Читать книгу Девушка в цепях - Марина Эльденберт - Страница 11

Я не свалилась с лестницы только потому, что одной рукой вцепилась в «Заклинания», другой в полку. Шаги прогромыхали рядом с дверью, а после начали удаляться: судя по всему, мимо прошел либо дворецкий, либо камердинер виконта, либо кто-то еще из слуг. Судорожно вздохнув, на подгибающихся коленках, я осторожно спустилась вниз. Для верности плотно зажимая фолиант подмышкой и повторяя пальцами края лесенки. Едва ощутив под ногами пол, опустилась на корточки рядом с «пострадавшей», и… замерла.

Книга действительно развалилась на две части, но исключительно потому, что их было две. Две части или две книги: в одной, что побольше, от корки до корки прямо сквозь страницы был вырезан тайничок, в него и вложили вторую. Небольшой томик в изящном переплете с шелковой ленточкой-закладкой. «Сладкая горечь свободы», – гласила надпись на корешке. Книга авторства Миллес Даскер?! По ощущениям, глаза у меня стали очень большими.

Откуда ей здесь взяться?!

«Сладкая горечь свободы» считалась самым откровенным и провокационным романом нашего времени. Леди Ребекка называла книги Миллес Даскер (первой женщины-автора, опубликованной в Энгерии) салонным чтивом для поверхностных, бесстыжих и ветреных особ. Помнится, я нечаянно стала свидетельницей ее разговора с подругами, когда она открыто осуждала «подобное творчество» и мысли, которые оно может вложить в умы современных женщин. Порядочных женщин!

«Я бы ни за что не поставила такую гадость на свою полку», – говорила она.

В общем-то, на полке роман Миллес Даскер и не стоял, он был надежно спрятан в недрах безжалостно искромсанных «Основ бытовой магии». Я закусила губу, понимая, что нужно возвращаться к заклинаниям, но если уж представилась такая возможность… Быстренько открыла книгу на первой попавшейся странице: судя по затертым уголкам, ее читали не один раз.

«Его ладони скользнули по обнаженным плечам, вызывая томительную, жаркую дрожь. Александра прикрыла глаза, отдаваясь во власть сокрушительной мужской силы. Забывая о том, как отчаянно и горячо ненавидела высокомерие в его глазах, чувствуя, как жесткие пальцы удивительно нежно повторяют контур ее губ…»

Странным образом я снова перенеслась в темноту ниши, прикосновения Ормана отозвались во мне пугающей дрожью. Прикосновения, которые хотелось продлить и чувствовать так же остро… наяву. Губы вспыхнули, словно он прикасался к ним пару мгновений назад, и я поспешно захлопнула книгу.

Ой-й-й-й, нет. Это совершенно точно не то, что мне сейчас нужно.

Захватила Миллес Даскер с собой вместе с «Основами». Верну на полку, когда буду убирать «Заклинания». Кстати, о заклинаниях… Зевнула, прикрывая ладошкой рот, глянула в оглавление.

Ну и что тут у нас?..

Заклинания, как ни странно.

Бытовые, боевые, защитные. Глянула на четкий узор, который жил на моем запястье своей жизнью: сейчас, например, снова «заснул». Если не присматриваться, можно подумать, что просто выпачкалась в краске, тонкие линии померкли. Надолго ли? Вряд ли его можно отнести к бытовым. К боевым тем более, и уж меньше всего это похоже на защиту.

Так, вот, раздел «Разное». Пожалуй, здесь и поищем.

Пролистала до нужной страницы, поморгала. Чувство было такое, что книга написана на незнакомом языке. Нет, часть слов мне все-таки была понятна, но большинство просто ускользали от сознания, особенно когда речь заходила о плетениях, построении контуров и узлов. Да-а-а, что ни говори, а магическая терминология – это явно не для слабого ума. Впрочем, плетения мне не нужны, мне нужно понять, с чем я имею дело, и как от него избавиться.

Раздел оказался большим и муторным, а еще – без картинок. Поэтому приходилось вчитываться в механизм действия заклятий, зевать и покусывать губы. Всевидящий, как в этом вообще кто-то разбирается?

