из грязных лап Блеза Сегена!

– Да, правда, – согласно кивнула Анжелина. – Хорошо иметь столь устрашающего защитника! Овчарка вся ощетинилась, оскалила зубы и рычала, как медведь.

Мадемуазель Жерсанда улыбнулась. Она дотронулась кончиками пальцев до груди молодой женщины и произнесла:

– Еще надо разобраться, кто настоящее животное. Собака или подлый Сеген…

– Я могу ответить, – воскликнула Анжелина. – Спаситель повел себя как благородный человек. Поскольку мы заговорили о моей собаке, хочу обратиться к вам с просьбой. Мадемуазель Жерсанда, не могли бы вы не выбрасывать остатки еды?

– Поговори об этом с Октавией, малышка. Полагаю, что собака, которую ты так расхваливаешь, должна есть гораздо больше, чем пудель. Октавия, ты помнишь нашего Маркиза?

– О, конечно, мадемуазель! – воскликнула служанка.

– Я никогда не рассказывала тебе о нем, Анжелина. Маркиз был восхитительным серым пуделем, таким кудрявым… Он умер у меня на руках в Лозере. И я дала себе слово, что больше никогда не буду привязываться ни к одной собаке. По этим животным всегда так скорбишь… Но не волнуйся, Октавия проследит, чтобы у твоей овчарки было вдоволь еды. Приведи собаку ко мне, я хочу поблагодарить ее за то, что защитила твою добродетель! Однако этому животному следовало бы появиться гораздо раньше!

С этими словами старая дама устремила испытующий взгляд своих сапфировых глаз прямо в глаза Анжелины. Молодая женщина выдержала его, стараясь сохранять спокойствие.

«Боже мой, можно подумать, что она обо всем догадалась! – ужаснулась Анжелина. – Конечно, она сразу заметила, что я похудела. Я сама себя наказала за свое кокетство. Мне надо было носить халат и накидку еще месяц или даже два… Нужно разубедить ее. Нельзя допустить, чтобы она узнала. Только не она! Я так разочарую ее!»

Анжелина бесконечно дорожила уважением Жерсанды де Беснак, к которой питала глубокое почтение. Но она не рассчитывала на снисхождение старой дамы в том случае, если ее сокровенная тайна будет раскрыта.

– Овчарка прибежала вовремя, – наконец заявила молодая женщина. – Блез начал досаждать мне в июле, но тогда мне удавалось держать его на расстоянии. С тех пор, как отец отказался выдать меня за него замуж, шорник стал вести себя еще более вызывающе. Он должен был бы понять, что я не думаю ни о свадьбе, ни о любви. Я еще слишком молода. Кроме того, у меня есть только одно желание: я хочу стать образцовой повитухой, такой, как моя мать.

– Ты могла бы стать модисткой и открыть лавку в Сен-Жироне, – заметила Жерсанда. – Я не встречала молодой особы, которая бы так аккуратно шила, как ты. У тебя есть вкус, ты умеешь выбирать фасон. Сейчас я покажу тебе образцы новой парижской моды. Октавия, где рисунки, которые я вырезала из «Иллюстрасьон»[16]? Моя дорогая Анжелина, кринолин уже вышел из моды. Теперь носят более узкие юбки, но турнюр придает бедрам пышность.

Старая дама забывала обо всем, когда ей выпадала возможность поговорить о моде, кружевах, шляпках, красивых тканях. Это было ее страстью. Мадемуазель Жерсанда, помогая Анжелине углублять свои знания, не упускала случая посоветовать ей стать профессиональной портнихой.

– Ты сможешь быть элегантной, не тратя при этом много денег, – продолжала Жерсанда. – Ты разбогатеешь, одевая местных дам. Некоторые так безвкусно одеты, бедняжки! Кстати, я хочу заказать блузку из серой парчи к Рождеству. Я собираюсь пригласить на ужин пастора с женой. Специально для этого Октавия откармливает цесарок. Я охотно пригласила бы и вас с отцом, но мсье Лубе никогда не согласится встретить Рождество в обществе гугенотов. Очень жаль! Я была бы так рада! Мне также жаль, Анжелина, что ты по-прежнему хочешь прожить всю жизнь, заглядывая под юбки женщин. Раньше я не решалась поговорить с тобой, но чем больше я об этом думаю, тем более тягостным мне кажется это ремесло. Я знаю, что ты помогала своей матери и видела все отрицательные стороны своей будущей профессии, но ты еще, как говорится, пороха не нюхала. Прости за это просторечное выражение, но никакое другое не приходит мне на ум. Кровь, гной, дети, которые будут умирать на твоих глазах, едва выйдя из материнского чрева…

Анжелина опешила, не зная, что и ответить. Мадемуазель Жерсанда никогда не разговаривала с ней так резко.

– Мама не жаловалась, – наконец сказала она. – Я хочу последовать ее примеру и претворить в жизнь все, чему она меня научила. Что касается детей, обреченных на смерть, о которых вы говорите, такие случаи редки. Большинство рождаются здоровыми.

– Судя по твоим словам, женщина может родить и на опушке леса без посторонней помощи, – с иронией сказала старая дама. – Или в хлеву, как Мария в Вифлееме.

«Еще один намек, язвительный укол, чтобы смутить меня, – подумала Анжелина, и без того уже смущенная. – Нет, Жерсанда не могла догадаться о том, что произошло со мной. Я была такой осторожной, такой предусмотрительной! Я все это придумываю, поскольку чувствую себя виновной…»

Служанка вышла из комнаты, плотно закрыв за собой дверь. Наступила тишина. Потрескивание в камине поленьев и шум дождя приобрели вдруг странное звучание.

– Вы недовольны! – упрекнула Анжелина свою подругу. – А ведь я еще не уехала на учебу в Тулузу… Ладно. Скажите, какую блузку вы хотите? Я должна приняться за работу немедленно. Кстати, а рисунки?

Жерсанда де Беснак поняла, что не добьется признания от молодой женщины. В глубине души она даже посмеялась над собой. Возможно, красавец Гильем Лезаж так и не сумел соблазнить ее дорогую Анжелину. Возможно, и не было беременности, которую, как она думала, Анжелина скрывала ценой невероятных усилий. Лучше говорить о тканях и вышивках, не думать о своих подозрениях. Тем не менее, Жерсанда прибегла к последней хитрости:

– Нет, я вовсе не недовольна. Но ты же знаешь, я люблю сплетни. Наша бакалейщица болтает без умолку. Не помню, когда, но она говорила, что младшего сына Лезажей, Гильема, отослали на другой конец Франции, потому что он хотел жениться на простой девушке из народа. Бог свидетель, что Лезажи и сами вышли из народа. Они не дворяне, а буржуа, разбогатевшие на торговле. Эта история потрясла меня. Видишь ли, несмотря на преклонный возраст, я все еще полна юношеского романтизма. Мне так жаль несчастную малютку, брошенную ради положения в обществе! А ты что об этом думаешь?

