Читать книгу Лёгкое стихопатство - Марианна Мартыненкова (Засорина) - Страница 43

Я желаю тебе Венеции, а чего же ещё желать?

Круассанов, домов и silenzio, водных улиц, смывающих гладь

Пустоты, неуспеха, бездушия, корвалола как меры всего, автономного равнодушия, тщетной суетности того,

Что не входит на карту города, замураненного в стекле,

Я желаю тебе Венеции, и не думай иного – мне.

duo

Живи теперь с Венецией в крови,

Брусчатку, воду в чётких и отточенных каналах,

Дома от терракота до опала,

Смех итальянских женщин в семь утра,

Стук г; ндол, волны, бьющие дороги,

Мосты, узкие улицы, богов,

Невинно поселившихся повсюду —

в столбах каналов, храмах, островов

коллекций – из ожерелья бусин их сложили,

Расплавили в стекло, сточили в пыль,

И рифмы Бродского, которые до Бродского зажили,

но нужен был поэт – оформить в быль

И рассказать, как тонок мир – от Канареджо до Джудекки,

«что, дабы не зажмуривать ей век, я прикрывал ладонью их,

и веки, не веря, что их пробуют спасти, метались там, как бабочки в горсти»,

И много прочего, наполненного светом,

Сочащимся сквозь крыши в тишине,

Не удалить из вен – живи с Венецией – она теперь навеки (и на том свете) будет при тебе.

Восемь. Шесть. Восемь. Город, в котором живу.

Если весь быт отбросить – я просто люблю Москву.

Бульвары, театры, парки, кондитерские, кафе,

её триумфальные арки, прогулки при яркой луне.

Восемь. Шесть. Восемь. Из офиса ехать в метро.

С улыбкой встречать осень, сидеть на последнем в кино,

молиться в её церквушках, смотреть на Москву-реку,

встречать у подъезда старушку: «От мужа платок – берегу».

Восемь. Шесть. Восемь. Хипстеры, дети, авто,

киоски, книги, вопросы…

Город, живущий на сто, город – родной, любимый,

выдержан, как вино, с праздником, пусть строптивый,

но возлюбленный всё равно.

И мы сидим в «Шоколаднице», «Кофеине», «Старбаксе»,

Пьем липкий глясе или капучино,

Ты сводишь на мокрой салфетке счета-балансы,

Я шмыгаю носом, похоже, что беспричинно.

Ты как между делом бросаешь: «Мне в этом городе скучно,

Карьера – предельна, мысли размазаны по асфальту,

Здесь холодно, страшно и беспредельно душно,

Тут рифм не дождёшься: сплошь кобальты и базальты.

На прозу ответишь прозой: слывёшь банальным.

Стишком – нарекут романтиком и ботаном,

Я если и золото, то всё равно сусальный,

А падаю со стола гранёным всегда стаканом.

А ты меня называешь не мудаком, а сюрреалистом,

«Прожженный и конченый, – говоришь, – но с душой».

Мне жаль, что мы так похожи и гнёмся с упругим свистом,

Иначе назвал тебя бы своей судьбой.

А так – приглашаю выпить. И ты всё знаешь:

Как кончится вечер и сколько в нём будет слов,

И пусть ты упорно связь нашу отрицаешь,

Я прежде не видел более прочных основ».

Pourquoi vous aimez Paris?

Parce que c’est ma vie.

J'écoute la radio française et regarde par la fenêtre.

И если в Москве совсем не будет весны,

За кофе с корицей в бистро я не вспомню об этом.

Когда лабух провинциальный внушает страх

И скрип дверной звучит как угроза,

Предрекаю тебе, девочка, очередной крах:

Детектив интеллектуальный, как «Имя Розы».

Так Умберто Эко ладони твоей прочитает линию,

Словно лилию, герб рода Валуа,

Поезжай-ка ты, девочка, спецкором в Ливию —

Всё равно на сердце сплошная мгла.

Поражения, как отличница, помечай крестиком,

Как перфекционист, ничего себе не прощай.

Зарекись никогда не иметь дел со сверстниками

И сразу же согласись с одним из них выпить в интимной чай.

Ваши высвеженные поля для футбола против моих равнин,

Где настолько пустынно – не добралась эбола и не молился раввин.

Ваши дёгтем покрытые, как антизагаром, спины – мухи на них не льнут —

В моей кухне, наполненной запахом винным, вряд ли приют найдут.

Ваши дети – грузны, отчаяние – безутешно, камни – сквозь решето,

В моём доме в окно повеяло запахом вешним, значит, старое – изжито.

Он вернулся из эмиграции.

Пол-второго. Моросит.

Небо серое. Мягко сели.

Чемодан крокодиловый. Пальто.

Руки сильные. По осанке и взгляду все мысли его недавно осиротели.

Его встретит девочка

Лет под двадцать.

В тёмном платье и свитере.

Не накрашена.