Веки становились все более тяжелыми, не спасал даже яркий свет артефакта. В определенный момент я поймала себя на том, что чуть не упала в книжку лицом, дернулась, и…

– Могла бы просто спросить у меня, Шарлотта.

Ой, нет. Нет, нет, нет. Только не это.

Я что, опять сплю?

– Быстро учишься. Умная девочка. – От этого голоса хотелось не то сбежать на край света, не то… утонуть в нем. Он напоминал гипнотическую вуаль, наброшенную на сознание, приковывающую к своему обладателю невидимыми, но прочными цепями. Даже не оборачиваясь, я знала, кого увижу за спиной.

– Учусь? Чему?

Трость легла на мое плечо, набалдашник уперся в книгу, отодвигая ее в сторону.

– Здесь ты ничего не найдешь.

– А где найду? – Я все-таки обернулась.

В конце концов, если это сон, то во сне можно многое себе позволить.

– Уже пытаешься управлять снами. Невероятно. – Он обошел меня и встал у стола.

Легко касаясь его кончиками пальцев.

– Разве снами можно управлять?

– Большинство людей даже не отдают себе отчет в том, что спят. Не говоря уже о том, что с ними происходит. Не говоря уже о том, чтобы пытаться выстроить сюжет сна по своему разумению. То, что ты на такое способна, очень… – он смягчил последнее слово и повторил его так же мягко, словно пробуя на вкус, – очень странно.

Это действительно странно. Особенно если учесть, что мы разговариваем во сне.

– Может, уже снимете маску?

– Может быть и сниму. А что снимешь ты? Взамен, Шарлотта?

В голос снова ворвались певучие нотки, в которых разум увязал, как в паутине.

– А что вы хотите?

– Хочу снять с тебя нижнее платье.

Я приподняла брови.

– Не слишком ли за одну маленькую маску?

– Не слишком ли? Секрет твоего долга, – он коснулся моего запястья, – и мое лицо. Выбор за тобой, Шарлотта.

– Я согласна.

Слова сорвались с губ раньше, чем я успела их остановить. Но в самом деле, что мне терять во сне?

– Даже не сомневался, – ответил он.

А потом его ладонь легла на маску, отнимая ее от лица.

Я ожидала увидеть все, что угодно: ожоги на пол-лица или шрам, пересекающий щеку через висок, любое другое уродство, но стоявший напротив меня мужчина был очень привлекателен. Пожалуй, привлекателен чересчур, с таких пишут картины из-за образа, вдохновляющего своими противоречиями. Черты лица правильные, отмеченные свойственной мужчинам жесткостью, высокие скулы и тонкий нос, придающий его облику пугающую хищность. И вместе с тем – удивительно мягкий контур рта и линия подбородка.

– Заклятие долга, – произнес он, – единственное заклятие на крови, которое не считается преступлением. Потому что подчиняющийся ему идет на это добровольно, иначе оно не сработает.

– Заклятие… на крови? – У меня почему-то сел голос.

Я не могла отвести от него взгляда, пытаясь понять, как мой разум умудрился столь точно, столь четко воссоздать образ, которого никогда не было перед глазами.

– Самые жестокие. И самые нерушимые. – Он коснулся затянутой в перчатку рукой губ, глядя поверх нее на меня. – Во времена расцвета цивилизации армалов сильнейшие маги отделились ото всех и ушли с материка, чтобы взрастить новую расу, могущественную и непобедимую. Они называли себя мааджари, в их обществе не было места для слабых магов или для тех, кто магией не наделен. Их силе никто не мог противостоять: ни в древности, ни тем более в наши дни. Лишь крупицы их знаний, ничтожно малые и все же смертельно опасные, так или иначе просачивались в мир. В цивилизацию армалов. В Темные времена. В Эпоху Расцвета.