Услышав имя Гильема, Анжелина содрогнулась, однако на ее лице это не отразилось. Она собрала всю свою волю в кулак, стараясь сохранить спокойствие, близкое к равнодушию.

– Я редко встречала Гильема, мадемуазель Жерсанда. Вероятно, он влюбился в девушку из соседней деревни. Но я удивлена. Ведь он такой гордый!

– Наверное, – согласилась старая дама, введенная в заблуждение бесстрастным выражением лица Анжелины. – Ты права. Лучше поговорим о моей блузке. Я купила отрез парчи в Сен-Жироне, на улице Вильфранш. Вот эта модель мне подошла бы.

Мадемуазель Жерсанда показала Анжелине рисунок блузки в пастельных тонах. Затем она махнула рукой в сторону одного из резных шкафов, отделенных друг от друга деревянными перегородками.

– Отрез лежит там. Принеси его, малышка. А потом ты назовешь мне цену.

«Эти деньги я отдам кормилице, – с горечью подумала Анжелина. – Но я же работаю ради сына!»

– Почему ты вдруг погрустнела? – спросила Жерсанда. – Если у тебя неприятности, можешь рассчитывать на мою поддержку. Меня всегда заботила твоя судьба. Ты помнишь, как я подарила тебе часы, когда ты получила сертификат об окончании учебы? Я гордилась твоими успехами и сразу же предложила приходить ко мне учиться дальше, предоставив в твое распоряжение свою библиотеку. Мне не суждено было испытать радости материнства, но едва я увидела тебя в то прекрасное июльское утро на площади в школьной форме, с рыжими косичками, едва я взглянула на твою очаровательную мордашку, как мне захотелось поиграть в бабушку. Кто-то сказал мне: «Это дочь сапожника и Адриены Лубе, повитухи».

– И вы, улыбаясь, сразу же подошли ко мне. У вас была сумочка из кожи ящерицы, из нее вы вынули часы. Родители не разрешили мне принять подарок от посторонней женщины.

– Конечно! Я ведь тогда только месяц, как приехала в Сен-Лизье. Я была незнакомкой, таинственной личностью. К тому же я не ходила в церковь, – смеясь, сказала старая дама. – С тех пор прошло семь лет, семь долгих лет! в течение которых я прислушивалась к твоим шагам на лестнице, ждала, когда ты попросишь у меня понравившиеся тебе книги. Так вот, детка, если у тебя неприятности, не бойся раскрыть мне свою душу. Не ты ли та самая девушка, которую бросил Гильем Лезаж?

– Я?! Разумеется, нет! – воскликнула Анжелина. – Я же не дура! Тот, кого я полюблю, не будет жить в мануарии. Он будет скромным человеком и честным тружеником, как мой отец.

Анжелина говорила с таким пылом и воодушевлением, что окончательно убедила Жерсанду в ошибочности своих предположений.

– Мне бы очень хотелось, чтобы это так и было, дитя мое. Этот молодой человек не сделает свою супругу счастливой. Если он женится…

– А почему бы ему не жениться? – удивилась Анжелина. – Его родители найдут ему богатую наследницу.

– Несомненно! – хмыкнула мадемуазель Жерсанда. – Но хватит говорить об этих людях! Ты должна снять с меня мерки.

– Я весной записала их в блокнот. Я сделаю бумажную выкройку и завтра покажу ее вам.

– Договорились! И приведи собаку. Она не станет разбойничать. Овчарки удивительно спокойные животные.

– Только не в том случае, когда ко мне пристают грубияны! – поправила Жерсанду Анжелина. – Я должна идти. Папа нуждается в своем «семени ереси». Он так называет меня, когда у него плохое настроение.

– Что за чушь! Ты хорошее семя, дорогая, и всегда помни об этом.

Обрадованная этими словами, Анжелина попрощалась со своей подругой. Она была уверена, что вышла победительницей и не попалась в ее ловушку, хотя та и была соткана из любви и нежности.

Долина Масса, 15 декабря 1878 года

Анжелина остановилась около мельницы в долине Масса, на левом берегу Арака. Какое-то время назад она слезла со спины Мины. Ей захотелось пройтись пешком, чтобы немного успокоиться. Ее сердце бешено колотилось при одной лишь мысли о сыне. Овчарка сопровождала молодую женщину. Сев посреди дороги, она внимательно смотрела на Анжелину.

– Я не такая уж храбрая, Спаситель, – пожаловалась та. – И я так волнуюсь!

Молодой женщине с трудом удалось добиться от отца разрешения на поездку в Бьер. Сапожник не понимал, зачем дочери надо непременно нанести визит дамам Сютра.

– Ты хочешь узнать, как поживает это незаконнорожденное отродье? – насмешливо спросил он. – Послушай, моя бедная Анжелина, ты совершенно напрасно потакаешь капризам распутной женщины, да еще перед самым Рождеством. Лучше бы ты исповедалась и причастилась.

Анжелина ответила, что не чувствует себя в чем-либо виновной и не знает, что сказать кюре. Но от Огюстена Лубе не так-то легко было отделаться.

– Если ты так настаиваешь на этой поездке, обещай мне, что пойдешь в собор накануне сочельника. Я уверен, что твою совесть отягощают мелкие грешки. Хорошо еще, что эта недостойная мать оплачивает тебе комнату в таверне Касте-д’Алю. У нас нет на это денег. И будь осторожна; я не сомкну глаз до твоего возвращения. Ты ставишь меня в неловкое положение, малышка. Я не могу поехать с тобой, у меня много работы.

– Не бойся, папа, все будет хорошо!

После долгих разговоров Анжелина оседлала ослицу и пустилась в путь. Она сгорала от нетерпения, но вместе с тем ее снедала тревога. На ум приходили нескончаемые вопросы: «Вдруг Анри умер, а кормилица не удосужилась мне сообщить об этом, поскольку она не знает, что я мать ребенка? Надо ей сказать, чтобы она ставила меня в известность, если возникнет серьезная проблема или Анри заболеет. Для папы же я придумаю что-нибудь».

И, хотя Мина шла медленно, вскоре Анжелина была почти у цели. Колокола Бьера прозвонили десять раз.

– Я должна туда идти, – тихо сказала Анжелина, гладя собаку по голове. – Спаситель, пойдем со мной. Ты вновь вернешься в долину и, возможно, покинешь меня, если учуешь следы своего хозяина.

