Читать книгу Теория Большого взрыва - Мари Джи - Страница 2

В жизни есть неизменные ценности. Завтрак, например, и не надоедливые соседи. Люди, которые умеют держать дистанцию, редкость. Такие не лезут к нам с личными вопросами, они не действуют нам на нервы и живут своей жизнью. Умные люди. Они где-то есть. Но я их почти не встречаю. Вернее, я уверена, что если бы Брюс Виллис жил со мной по соседству, он бы мной не интересовался. Хотя, как показывает мой опыт, общество интересует любой человек, которого оно не в силах понять. Людей возмущает, если мы сидим и пишем что-то в своем телефоне, даже если это нечто важное для нас, книга, письмо любимому. Они, по каким-то своим соображениям, считают что они интереснее того, чем мы занимаемся. Что нам будет приятно с кем-то поговорить. Поэтому мы должны немедленно все бросить и назвать им фамилию того человека, который вчера сидел рядом с нами. Прямо сейчас. Просто потому что им пришло в голову нас об этом спросить. Им кажется, что мы мечтаем о компании. Причем их компании. Не знаю, что это – самовлюбленность, попытка самоутверждения, недалекость или все вместе. Глупые никогда в себе не сомневаются и их всегда большинство. Приходит, кстати, момент в отношениях, когда кто-то в компании друзей решает, что он интереснее и умнее всех остальных. Момент апокалипсиса. Тогда дружба спотыкается о самовлюбленность и рассыпается в прах. Дружба, как и любовь – хрупкое. Несмотря на то, что иногда отношения никуда не ведут и это тупик, чаще они имеют огромное количество направлений, которые нельзя предугадать. Особенно, если учитывать, что тупик тоже направление. Из страха перед такой неопределенностью люди и оттягивают общение с человеком, которым им особенно интересен и важен. Некоторые даже начинают специально сидеть с человеком, который им абсолютно безразличен, чтобы отвлечься. И для того чтобы в такой ситуации не умереть со скуки окружают себя такой же ненужной компанией. Вообще, чем больше людей рядом с парой, тем меньше они интересны друг другу. Мужчина, которому действительна интересна какая-то женщина, приглашая ее на свидание, не приводит с собой друзей. Наоборот, он избавляется от всех, чтобы побыть с ней вдвоем. Он в какой-то мере все равно ревнует, когда в компании она говорит с его друзьями. Это пугает мужчин. Мужчин пугает то, что они ревнуют. Нас всех пугает отсутствие контроля над ситуацией и возможность потерять. Ведь мы даже не знаем, как вести себя в ситуации, когда другу или подруге нравится тот, кто с нами. Жизнь не выносит планов. Никаких. И от этого страхов общения еще больше. Говорят, гомофобия не нормальна. Возможно. Но никто из нас не привык давать сексуальный отпор людям своего пола. Я помню женщину ростом метр восемьдесят перед носом которой я пыталась захлопнуть дверь своей квартиры. Я наняла фотографа проиллюстрировать свою статью о Буэнос-Айресе для журнала Ереван. Она оказалась лесбиянкой. За пару дней работы, пока мы общались и гуляли по городу в поисках правильных кадров, она воспылала ко мне страстью. Она стала обрывать мне телефон и просить о встрече. В конце концов, просто явилась ко мне домой и, каким то образом проскочив мимо мажордома, поднялась на мой этаж и позвонила в дверь. Я открыла, а потом пришлось силой выталкивать ее из квартиры. В итоге я больше не боюсь лесбиянок, хотя они видимо наглее мужчин. Но в то же время я не хочу чтобы женщины смотрели на меня с желанием. Мне это неприятно. Также неприятно как когда на меня с желанием смотрит друг любимого или родственник. Нам часто неприятно желание начальника и учителя, всех тех, кого мы ни в коей мере не хотим. Нам не страшно. Но мы имеем право неприязненно к этому относиться.

И так, жизнь не выносит планов, и любые отношения непредсказуемы. Даже если это всего лишь фотограф, которого мы наняли выполнить работу. Поэтому отношения как результат большого взрыва. Они идут по нарастающей от атома до планеты, которая вот вот взорвется и даст жизнь чему то еще. Любые отношения – почва.

Как ни странно, у нас есть отношения и жизнь даже вне нас, о существовании которых мы и не подозреваем. Нас окружает огромное количество простейших субмиров, которые следят за нами и, независимо от расточаемых улыбок, имеют о нас свое, иногда далеко не лестное мнение. Мы живем в их представлении жизнью, которую нам приписали. Абстракционизм.

Был День вина на улице Саряна. Я вышла пройтись до начала вакханалии, часикам к пяти. Праздник начинался позже. Люблю смотреть на приготовления и гадать, как это будет. Села в Ин Вино на бокал белого. Меня окликнул знакомый, подошел поздороваться. Представил высокого молодого мужчину приятной наружности, который был с ним. Художника. Тонкое лицо, волнистые кудри собранные в конский хвост, атлетическая фигура. Художник со знанием всего на свете сказал, что мое лицо ему знакомо и он часто меня видит.

– И где Вы меня видите?

– Здесь, в Ин Вино.

– Здесь я в четвертый раз в своей жизни за десять лет существования этого заведения. Может в Шарле? (никогда не видела его там)

– Ах, да, в Шарле, – цепляется он за эту возможность врать дальше: – Вы часто сидите там с мужчиной.

Ситуация начинает меня забавлять:

– Это мой бойфренд.

– Вы любите джаз?

– Нет, мы с бойфрендом рокеры. Мы не любим джаз.

– Я его знаю, у него Харлей.

Бойфренд за секунду становится реальней.

– Нет, у него другой мотоцикл.

– А что значит «рокер»?, – пытается пошутить мой знакомый – У него кольцо на пупке?

– Нет, у него кольцо ниже. Намного ниже пупка.

Мужчины сглотнули слюни. Я попрощалась и ушла жить этой жизнью, которой они теперь завидовали.

Нашу жизнь вычисляют по своим понятиям люди сферы обслуживания. Субмиры официантов, работников супермаркетов, парикмахеров и таксистов. Они просчитывают наши возможные доходы, они в курсе, когда мы купили шампанское и презервативы. Каждый ли вечер готовит дома жена и кто из семьи занят покупками. Субмир уборщиц и постоянных шоферов. Субмир проституток. Вы когда-нибудь говорили с проститутками. Узнать у них о каком-то человеке, который пользовался их услугами, можно очень много. Потому что по-настоящему человека видно только в постели и в дороге, когда он устал притворяться. Свободен ли, зависит ли от чужого одобрения, интересен ли, умеет ли отдавать. Надо сказать, что количество одобрения, от которого мы зависим, неизмеримо. Поставлен ли лайк под статусом в социальной сети, сколько их, на что мы готовы ради них пойти. Самоуважение исходит изнутри и, если покопавшись в себе, мы его не нашли, то приходится просить одобрения других. Когда меня спрашивают почему я не льщу и не боюсь что-то рассказывать, я говорю, что мне не нужно одобрения, я никому не вру, не предаю, не бью в спину, не лижу никому задницу, вне зависимости от того насколько мне это выгодно. Я не сплю и не «дружу» с людьми над которыми издеваюсь. И именно тогда, когда я говорю, что не ищу одобрения, мне нужно, чтобы меня поняли и одобрили. Абстракционизм. Кстати, официанты или любой другой обслуживающий персонал имеют право издеваться между собой над клиентами. Не надо на них обижаться. Не требуйте того, чего не заслуживаете. Они всего лишь должны нам сервис, они не должны нам личного хорошего отношения. В Ереване их можно попросить устроить отношения любого клиента или клиентки, которых нужно вовремя похвалить нужному гостю. Вовремя посадить за соседний с ними стол. Немного магии. Если дать приличных чаевых, они будут стараться, но будьте уверены, что при этом они обязательно пожалуются в личной беседе кому-то еще, что это недоразумение невозможно сбыть с рук потому что он или она никого не привлекают как кусок тающего свиного холодца в жаркий летний день. Люди, которым мы платим, не друзья. Хотя это тоже отношения. Как то циничный, прожжённый, по локоть в людском дерьме, старый мент, выпив сказал мне: – Когда твоя жизнь отстойная яма, ты живешь в темноте. И как только ты увидел в этой темени маленький огонек света, порядочности, что-то, что светится, ты будешь кружить рядом бесконечно, чтобы согреться светом. Не важно достоин ты этого света или нет, но будешь кружить рядом. Как мотылек возле лампы. Не имеет значения жжёт или нет, ты рядом. И это любовь. Я часто наблюдала это впоследствии. Кружение мотыльков. Когда человек, который никогда не сидел в одном и том же месте, вдруг два года сидит в одном и том же кафе потому что мимо ходит она, или после расставания держит на своем профиле фото, которое фильтровала именно она, или часто ездит в Милан, потому что она сказала, что Милан это прекрасный город, чтобы там жить. Я наблюдала, как женщины сидят там, где им было хорошо с кем-то раньше. Можно всю жизнь молча носить тот медальон, который он купил. Можно кружить и никогда не подойти ближе. Абстракционизм отношений это позволяет. Любить можно издалека. Как мы любим искусство. Когда нам необязательно, чтобы оно было наше.