Было в его облике что-то странное: обладая столь яркой внешностью, он оставался в тени. Несмотря на то, что свет артефакта скользил по светло-каштановым волосам, играя в них серебром. Как теплый свет может откликаться серебром? Присмотревшись, я поняла, что это не свет: серебряная прядь. Серебро в его волосах смотрелось так же противоестественно, как холодный взгляд. Холодный и темный.

– Твой долг, милая Шарлотта, будет оплачен, когда ты исполнишь оговоренное условие, и ни днем раньше. Расторгнуть такой договор нельзя, чем сильнее ты будешь ему сопротивляться, тем больнее будет жалить заклятие. Совсем как заклятие верности, оно же «Змея».

Подавила желание подскочить. Змей я боялась с детства, но… откуда здесь взяться змее, правда?

– И что же случится, если я решу отказаться от выплаты?

– Ты умрешь.

– Вы шутите?

– Ничуть. – Удивительно мягкий голос для таких ледяных интонаций. – Я исполнил свою часть сделки. Твоя очередь.

Если я правильно его поняла, мне даже раздеваться не придется. Достаточно отвернуться, стянуть верх и выпутаться из сорочки. Будет сложно, но я попробую. Пальцы потянулись к пуговкам на платье, но трость отвела мою руку.

– В чем дело? Вы передумали? – я приподняла брови.

– Тебя раздену я.

– Мы так не договаривались.

– Неужели? Я сказал, что хочу снять с тебя нижнее платье.

– Но…

– Сам.

К щекам снова прилила кровь. Было в этом что-то ненормальное, но от того, как он на меня смотрел: от голода в его глазах, от короткого приказного: «Сам», – дыхание участилось. Особенно когда он медленно стянул перчатки, сначала одну, затем вторую. И так же медленно отложил в сторону, придавив тростью. Набалдашник негромко звякнул о кольца артефакта, а Орман протянул мне руку.

Прикосновение заставило вздрогнуть: оно было слишком живым для сна. Настолько живым, что от касания пальцев по телу побежало тепло. Замерев под его взглядом, на миг утратила дар речи. Особенно когда он развернул меня к столу, оказавшись за моей спиной.

– Тело запоминает ощущения, – произнес он, легко сжимая мои плечи поверх платья. – А мы воспроизводим их во снах. Тепло дерева или прохладный шершавый камень… – Пуговицы выскальзывали из петель одна за другой. Когда Орман коснулся ямочки между ключицами, я вздрогнула. – Горячая ладонь…

По груди скользнула прохлада, ладони на обнаженных плечах показались не просто горячими – обжигающими. Кожа под его пальцами горела, становясь отчаянно, невероятно чувствительной. Рукава поползли вниз, и он повторил это легкое скольжение: от локтей к запястьям, на одном из который дремало заклятие долга. Настолько откровенно, что я едва успела опомниться и поймать платье, которое не упало лишь чудом.

– Жало иглы или ожог плети…

Его руки снова скользнули наверх, к плечам, и я вздрогнула, прижимая расстегнутое платье к груди. Почему-то ужасающе-ярко представила, как его ладонь обхватывает рукоятку плети, и от замаха до удара (за долю секунды до обжигающе-острого всплеска) перед глазами темнеет от страха. Меня наказывали розгами, и это было жутко, отвратительно, стыдно и больно. Так больно, что ссадины на запястьях не давали заснуть по ночам. Я складывала горящие руки так, чтобы не касаться покрывал или подушки, но они все равно саднили.

– Розги – бессмысленная мерзость, – хмыкнул он, медленно стягивая бретели нижнего платья. От ласкающего движения кружева по коже становилось нечем дышать. Так же, как от опасной близости за спиной. – Тому, кто ими пользуется, надо отрывать руки или совать их в кипяток.

Мир перед глазами зашатался от будничности брошенной им фразы.

– Руки? – зачем-то уточнила я.

Вместо ответа Орман потянул сорочку вниз, плотно прижимая ее к телу и не позволяя свободно соскользнуть. Дюйм за дюймом все больше открывая грудь. Он почти меня не касался, просто протягивал ткань по коже невыносимо-медленной лаской.

– Отпусти платье, Шарлотта.

