Читать книгу Берова тропа - Марианна Красовская - Страница 5

Ольг был отменным рассказчиком, и голос у него был такой… бархатный, густой, словно пиво хмельное сладкий. Рассказывать всякие истории и сказки он любил и умел. В сказители бы ему… озолотился бы. Впрочем, вряд ли княжич в золоте нуждался, сам же говорил: терем у него. Да и одежда богатая… была. Остались-то сапоги да портки, остальное разве что сжечь теперь.

Невольно Марика заслушалась, до того интересная была история.

– И рос я при шатре иштырского кагана, вроде бы как сын его приемный, а вроде и чужак приблудный. Не сильно били, не много обижали, рабом не звали, но и своим я так и не стал. Иных детишек матери целуют, ласкают, кусок им лучший со стола тянут, а у меня всего и друзей, что шавки брехливые. А у иштырцев в стане собачонки мелкие, противные. При стаде, там большие, пушистые, умные, а тут разве что объедки подбирать горазды. Был у меня дружок и среди этой мелюзги, да недолго. Кагану как-то мой взгляд не понравился, крепко он меня отлупил, а собачку придушил – чтобы неповадно мне было на старших с превосходством смотреть. А я их всех и вправду ненавидел, наверное, в ответ, что меня не любили.

– Ты же ребенком был. Как можно дитя не любить?

– Иштырские бабы рожают легко и много, постоянно брюхатые ходят. Дети у них в грязи растут, часто голодные. Самые сильные выживают только. Дерутся постоянно за кусок мяса, это считается хорошо и правильно. А еще иштырцы не моются совсем. Живут они в самой засушливой части степи. Воды мало, колодцы копать они не умеют, дожди не каждый даже и месяц идут. Вода для них священна, ее пьют только. Одежду не стирают, отбивают камнями да над костром проносят. Может, поэтому и дети часто болеют и умирают. А самых слабых и вовсе… в степи оставить могут на съедение шакалам. Но все равно выживает много, недостатка в рабочих руках там нет.

– Не было, – поправила Марика чуть смущенно. – Даже я в глуши моей слышала, что Великий хан Баяр иштырцев поклялся всех до единого вырезать. А человек он страшный, слово свое держит.

– Страшный? – удивился Ольг, проверяя пальцем остроту наточенного ножа. – Не знаю. Это разве что к врагам. А так он очень… добрый, наверное.

– Знаешь его?

– Знаю. Как отца. Ну, или как дядьку, скорее.

– Откуда?

– Ты дальше слушай. Среди иштырцев я рос как собака до десяти лет. После мальчишки уже считаются мужчинами. Их учат потом из лука стрелять, саблей махать. Я учился быстро, а на лошади и вовсе сидел, сколько себя помню. Меня даже овец отправляли пасти, потому что я и с кнутом умел управляться, и собак не боялся, и зверей диких. А уж когда мне саблю дали… Я ведь и ростом выше всех, и руки у меня длинные были. Оценили меня. Стали с воинами кормить. Впервые я тогда, кажется, досыта наелся, так, что потом живот три дня болел. А потом каган сказал: идем в земли кохтэ. Нас много, их мало. Да еще там у хана Тавегея сыны перессорились, лучшая сотня из стана ушла, а сам хан телом ослабел. Самое время их овец пощипать. Мы и пошли.

– Пощипали? – хмыкнула травница понимающе. – Или сами… как кур в ощип?

– Сначала все славно было. Пару станов пожгли, добычу захватили, а потом наш командир, Аша-нурхан, сказал: заманим в ловушку ту самую сотню ханского сына Баяра. У него там женщины, дети, золото. Нас много больше, а Баяру придется поделить отряды, часть оставить на защите шатров. Больше-то нас было больше, конечно. Пять сотен иштырцев. Да не учел Аша-нурхан, что не просто так Баярову сотню называли волками. Звери, а не воины. А сам Баяр так хитро напал, мы и понять не успели. Да еще колдун он, с неба воду призвал, из земли огонь… Словом, он иштырцев как блох передавил.

– Как же ты выжил, лучший воин?

– Мальчишек всех пощадили, Баяр с детьми не воюет. С мужчинами на месте расправились, а нас, жеребят, в кучу согнали. Обещали мизинцы отрубить да отправить на все четыре стороны. И мне бы отрубили, да Дженна за меня вступилась.