Над каменистой дорогой, по которой ездили дилижансы, возвышалась черная скала, по ее уступам стекала вода. Небо было пасмурным, сплошь покрытым темно-серыми тучами. Было очень холодно, в воздухе пахло снегом. Молодая женщина подняла голову, но снежинок не увидела. Она вновь пошла вперед, старательно обходя лужи.

Анжелине казалось невероятным, что она вновь увидит своего ребенка, почувствует его совсем рядом, это крошечное живое существо, укрытое в одном из деревенских домов.

Вскоре она уже проходила мимо хлебной лавки, в которой продавали также бакалейные товары, необходимые хозяйкам: сахар, жареный цикорий, кофе, соль и перец. В этот миг из лавки вышел мужчина в засаленном большом черном берете. Под мышкой он держал большую буханку хлеба. Увидев его, собака отпрыгнула в сторону.

– Всяк сверчок знай свой шесток! – выкрикнул мужчина на местном диалекте, а потом, плюнув на землю, добавил по-французски: – Чертово животное!

Анжелина вздрогнула, шокированная этими словами. Она молча смотрела на мужчину, но он уже пошел прочь, осеняя себя крестом.

«Похоже, он знает мою собаку, – подумала Анжелина. – Но почему он так странно сказал?»

Анжелине было не по себе. Она миновала церковь и стала подниматься по Пра-Безиаль, которая выходила на улицу Лавуар. Оказавшись в трех шагах от дома семьи Сютра, она почувствовала, что не в состоянии идти дальше. Ее ноги стали ватными. Анжелина, остановившись, отряхнула длинную шерстяную юбку, поправила воротник пелерины и убедилась, что ни одна прядь не торчит из-под белого чепца. Ни за что на свете она не должна выглядеть неряшливой или несчастной. Наконец она постучала в дверь, и этот жест вызвал у нее воспоминания месячной давности. «У меня шла кровь, болел живот, а сердце было разбито, – вспоминала Анжелина. – Тело мое выздоровело, но сердце и душа так и остались разбитыми. Я так виновата! Но не в том, что любила Гильема, а в том, что не могу растить нашего ребенка».

Жанна Сютра тут же открыла дверь. Увидев Анжелину, она смутилась:

– Мадемуазель Лубе, входите, прошу вас!

Первой Анжелина увидела девчушку лет семи. Она сидела за столом и чистила фасоль. Девочка была уменьшенной копией Эвлалии. В небольшом деревянном кресле сидели два толстых карапуза. Это были Мария и Пьер, дети молодой кормилицы.

– Но где же ребенок, мадам Сютра? – спросила Анжелина. – Да и ваша дочь?

– Вы неудачно приехали. По четвергам Эвлалия обедает у свекра со свекровью в Масса, а потом помогает им по хозяйству. Разумеется, она взяла с собой малыша. Ведь он совсем крохотный и просит грудь по нескольку раз в день. Это Поль уже ест жидкую кашу.

Анжелине показалось, что ее предали, обокрали. Расстроенная, она сумела сдержаться и не стала отчитывать Жанну Сютра.

– Весьма неразумно брать ребенка с собой в такой холод! – все же строго сказала она. – Напоминаю вам: я поручилась за вас и вашу дочь. Семья малыша требует, чтобы ему был обеспечен всесторонний уход, я вас предупреждала. Если с ним что-нибудь случится, ругать будут меня. И я буду виновата во всем.

Женщины обменялись недружелюбными взглядами. У каждой был свой интерес: Жанна боялась потерять обещанные деньги, Анжелина думала о благополучии своего сына.

– Эвлалия хорошо ухаживает за маленьким Анри, мадемуазель Лубе, – обиженно сказала Жанна, поворачиваясь к Анжелине спиной. – К тому же на улице не так уж холодно. В долине еще не лег снег. Он только на вершинах гор.

– Да, но что я скажу его семье? – рассердилась молодая женщина. – Я ведь обещала сообщать им о ребенке, после того как увижу его своими глазами. Скажите, где живут свекор со свекровью Эвлалии? Я сейчас же поеду к ним.

Голос Анжелины дрожал, несмотря на все ее усилия. Всю дорогу она боялась и вместе с тем мечтала о той минуте, когда увидит сына. Она приехала в Бьер в состоянии крайнего волнения. Теперь ей предстояло снова набраться терпения, и это казалось Анжелине невыносимым.

– Говорите же! – настаивала она, хотя Жанна Сютра смотрела на нее недоверчиво.

– Улица Монтань, 11, – пробурчала Жанна. – Но это невежливо, беспокоить людей из-за такого пустяка.

– Мне платят за мою работу, и я ее выполняю, – резко ответила Анжелина. – Держите, вот ваши деньги.

Анжелина положила на стол серебряные монеты, которые дала ей мадемуазель Жерсанда двумя днями раньше. Старой даме так понравилась новая блузка, что она расщедрилась.

– Благодарю вас, – сухо сказала Жанна Сютра.

Молодая женщина молча вышла. Она отвязала ослицу и села в седло. Собака исчезла. «Я была в этом уверена, – подумала Анжелина. – Спаситель покинул меня. Возможно, он последовал за мной из прихоти и, вернувшись в родные края, убежал к своим настоящим хозяевам. Больше я его не увижу».

И только сейчас Анжелина поняла, как сильно она привязалась к овчарке. После тайного рождения малыша Анри животное не разлучалось с ней.

«Я думала, что Спаситель любит меня, – горько размышляла Анжелина. – Я неудачница… А Гильем… Как я верила его словам и ему самому! Но он не вернется… Не надо было запрещать ему писать мне. Боже, если бы я получила хотя бы одно письмо, я хранила бы его у себя на груди!»

Погруженная в грустные мысли, Анжелина ехала по дороге, ведущей в город Масса. Это была широкая грунтовая дорога, местами плохо вымощенная камнями. Впереди быки тащили повозку, тяжело груженую дровами. Колеса повозки скрипели. Анжелина взглянула на величественную скалу Кер. На фоне желтоватой растительности и серых камней чернел вход в пещеру…

Вспухшая от осенних дождей река неистово бурлила среди скал. Вокруг верхушки гигантского ясеня, росшего около каменного моста, кружили вороны. Анжелина нигде не бывала дальше Бьера. Сейчас она въезжала на незнакомые земли. Несмотря на раздражение, женщина была даже довольна, что ей выпал шанс открыть для себя Масса. «Мама часто говорила мне о нем, – вспоминала взволнованная Анжелина. – В юности она под присмотром своей матери и бабушки училась трепать лен на просторном лугу на берегу Арака. Мама говорила, что, когда цветет лен, весь склон становится нежно-синим. Это всегда приводило ее в восхищение».