Это был приказ, и руки разжались сами собой. Тихий шорох, и я вцепилась в собравшуюся на бедрах ткань, чтобы удержать хотя бы что-то. Перед глазами стояли трость, перчатки и артефакт, рассыпающий яркий свет. Настолько яркий, что мне хотелось зажмуриться. Зажмуриться, чтобы не видеть, как кружево оборки тянется вниз, как скользит по напряженным соскам, задевая их плотной шершавой резинкой. Прикосновение вышло настолько ярким, что я охнула и ухватилась за край стола.

Лакированная поверхность и впрямь была теплой, я чувствовала ее подушечками пальцев. Всевидящий, я сейчас чувствовала так остро, что по телу шла дрожь. Закусив губу, чтобы не застонать, попыталась выпрямиться, но он не позволил. Чуть подался вперед, плотнее прижимая меня к краю.

– Невероятно чувственная девочка. – Хриплый голос стелился невидимым покрывалом.

Сорочка потекла еще ниже, и от прикосновения горячих рук к бедрам тело пронзила странная судорога. Всхлипнула, испуганно дернулась, и… проснулась на лежащих передо мной «Заклинаниях». Место, где Орман оставил трость и перчатки, разумеется, пустовало. Раскрытыми ладонями оттолкнулась от стола, вскочила. Сердце колотилось так, что дышать было трудно, низ живота наливался сладкой, томительной тяжестью.

– Шарлотта! Шарлотта, ты еще здесь?

О-о-оооо-й-й!

Так быстро, рискуя запутаться в платье и свернуть себе шею, я никогда по лестницам не лазила. Только запихнув «Заклинания» вместе с «Основами» на нужное место, обнаружила, что томик Миллес Даскер валяется на полу. Должно быть, зацепила локтем, когда спала.

Нет… нет, нет.

– Шарлотта!

Быстро сунула роман в ридикюль, плюхнулась на стул, выпрямилась и подтянула к себе книгу, которую мне дала леди Ребекка. Вовремя: она как раз вошла в библиотеку и наградила меня строгим взглядом.

– Прошло уже два часа. Я решила, что ты ушла, не прощаясь.

– Что вы, разве я могла так поступить? – поспешно вскочила, подхватив книгу, и артефакт погас. К счастью, потому что щеки у меня пылали. – Просто нужно было основательно подготовиться. Я же совсем ничего в магии не понимаю. Зато теперь граф будет доволен!

Выразительно похлопала ресницами.

– Что ж, чудно. Оливер вернется с минуты на минуту, – леди Ребекка нахмурилась. – Не прижимай к себе книжку, будь так любезна.

– Ой.

Я поняла, что и впрямь вцепилась в фолиант. Прижимая к груди так яростно, словно он мог унять бешено бьющееся сердце и погасить пламя охватившего меня смятения. Осторожно вернула книгу на стол, а леди Ребекка раскрыла медальон-артефакт, который носила с собой по дому. Это изобретение заменило обычные колокольчики, с помощью него можно было приглашать слуг. Для приглашения дворецкого нужно было прикоснуться один раз, горничных – два, и так далее. У слуг находились связанные артефакты, с помощью которых они узнавали, куда нужно подойти.

– Джон тебя проводит, – распорядилась виконтесса и кивнула в сторону двери.

Надежда на то, что удастся вернуть «Сладкую горечь свободы» на место таяла на глазах.

Особенно когда дверь открылась, и в кабинет заглянул дворецкий Фейберов: высокий, лысеющий и тощий, как захиревшая туанэйская сосна.

– Джон, проводи мисс Шарлотту, будь так любезен, – это прозвучало очень мягко. – Доброго вечера, Шарлотта.

– Доброго вечера, леди Ребекка. Поцелуйте за меня Миралинду.

– Непременно, – последовал ответ.

На том и распрощались. Как-то резко, рвано и слишком скоро, но сейчас я была искренне этому рада.