Обовьёт его шею мягкими тёплыми пальцами,

И как будто бы не было дня вчерашнего…

Позавчерашнего, поза-позавчерашнего.

Он приехал из города,

Где во век не дождаться

Корки из льда на лужах,

Где не сыщешь

Двух домов одинаковых.

Он вернулся оттуда измотан, замучен, истерзан и даже простужен…

Слоем пыли скрывая блеск своих туфель лаковых

У неё, этой девочки, пусто в квартире.

Пушистый кот. Пыль на книгах.

Нараспашку все окна – сквозняк.

И немножко нервно.

Он пробудет неделю здесь,

Наест щёки, обсудит новинки культурные,

Соберёт чемодан, поцелует её в пробор

И обратно мигрантом

в страну

Доверху забитый вещами-мечтами.

Там тепло.

Там сильные духом женщины.

Там бы жить, да нет ничего хорошего.

Сколько это может продлиться, в бывшем незаменимый?

Когда колесо сансары – запаска на случай стекол,

Когда ожидаешь в чашке с заваркой не сахар – след мины,

И в сумку кладёшь кроме прочего чеснок, лассо, кол.

Жалеешь о фото, которых когда-то оплошно не сделал,

Как пили вино в Тель-Авиве в оранжевых сочных вдвоём,

Как мягко – под воск маскируется – плавится тело

В похожем на крепость домишке твоём.

И руки-шпагаты, улыбка (сквозь тень недоверия),

И голос, проломленный слабостью бывших осмысленных драм,

Сейчас замолчи, слушай пульс свой, пока часы сверю я,

И скрип заколоченных рам.

Белый лист. Самолёт. Израиль. И я одна.

Этот мир похож на в игристом пробку.

Не придумано в этом мире ещё вина,

Чтобы, выпив, не становиться с тобою робкой.

Я тебя люблю, дорогой, и in spite of that,

Проклинаю всякую с тобой встречу.

Потому, что несу нереальный бред,

А потом вспоминаю в деталях наш вместе вечер.

Исписалась, похоже,

Способна лишь working hard, swimming long

и finding a joy at all.

И хотя принципиально не разбиваю карт —

Если будет совместный – какой его будет пол?

Давай уедем?

Прямо сейчас!

На остров маленький или север!

И жизнь закружится вокруг нас,

И заживем без потрясений!

Не будет города и вранья,

Друзей не будет – с кем объясняться,

Мы все забудем – раз – навсегда!

Мы перестанем знакомым клясться!

Но ты пойми, что обратно – нет!

Уже не сможем вернуться к дому,

Мои глаза – вот один ответ,

Ты позабудь про свою истому!!!

Один раз выбор и – навсегда,

Здесь все не так, как в обычном браке,

Там мне за месяц полно вранья,

Здесь только мы, остальное – враки!

Есть много маленьких городков, в них не живут,

Только пишут в книжках!

Давай уедем? На дальний свет!

Я только детского возьму мишку,

А ты не хочешь…

Ты говоришь, что здесь полно для нас дел и планов!

Ну ладно, что ж, остаемся здесь…

Бояться жизненных ураганов…

Одна рыжая девочка собирает чемодан и едет в мою любимую страну.

Там она дополняет леса рыжиной и инстаграмит волну.

Я кричу ей нутром – привези мне оттуда хоть камушек, скрепку, сон,

Не была там четыре года и уже не чувствую с ней в унисон.

Ровно года четыре без accent, что Irish, картофельных супа и jokes,

Без занятий, без кролика в комнате, смеха, пейзажей и rocks,

До того, как случилась работа и самозабвенный роман,

Чувство, будто в аптеке, как в детстве, налили тебе кислородный в стакан.

Вспоминаешь – как будто бы в прошлой – эпохе ли, жизни ли, весне…

«Инстаграм» закрываю – привези же хоть камушек мне.

наш мир изворотлив, как стайка птиц,

летящих на юг прожарить своё оперенье,

мы дышим над книгами, перед картинами падаем ниц,

находим с годами прочность, теряем зренье.

встречаемся в 8, расходимся в 25,

по ходу рожаем детей, собираем шкафчик,

и ты говоришь: «жизнь отдам за твою прядь

волос», на деле – закручиваешь буравчик,

а я, ну а что я, какой тут спрос – падка

до красивых строк и пухлых тетрадей,

ты едешь в Канаду за тканями для платка,

привозишь в ладонях радий.

«от гниющих в моём подсознании червячков

до трещащих по швам подкорок твоих фантазий» —

больше нет слов, – ты слышишь меня? – нет слов,

всё истрачено в этой фразе.

Мы такие, какие есть – с гнильцой.

С пережжённой арахисовой вместо желудка.

Капучино с утра вредит блаженству рассудка.

Нам не важно – чёрные мысли – давно на лапах у пчёл пыльцой.

Мы не знаем лесных зверей: в лицо

Нам знакомы лишь волки и овцы града —

Есть одна от urbi et orbi награда —

Планктонное братство и офисное кинцо.