Талантливые люди всегда испытывают трудности в отношениях или просто мы не интересуемся отношениями не очень талантливых. У талантливых свои дороги или они идут однотипным безбашенным путем. Меня, например, не удивляет мысль, что все знаменитые авторы писали между попойками или пьяными. Я пишу пьяная долгие хорошие письма. Наверное где-то во мне дремлет хорошее и прорывается наружу, когда я его не контролирую. По моему, где-то в глубине души, я хорошая, но хорошая-я сплю. Потому что в реальности многое не терплю, а хорошие терпимы. Хорошие люди считают, что все красивы и все умны по своему. Не правда, ничего подобного. Красива Джейн Биркин, когда стоит в прозрачном платье рядом со своим Генсбуром. Потому что ненормальность встретила ненормальность, и свет стал ярче. Противоположности не притягиваются. Им не за что друг друга любить. Люди любят себе подобных. Джону Леннону нужна была Йоко, он был также сексуально озабочен, как и она. Они два гадких утенка, которые были понятны друг другу. Мужчина редко получает удовольствие от киносъёмки, где главную роль играет его задница, это злило даже Мэрилин Монро. Джон от этого балдел. Они с Йоко похожи. К слову, именно потому, что задница Монро привлекала немало внимания, ей хотелось, чтобы люди заметили нечто еще. Скорее всего именно это толкнуло ее выйти замуж за человека, который ее не любил – Артура Миллера. В конце концов, его считали умным. Трудно заметить то, что тебе не показывают. Каждому дождевому червю кажется, что он особенный. И, наверное, если начать его рассматривать, то можно найти на нем какой-то особый узор колец, который отличает его от других червей. Но рассматривать придется часами. На это нужно потратить время и силы. K этому должно нечто привлечь. Та самая непохожесть червя, которую не видно. Влюбленность в червя. Влюбляться можно во что угодно, а любить только то, что уже есть в нас. Мы можем быть храбрее, умнее и красивее человека, которого полюбили или наоборот, но внутри он такой же, как мы. Суть. Стержень. Образ мыслей. Мы знаем, что его злит или пугает, потому что нас пугают одинаковые вещи, просто кто-то из нас, возможно, умеет сопротивляться страху. Мы любим идентичных себе авторов, идентичных себе дизайнеров и идентичных себе музыкантов. Эта та близость, которую мы чувствуем на подсознательном уровне. Когда мужчина говорит, – я заметил у тебя в глазах тот же безумный блеск, который вижу в своих, – женщина понимает, что он серьёзен. Мы понимаем, что он нашел свое отражение. Поэтому иногда мы останавливаемся и вглядываемся в эти ленты червя, чтобы найти в нем себя. Каждая дверь, которую мы нарисовали – мы. Каждая игрушка, которую мы выбрали кому-то в подарок, каждая книга, которую мы любим. Странная или пустая – мы. Так можно посмотреть на себя со стороны. Абстракционизм отношений с неодушевленным.

В Риме на площади Навона подают спагетти с трюфелями. Люблю спагетти, а аромат трюфелей сводит меня с ума. Когда в Риме на площади Навона красивая женщина в красном садится пообедать одна, то официанты ресторана выстраиваются рядом шеренгой и отгоняют от нее салфеткой одиноких мужчин как мух, которые могут побеспокоить гостью:

– Отойдите, не мешайте синьорине обедать, – махают они в сторону мухи.

Человек, которого синьорина еще не успела заметить, отскакивает в сторону.

Мне приносят мои спагетти и они пахнут как запретный плод Рая соблазнивший Еву. Адам тут лишний. Отношения с неодушевленным или… Разве паста не дышит. Разве трюфель не вырос как мы. Разве все мы не результат взрыва.

Люди рождаются с не заросшим поперечным затылочным швом, который обычно зарастает у детей полностью к двум годам. Но мой, по моим личным ощущениям, не только не зарос, мне вообще кажется, что он открыт, в нем маленькая дыра-родничок. И моя связь с миром происходит через нее, через нее в мозг проникает информация, которая витает в воздухе. Когда я ем нечто вкусное, мне кажется, что он закрывается. Я наматываю на вилку спагетти, кладу их в рот и родничок закрывается, минута блаженства. Он будет закрыт всего полчаса, а потом откроется и информация опять будет засорять мой мозг. Я живу от блаженства к блаженству. Все остальное не важно.

Летний вечер не обещал ничего интересного. Я сидела на Каскаде за кофе и читала автобиографию Агаты Кристи. Милая, правильно написанная книга викторианки. Летнее, чайное. Именно чайное. Книга не шла к кофе. Такое надо читать на даче у бабушки, когда на столе пахнет печеньем, не особенным печеньем, но пахнет. Летом и с середины весны я читаю в Шарле. Зимой в Ай Леони за столиком у окна. Шарль это место, где букеты и скатерти на столах заставляют примириться с соседними столами. Автобиография Кристи не могла настолько меня поглотить, чтобы я ушла в нее с головой. За соседним сидел симпатичный мужчина и не отрывал от меня нервного лукавого взгляда. Он шалил. У него было свидание, женщина сидела напротив, они чинно обедали, попивая вино. Она была не красива и абсолютно не интересна как печенье на даче у бабушки, правильная и скучная женщина с правильной и скучной стрижкой каре. Он явно хотел большего, он хотел убийства, побега, сокрытия и поисков виновных. Он хотел разгадку тайны. Он хотел неизвестного и нашёл меня, женщину, которая пыталась осилить воспоминания другой женщины о своей скучной жизни величиной в 700 страниц. Я сердилась, он был наглый. Не знаю, что больше злит женщин наглость или то, что это их заводит. Это было не правильно, то, что он неотрывно смотрел на меня во время своего свидания, даже не пытаясь делать вид, что это не так. Меня злило, что меня взяли в соучастники преступления против моей воли, и виноватой, как всегда, назовут женщину.

Я закрыла книгу, попросила счёт и ушла. Пару дней спустя он случайно оказался в кафе где я сидела, а я как раз просила официанта пересадить меня на улицу. Заметила его, сказала официанту, что он неотрывно смотрел на меня в Шарле и спросила, насколько удобно теперь пересаживаться. Официант, который год уговаривал меня обратить внимание на кого-то из интересующихся мною мужчин, схватил мою сумку и унес за соседний с ним столик, крикнув по дороге – Удобно. Я рассмеялась и пересела. Мы опять оказались за соседними столами и он пошёл в наступление так быстро, как будто боялся, что я вновь уйду. Я дала ему номер своего телефона. Он позвонил. Через неделю мы обедали в Шарле, и он ни на кого кроме меня не смотрел. По моему, вокруг нас никого никогда и не было.

Улыбка признак слабости. В животном мире обезьяны улыбаются вожаку стаи, транслируя – я не опасен для тебя, ты сильнее, не бей. Стаи мужиков, которые расплываются в улыбке перед красивой женщиной, транслируют ту же мысль – я не опасен для тебя, не гони. Улыбка – основа политики продаж. Дети улыбаются всем, они подсознательно пытаются себя защитить. Никто не проявляет агрессии к тому, кто слабее. Все спокойно ставят лайки фотографиям некрасивых людей. Они не опасны. Им не завидуют. Они не вызывают агрессии. У агрессии всегда есть причина. Чаще всего это банальная неуверенность в себе. Люди могут простить другим массу вещей. Но из массы вещей они прощают что-то одно. Они могут простить богатство или красоту. Но богатство, красоту и ум одновременно – нет. По сюжету известного фильма Торнаторе – Малена, добившись самой красивой женщины деревни, её оставляет адвокат из-за недовольства своей мамы этими отношениями. Никого, конечно, не удивляет, что жильцы деревни не говорят, что он нечестно с ней поступил. Зрители не возмущены его поведением. Мы принимаем это как должное. Мы этого ожидали. Женщины не хотят, чтобы у такой красивой был еще и статус замужней. Тогда они не смогут смотреть на нее свысока. Мужчины не хотят, чтобы у соседа была такая жена. Кем они будут выглядеть на фоне него со своими женами. А если представить, что адвокат добивался не Малены. Другой. Туповатой, никому ненужной, некрасивой молодой вдовы. Добился и бросил. Вся деревня бы его стыдила: – Как же ты так поступил с бедной женщиной. Она тебе поверила, ты её обманул. У всех же такие жены, чем ты лучше нас. А теперь представьте, адвокат взял и ответил: – Ну, не люблю я её. Ту, другую, некрасивую, а может и эту тоже. Новая сюжетная линия. Адвокат из теста превращается в личность, которая может стоять против привычных ожиданий общества. И тут он начнет пугать жителей этой деревни. Люди боятся непонятного до ненависти. Общество в состоянии простить что-то одно. Адвокату – богатство. Малене – красоту. Недавно видела потасовку – мужик вышел из толпы матерясь на обидчиков и плача. В детстве, наверное, мы все через это проходили. Через состояние, когда ты материшься и плачешь одновременно. Момент бессилия. Многие, чтобы не плакать и не материться, улыбаются. В этом нет ничего плохого, когда вы транслируете миру, что вы хороший, неопасный и просите вас не обижать. Наоборот, те, кто больше улыбаются, имеют больше шансов выжить. Это вид эволюционного отбора. В какой-то мере, это мило. Но дружить с людьми, которые всем всегда улыбаются, не получится. Они ни с кем не дружат, они всю жизнь защищаются, обеспечивая себе безопасное место рядом с вожаком стаи. Все люди и нежные, и ранимые. Хрупкие. Но не все слабые. Чем они слабее, тем больше улыбок, неуверенности и подавленной агрессии. Люди, которые постоянно улыбаются, в действительности, в состоянии прощать остальным меньше всех. Вы видели серьезных бритоголовых, толстошеих мужиков, которые никогда никому не улыбаются. Им не надо. Но от них хотя бы знаешь, чего ждать. Они не бьют в спину.

Из окон музыкальной школы Чайковского гремела на полную мощность отстойная попса, дети пели и свистели. Это было забавно. Я включила камеру телефона записать. Дети заметили, что их снимают. Через минуту ко мне из школы выскочила возбужденная малолетка. Встала в угрожающую стойку, прислонившись вплотную пиздой к моему столу, на голове бейсболка, рваные джинсы стрейч.

– Это видео то, что сняли, сотрите.

– Не собираюсь.

– Ну, тогда я сейчас разобью твой телефон.

– Попробуй.

Теряется. Запинаясь:

– Вот мне восемнадцать, а тебе наверное сорок (пытаясь на глаз дать больше и задеть, не зная, что делает комплимент), но завтра я к тебе людей пошлю, они тебе руки оторвут.

Встаю, отталкиваю её от стола.

– Мне угрожать не надо. Я за себя постоять могу. Пошла вон отсюда.

Она убежала. Следующим ко мне из школы вышел взрослый, подошел, представился учителем вокала, улыбнулся во все лицо, извинился за ее поведение и попросил не публиковать видео. Я кивнула. Стерла. На другой день ко мне в кафе подходят пятеро испуганных пацанов с вопросом, кто тут вчера обидел их сестру.