В эту минуту Анжелину обогнали два всадника, мчавшиеся во весь опор. Их черные плащи развевались на ветру, великолепные гнедые лошади были в мыле.

– Надо же, сколько сегодня народу! Ты видела, Мина? Если бы у меня была такая лошадь, я бы уже давно приехала и уехала.

Анжелина почувствовала себя такой жалкой на ослице. Да к тому же с ней не было Спасителя, который всегда действовал на нее успокаивающе. Она вспомнила слова отца, его вечные советы, которым она, по правде говоря, не придавала значения, поскольку верила, что никакая опасность ей не грозит, ведь ее хранит провидение. Но этим утром она не чувствовала такой уверенности. Анжелина проехала через хутор Лирба, где имелись крытые мостки. Три женщины, засучив рукава, стирали белье. Их руки покраснели от ледяной воды. Они громко пели:

Молодая женщина узнала рефрен старинной считалки. Она грустно улыбнулась. Считалка напомнила Анжелине детство, ту счастливую пору, когда она беззаботно жила с отцом и матерью.

– Привет! – крикнула Анжелине одна из женщин. – Едешь на базар, красавица? Поторопи ослицу, иначе, когда ты доберешься до места, продавать будет уже нечего!

Женщины рассмеялись. Анжелина не обиделась на шутку. Она с удовольствием присоединилась бы к ним, постирала бы белье и спела в такой веселой компании.

– А что, сегодня в Масса базарный день? – спросила она, оборачиваясь.

– Ну да! Поторопись! Время тикает!

Казалось, Мина все поняла и перешла на рысцу. Вскоре молодая женщина увидела крест, установленный на перепутье трех дорог. Она машинально перекрестилась, устремив взгляд на фигуру Христа. «Господи Иисусе, прости меня, грешницу, и сохрани моего малыша!» – беззвучно молилась она.

На Анжелину вновь навалилась невыразимая тоска. Она с трудом сдерживала слезы. Заботясь о репутации, Анжелина не позволяла себе никакой слабости за пределами своей комнаты. Мадемуазель Жерсанда часто повторяла: «Плачущая девушка признается, что совершила ошибку».

С напускным спокойствием, приосанившись, как королева, Анжелина преодолела два бесконечных километра и добралась до маленькой часовни при въезде в Масса. С неба падали снежные хлопья, легкие, с виду безобидные, но набухшие темные тучи предвещали сильный снегопад.

«Я должна торопиться, – говорила себе Анжелина. – Я обещала отцу приехать до наступления ночи или переночевать в Касте-д’Алю».

По сторонам улицы Претр, по которой ехала Анжелина, стояли высокие дома с крышами, покрытыми кровельным сланцем. До нее донесся шум: какофония из рева животных, криков зазывал, оживленных разговоров на местном диалекте. Анжелина с удивлением, смешанным с восхищением, смотрела на изящный фасад красивого каменного здания, двойная дверь которого была украшена скульптурой, изображающей раковину. «Герб суконщиков», – подумала она.

Вскоре Анжелина увидела ряд лавок: мясную, хлебную, галантерейную. Деревянные прилавки были раскрашены в яркие цвета – зеленые, желтые. Где-то играла скрипка.

«Как здесь весело!» – подумала молодая женщина.

Анжелина поняла причину этой веселой суеты. На площади вокруг церкви толпилась разношерстная публика. Люди ходили взад-вперед, рассматривая товары. В холодном воздухе витали запахи горячего жира и животных. Овцы блеяли, свиньи пронзительно визжали, а куры кудахтали в ответ. Белые чепцы хозяек, казалось, кружились в бесконечном танце среди темных одежд мужчин в беретах или черных широкополых шляпах.

Анжелина не решалась спешиваться, поскольку боялась, что тогда не увидит всего, что делается вокруг. Вдруг Мина забеспокоилась.

– Сколько народу! Эй, не бойся! – тихо подбодрила Анжелина ослицу.

Какой-то старик игриво подмигнул ей, зажав трубку зубами. Он даже позволил себе вольность и схватил Мину за уздечку.

– Мсье, пожалуйста, подскажите, где находится улица Монтань? – спросила Анжелина.

Старик едва слышно пробормотал нечто невразумительное, но показал пальцем нужное направление. Анжелина слезла на землю и повела ослицу к улочке, шедшей вдоль кладбища. Там она привязала Мину к решетке.

– Мина, здесь тебе будет спокойно.

Дрожа от нетерпения, Анжелина кинулась обратно на площадь. Не успела она сделать несколько шагов, как кто-то схватил ее за руку. Это была Эвлалия в суконной накидке синего цвета. Каштановые волосы были собраны в пучок. В руках молодая женщина держала корзину.

– Мадемуазель Лубе? – удивилась Эвлалия, широко открыв глаза.

– Где ребенок? – прокричала Анжелина, стараясь перекрыть шум толпы.

– У моей свекрови. В тепле, черт возьми! Я его покормила и уложила спать.

– Но я доверила ребенка вам! – возмутилась молодая женщина. – Похоже, вы несерьезно относитесь к своим обязанностям. Идемте со мной, я тороплюсь.

Обиженная Эвлалия отступила назад и оказалась рядом с высоким мужчиной с горбатым носом и бледным лицом.

– Скажите на милость! Вы не имеете права читать мне нотации! Я хорошо забочусь о малыше. Мне даже пришлось отнять от груди Поля, поскольку Анри не стало хватать молока. Ты слышал, что она сказала, Проспер? Да во всей долине нет лучшей кормилицы, чем я!

Анжелина предположила, что Проспер был мужем Эвлалии, тем более что он с неприязнью посмотрел на непрошеную гостью.

– Мне очень жаль, – продолжала Анжелина, не теряя самообладания, – но я должна увидеть ребенка и убедиться, что с ним все в порядке. Иначе вы лишитесь денег.

Анжелина знала, что это самый весомый аргумент. Эвлалия повела ее сквозь толпу.

– Поднимитесь по этой улице и постучите в дом под номером одиннадцать. Скажите моей свекрови, что это я вас послала. Если хотите знать мое мнение, то эти люди, избавившиеся от незаконнорожденного ребенка, напрасно гоняют вас. Вполне достаточно, если вы будете приезжать три раза в год.

– Им недостаточно! – возразила Анжелина, удаляясь прочь.

Послышался пронзительный звук скрипки, который становился все громче. Он перекрывал блеяние, кудахтанье, смех и гул толпы. Теперь к нему примешивался звон бубенчиков и какой-то другой звук, очень мелодичный. Дети радостно хлопали в ладоши. Заинтригованная Анжелина втиснулась между двумя женщинами, чтобы увидеть происходящее. Сердце Анжелины чуть не выскочило из груди, когда она заметила медведя, стоящего на задних лапах. Огромный зверь танцевал под музыку, вытягивая узкую морду в сторону развеселившейся публики. Мужчина в меховой куртке с палкой в руках держал медведя за цепь, прикрепленную к кольцу в ноздрях животного.