Дженна? Не та ли это, кого Ольг звал в забытье? Марика навострила ушки, предчувствуя пикантную историю, и не ошиблась. В голосе княжича зазвучали особые нотки, нежные, мягкие.

– Дженна – то жена Баяра, молодая ханша. Таких женщин я не видывал ни до, ни после. Девчонка совсем, светлая, волосы короткие, глаза огромные. Морка, небось, да родителей она не знает, сирота. На коне, как парень, ловко сидит, из лука стреляет, ножом дерется. Дух воина в ней. Она тогда Баяру и сказала: не бывает у иштырцев светлоглазых да светловолосых детей, невозможно. Этого себе оставим, пригодится нам. Ох я и зол был! Чтобы меня, каганского сына, да в рабство взяли? А и взяли. Привязали к столбу, стали дознаваться, кто я и откуда. А я знаю разве? Сидел, молчал, от пищи отказывался, а сам смотрел во все глаза: куда попал? И не били меня, не издевались. Хан мудрый и справедливый у них, даром, что молодой. Жена его… хорошо ко мне относилась. И детей они, знаешь, любят. Заботятся. Никто голодным не ходит, никто в грязи не валяется…

Марика улыбалась, слыша искреннее удивление в голосе княжича. А ведь и моры детей своих берегут, о женщинах заботятся, стариков не обижают. Стало быть, кохтэ, хоть и нелюди, дикари, а все же ближе к морам.

Кохтэ она не любила. Ненавидела почти что. Их ведь с младенчества учили: степняки плохие, они несут зло. Беды все от них. Что кохтэ, что угуры, что иштырцы – все одно. Узкоглазая саранча, что не сеет, не жнет, а налетает собирать урожай.

Никакой разницы Марика не видела между угурами, что ее мужа – честного пахаря – убили в поле, и между столь обожаемыми ее новым знакомцем кохами. Степняк и есть степняк.

Но все равно – слушала Ольга с удовольствием. И про то, какой Великий хан Баяр отменный стратег, и про то, как разыскал он настоящих родителей Ольга, и про союз кохов с князем Вольским, ныне – боярином в Лисгороде.

– И когда слух докатился, что угуры под стенами Бергорода да Лисгорода стоят, я такого стерпеть не мог, кинул клич по поморью, собрал самых отчаянных, да на ладью загрузил. И поплыли мы сородичей выручать.

По рассказу княжича выходила, что он единый был спасителем древних посадов, герой, о которых впору легенды слагать. А ведь это и взаправду было, сама Марика помнила – не так уж много времени прошло. И угуров своими глазами видала, и в лесу от них пряталась. Всю деревню их проклятые узкоглазые вырезали, младенцев грудных не пощадили. Она-то ведьма, ей лес – дом родной. В любом овраге укроется так, что и бывалый мор не найдет. А уж угуры и вовсе в лес не совались, боялись. Правильно и делали, любой враг беров, что в его владения шагнет – сгинет.

Об одном только Марика жалела, что с собой никого не увела, да разве до того ей было? Себя не упомнишь, когда летит на тебя тьма тьмущая крикливых, мелких, юрких, со злыми черными глазами, да саблями размахивая… Как она тогда бежала, как бежала! На коне не догнал ее угур! Сразу ведь все заговоры, которым мать да бабка учили, вспомнила. И что спасло ее тогда – малый ли дар, или земля родная? Сколько она лежала в прелой листве, боясь даже громко вздохнуть?

Тряхнула головой, выбрасывая из памяти ненужное. Что было, того уж нет, если вечно за спину оглядываться, вперед идти труднехонько будет. Значит, и Ольг в этой войне участвовал тогда… Забавное совпадение.

– Сколько ж тебе годиков тогда было, великий воин? – не удержалась от насмешки.

– Шестнадцать, – буркнул княжич.

Шестнадцать? Стало быть, теперь ему двадцать один, от силы, двадцать два. Совсем юн еще. А ведь воин, княжич.

– А ведь я тебя постарше буду, – тихо сообщила. – Так что, малыш, не думай обо мне лишнего. Иди вон лучше дров мне принеси, справишься? Будем рагу делать.

– Какой я тебе малыш, ведьма? – грохотнул парень, поднимаясь. – Язык придержи, чай не с ребенком разговариваешь! Воин я. Убивал немало, и женщин у меня было… не перечесть. Не мальчик давно я.

– Прощения просим нижайшего, – продолжала ехидничать Марика. – Муж зрелый, опытный, по чину ли тебе дров принести, или самой сбегать?

– Принесу, сиди уж.