– Ну, я. Какие вопросы?

Друг, который в кафе со мной ест суп, пытается меня защитить:

– В чем проблема, ребята?

Они радостно кидаются к нему, не ожидали, что их послали говорить с женщиной. Чувствуют себя не в своей тарелке. Улыбаются ему, пожимают руку, увидели доброго полицейского. Я прошу его сесть и не вмешиваться. Включаю камеру мобильника направляю на парней:

– Говорите, слушаю.

Они вздрогнули:

– А чего вы сразу камеру? Мы – поговорить.

– Говорите. Это я вашу знакомую толкнула. Пусть научится говорить раз. И будет готова, что ей ответят, если она кому-то угрожает – два.

– Ну, может ей неприятно, что вы её снимали! Нам неприятно. И мы можем вас так снимать.

– Снимайте. Меня не интересует, что вам приятно, а что неприятно. Это общественное место, закон мне снимать не запрещает. Вон у вас над головами еще две камеры висят. Здесь все снимается. Какие ещё вопросы?

Они испуганно смотрят на камеры висящие над входом в кафе:

– Нет вопросов…

Не готовы бить, не лезьте в драку. И улыбка тут может решить многие вопросы.

Если улыбка – белый флаг, то слезы – сгоревший предохранитель.

Я сидела в самолете и плакала. Такого со мной никогда не случалось: слезы по поводу отъезда. Я впервые не хотела улетать. Все мое нутро протестовало против отлета из города, в который я влюбилась с первого взгляда. Ничего особенного он не сделал, просто он был бесконечно красив. Гармонично и неисчерпаемо. Так красив, что от этой красоты захватывало дух. Он открыто смотрел в глаза и распахивал двери. Смеялся не пряча глаз. Крепко жал руку, радушно принимая гостей. Зеленый Корковадо коварной глубины изумрудом западал в сердце. Изумруд камень верности. Бразилия – страна драгоценных камней, как в прямом, так и в переносном смысле. Они везде. Их продают горстями на мерцающей розовым кварцем Копакабане. Бирюза, аквамарин, синий сапфир и зеленоватый турмалин – океана. Спелые рубиновые и яшмовые плоды. Россыпь хризолитов – пальмы. Дымчатый топаз – Сахарная гора. У камней есть душа. Древняя как Вселенная. Камни дышат. Рио пропитан их силой. Я сидела на Pao de Azucar на закате и мечтала остаться там навсегда. Хозяйкой горы. Медной горы хозяйкой, мерцая загорелой кожей на солнце как золотистый цитрин. Подумайте, много ли человеку надо, когда он влюблен – пару кокосов в день, немного солнца, океан, джинсовые шорты, гавайки и купальник. Тебе ничего не нужно в Рио. Когда ты в лучах заката смотришь на фигуру Христа, который с противоположной горы заслоняет солнце, ты почти уверен в его существовании. Никто и ничто не дает такой веры в присутствие бога как Рио на закате. Крутые подъемы и спуски улиц, заросшие непонятными тропическими цветами. Летающие над ними колибри. Сладковатый запах фруктов, разлитый в воздухе вперемешку с запахом моря. Ощущение счастья. Рио это допамин. Самолет улетал, слезы блестели на щеках хрусталем, из иллюминатора была видна статуя Христа. Город даже прощался красиво. Так получилось, что именно после этой поездки я прочла книгу о Каббале. Ее как раз разрекламировала Мадонна. Судьба продукта – реклама. Каббала считает, что наша душа возвращается к жизни для того, чтобы понять свою особенную цель, и как только эта цель достигнута, душа перестает воплощаться на земле. Когда цель достигнута душа становится чистой, просвещенной. И путь к просвещению – любовь. Идеальное оправдание жизни в которое хочется верить. Каббала, как и буддизм, даёт веру в то, что мы вернемся. Оптимизм во мне так велик, что я верю в переселение душ, и поэтому рамки христианства мне тесны. Всем хочется верить в то, что они вернутся. Как египетским фараонам, которые уходили из жизни со всей своей челядью. Они верили, что куда-то переезжают. В другое время и место. Свой Рио. Невыносимый людской оптимизм. Вид абстракционизма. В конце концов, жить в раю или аду, где нет спагетти с трюфелями, не интересно. Зачем вообще жить в раю, где все идеально. За что там бороться, над чем смеяться, что должно радовать в этой скуке перфекционизма. Идеальность – такой же стандарт как куклы Барби. Души без изъянов и дыр скорее пугают, чем радуют. Положение булгаковского Понтия Пилата «между» куда интереснее, у него есть пёс. Его кто-то любит. А любовь уже не идеальна. Никогда. И в то же время именно любовь – оправдание для жизни в любой религии. Я даже не знаю почему религий так много, если всю их суть можно передать одним словом. Словом о том, что бог – любовь, которую мы чувствуем.

Вы задумывались о парах, в которых мужчина, который не мог претендовать на умную женщину, выбрал себе очень молодую девочку, которая смотрела на него с восхищением только потому что он был взрослее. Она вырастает и перестает им восхищаться. Более того, она начинает презирать его за то, что он использовал ее наивность, имея для этого необходимый опыт. Даже мстить. Женщина всегда отомстит за все, чего ее лишили. Отомстит, если мужчина лишил ее легкости, юности, возможной любви молодого мужчины, его восхищенных глаз. У женщин хорошая память. Они все помнят. И даже прожив пятнадцать лет в браке, женщина при возможности достанет сорок миллионов наличными из сейфа мужа, возьмет детей и уедет просить политического убежища в Германию убегая от Премьера Арабских Эмиратов. Она хотела этого всегда. Вся ее жизнь – подготовка этого момента. У каждого возраста свое очарование. У человека должно быть детство, юность и обязательно зрелость, когда ты отвечаешь за все, что говоришь и делаешь. Естественно, что взрослому человеку очень легко вызвать восхищение ребенка. А удержать лет десять, показывая один и тот же фокус – никак. Поэтому любовь к малолеткам краткосрочна, их все время придется менять. Любитель малолеток, как и любитель бить женщин – слабый ублюдок. Несчастный в какой-то мере человек. Зависимый от своей мании величия. Проблема Набокова, как я ее называю. Любая девочка вырастает. Мир абсолютно не справедлив, а может наоборот, справедлив жестоко.

Знакомому было под сорок, когда он встретил девушку, которой было восемнадцать. Конечно, он женился на ней. Она была девственница, о чем еще может мечтать мужчина когда ему под сорок как не о восемнадцатилетней девственнице. Разве что о сорока восемнадцатилетних девственниц. Чего вы ожидаете от такого брака. Я – боли. Через пару лет у Лёки появился любовник. Она встречалась с ним так открыто, что об этом знал весь город. Мы группой прилетели в Ереван транзитом через Москву и любовник встречал ее в Шереметьево с цветами. Когда ее муж позвонил и попросил жену к телефону, один из его друзей не выдержал:

– Она уехала из аэропорта со своим любовником.

– Не неси чушь, дай ей трубку!

– Я говорю как есть.

– Это не тема для шутки!

Муж Лёки так и не поверил другу, он никому не верил кроме нее.

Мне никогда так не везло, меня всегда подозревали во всем, чего я не делала. Я пыталась избавиться от ревнивого воздыхателя в свои двадцать два. Он преследовал меня, спал под моими окнами, напивался, звонил, ловил меня после института по дороге домой, следил. Мне звонили его друзья и просили с ним пообщаться потому что он просто сходил с ума. Он ненавидел всех мужчин с которыми я общалась. Я дружила в то время панибратской юности с массой людей. Мы огромными компаниями постоянно занимали половину кафе, сидели, болтали, пили кофе, ходили по дискотекам, юность. Я ни с кем не встречалась на тот момент, но он приезжал и скандалил по поводу каждого человека с которым я разговаривала так, как будто он был мужем, которому я изменяла. Когда два года спустя я наконец влюбилась и перестала общаться со всеми с кем дружила, он приехал материть меня за это. Любовь не идеальна.

Почувствовав, что мне нужно пройтись, я вышла из Шарля. Если ты пишешь Книгу, ты должен ее выносить, у каждого это занимает определенное время. Оно не подчинено ничьим требованиям. И только когда ты ее выносил, она вырывается наружу сама и сама обретает название. Это больно. Выплескивать Книгу наружу больно и поглощает массу энергии. Ты ею болеешь. Ты ее любишь. Мне всегда было интересно, сколько раз в жизни можно любить. Вы знали, что осознанное понимание любил ты или нет ясно проявляется после расставания, когда вы не вместе. Когда книга закончена. Когда картина написана. Тогда ты можешь понять получилось или нет. Отзывается ли она теплом. Очень странно, например, что после расставания ты вдруг осознаешь, что-то, что ты долго считал любовью было любовью к человеку, которого не существовало. Ты наделил его сущностью, которую любил. Любовь не идеальна. Ты в какой-то момент остаешься один на один с мыслью о том, что ты даже не знал этого человека. Он был абсолютно другим. Я любила одного мужчину, один раз. Мужчину, которого детально знаю, со всем тем дерьмом, которое ему присуще. Мужчину, который знал меня. Потому что он умел меня слушать и понимать. Потому что хотел узнать. Потому что мы оказались похожи. Ни за что другое никого не любят. Любят за принятие тебя таким какой ты есть, а принимают люди в тебе обычно то, что есть в них самих. Может, можно любить сто раз, если тебя могут принять сто человек, а ты в состоянии принять их. Не знаю. Не со мной. Не я. Не в моей жизни.