Подросток в берете, надвинутом прямо на глаза, толкнул Анжелину локтем:

– Видите? Этот тип с медведем здесь с раннего утра. Он пришел из долины Юстю, преодолев перевал Саррайе.

Зачарованная молодая женщина кивнула головой. Она никогда не видела живого медведя и лишь смутно помнила медвежью шкуру, лежавшую на телеге, – это было несколько лет назад, на ярмарке в Сен-Жироне. Затем ее внимание привлек скрипач, странный человек со смуглым лицом и длинными черными волосами. Он был одет в красный кожаный костюм, украшенный серебряными цехинами[17]. Прикрыв глаза и прижавшись щекой к инструменту, он, казалось, был погружен в музыку. Но в следующее мгновение скрипач вдруг широко открыл темные глаза, в которых сверкнули искорки, и пристально посмотрел на Анжелину. Девушка поспешила уйти. Взгляд незнакомца смутил ее, хотя никакой причины, казалось, для этого не было.

Анжелине не составило труда найти дом под номером одиннадцать на улице Монтань. Серая дверь была приоткрыта. Молодая женщина вошла в темный коридор, куда почти не доносился уличный шум. Слева она заметила вторую дверь и робко постучала.

– Кто там? – раздался гнусавый голос.

– Я от Эвлалии. Хочу взглянуть на ее сосунка, – ответила Анжелина.

– Входите! – крикнула женщина.

Еще оглушенная гвалтом и оживлением, царившими на площади перед церковью, молодая мать подошла к корзине для белья, за ручку подвешенной к потолку. В ней лежал Анри. Розовощекий малыш не спал, а сосал палец. Взгляд его светло-голубых глаз был устремлен куда-то в пространство.

– Здравствуйте, мадам! Простите за беспокойство. – Анжелина поздоровалась, даже не взглянув на хозяйку дома.

Она не могла оторвать глаз от своего ребенка. Анри изменился: он стал более пухлым, а черты его лица более отчетливыми.

– А вы – мадемуазель Лубе? – спросила Берта, крепкая пятидесятилетняя женщина в черном платье, которая, не вставая со стула, продолжала вязать.

– Да. Я приехала в долину, чтобы проведать малыша. И буду приезжать каждый месяц.

– Сноха рассказывала о вас, – продолжала женщина. – Каждый месяц… Это так необычно…

– Мне это безразлично. Я не могу отказаться от денег, которые приносят эти поездки, – солгала Анжелина намеренно суровым тоном.

Молодая женщина боялась выдать себя и поэтому никому не доверяла. Она осторожно взяла ребенка на руки и прижала к груди. Анри был чистым, на круглой головке был белый хлопчатобумажный чепчик. Аккуратно завернутый в шерстяную пеленку, он казался таким крепким, смышленым.

«Моя крошка, мое сокровище, какой же ты красивый! – думала потрясенная Анжелина. – Ты смотришь на меня, но узнаешь ли? Конечно нет, ты же такой маленький!»

– За ним хорошо ухаживают, – громко сказала она. – Похвалите от моего имени свою сноху.

– Эвлалия следит за ним, как за родным. Вы можете доверять ей. А этот малыш умненький и плачет редко.

– Если он не плачет, значит, ему хорошо, не голодно и не холодно, – откликнулась молодая женщина.

Казалось, Анри прислушивался к ее словам. Он улыбнулся одной из тех мечтательных улыбок, которые дети посылают лицу, склонившемуся над ними. Это простой знак благополучия, но Анжелина была растрогана до глубины души. Она быстро повернулась спиной к хозяйке дома, чтобы скрыть навернувшиеся на глаза слезы.

– Какой чудесный малыш! – сказала Анжелина. – Как мать могла разлучиться с новорожденным? Мадам, а вы смогли бы?

Молодая женщина ходила по комнате взад-вперед, стараясь успокоиться и не выдать своих чувств.

– Да, если бы у меня были средства, – призналась свекровь Эвлалии. – В молодости мой муж был торговцем вразнос. Он исходил все горы и долины. А я была привязана к дому, ведь у нас было четверо детей. Но я предпочла бы ездить вместе с ним. Не могу жаловаться, он зарабатывал деньги. А сейчас держит питейную лавку на улице Саль. К тому же мой сын удачно женился: невестка принесла хорошее приданое. Только представьте себе сундук, полный льняных простыней, а также салфетки с оторочкой, шесть приборов из накладного серебра…

Анжелина едва слушала Берту, погруженная в созерцание Анри. Она искала сходство с Гильемом. Ей казалось, что она узнавала изгиб бровей, форму рта…

– А вы, мадемуазель Лубе, такая хорошенькая! У вас наверняка есть суженый? – спросила Берта.

– Нет, я к этому еще не готова. Я хочу стать повитухой. Через год или два поеду учиться в Тулузу.

Эти слова произвели сильное впечатление на Берту. Хозяйка дома даже присвистнула от удивления. Отложив вязание, она встала, тяжелой походкой направилась к чугунной кухонной плите и приподняла крышку одного из котелков. По комнате сразу разлился восхитительный запах.

– Скажите, мадемуазель, не перекусите ли вы вместе со мной? Сын со снохой будут обедать в таверне, муж тоже. А мы поболтаем. Составьте мне компанию.

Анжелина обрадовалась возможности провести еще некоторое время рядом с Анри. Напустив на себя беззаботный вид, она подошла к плите.

– Я не отказываюсь, наоборот, весьма признательна вам, мадам, – ответила Анжелина нежным голосом. – Но я хочу заплатить за обед.

– О, мадемуазель! Не обижайте меня! Да вы только понюхайте! Рагу из зайчатины с лисичками. В октябре мой муж приносит грибы целыми корзинами. Я нанизываю их на нитку и сушу над плитой. Зайчатина тоже дешево нам достается, если вы меня понимаете… Звери, живущие в лесу, ничьи, несмотря на все постановления нашей мэрии.

Молодая женщина с заговорщической улыбкой любовалась содержимым котелка, в котором тушились кусочки мяса в коричневом соусе, пахнущим тмином и горячим вином.

– Положите малыша и садитесь за стол. Скоро уже полдень, – посоветовала Берта.

Она вытерла руки о серый суконный фартук, надетый на зимнее черное платье из толстой шерсти. Черный платок частично прикрывал каштановые волосы с проседью, собранные в узел.

– Эвлалия рассказывала мне о вас. Я так рада, что мы познакомились!