Обиделся. Замолчал. А так ему и надо. Нечего руки свои распускать и хвастаться почем зря. Да если и не хвастал, что ей с того? Это он с повязкой на глазах ее захотел, а если бы очами глянул, не подумал бы даже о таких глупостях.

Ох и злое проклятье твое, Зимогор!

Раздосадованная, Марика сунула чугунок с похлебкой в печь, подобрала и сложила дрова, брошенные Ольгом на пол, подумала и протерла пыль на столе и полках. Давно пора было навести порядок. Разложила высушенные травы, собрала несколько мешочков для заваривания. Привычное и любимое дело не ладилось, раздражало. Мысли в голову лезли недобрые. Ольг дремал на полу, занимая своей тушей почти все свободное пространство домика. Ну и что с ним теперь делать? Выгнать – невозможно. Слаб еще. Да и раны не зажили. К тому же с повязкой на глазах отпустить нельзя, это все равно, что дитя в темном лесу одного оставить. А смотреть на него – сплошное расстройство и невольные воспоминания о своей загубленной молодости.

– Там к тебе идут, – не открывая глаз, пробормотал мужчина. – Выходи.

– Как услышал? – встрепенулась Марика.

– Не знаю сам. Лес сказал. Видать и правда – побратался с бером.

– Ну как же, – не упустила случая поддеть его травница. – Просто слух обострился. Слушай, княжич, а почему тебя не ищет никто?

– А мне тоже интересно, и почему меня никто не ищет?

Женщина закатила глаза раздраженно, накинула на плечи теплый платок, сунула ноги в добротные кожаные сапожки и вышла на двор. Она и сама уже услышала гостей, благо их было двое, и они громко переговаривались.

– Лукерья, здрава будь.

– И тебе не хворать, Марика. Вот, дочь моя. Помощница.

Травница равнодушно оглядела рыжеволосую веснушчатую девицу лет десяти, кивнула. Куда больше ее заинтересовал большой короб под мышкой у кузнечихи, да сверток в руках девочки. Никак принесли ткань? Вот это славно! У нее уж перевязки заканчиваются, все на этого увальня ушло.

– Все как обещалася: и холстина тебе, и яйки, и сыра еще принесла. А муж мой велел вот передать курицу еще и яблок.

Настала пора Марики кланяться в ножки: благодарность была более, чем щедрой. Кузнечиха же переминалась с ноги на ногу, что-то желая спросить, но не решаясь.

– Что-то еще надобно?

– Дочь моя вот… поглядела бы. Одиннадцать ей, а женское не началось еще. Не сглазил ли кто?

Марика пожала плечами, хмурясь: вот глупая, сама не видит, что ли? Не созрела просто девка, рано ей.

– Все с девочкой хорошо, – успокоила Лукерью. – Всему свой срок. Вот если через два лета не придет, то приводи, будем смотреть. Пока оставь ее в покое, пусть еще с детьми по лугам носится. Скажи мне лучше вот что… Какие новости в свете белом? Не ждать ли нам угуров снова? Хорош ли нынче урожай? Как Бергород, стоит? Кто им правит теперь?

– Ой, что делается, ведьма! – обрадовалась женщина. – Ужас что делается! Княжича юного Бергородского-то волки задрали!

– Да ладно! – Было отчего глаза вытаращить.

А Лукерья от такого интереса к ее сплетням даже выпрямилась горделиво, глазами засверкала.

– Ей-ей, не вру! Как есть сожрали! Косточек даже не оставили! Искали его целой дружиною, нашли кусты поломанные, под ними кровь да остатки одежи. А там след, волокли его… Да видать сожрали по дороге, след в самые дебри завел.

– Ужас какой!

– Вот! ты уж тут осторожна будь, ведьма, волков нынче немеряно развелось. Мужики наши на охоту собираются, стало быть, мстить за княжича.

Марика только головой покачала удивленно. Мстить? Диким зверям? И какой в этом толк?

– Потому и ходи только по тропам заповедным, – напомнила она простую истину бабе. – И детей далеко в лес не посылай.

– Да уж, страшное дело, – кивнула кузнечиха и добавила: – Ежели клюковка еще будет, или кровяника, или еще что – ты на рынок приноси, в этот год ее хорошо продать можно будет.

– Поняла, принесу.

Кузнечиха с дочкой ушли, а Марика в короб заглянула и снова порадовалась: сыру целую головку положили, не пожадничали. Хорошо, хватит надолго.