Знакомому из Праги понравилась девушка в Ереване, которую я знала заочно, не так понравилась, чтобы он сходил по ней с ума, просто хотел познакомиться и он, взяв в помощники меня и нашего итальянского друга, написал ей письмо. Мы письмо прочли и одобрили. Это было чистое, романтичное послание, в нем была искренность. Через пару дней, я с этой девушкой, сидели в одном ресторане за соседними столами. Oни с подругой посмеивались. Официант, который меня обслуживал, доверительно прошипел мне насчет письма – они сказали, что он пидор. Официанты знают все. Если вы хотите распространить информацию, просто скажите ее официанту. Я могу промолчать, когда люди оскорбляют кого-то за что-то конкретное, особенно, когда я не знаю тех, кого оскорбляют. Я могу понять, что кто-то кому-то не нравится без объективных на то причин, у каждого свой вкус. Я не могу промолчать, когда знакомого человека называют пидором из-за того, что он обратился к кому-то на Вы. Я сказала официанту, что они редкие бляди. Потому что женщина, должна быть куском дерьма, чтобы говорить о мужчине, что он пидор только потому что он написал ей романтичное письмо. Когда год спустя она вышла замуж, мне показали ее мужа. Он был из тех мужчин, вглядываясь в которого, вы осознаете, что перед вами гандон. Без причин. Гандон это суть, это видно. От него разит склизкой резиной. Она должна была выбрать такого. Она хотела мужа, с которым можно чувствовать себя тем, кто она есть. Цепной сукой. Они потрясающе подходящая друг другу пара. Любовь не идеальна, а может наоборот. Все это было потом. На тот момент, я сказала, что они бляди. Официант мгновенно со мной согласился, так же как он, явно, согласился с девушками, когда они назвали моего знакомого пидором. Официанты рады любому кипишу. Они счастливы, когда кто-то кого-то при них материт, у них горят глаза, они чувствуют себя частью силы. Тут же, чтобы меня отвлечь, он развлек меня рассказом о том, как пытается несколько лет пристроить мужиковатую подругу этой девушки, которой очень хочется замуж, но никто на нее не клюет. Выслушав эту душещипательную историю о бедах официанта и его протеже, я ему пособолезновала. Я знала, что он передаст им, мое мнение о том, что они бляди. Через несколько дней обстановка накалилась, девушка начала метать в мою сторону испепеляющие взгляды. Меня не пугают женские взгляды, меня и мужские не пугают. Я могу бить женщину. Хотя я никогда этого не делала, считаю, что мне как женщине можно. Так что накал ситуации меня не пугал, но он начал пугать официанта и, чтобы снизить градус, он попытался при мне пошутить о моем друге «пидоре», заранее воззвав к моей совести и предупредив, что отец девушки, которой тот писал, дружит с президентом страны. Наверное, у меня нет совести, призыв ничего не дал. Я послала его так же как и всех от лица кого он говорил. Он обиделся.

Эволюция самый большой самообман человечества. Она прошла мимо многих. Это только с виду парень в рваных джинсах и с кольцом в носу кажется модным или продвинутым. Стоит поскрести его ногтем и под этим прикидом может оказаться орангутанг. По внешности не всегда все видно, хотя часто заметен интеллект. Нормальные на вид люди могут оказаться преступниками или сумасшедшими. Вообще, мне кажется, что люди не сходят с ума. Они просто ослабевают настолько, что становятся прибежищем бродячих душ, которые как булгаковский Пилат застряли между. Я люблю этого персонажа, он мне близок. Он похож на старика из борхесовской Утопии. Внутренним. Вы же не надеялись, что его душа живёт там одна. На уровне усталой невесомости – умыл руки, решайте сами. Мало ли кто был в этом состоянии. Даже идея о переселении душ в животных не кажется мне спорной. Это вполне возможно. Я помню жаркий день. Я вышла на перерыв. В кафе у здания Оперы встретила знакомого, который стоял с высоким широкоплечим мужчиной. Они заметили меня издали и знакомый, скорее всего, сказал, что он меня знает, потому что, когда я подходила, там уже шел разговор на повышенных тонах. Знакомый объяснял широкоплечему, что девушка не его уровня и знакомить его со мной он не будет. Мужчина негодовал и открыто орал на все кафе, что мой знакомый самовлюбленная сволочь, как и все ереванцы. Он отошел и обиженно встал в стороне. Рядом с ним оказалась огромная бродячая собака. Он опустил руку ей на голову и ласково ее погладил. Я никогда не забуду глаза того пса. В них было все – недоумение, испуг, неверие и такая огромная как мир благодарность, что такие глаза трудно забыть. Я бы при всей своей любви к животным не потянулась бы погладить эту пугающую душу. Я подошла к нему:

– Ты хотел со мной познакомиться?

– Да.

Я протянула ему руку. Я не знала, кто он, он был человеком, который был в состоянии погладить большого и грязного бродячего пса. Мы похожи даже на собак, которые нам нравятся. Противоположности не притягиваются. Притягиваются похожие души. Женщины всегда ожидают, что мужчина не должен бояться. Хотя это не логично. Людей, которые не боятся, не существует. Можно выпрыгнуть босым на снег из избы и бежать за медведем, который вышел из леса, но бояться его до смерти и кричать от страха, чтобы напугать. Это называется мужеством. Примерно так, по моему, мужчины ухаживают за красивыми женщинами. Красота – сила. Она покоряет. Подчиняет. Как детский взгляд, как искусство, как любовь и пугает как дикий медведь. Сюрреализм заключается в том, что когда мужчина, которых не привык бороться со страхом, чувствует себя неуверенно, он пытается найти в женщине изъян. Если невозможно противостоять соблазну быть с ней, то надо поверить в то, что она чем то плоха – так действует механизм страха. Если изъян не найден, он ставит ее в безвыходное положение для того чтобы она сделала что-то, что может его разочаровать. Когда она не разочаровывает, он впадает в депрессию. Он становится нервным и дерганым. Потому что понимает, что любит и, что он трус. С пониманием, что ты трус очень трудно жить. Люди будут бежать от него вечно. Более того, они будут пытаться уничтожить в своей жизни всех, кому это о них известно. Люди убивают за меньшее, чем за правду, которую не хотят слышать. Единственный выход из ситуации – бежать за медведем.

Top of Form

Проснулась я поздно, сновидение цепкими пальцами все еще держало мозг своими образами и лицами, но я не думала о нем, мне хотелось глазунью и анчоусов. Никакая мысль не может меня радовать с утра так, как мысль о завтраке. Я обожаю запах отельного завтрака. Запах в котором смешались ароматы омлета, вареных сосисок, жареного бекона и кофе. А десерты. Эти сногсшибательные сладкие радости хорошего отеля. Маленькие пироженки, круасанчики с медом и шоколадом, шампанское. Недавно смотрела, как какой-то дебил в программе о питании объяснял, что сладкое нельзя есть каждый день, сладкое, по его мнению, можно есть не более трех раз в неделю, это должно быть наградой. Наградой за что, за то, что мы его слушаем! Швейцарцы в среднем съедают по десять килограмм шоколада в год, каждый. И ничего, неплохо живут. Кто придумал правила о том, сколько раз в неделю можно есть сладкое! Сошлите его на Эльбу, пусть живет там. Отключите Эльбу от спутника чтобы его не показывали по телевизору, и он не знал, сколько раз и кто из нас что ест. То же мне, мессия! Кто эти люди, которые пытаются управлять нашим сознанием, пытаются объяснить нам, что и сколько раз нам можно. Что с чем носить. С кем спать. Что читать. Мне иногда хочется посидеть и посмотреть, как они живут и почему так несчастливы. Не может счастливый человек считать, сколько раз в неделю он ел десерт, ему не до этого. Он просто счастлив. Ему не важно какой день недели, какой год и сколько денег у соседа. У соседа, который его не грабит, прошу это учесть, потому что когда кто-то ворует у нас, это не может нас не беспокоить. Мы не бываем настолько счастливы, чтобы этого не замечать. Пару дней назад у меня с газона унесли елку. Я хочу посадить новую и подвести к ней ток, мне доставит огромное удовольствие если эту стерву, которая ворует у меня растения шарахнет разрядом в 220 вольт, и она останется там лежать до моего приезда, чтобы я плюнула ей в лицо. Да, это черезчур. Но мечты гипертрофичны. Когда едешь в Ереване по улице Проспекта и видишь, что каждый облицевал здание своего магазина кто чем. Черный, зеленый, бордовый гранит тут и там на туфовых зданиях, сердито думаешь, кто это разрешил. Хотя о чем можно говорить в городе, где мэру пришло в голову вырыть перед зданием мэрии прудик размером три на два. Сбылась его детская мечта. Туда, на Эльбу. С проповедником по питанию. И пошлите им от меня лично ящик вина с мышьяком. Рамки христианства для меня тесны – я не против убийства, я не считаю, что убийство делает нас таким же как того человека, которого мы убили за то, что он обгадил наш город. За то, что он нас грабил, за то, что из-за него люди стоят и копаются в мусоре в поисках пропитания. Убийство этого человека не может сделать нас плохими. И да, мне можно бить женщин.

Парень, с которым я познакомилась в кафе у Оперы, Артур часто звонил и приходил посидеть со мной во время моего рабочего перерыва в кафе перед гостиницей Мариотт. Никакого намека на ухаживания. Я помогла ему выбить свой паспорт у женщины, которая его удерживала. Он заплатил ей денег, она обещала поговорить с послом и выбить у него американскую визу, взяла деньги, отказалась возвращать паспорт и стала шантажировать Артура, угрожая обратиться в полицию, если он попробует что-то предпринять. Дикие девяностые. Я позвонила ей и запугала насмерть, представившись помощником замминистра Иностранных дел. Она проверила эту информацию по своим каналам, перезвонила и вернула ему паспорт. Решила не связываться. Он был благодарен. Как-то он позвонил и сказал, что хочет пригласить меня на интересное зрелище. Мы долго ехали в непонятном для меня направлении, пока не доехали до какого-то поля за городом. Местность напоминала пустыню Дикого Запада, и только огромное количество крутейших тачек, которые там стояли, не позволяло представить, что сейчас из-за горизонта перед тобой появятся индейцы верхом на своих лошадях. О людях, которые там собрались, говорил весь город. Их знали все. Они обнимались, целовались, переглядывались. Я была единственной женщиной среди них. И Артур явно гордился моим присутствием. Посередине места, где мы собрались, был произвольный ринг. На нем стояли двое мужчин и держали на поводках своих исходящих бешенством собак. Овчарка и волкодав. Это были нелегальные собачьи бои. Ставки доходили до астрономических в то время сумм. Артур поставил 10 000 долларов на волкодава. Его друзья все с улыбкой полушёпотом спрашивали, кто я. «Сестра», – сказал он. После этого заявления никто не поднял на меня глаз, его авторитет среди этих людей был непререкаем. Собаки лаяли, пена капала у них из пасти. Люди подстегивали их. Ставки были сделаны, поводки отцеплены, звери бросились друг на друга. Толпа иступлено орала. Колизей. Древний Рим. На ринге сошлись два гладиатора. Бой был до смерти. Такие были правила. В клубах пыли собаки исходили кровью и клочьями шерсти. Через минут семь, волкодав вцепился овчарке в горло и больше не отпустил. Она сопротивлялась и хрипела, но шансов у нее больше не было. Глаза ее постепенно стекленели. Я стояла, слезы в глазах и смотрела на Артура умоляющим взглядом: – Все ведь понятно, зачем до смерти. Хозяин овчарки с трудом дышал, ему было жаль свою собаку. Знакомый нарушил правила, сославшись на мой пол, и мужчины сделали на него скидку – волкодава оторвали от овчарки. Не уверена, что она выжила, но смотреть на это было невыносимо. Я долго не понимала как, как человек может одновременно гладить по голове бездомного пса и смотреть как его душат. Он был не такой, как я. Много лет спустя мне пришлось ему это объяснять, когда он решил, что он меня любит. Любовь не идеальна или многие ошибаются с нею.