Ребенок уснул на руках Анжелины. Она с сожалением положила его в корзину, поцеловав в лобик, что не вполне соответствовало ее так называемым обязанностям. «Как бы мне хотелось забрать тебя и держать, прижимая к себе, часами, днями, – думала Анжелина. – Анри, ты такой нежный!»

Берта с любопытством взглянула на Анжелину, но промолчала.

– К рагу я пожарила картошку. Вы скажете, что думаете о нашей картошке. Мой муж сажает ее два раза в год. Она прекрасно хранится.

С этими словами Берта вынула из шкафа два прибора, графин с вином и хлеб, завернутый в салфетку. Потом она поставила котелок и дымящуюся сковородку прямо на деревянный стол.

– Вы очень любезны, мадам, – сказала проголодавшаяся Анжелина. – Я почти никогда не ем мяса. Мой отец не любит зря тратить деньги. Но у нас есть небольшой огород.

– Вы не держите кур? – удивилась Берта.

– Когда была жива моя мать, держали. Но теперь нет.

– Приезжайте весной, я дам вам несколько цыплят, моя милая. А отчего умерла ваша матушка?

Взгляд фиалковых глаз Анжелины затуманился. Она опустила голову, обуреваемая сильными эмоциями.

– Это был несчастный случай. Я не люблю об этом говорить. Простите, но каждый раз, когда я об этом думаю, у меня пропадает аппетит.

– В таком случае ничего не надо говорить. Мне очень жаль, мадемуазель.

Анжелина кивнула головой. Берта положила ей на тарелку заднюю часть зайца, один из лучших кусочков, и обильно полила его соусом. Затем добавила полную ложку золотистых ломтиков картофеля, пахнущих чесноком и укропом.

– Ешьте, пока горячее, – сказала Берта. – Правду сказать, вы не очень-то упитанная. Зато миленькая!

– Спасибо за комплимент, – ответила молодая женщина.

Анжелине хотелось прогнать жуткую сцену, вновь возникшую у нее перед глазами. Она опять увидела свою любимую мать, неутомимую Адриену Лубе, распростертой на белой скале посреди Сала. Вокруг бурлила река, неся свои прозрачные ледяные воды. «Да, это был ужасный несчастный случай! Мама провела два дня у постели пациентки, жены нотариуса из Сен-Жирона. Я не поехала с ней, поскольку меня мучил сильный кашель. Молодые родители были так счастливы, что у них родилась здоровая дочка! Хотя ее шейку обвивала пуповина, мама спасла девочку. В знак благодарности родители преподнесли ей роскошную серебряную чайницу. Нотариус настоял отвезти маму домой в коляске. Он сам запряг четверку лошадей, очень резвых, но пугливых животных».

Анжелина чуть не выплюнула кусочек зайчатины, который тщетно пыталась прожевать. Нашлось несколько свидетелей несчастного случая. Лошади понесли, испугавшись стада коров, которые паслись на берегу Сала. В один миг они перепрыгнули через парапет моста, ведущий в город Сен-Лизье, и свалились в пропасть.

«Мне рассказали, что кони дико ржали, а коляска разбилась с ужасным треском. Моя милая мама тоже разбилась. Кто-то прибежал к нам и рассказал о случившемся. Мы с отцом помчались к месту трагедии, как безумные. Нотариуса так и не нашли. Вероятно, его унесло течением. А мама лежала на этой скале, кровь текла из ее рта. В руках она сжимала красивую чайницу. Слава богу, я успела попрощаться с ней. Она умерла на руках у папы, положив голову мне на колени. Лошади тоже погибли».

Слезы потекли по бледному лицу Анжелины. Взволнованная Берта похлопала ее по руке.

– Что с вами, детка?

– Я подумала о моей матери, – призналась молодая женщина, сдерживая рыдания. – Это случилось год назад, в это же время, перед Рождеством.

– А-а… – только и сказала Берта.

– Простите, я не смогла по достоинству оценить ваше рагу.

Анжелина взяла вилкой несколько кусочков картошки. Картошка была такой вкусной, что девушка улыбнулась.

– В долине Масса растет лучшая картошка! – воскликнула Берта. – Послушайте, я сейчас расскажу вам историю, которую любил повторять мой дед, когда я была маленькой. Так вот, император, возвращаясь из Египта, проезжал через нашу долину. Разумеется, весь народ собрался на обочине, чтобы поприветствовать его. Наполеон внимательно смотрел на девушек, женщин, мужчин, юношей. И знаете, что он сказал?

– Нет. – Анжелина была заинтригована.

– Сидя верхом на лошади, он заявил, что ему редко доводилось встречать столь здоровых людей, хорошо сложенных, с прекрасным цветом лица. Он захотел узнать тайну жителей долины Масса и поинтересовался, что они едят. «Картошку, – ответил кюре. – Мы едим, в основном, картошку». Император был ошеломлен[18].

– Вы говорите о Наполеоне I? – поинтересовалась Анжелина.

– Разумеется! Для моих родителей и мужа существует только один император: Наполеон Бонапарт. Тот, кто послал наших мужчин сражаться с пруссаками[19], не заслуживает короны.

Анжелина поняла, что славная женщина намекала на Наполеона III. Народ не любил его. Еще свежи были воспоминания о последней войне. С тех пор прошло не так много времени, чтобы можно было забыть о ней. Слишком много вдов оплакивали своих мужей, погибших на фронте, на северо-востоке Франции. Анжелина мысленно прочитала несколько строк из стихотворения Виктора Гюго:

Мадемуазель Жерсанда не раз читала своим мелодичным голосом стихотворения этого великого писателя и поэта, яростного противника Наполеона III. Из-за своей ненависти к императору Виктор Гюго был вынужден провести в изгнании на острове Джерси долгие двадцать лет. После разгрома французских войск под Седаном[21] в сентябре 1870 года Гюго вернулся во Францию. Парижане устроили ему триумфальный прием. От мадемуазель Жерсанды Анжелина узнала, что коронационная мантия Наполеона Бонапарта была сшита из красного бархата и украшена золотой вышивкой в виде пчел. Это насекомое встречалось на украшениях, принадлежащих Меровингам[22], и император сделал его, наряду с орлом, своим символом.

– Мой отец обрадуется, узнав, что Наполеон проезжал через долину Масса, – сказала молодая женщина. – Брат его прадеда воевал в России.

– Мой муж был в Седане, служил в пехоте. Я так горячо молилась, чтобы он вернулся живым! Доедайте рагу.

– О, конечно! Оно такое вкусное!