Мы прилюдно затачиваем ножи —

Нам не время, не место оправдывать целью средства.

В паутинах от дзен-буддизма до эскейпизма шло детство.

И попробуй мне только праведник что-то скажи.

Мы врываемся раз в полгода в спокойный мир,

Посещаем моря, горстями грызём черешню.

Убеждаем свой разум, что жизнь вдруг станет безгрешной,

И гони обратно, ямщик, в московский в центре трактир.

вероятность, что ты спасёшься, равна 0,

будь то Дао «Тойоты», буддистские омы или пепел вулкана.

однозначность намерений сводит в одну тюрьму

Магдалин, перестроечных деятелей и пушкинского Руслана.

я, конечно, не очень-то и хочу

проповедовать веру в твоём каземате.

посмотри, в паре метров лежит, зализывает десну

пёс бездомный на подранном школьном мате.

карамель, или сладкая вата, арбузный сок —

первосортная выделка самого раннего детства.

я стреляю, стреляю, стреляю тебе в висок.

пули держатся в воздухе, выполняют весёленькую петлю и – ни с места.

Они говорили: «Бог даст»,

И Бог им давал,

Бог искренне верил, что им это пригодится.

Они же куражились, пили, чеканили свой металл

И вечно ворчали, что им ставят в шины спицы.

Они говорили: «Полноте, мы прокачаны,

У нас level-up, живем не один век,

У нас ваши библии в папочку с торрента скачаны,

Мы их почитаем, когда поздним вечером выпадет снег».

Они говорили: «Здравствуйте, мы тут пришлые,

Читаем ли Пришвина, чачу ли пьём взахлёб…»

…А из-за угла выезжает расслабленный рикша,

И горы томов философии режутся до басё.

Твои люди тебя найдут. Твои люди тебя простят.

Твои люди если уйдут – то хотя бы оставят взгляд.

Могут даже оставить тлен – черепа под ногами, боль.

Твои люди – знак перемен, они трубы, вода, огонь.

Твои люди порочат зло, и они же возносят свет.

Твои люди, упав на дно, тянут руки сквозь сотни лет:

Твои люди живут в веках, книгах, истинах, тишине,

Твои люди в своих руках твои держат. Они в вине

Ищут правду с тобой в ночи, провожают тебя в полёт.

Твои люди: «Ты не молчи», «Долетела?», «Как прошёл год?».

Твои люди – как карандаш: пусть сточился, но есть портрет.

Ты твоих людей не предашь, потому что иначе нет

Отражений зеркальных, снов, стен кирпичных – да ничего —

Морзе, чтобы понять без слов, счастья, чтобы отдать его.

Твои люди важней всего, что вокруг: Тель-Авив ли, Москва, Париж,

Твои люди – замкнутый круг – я не сплю – значит, ты не спишь.

Говорю же, ему на тебя плевать,

Он смеётся и вслед провожает других див:

И не ЗАГСом тут пахнет, и его мать

Тебе скажет, что нрав его неигрив,

Но играет тобой как пазлом «Сложи Париж»,

Режет вены – похоже, на пластилин,

И, пока ты руки о чашку греешь, он помнит лишь

Прошлой жизни запах – где был он как пилигрим

Или рыцарь, нежить и бог весть что,

Уже трудно высечь обрывки слов,

Говорю же – пока тебе 3, ты забудь его,

Прошлой жизни не вытянешь шлейфы снов.

Куртку крепче застёгивай, пей компот,

Соль на раны – не страшно, главное – в уши чтоб не песок,

И когда придёт – как и в прошлой – снова тебе черёд,

Не захочешь больше себе в висок.

Я просвечиваю дом на рентгеновском аппарате.

Кто-то в платье ходит. Кто-то лежит в трусах.

Измеряя свет в окнах, как общую to по палате,

Предрекаю сюрпризы себе, а тебе – одиночества страх.

Эти игры ведут нас по уровням многоэтажек.

Мы то в лифте застрянем, то – покурить у окна,

Четверть века здесь жить, понимая: «не взрослая даже»,

Но при этом покрашена в тёплый соседней квартиры стена.

Недосказанность фраз и немножко пространные речи,

ТСЖ, мягкий пол, кран горячий настроен оn air,

Я использую вместо светящихся ватных олдскульные свечи

И мечтаю, что ты забредёшь и мы выйдем дышать на пленэр.

Вот такие кварталы, родной, этажи, парапеты и крыши.

Где-то пусто, а где-то беззубые дети сопят,

Этот город берёт все октавы и жалостливо: «Ты хоть слышишь?

Для тебя чистый воздух потом будет больше похожим на яд».

Я всё знаю: что выросла здесь и сгодилась,

Пыль, пороки и пробки – десяточку баллов берут,

Мы как плотники слышим: «Давайте же выше стропила»,

Окропляем перила водой и мечтаем про влажный Бейрут.