Мы все разные. У меня зрительная память, если выделю абзац в книге, могу запомнить его наизусть. Когда паркую машину, всегда оборачиваюсь, чтобы посмотреть на нее и запомнить, где я ее оставила. Лица запоминаю лучше имен, называя людей по своим загадочным никому неведомым ассоциациям. Друзья это знают:

– Голос, например, приятный был у того блатного певца, которого убили. Яша Лимон?

– Миша Круг.

– Да.

Мы приютили пару котят, и я назвала их Мини и Тугрик. Выбор имени второго племяшке пришлось объяснять – никому не нужная серая валюта. Ей понравилось.

Его звали Астор. Симпатичного мужчину из Шарля. Он был итальянец. И у него была подруга в Париже, от существования которой он наотрез отказывался. Мы сидели в ресторане с итальянским названием когда она позвонила, он сказал ей только – oui, bebe, no, no, un réunion d’affaires. Когда он закончил говорить, я спросила по какому именно делу он меня пригласил. У Асти было одно из тех лиц, на котором отражаются все эмоции. В этот момент он выглядел как ребенок, которого поймали за руку в секунду, когда он привязывал кота к пропеллеру игрушечного вертолета, чтобы запустить его в соседский двор.

– Ты говоришь по-французски?

– Немного.

Он стал объяснять ситуацию.

– Она там, я здесь, она все время просит, чтобы я приехал, я не собираюсь.

– Почему ты не скажешь ей правду.

– Она сама постепенно отстанет.

– Она все равно обидится на тебя, но по крайней мере, не будет считать тебя размазней, если ты скажешь ей об этом открыто. Она все равно будет тебя ненавидеть. Это неизбежно.

Он не хотел, чтобы его ненавидели. Он хотел, чтобы его любили. Все. Кто-то ему что-то недодал в детстве. Он был такой мужчина, которого хотелось обнимать. Часто. И, возможно, он делал все, чтобы вызвать такое желание.

Вы бы хотели иногда надевать маску? Маску под которой вас никто не узнает. Под которой вы бы не боялись быть собой. Было такое у Кобо Абэ. По моему, мужчинам надо приходить к дамам с которыми они хотят расстаться в маске и говорить – между нами все кончено, занявшись с ними сексом их напоследок. Потому что им этого очень хочется. Я под чужим фото и именем могу быть куда откровеннее чем я есть, хотя откровеннее мало кто представляет. Я даже не могу представить то количество бесстрашия, которое сваливается на человека на грани смерти или отъезда навсегда из города, где его знают. Такое бесстрашие должно срывать ему крышу, он должен летать. Маска – черный квадрат Малевича. Каждый видит в нем то, что есть у него внутри. Квадрат Малевича это вообще все мы. Поэтому он так поразителен. Кто-то из нас видит в отношениях – возможность посоперничать, кто-то – кого-то поиметь. И все заканчивается не начавшись, если заранее считать себя лучше того с кем дружишь или любишь. Я не понимаю сути общения, где женщина звонит больной подруге, которая лежит на лечении, радостно сообщить ей, что она зашла в церковь, зажечь за нее свечу, и в церкви был полный разгром, как и все в жизни больной. Бывает такое общение. Маски, театр, драма. Зачем отношения с человеком, которого мы пытаемся обидеть. Зачем с ним общаться, если он нас раздражает. Что за потеря времени. Самоуважение исходит изнутри. Больше никак. Есть масса людей, которые выглядят интеллигентно и ведут себя как подонки, они могут ударить слабого, потому что хотят считать себя лучше. Потому что нашли момент укусить. Масса людей, которые пытаются самоутвердиться на унижении других. На чужом плохом настроении. На своей нелюбви. Интеллигентные не бывают злыми. Не говоря о том, что просто так злыми нормальные люди не бывают. Это больное самоутверждение ничтожества. Таких людей надо сторониться и никогда не забывать того, какие они. Они не то чтобы ударят вновь, они просто те, которые бьют. Они не могут быть другими.

Моя близкая подруга Маша всегда была доброй, отзывчивой душой. Во мне нет и не было и десяти процентов ее терпения. Ее не любили на работе за то, что она умнее многих окружающих ее врачей и ненавидели за счастливый брак и любящего мужа. Что может фрустрировать людей больше чем чей-то счастливый брак. Передо мной сидела женщина с напускной интеллигентностью и маской возвышенности, которая с цинизмом бездушного автомата говорила о моей подруге.

– Ей, конечно, очень повезло с мужем. Он красавчик. Ненавижу своего.

– По моему, ее мужу тоже с ней повезло.

– Перестань, она дурнушка.

– Кто? С чего ты это взяла, она высокая, у нее отличные ноги, у нее было полно поклонников.

– Ой, ну, перестань, каких поклонников.

– Слушай, не знаю, как для тебя, но для меня она классная и я не собираюсь это обсуждать! Ты вышла за человека за которого вышла, тебя никто не заставлял. Она вышла за того, кого полюбила потому что ее любил он. Они равны. Они друзья. Потому что есть за что друг друга уважать.

Женщина обиделась на меня как человек, который слишком ограничен, чтобы прощать то, что с ним не согласились. Навсегда. Но меня это не волновало. Мы можем считать, что достойны большего, и у кого-то не по праву есть, то, чего достойны мы. Но тогда возможно стоит с чего-то начать, в случае этой женщины, с развода. Если мы хотим выиграть в лотерее, стоит купить билет. Невозможно выиграть не играя. Как может интеллигентный человек ложиться под того, от кого его тошнит. Уйди. Интеллигентность многого не позволяет, даже надменного взгляда на фото. Не позволяет деланно умных поз. То количество информации, которое можно узнать по нашим фото в социальной сети, в разговоре не сразу скажут. Можно просмотреть фотоальбомы дюжины женщин или мужчин и никого не запомнить, потому что глаза ничего не выражают, потому что душа недавно в них переселилась из медузы, они еще не понимают всей сложности жизни на земле. Они все еще живут там, где жили, в желе. Шарль дорогой пафосный ресторан Еревана. Там принято позерство. Не редко туда приходят женщины с одинаковыми скулами, носами и бровями. Я не могу их запомнить. Идеальный стандарт Барби. Понятно, что каждый уровень общества прибегает к одним и тем же средствам по уходу. Одним и тем же брендам. Одному веянию моды. Одному косметологу и пластическому хирургу. Люди хотят как у людей. Они не хотят быть собой потому что внутри них ничего нет. Их ничего не наполняет. О таких можно все узнать всего лишь по фото. Абстракционизм внешности. Вроде выглядит как леди, но в то же время выглядит как все «леди» этого уровня. Фундаментально внешнее может многое рассказать. Когда ты умеешь смотреть. Каких то людей можно понять по одежде, если они выбирают ее сами. Есть с Ереване класс людей в однотипных цветастых сорочках, джинсах с гербом на заднем кармане от Стефано Риччи и разноцветных мокасинах. У них одна извилина на всю медузью стаю, им сказали, что нужно так, они носят так. И когда вдруг человек – не класс, когда он не такой, как остальные, ты хочешь понять его по глазам. Как того червя с особым узором колец. Как человека, который погладил ничью собаку. Вполне может оказаться, что ничем он не хорош. Но он другой. И он вызывает интерес.

Он смотрел на меня исподлобья украдкой и с восхищением, которое он не мог скрыть. Он не мог скрыть ни одной эмоции, он просто за ними не успевал. Они были сильнее. Асти умел греть взглядом. Я любила этот взгляд. Когда я рассказывала ему о чём-то, что меня сердило, в его глазах было столько беспокойства, что мне хотелось его успокоить, он беспокоился больше меня. Когда я звонила сообщить что-то хорошее, его «Мазалтов!» звучало так радостно, что мне хотелось открыть шампанское. Он был также космополитичен как и я. В нем уживалось несколько человек, несколько религий и противоположные желания. Я любила его изучать, потому что изучать его можно было бесконечно. Одних меняющих мимику лица выражений было достаточно. Ему так хотелось любви, что он шутил с каждым встречным, чтобы завоевать его расположение. Он так хотел любви, что боялся зависеть от одной. Потому что когда ты зависишь от одной, ты можешь все потерять. Он хотел, чтобы его любили все. Это не детское желание. Дети уверены, что их любят все. Это было желание человека, у которого в детстве такой уверенности не было.