Анжелина буквально заставила себя есть. Она часто посматривала в сторону корзины, надеясь, что сын не проснется до ее отъезда. «Какое это наслаждение, прижимать его к груди! Он улыбался мне… Как бы я хотела увезти его, оставить у себя! Но у меня нет молока. Ему лучше жить у кормилицы. Один месяц сменится другим, но ничего не изменится. Я не могу его воспитывать. Мне надо привыкнуть к тому, что он далеко от меня. Я не должна привязываться к нему».

Анжелина резко встала, осознав всю безвыходность своего положения.

– Благодарю вас, мадам, – искренне сказала она. – Но мне надо возвращаться в Сен-Лизье. Дорога занимает три часа. А я к тому же привязала свою ослицу к ограде кладбища.

– Вам надо было раньше об этом сказать. Мы поставили бы ее в сарай за домом. Смотрите, какой снег. Мой дед говаривал: «Если падают крупные хлопья, жди других».

Погруженная в печальные мысли о ребенке, Анжелина за все это время ни разу не посмотрела в окно. С неба падали крупные хлопья.

– Боже мой! Мне надо торопиться! – воскликнула Анжелина.

Надев пелерину, она подошла к спящему ребенку. «До свидания, мой маленький ангел, я скоро опять приеду. Но настанет день, когда твоя мама больше не расстанется с тобой!»

Анжелина выбежала на улицу. Земля была покрыта свежевыпавшим снегом. Молодая женщина осторожно пошла к площади, которую окружали дома буржуа. Среди жителей Масса были именитые граждане, нотариусы, адвокаты и суконщики. Толпа, суетившаяся у прилавков, заметно поредела; бродячие торговцы складывали свой товар в корзины. Скота, пригнанного на продажу, стало меньше. Повсюду валялись кучи коровьего и лошадиного навоза, грязная солома. Какой-то мужчина гнал своих свиней, подталкивая их палкой. Анжелина увидела, как бродячий артист, выступавший с медведем, пошел в сторону перевала Пор вместе со зверем на цепи. Она тут же вспомнила скрипача со смуглым лицом и длинными черными волосами: наверняка он был цыганом.

«А я думала, что они вместе!» – удивилась Анжелина.

Мгновенно позабыв об этом, она принялась с любопытством разглядывать необычный фронтон церкви в форме пикового туза, примыкавший к шестиугольной колокольне из светлого песчаника. Над массивными воротами возвышалась красивая статуя Пресвятой Девы.

Не обращая внимания на припозднившихся зевак у соседней таверны, Анжелина пошла по улочке, которая вела к кладбищу. И тут она испытала настоящее потрясение: ослица исчезла.

– Нет, нет! Только не это! – расплакалась Анжелина. – Наверное, Мина отвязалась.

Но обрывок узды, висевший на решетке, был аккуратно перерезан ножом – Мину явно украли. Не веря собственным глазам, Анжелина, повернувшись, воскликнула:

– Это невозможно! Кто это сделал? Зачем?

В отчаянии она стала оглядываться по сторонам, потом посмотрела на землю, но не увидела следов копыт.

– Значит, Мину украли, едва я ушла, – вполголоса произнесла Анжелина. – Боже мой, что я скажу папе?

Это была катастрофа. Растерянная, обезумевшая Анжелина кинулась на улицу Претр, которая вела в Сен-Жирон. Там она побежала на площадь Пуш, любимое место гуляний жителей Масса, обсаженное высокими платанами. К кольям были привязаны лошади и несколько коров. Но Мины нигде не было – Спаситель бросил меня, а я потеряла ослицу, – заливаясь слезами, причитала Анжелина.

Сама не зная как, она очутилась на улице Монтань, перед домом с номером одиннадцать. За окном с закопченными от дыма стеклами громко плакал ребенок. В следующий миг появилась Эвлалия.

– Что такое? Что происходит, мадемуазель? – спросила кормилица. – Ну и вид у вас!

– У меня украли ослицу. Я всюду искала ее: и на соседних улицах, и на площади.

– Входите, что стоять под снегом, – предложила сжалившаяся над Анжелиной Эвлалия. – А чего тут удивляться, если появился бродячий цыган! Я полагаю, что ваше животное уже трусит по высокогорной тропинке в сторону Испании. Граница-то совсем рядом.

Анжелина вновь увидела сына, плакавшего от голода. Берта Фабр качала его, держа на руках, но малыш не успокаивался.

– Дайте мне его, свекровушка, – сказала кормилица. – Бедная мадемуазель Лубе лишилась своей ослицы. Теперь придется ждать дилижанса. Он отправляется в четыре часа. Кучер меняет лошадей на станции Лакур, а затем, миновав мост Сен-Лизье, едет в Гажан. Возможно, вы на мели…

– Что значит «на мели»? – удивилась Анжелина. – Вы говорите о деньгах? Я смогу заплатить за проезд, хотя это и неразумно. Я приехала на ослице, чтобы не тратить лишних денег.

На пороге низкой двери появился Проспер Фабр с бутылкой вина в руке.

– Я все слышал. У вас украли животное? – воскликнул он. – Едва я увидел скрипача, то сразу предупредил Эвлалию. Он всех очаровывает своей дьявольской музыкой. А тем временем его сообщник грабит честной народ. Мадемуазель, надо ехать к жандармам. Их казарма находится в Лирба.

Внезапно все трое перестали испытывать к Анжелине неприязнь, больше не сердились на нее. Она стала жертвой, и они хотели ей помочь.

– Вы можете заночевать у меня, – предложила Берта.

– Или в Бьере, у моей матери, – поддакнула кормилица.

Анжелина покачала головой. Она стояла на пороге, капюшон, усыпанный снегом, скрывал волосы, и было видно только ее тонкое лицо редкой красоты. Фиолетовые глаза, полные едва сдерживаемых слез, сверкали. Она неотрывно смотрела на малыша, который сосал грудь.

– Да вы посмотрите, кто едет верхом на лошади! – закричал вдруг Проспер Фабр. – Жандармы! Сейчас я все улажу, мадемуазель.

Просперу хотелось проявить себя. Два часа назад, на площади, он был холоден с незнакомкой, на которую пожаловалась жена. Но сейчас он вдруг нашел, что Анжелина весьма хорошенькая. Переговорив с жандармами, мужчина вернулся в дом.

– Обещаю, они найдут вашу ослицу, – заявил он. – Выпейте стаканчик вина, это вам поможет. Вы ведь продрогли.

– Нет, спасибо, – прошептала Анжелина.

– Может, кофе? – предложила Берта.

– С удовольствием.

Анжелина села на скамью рядом с Эвлалией. Она слушала, как чмокал Анри, энергично сосущий грудь, и горько сожалела, что не может кормить сына сама.

– Уж он-то насытится вволю! – воскликнула кормилица. – Я ем за двоих, но этот малыш будит меня даже ночью, причем раза три. Он настоящий обжора! Э! Ешь, пока рот свеж!