Парень в билетной кассе музея Капитолия решил устроить мне персональную экскурсию. Он позвал кого-то его заменить и пошел за мной. Говорил он без умолку, жестикулируя, как это делают южные люди. Он рассказывал про Марка Аврелия, Тициана, Тинторетто, Караваджо, Рубенса, Веронезе. Он завладел моим фотоаппаратом и энергично фотографировал меня у экспонатов. Я ошеломленно смотрела на Капитолийскую волчицу, пока он рассказывал, что ей около 30 веков. Рим валил с ног своей вечностью. Viva la Roma. С крыши Капитолия открывается потрясающий вид. В какой-то момент, гуляя по городу, я наткнулась на место, где был убит Юлий Цезарь, оказалось, что оно находится посреди тротуара. Я стояла там в полной растерянности. Мысли сменяли одна другую. Здесь. Как здесь! Здесь убили человека. Того самого человека. Обведите место лежащего трупа мелом! Я была в шоке. Передо мной посреди улицы лежал и умирал Цезарь. Занесите человека внутрь. Он и так достаточно разочарован! Он настрадался. Рим валит с ног своей вечностью. Своим размахом. Своим жизнелюбием. Время не важно в Риме. Есть города, которые слишком величественны. Слишком красивы. Слишком много видели. В которых мы ничто в сравнении со всем тем, что им пришлось наблюдать. Мы не можем заставить их любить себя. Они любили лучших. Они слишком богаты для одного человека. И они прекрасны всем, что им пришлось пережить. Они полны своими историями, своими мыслями, своей культурой. Истории, которые мы пережили, делают нас теми, кто мы есть. Интересными или нет зависит от того, кем мы после них стали. Люди, которые ничего не пережили, как новый квартал старого города, который никто не хочет смотреть. У него, возможно, ещё все впереди, но ноль информации никого не красит и ничего не говорит. Ноль это ноль, на него даже не делят. Когда мы долго с кем-то не общаемся из прежних друзей, а он живет в обществе в котором мы бы общаться не стали, то при встрече, он нас пугает. Он может пугать нас какими-то мелочами, которые мы не приемлем, фамильярным обращением, другой культурой общения, внешним видом, другими ценностями. Мы теряемся, мы никогда не знали его таким, мы можем понимать, почему он таким стал, но мы не знали его таким. Сказать ему об этом сложно. Люди убивают за меньшее чем за то, что им сказали правду. Люди могут терпеть то, что их не любят, если им никто этого не говорит. Города тоже меняются, особенно, если оставить их надолго. При этом, мне кажется, городу невозможно лгать. Он чувствует, как ты к нему относишься. Рим не меняется. И ему все равно, как ты к нему относишься, потому что он не может не восхищать. Он самодостаточен и не кокетлив. Ему не нужна лесть. Он не улыбается, ему не нужно. Он не ищет любви. Он слишком ею избалован. Он самодержавный Цезарь.

Больше всего сил всегда уходит на поддержание статус-кво. Просто, чтобы убрать мусор, вымыть то, что испачкалось, пришить на место пуговицу, запломбировать зуб, оставаться в форме. Военные постоянно обновляют свой арсенал, только чтобы сохранить свои позиции. Потому что как только ты перестанешь это делать, ты оказываешься позади, и расстановка сил меняется. Это изматывающий процесс. Людям кажется, что они производят что-то, чтобы идти вперёд, на самом деле, они просто сражаются за то, чтобы оставаться на месте. Идея Кэррола из Алисы вполне реальна. Для того чтобы продвинуться вперед в отношениях, не теряя позиций, нужно совершать нечто героическое. Я не говорю о браке и рождении детей, которые, в конечном итоге, приравниваются к постоянным обязанностям по выгребанию песка из своей ямы. Я говорю о развитии. Если нам удается поддержать статус-кво своих отношений, мы уже счастливчики, если нам удается их развить – мы ассы. Все меняется, отношения деградируют, песок прибывает, и в какой-то момент мы понимаем, что нам не выбраться и мы перестаем сопротивляться. Легкие наполняются песком, и мы задыхаемся. Можно идти по пути минимального сопротивления, оставляя песок позади. Уходить надо не оглядываясь и не останавливаясь. Многие так и делают. Они идут, едут, плывут не привязываясь, не разбивая сад, как цыганский табор. Они пьют, поют, крадут, выпрашивают, имеют все, что попалось по дороге и никогда не оглядываются из страха, что их поглотит то количество песка, которое они оставили позади. Они слышат завывание песчаной бури у себя за спиной. Они падают в бездну в надежде найти там вечность. Вечность, в которой не нужно торопиться. Вечность, в которой можно сидеть положив руку на голову своего мраморного дога и не думать о том, что завтра на нас будет слой копоти, который надо смыть. Положение Понтия Пилата вовсе не так уж плохо. По сути, чем то прекрасно.

Правда заключается в том, что бабочка – это летающий таракан. У него, возможно, красивые крылья, но от этого он, лично для меня, не становится чем то другим. Я зашла как то на кухню, где огромная черная бабочка вытянув свой хобот присосалась к луже колы пролитой рядом с бутылкой. Это было одно из самых страшных зрелищ, которое мне пришлось наблюдать. Никакие крылья ее не спасали. Человек – сплошное чувство одиночества в плену у своих страхов. С рождения до смерти. И каждый глушит страх чем может. Кто алкоголем, кто наркотиками, кто работой, кто деньгами, кто сексом, кто адреналином гонок и парашютного спорта. При этом то, чего мы боимся не существует. Мы это выдумали. Это еще не случилось. Мы боимся заранее. Чтобы избавиться от страха мы пытаемся кричать на медведя, который подошел к нам слишком близко. Мы не задумываются о том, как страшно медведю. Да, эта та самая идея про Минотавра, которая пришла в гениальный ум Борхеса, который умел смотреть на вещи не так как мы. Минотавру было одиноко, он искал людей. Человеку влюбленному в другого человека – страшно. Он безоружен. Он бос и наг. Ему повезет, если его хотя бы не будут бить. Суть любой человеческой трагедии в том, что людям кажется, что если у них есть корабль и команда, то они скоро доплывут до Итаки. А в результате оказывается, что их выбрасывает на остров Циклопа. Никто не может предугадать развития ситуации. Политология и статистика – абстрактны. Расскажите о расчетах Одиссею, на руках у которого лежит окровавленный труп его друга. Между быть или не быть всегда есть третий выбор. Между выиграть и проиграть – есть ничья. Мы не можем знать, доплывем мы до своей Пенелопы или нет, в том числе, если знаем дорогу. Мы можем пытаться. Даже тогда, когда на эту попытку уходит пятнадцать лет – главное, чтобы это имело смысл для нас. Потому что можно доплыть, а покрывало давно соткано, и дети не хотят тебя знать. Мы приплыли в некуда. Одиссей, на самом деле, счастливейший из людей. Его ждали. Ждали не потому, что были уверены и их не терзал страх. А потому что мы ждем человека, мысль о котором заставляет нас улыбаться. Это редко бывает и требует мужества.

Я не спала всю ночь. Под самым потолком камеры было окно с решетками шириной в метр и высотой в сантиметров тридцать. Под окном стоял стол. Для того чтобы добраться до окна мне пришлось ставить стул на стол. Взобравшись на свою пирамиду, я выдохнула. Из окна было видно рассветное небо, крыши и Звезду Давида над ближайшей синагогой. На столе лежали тупой нож и вилка. Через месяц усилий, я бы, возможно, раскопала эти решетки, но на утро у меня был самолет в Москву. Пришлось молиться еврейскому богу, чтобы он разобрался в этой ситуации. Накануне вечером полицейские на улице попросили меня предъявить документы. Документы я заперла в камере хранения, которая закрывалась в шесть вечера и открывалась утром. Меня арестовали, повезли сначала на допрос, где двое полицейских, добрый и злой, пытались выбить из меня правду. Они пытались выбить из меня хоть что-то похожее на объяснение моего неправого поведения, и я сказала, что разговаривать с ними я не буду, паспорт у меня заперт на вокзале, перед ними ключ от камеры хранения, в которой он лежит. Никаких показаний о том, кто я и откуда давать не собираюсь и если они меня рассердят, то я вообще не уеду из Дании и останусь у них жить. Эта перспектива напугала обоих полицейских, и доброго и злого, они проводили меня в КПЗ, а потом повезли в тюрьму, где я должна была ночевать пока дело, которое заводилось против меня, могло приобрести смысл. Именно поэтому я стояла на стуле под потолком тюремной камеры и молилась еврейскому богу. Еврейский бог услышал меня, дверь камеры открылась, принесли завтрак. Тюремщик удивился увидев меня под потолком. На завтрак были мюсли с молоком. Я сказала, что объявляю голодовку пока меня не выпустят из тюрьмы. Еще через полчаса меня повели на выход. По моему, они радовались, что я покидаю их учреждения больше меня. Потому что я всем им пригрозила отомстить, я ругала их на своем непонятном языке, они чувствовали негативное отношение на которое не могли даже ответить. На выходе из тюрьмы меня ждала полицейская машина с мигалками, чтобы везти меня в аэропорт. Они уже достали все мои вещи из камеры хранения, они мыли в машине. Зная, что я не завтракала, полицейские предложили купить мне завтрак, потому что и сами, по их словам, не успели поесть. Они купили мне хот-дог по дороге в аэропорт и всеми силами пытались вызвать улыбку на моем лице, рассказывая о том, какая у них хорошая страна. Я не улыбалась и не ела хот-дог. В аэропорту я нашла знакомых, которые тоже вылетали в Москву, один из них хотел купить безумно дорогого тролля ручной работы из пробкового дерева. Я сунула ему в руки хот-дог, который мне купили полицейские, сказала, что покупать мы их не будем, сняла куртку, перекинула ее на руку и повела в магазин троллей. Они действительно были классные.

– Попроси, пусть нам покажут того, на верхней полке.

Пока продавец снимал тролля сверху, я смела с прилавка двух других и спрятала их под курткой.

Знакомый мило посмотрел тролля, нам «не понравилась цена» и мы вышли.

– Ну, ты даешь, – рассмеялся он, когда я протянула ему одного из украденных троллей.

– Они посадили меня в тюрьму. Мне было страшно.