– Я могу это подтвердить! – с гордостью сказал ее муж. – Этот карапуз часто спит между нами.

Его слова привели молодую женщину в отчаяние, но она сумела любезно улыбнуться. Ей было больно представить своего сына, прижавшегося к пышному телу кормилицы или к Просперу, от которого исходил крепкий запах хлева. Пока Эвлалия кормила, Анжелина не произнесла ни слова. Берта Фабр вязала, приговаривая:

– Как только в городе появляются цыгане, честных людей начинают грабить. Проспер, ты помнишь, что случилось в прошлом году? Мсье Гален, нотариус, решил, что потерял часы на ярмарке. Подумать только! Он слишком поздно вспомнил, что ему встретилась смуглая черноволосая девица. Она хотела погадать ему по руке. Он отделался от нее, но часы исчезли, как и ваша ослица, мадемуазель Лубе. Я была еще совсем молодой, и мы вместе с сестрой привезли на пасхальную ярмарку ягнят. Когда мы приехали, ягнят было семеро, а к вечеру их осталось трое, хотя мы продали всего лишь двух. И в тот раз цыгане бродили вдоль кладбища. Они такие хитрые, такие пронырливые…

– Они воруют кур, воруют детей… Да, так говорят! – добавил Проспер, посмотрев на Анжелину. – Слушайте, какой-то шум на улице…

Действительно, все услышали цокот копыт. Вскоре раздались голоса. Эвлалия, которая боялась что-либо пропустить, отдала ребенка свекрови и быстро застегнула кофту. Проспер уже тащил Анжелину к двери.

– Мина! – воскликнула та, увидев, что один из жандармов держит ее ослицу под уздцы.

– А, что я вам говорил! – победным тоном заявил Проспер. – За ними дело не станет!

Тут молодая женщина заметила скрипача, которого другой жандарм крепко держал за воротник куртки. Руки цыгана были связаны, а на губах играла вызывающая и вместе с тем ироничная улыбка.

– Этот тип вел ваше животное по дороге к Саррайе, мадемуазель, – заявил бригадир в кожаном кивере. – Конечно, он утверждает, что разыскивал владельца ослицы. Но мсье Фабр сказал нам, что вы нашли веревку перерезанной, так что факт кражи не вызывает сомнений.

Звонким голосом с легким акцентом узник возразил:

– Не слушайте их, мадемуазель, – сказал он, пристально глядя на Анжелину своими черными глазами. – Я разрезал веревку, потому что ослица запуталась в ней и начала брыкаться. Она могла сломать себе хребет. Мне пришлось действовать быстро, чтобы освободить ее. Я ходил по площади и спрашивал, кому принадлежит эта ослица. Я музыкант, а не вор!

Эвлалия и Проспер рассмеялись. Берта, прижавшись лицом к стеклу, старалась не упустить ни одной детали.

– Вы можете забрать вашу ослицу, мадемуазель, – сказал бригадир. – А этого негодяя мы отведем в тюрьму.

Анжелина понимала, что должна поблагодарить жандармов за то, что они так быстро нашли Мину, но не могла оторвать взгляда от цыгана. Она убеждала себя, что он сказал правду. Этот человек притягивал Анжелину к себе, вопреки ее желанию. Она думала о его бродячей жизни и инстинктивно чувствовала, как он жаждет свободы.

– Но у вас нет доказательств его вины, – выговорила наконец Анжелина. – Мина – так зовут мою ослицу – поранилась, запутавшись в веревке: я завязала прочный узел. Думаю, нельзя бросать в тюрьму невиновного, который просто хотел оказать услугу. Сегодня утром я слышала, как он играл на скрипке. Прошу вас, мсье бригадир, я буду горько сожалеть, если по моей вине этот музыкант окажется за решеткой.

Слова Анжелины вызвали всеобщее недоумение.

– Но это наверняка дело рук цыгана! – проворчал бригадир. – К тому же Проспер Фабр подтвердил, что животное украл цыган.

– Я допустила оплошность, привязав ослицу к решетке и оставив ее одну на столь продолжительное время, – стояла на своем Анжелина. – Я обезумела, увидев перерезанную веревку. Нужно было просто подумать, расспросить зевак. Прошу вас, освободите этого человека. Ведь скоро Рождество!

Эвлалия вздохнула, подняв глаза к небу, и вернулась в дом. Проспер последовал за женой, приговаривая, что Анжелина сошла с ума. Молодая женщина сама не знала, почему с таким пылом защищала молодого скрипача. Бригадир пожал плечами и отдал приказ. Один из его подчиненных освободил цыгана, а затем вернул ему скрипку.

– Тебе повезло, нечестивое отродье! Давай беги, и чтобы я больше не видел тебя в Масса! – прорычал военный[23].

– Благодарю! – с облегчением воскликнул молодой мужчина. – Но, как и утверждала эта прелестная барышня, я невиновен. Надев рясу, монахом не станешь. А черные волосы не сделают тебя цыганом.

С этими словами, сказанными насмешливым тоном, скрипач быстро пошел прочь. Анжелина поблагодарила бригадира и стала прощаться. Тот с изумлением смотрел на молодую женщину. Никогда прежде он не видел таких глаз – настоящих драгоценных камней нежно-фиолетового цвета.

– Мне пора, – сказала Анжелина, радуясь, что все так хорошо закончилось.

– Куда вы направляетесь? – спросил жандарм.

– В Сен-Лизье, мсье, – призналась Анжелина. – Я припозднилась, но, если ночь застанет меня в Касте-д’Алю, я переночую в таверне.

Она улыбнулась бригадиру и вошла в дом, чтобы попрощаться с кормилицей. Прощание было недолгим. Эвлалия и Проспер с негодованием смотрели на Анжелину. Они чувствовали себя преданными из-за ее экстравагантной выходки.

– Этот человек, вне всякого сомнения, говорил правду, – извиняющимся тоном сказала Анжелина. – Мне очень жаль, что я причинила вам столько хлопот. Я приеду в середине января.

Молодая женщина в последний раз взглянула на спящего сына и быстро вышла. Она взобралась на ослицу и пустила ее рысцой. По-прежнему шел снег.

– Спаситель, вернись! – молила молодая женщина, покидая город.

Перед ней простиралась долина, покрытая пушистым белым одеялом. На фоне мрачных серых туч вырисовывался темный силуэт скалы Кер. Взволнованная этим суровым ледяным пейзажем, Анжелина дала себе слово, что впредь будет приезжать сюда в дилижансе.

Когда она уже выезжала из Бьера, преодолев три километра в хорошем темпе, дорогу ей преградил цыган. Он стоял, подбоченившись, и широко улыбался.