Люди уничтожают красоту, любовь, гениальность именно по той же причине по которой церковь уничтожила Жанну Д'Арк – страх. Именно так действует любая политическая сила. Она уничтожает того, на кого нет рычагов воздействия. В Парламенте воров не потерпят тех, кто не крал. Они пугают остальных. Тех, кто не крал не пустят вперед, их изолгут, вываляют в навозе и сожгут. Они не нужны. Точно так это делает эволюция. Она не терпит умных, сильных, высоких, храбрых, честных. Эволюции нужны те, кто лучше всего приспосабливаются. Микроб. И с этой точки зрения Теория Дарвина абсолютно не логична. Абстракционизм. Микробу не нужно эволюционировать до динозавра, он и так всех переживет.

Когда мир был юн, в нем не было нас. Сразу после взрыва, он был молод и полон сил. Более того, мы ничего не знаем о мире, который был юн. Все эти рисунки в долине Наска, все эти золотые копии летательных аппаратов в Музее золота Боготы, все эти пирамиды Египта, которые никогда не были построены арабами, все эти пирамиды Латинской Америки, которые, скорее всего, представляют собой антенну, в мире людей стали склепами и башнями с которых текла кровь или предметом торга. Я в это верю. Это похоже на действительность. Любовь людей к смерти, убийству, разрушению – удивительна. Мы неистребимо стремимся самоутверждаться через жертву. Идея Христа как жертвоприношение во имя спасения или перерождения – прекрасна. Но люди приносят в жертву не себя. Они считают, что становятся лучше, оторвав голову петуху и обрызгав его кровью свою одежду. Сильнее, если носят на груди чужой скальп. Люди вырезают половые органы животных, высушивают и носят так, как будто это может привнести в их жизнь любовь и желание быть с ними. Некоторым так плохо, что они убивают слона. Чем мизернее человек ощущает себя, тем большая жертва ему необходима. Когда-то вся мудрость инопланетного разума была заключена в двадцать две карты Старшего аркана колоды Таро. Если посмотреть, то каждый человек проходит в своей жизни все эти состояния от рождения до смерти, и никому не дано их избежать. Двенадцатая карта Старшего аркана обозначает жертву. Жертву, которую Христос, кстати, принес на 10 веков позже появления Таро. На старинной дохристианской карте изображен повешенный на распятии бог. Душа не приходит к просветлению, если она жертвует не собой. Если она не отдает части себя другим.

За нами постоянно наблюдали. Мы обедали под наблюдением его охраны и шофера, и это выводило меня из себя. Чувство постоянного напряжения этих людей, которые все время чего-то ожидают, не покидало меня ни на минуту. Асти, казалось, это вполне устраивало. Мужчины вообще любят лесть и зрителей. Вспомните царей, королей, императоров и полководцев. Им нравится, когда другие мужчины мечтательно смотрят на их женщину. Они постоянно готовы с кем-то соперничать и меряться размерами. Пенис и война – смысл их жизни. Размер для мужчин имеет значение. Глобальное. Они так не уверены в себе, что их пугает сама мысль о прошлых любовниках женщины. По моему, Казанова бежал от одной к другой, чтобы ни о ком ничего не знать. У него бы просто не было эрекции, если бы кто-то из монашек, расслабившись после выпитого вина, доверительно рассказал ему после секса, как ее трахал какой-то венецианский дож. У него бы пропало желание. Мужчина даже не понимает, что женщина принадлежит только тому, кто занимает ее мысли. Она может лежать под одним и принадлежать другому, и с этим ничего нельзя сделать. Даже если выстрелом разнести ей мозг. Даже если мужчина с ног до головы вымажется в ее крови как в крови жертвенного животного, это не сделает ее ближе. Вы можете часами держать ее за руку и она будет улыбаться и кивать, но принадлежать тому, кем заняты ее мысли. Иногда это может длится вечно. Иногда, когда ей действительно удается принадлежать тому, кем заняты ее мысли, и он ее разочаровывает, она начинает принадлежать другому. Редкость, когда женщина принадлежит тому, кто ее имеет. Женщины те ещё извращенные создания. Они будут пробивать мужчину на слабину всегда, и как только он даст им повод не уважать его, они будут повышать на него голос и бить. Да, попробуйте, дайте женщине повод подумать, что вы не владеете ситуацией. Дайте ей только повод подумать, что она имеет право диктовать, кто имеет право на общение с вами, и вы труп. Она повесит ваши рога на дверь вашего дома и будет трахать в вашей постели вашего охранника и шофера одновременно. Женщина принадлежит тому, кем заняты ее мысли, завоюйте ее мозг. Заставьте узнать себя. Разделите с ней свои переживания и, если она сможет принять их как свои, она вас полюбит. Я понимала, что Асти старается впечатлить охрану своими подвигами любовника, но мне не нравилась эта игра. Мы подъезжали к перекрёстку под светофором в моей машине. Охрана ехала за нами в его. Я замедлила ход, они остановились. Подождав когда включился желтый, я резко нажала на газ. Его машина с охраной осталась под светофором. Я свернула в переулок и спрятала машину во дворах. Через пару минут охрана нервно позвонила ему узнать, где он. Он отправил их домой. Вздохнул и устроился поудобнее. Ему больше не надо было никому ничего доказывать. Он был со мной один на один, собой. И мне показалось, что он устал от шоу.

Людям так нужна любовь, что они спешат назвать любовью любую свою фантазию. Если мужчина не в состоянии любить женщину, потому что у него не хватает сил ее понять, он может влюбиться в нечто более понятное – мужчину. Многие выбирают более легкий выход чувствам – собака, труп, резиновая женщина, футбол. Женщины вовсе не исключение, женщины влюбляются в любовь. Я сидела за столиком в кафе. Эмоции вчерашнего матча все еще шумели в голове. Буэнос-Айрес приходил в себя после финала главного кубка Америк. Я ждала аргентинского друга, Жака, мы договорились сходить в кино. В кафе почти никого не было. Отсюда на Реколетте самый красивый вид. Две высоченные пальмы на фоне заката создавали впечатление мира, в котором никогда не было войн. Мира, в котором волны шурша омывают песок, и люди питаются только кокосами. Можно было стать вегетарианцем, глядя на такой закат. Но за соседним столом сидел мужчина с бокалом красного и неотрывно смотрел на меня. Вегетарианец во мне умер не родившись. Мне захотелось непрожареного стейка. Вино в его бокале отливало золотыми всполохами и отражалось в глазах бликами искр. Он был похож на испанского конкистадора, который спрятал в ножны свою саблю, любуясь на отнятый у индейцев огромный рубин. Высокий брюнет, с продолговатыми нервными чертами и носом с горбинкой. Тонкие красивые пальцы на ножке прозрачного бокала. Темные глубокие глаза. Он был похож на ту силу против которой невозможно бороться. Он был похож на дьявола. Я почти ненавидела Жака, когда он появился. Когда очень хочется, можно влюбиться в историю, которую мы придумали сами.

В Ереване существует явление – лето на Каскаде. Я провожу на Каскаде не первое лето. Здесь четкое разделение на две стороны: на теневую и солнечную, и еще две: перед ступеньками и за памятником Таманяну. Перед ступеньками обычно проводят концерты, и здесь прохладнее чем за Памятником потому что играет сквозняк и столики стоят просторнее чем в секторе за Памятником. Перед ступеньками расположился французский Шарль. Я сижу здесь несколько лет безвылазно, он на теневой стороне, и мне всегда здесь оставляют вечером стол. Меня любят за то, что я не капризничаю и соглашаюсь на любой, и при первой возможности отдают лучший. На Каскаде менеджеры ресторанов знают меня как клиента Шарля, и с этим ничего нельзя сделать потому что когда меня все устраивает, соблазнить меня почти невозможно. Мода, популярность, понты не важны, когда мы нашли свое. Я прихожу сюда почти каждый день сезона. Часто со своими книгами и провожу в Шарле лето. Как гость постоянного места наблюдаю жизнь остальных гостей. А они наблюдают мою. У нас было первое свидание, и Астор пригласил меня в Шарль, где и увидел впервые. Если очень постараться в Шарле можно родиться и умереть. Когда мы пришли, на всех столах, как всегда, стояли вазы с цветами. Розы.

– Как красиво, – улыбнулась я.

– Я не знал за каким столиком ты захочешь сидеть и попросил, чтобы они поставили розы на все, – пошутил он.

Я рассмеялась. Асти хорошо шутил. Он шутил без усилий, не стараясь, это было частью его характера, он шутил как дышал. Это был его дар. Хорошее чувство юмора это талант. Хотя чувство юмора ничего не гарантирует в отношениях, но его отсутствие гарантирует еще меньше. И важно даже не то, чтобы у человека оно было, важно, чтобы у него было наше. Я общалась с мужчинами, которые могли часами рассказывать мне анекдоты, и меня это не улыбало. Противоположности не притягиваются, им не о чем шутить. Чьи-то неоправданные ожидания вся наша жизнь.

Было тепло. Солнце заливало закрытый балкон. Оно играло на его руках. У него были очень красивые руки. Люди часто говорили, что они у него золотые, и в солнечном свете это было очевидно. Я любила его. Всех остальных просто терпела. Я любила его не потому что он был идеальный. Он всегда шутил, даже когда, казалось, нет места шуткам. Понятными мне шутками. Он шутил даже когда его только привезли из реанимации на каталке после операции. Он считал, меня правой. Всегда. И ничего от меня не ожидал, просто любил. Я была самой красивой, самой умной, и мне можно было все. Он так считал. Никого он не любил так как меня, я это знала. И меня никто так не любил как он. Он сердился на меня один единственный раз в жизни. Без слов. Просто я чувствовала, что он очень сердился, когда я в крови и стекле сидела на столе, а он пинцетом выковыривал из меня осколки. Пройтись по крыше парника показалось мне хорошей идеей. Когда ты стоишь на стекле над садом все лучше видно. Я не могла знать, что стекло меня не выдержит. Он молча выковыривал из меня осколки, не кричал и не ругал.

– Если бы человек был смертельно болен и попросил бы его убить, врач имеет право ему помочь?

– Врач должен бороться за жизнь. Помогать умирать это не его дело. Этим должен заниматься кто-то другой.

– Кто?

– Не знаю. Я давно хочу уйти. Я устал.

– Почему?

– Потому что меня больше ничего не удивляет. Я бы хотел напиться и уснуть. Когда-то цыганка нагадала мне, что я умру трижды. Я подорвался на гранате и почти умер. В меня стреляли, и я почти умер. Теперь я почти жив.

Он не верил в бога. Он считал, что после смерти ничего нет и не боялся. Он всегда удивлял меня своей не присущей его поколению трезвостью и актуальностью. Он был умный, красивый, талантливый и уставший. Он был идеальный для меня. Я взяла его за руку. Мы сидели молча. Мы могли сидеть с ним молча и понимать друг друга без слов. Мне никогда не было с ним скучно, он никогда мне не мешал. Я была его единственной внучкой. Это был наш последний разговор.

Человека невозможно любить, если мы его не понимаем. Не понимаем, не потому, что он говорит на другом языке, а потому что в сердце не отзывается то, что его наполняет. Можно его терпеть потому что он рядом, можно ему соболезновать, можно выслушать, можно помочь, но не любить. Любовь и терпение – разные вещи. Никто не может понять почему мы прощаем кому-то то, что они бы ему не простили. Это происходит потому, что они не знают того, что знаем мы об этом человеке. Они не прошли нашего пути к нему. Они не влезали к нему под кожу и не жили его переживаниями. Влезть человеку под кожу требует максимум усилий. Наша душа переселяется в другое тело, чтобы заглянуть в другую душу. Мы не можем любить человека, если не влезли в него. И даже если влезли, нас может вышвырнуть оттуда резиновым мячом об стенку. Отношения непредсказуемы. Мы не знаем, куда лезем. В душах темно и не черта не видно. Возможно, душа и светится, но это не значит, что она согреет нас. И если чистые души прозрачны, нет гарантий, что мы их поймем. Души обычных людей светятся как кусок расплавленной магмы. Так же булькают, обжигают и исходят паром. В них столько минералов, что пока они не застынут неизвестно, из чего они, ртуть это или сапфир. Иногда души пахнут серой. Так что забравшись человеку под кожу можно отравиться и никогда оттуда не выбраться. Души могут расплавить чужую душу и поглотить ее. Мы разные. Иногда залезть человеку под кожу стоит жизни. Даже оказаться с ним рядом может привести к смерти. Ева никогда не любила Адольфа, Блонди была ему дороже. Гитлера вообще никто не любил кроме Блонди. Им восхищались, его боготворили, его боялись, его ненавидели. Созданный им образ довлел над людьми и им самим. Люди часто любят то, чего в действительности нет. Они влюблены в историю. В историю о Гитлере был влюблен Ингмар Бергман. Он был влюблен в киноматографичность его образа, который потряс шведского режиссера. В то, как немецкий фюрер говорил. В то как он нес себя в темном плаще под дождем. Кто-то видел в нем сверхчеловека без эмоций и слабостей. Хотя в пустой комнате Адольф становился затравленным в детстве, обиженным, мстительным мужчиной с одним яйцом, который считал себя художником. Ева Браун никогда не знала Гитлера. Гитлера знала Блонди.

Меня успокаивают камни. Я люблю смотреть на переливы самоцветов. По моему, они бесконечно красивы. Я понимаю Лилит, которая их собирала. Я понимаю Лилит, которая бросила глиняного Адама, потому что он не понимал, чем ее восхищают камни. Я понимаю женщину, которую не любили, хотели, терпели, привыкали, но не любили. Я понимаю огненную душу, которой нравился ангел. Она никому не врала. Она не врала себе. На самом деле, запретный плод рая был алмазом. Именно из него создавали первые души. Идеально чистые, сильные души, которые со временем менялись как портрет Дориана Грея, перегорали и превращались в грифель для карандашей. Но когда-то, сразу после Рая, Землю населяли алмазные души. Прозрачные, просвечивающие светом и с нимбом над головой. И кровь чистых душ была голубой.

Был день святого Валентина и мой телефон отчаянно звонил. Я несколько раз отвечала на звонок, но ничего не слышала. По моему, бог был против этого звонка, он мешал ему ко мне пробиться. Звонивший был более чем настойчив. На четвертый раз я услышала его голос. Он был взволнован и растерян.

– Почему ты бросаешь трубку, чем я тебя обидел, я вообще никому никогда не звонил в день влюбленных, потому что у меня никого никогда не было. Ты самый близкий мне человек, ты понимаешь, я хотел, чтобы ты это знала, я хотел приехать и сказать тебе это на твой день рождения, но я в Нью Йорке. Просто подожди немного и я вернусь. Ладно? Слышишь?

– Я слышу.

– Я знаю, что ты лучше меня, по моему, ты еще лучше, чем я о тебе думаю, но подожди.

До этого звонка он не видел меня три года. Он звонил мне, но не видел. Он каждый раз звонил сказать, что приедет как только ему казалось, что он теряет меня. Он кружил рядом как мотылек вокруг лампы. Его грел далекий свет. Иногда людей устраивает то, что они любят кого-то, кого нет. Не только рядом, вообще нет.

Обычная для Еревана июльская жара сушила воздух. Сорок градусов пекла сочились в окна, но в крови все еще прохладой дышал бассейн, из которого я вылезла полчаса назад. Вода самая успокаивающая стихия. Может потому, что она наполовину состоит из воздуха, которым мы дышим, а может потому, что мы сами, по-большому счету, состоим из воды. Что может быть вкуснее родниковой воды. Фруктовые соки это замечательно, но сок для меня это не напиток, это еда. Соком можно пообедать, как мороженым или молоком. Утром на завтрак я запила вишневым соком гренку с сыром, заменив им яичницу. Хотя глюкоза вряд ли была полезнее белка. В голове все, что нас окружает, разделяется на элементы. Я так привыкла. Химическая таблица высвечивается в мозгу при приеме пищи. Малина это антиоксиданты, антибактериальные элементы и витамин С. Не знаю в чем тут дело, в том, что я училась в классе с химико-биологическим уклоном, что выросла в семье врачей или, что я женщина, которая следит за фигурой и здоровьем. Какой я должна быть в семье, где мама кладет на стол абрикосы со словами: – Ешь, это калий. Мозг выдает – калий нужен при стрессе. И я ем. Я ненавижу болеть. Есть люди, которые болеют с детства с удовольствием, они любят, чтобы за ними ухаживали, они придумывают себе несуществующие заболевания, они сто раз в год приходят к врачу и жалуются на недомогания. Летом они ходят в зимней шапке, чтобы не простыть, а зимой они спят в гидрокостюме. Они болеют, как любят. Ничем и ничто. Я ненавижу больницы, больничные коридоры, больничные очереди, лекарства. Ненавижу сдавать кровь на анализ. Не хочу, чтобы меня осматривали и, тем более, что-то находили. Ненавижу дышать под стетоскопом. Одно из самых страшных зрелищ в жизни человека это очередь больных на терапию. Серьёзно больных. На разных стадиях своего заболевания. И одно из самых депрессивных вещей в жизни – сидеть среди них и ждать своей очереди. Ты понимаешь, как им, и они понимают, что с тобой. И ты встречаешь соболезнующие взгляды и ненавидишь их за то, что они тебя жалеют и, возможно, они ненавидят осознавать, что ты жалеешь их. Меня с детства окружают врачи, я умею накладывать повязки, сменить компресс, снять швы, обработать рану. Все понятно, когда речь о теле. А что делать с сумасшедшими. Некоторые заболевают незаметно. Они начинают рисовать у себя на шкафах свои инициалы, заказывают родовой герб, сооружают себе тронный зал, вышивают на одеялах детей короны и строят витрину для своего смокинга с подсветкой. При виде всего этого ты теряешься. Единственное, что остается – бежать со всех ног и никогда не разрешать им вновь входить в вашу жизнь, потому что оказывается, что в их жизни нет людей, детей, друзей или любовников, только санитары.

Люди умеющие ценить красоту, умеющие понимать нечто талантливое, всегда хотят знать больше о тех, кто эту красоту создал, заглянуть в душу творца. Когда ты влюблен в творения Гауди, ты начинаешь читать историю его жизни. Ты хочешь его знать, понимать, любить. Его, а не только то, что он построил. Без погружения в чужую душу непонятно, что стоит за ее творениями. Заглядывать в души – вид познания мира. Люди рисуют, чтобы отвлечь себя от того, с чем не могут примириться, строят, пишут или пьют. Сооружают крылья, костюмы супергероев, придумывают бога. Все, чтобы уйти от реальности. Придумывают себе любовь. Гауди – масса боли и огромная религиозность. Он неимоверно трогателен в своем творчестве. Мягкость, обтекаемость линий и яркость красок. Солнечный зайчик его души играет на керамике покрывающей стены. Он пытался воссоздать то, что видел – растения, морской мир, животных в своем гипертрофировано-прекрасном восприятии. Мир созданный богом со своей точки зрения. Гауди, с одной стороны, заявляет о том, что и он может создавать мир как бог, с другой, признает, что он всего лишь подражатель. Это спор и покорность. Борьба за право быть собой и самому решать, кого и как любить. И заранее внутренне проигранное сражение и отчаяние. Гауди любил, потому что это было сильнее его. Но издалека. Не дав себе возможности подойти ближе. Кружа рядом. И извиняясь перед богом за эту любовь, которая его тяготила своей противобиблейской сущностью, он построил храм богу, потому что был уверен, что он богу не ровня. Сколько сил надо иметь, чтобы выплеснуть из себя столько красоты и веры. Какая любовь должна греть сердце, чтобы человек построил город, чтобы его полюбили таким какой он есть, когда он считает, что это невозможно. Что он не достоин. Сколько отваги должно окрылять, чтобы умирать в одиночестве. Сколько храбрости, чтобы не притворяться другим. Гауди – Одиссей, которого никто не ждал и который не доплыл до Итаки. Я ходила по комнатам Каса Батло и мне было жаль. Жаль не Гауди. Жаль, что ему было так больно. Мне казалось, он так и не ушел. Он остался между. Неприкаянно ходил по улицам Барселоны, грустно смотрел на трамваи и думал о недостроенном. Думал, достоин ли бог Саграды. Тому ли он посвятил жизнь. Мы хотим понимать тех, кто проник к нам под кожу. Потому что они микроэлементы, которые стали частью нашей крови. Души, которые тронули сердце.