Пауль Орман

Прядь волос под пальцами раскалилась, как медная проволока в огне. Прядь волос и крохотная капелька ее крови, сохраненная магией – пропуск в мир ее снов. Магия гааркирт, позволяющая входить во сны любого: не просто входить, выстраивать их по своему желанию, создавать сюжеты и образы из воспоминаний спящего или собственных фантазий.

Окутанное туманом сознание понемногу прояснялось, возвращая в реальность, заставляя сжать зубы и сдавленно выдохнуть. Он ведь не собирался к ней приходить. Изначально – не собирался, но картина превратилась в навязчивый образ, и впервые за долгое время на смену привычному явился другой. Уводящий за грань реальности, из центра Лигенбурга – на окраину. Туда, где траурной лентой блестит река, где звезд не видно из-за тянущегося над домами дыма. И выше, к закрытой на хлипкую цепочку и старенький энгерийский замок каморке.

Девчонка не шла у него из головы. Маленькая мисс-сама-невинность Шарлотта Руа. С расплавленной медью волос и глазами цвета разбавленного молоком горячего шоколада, что подают в лучших ресторанах Ольвижа. С кожей, не уступающей лепесткам аламьены, застилающей поля Лавуа.

Лавуа, Ларне.

От воспоминаний накатило раздражение. Раздражение, которое он привык гасить на подходе, равно как и любое другое чувство, пытающееся прорваться сквозь полное, осознанное безразличие. Сильные чувства способны разрушить все, к чему он шел долгие годы. Все, что он выстроил вокруг себя, и его самого – тоже.

Древняя магия билась внутри, как мотылек под стеклом, шелк локона щекотал ладонь. Ладонь, которая еще помнила тепло ее кожи таким, каким оно могло бы быть наяву. Долгие годы он не прикасался ни к кому так, как сегодня прикасался к ней. Даже во сне.

Тихий вздох.

Женщина, стоявшая в центре комнаты на коленях, едва заметно повернула голову. Думала, что не заметит? Он сразу и не заметил, погруженный в поволоку сна и мысли о том, как впервые увидел Шарлотту спящей в мансарде. Представлять разметавшиеся по подушкам рыжие волосы было непривычно, но он не мог избавиться от этой картины. Так же, как от ощущения белоснежной кожи под пальцами. Призрачное прикосновение сквозь туман оставило отпечаток, который до сих пор не удалось стереть. Эта тонкая кожа и легкий запах жасминового мыла…

Так непохожий на яркие дорогие духи той, что не сводила с него глаз.

– Разве я разрешал на меня смотреть?

– Нет, Пауль. – Из-под приглушенной покорности пробивалось легкое возбуждение. Она даже этого не скрывала: глаза сверкали, с приоткрытых губ срывались тихие выдохи, грудь тяжело вздымалась. Пламя волос струилось по связанным за спиной рукам, подчеркивало кружево короткого нижнего платья, надетого поверх корсета. Помимо них и тонких чулок на женщине не было ничего, но ее это явно не смущало.

– Ты же знаешь, что сейчас будет?

– Да.

– Да, Пауль.

Поморщился: ставшее уже давно привычным имя неприятно резануло слух.

– До кровати, – отрывисто приказал он. – На коленях.

Одеть бы так Шарлотту, и посмотреть, как ее щеки заливает румянец. Энгерийское воспитание женщин зачастую приводило к печальным последствиям. Они выходили замуж, но чувственные удовольствия для них оставалось чем-то постыдным. Тем, о чем не принято говорить вслух и от чего не пристало получать наслаждение, но Шарлотта была невероятно, безумно чувственной.

Он помнил ее сверкающий взгляд и гнев, которым она окатила его в коридоре.

«Легко оскорблять, скрываясь под маской, правда?»

Смазливое невинное личико и пухлые губы, которые так и манили их попробовать. Во всех смыслах.

Вряд ли Вудворд стал бы держать при себе девчонку, которая ничего не умеет.

Мысль об этом полыхнула такой яростью, что пальцы с силой сжались на набалдашнике. Поднялся, опираясь о трость, глядя на покорно застывшую у кушетки в изножье кровати женщину. Женщину, готовую на все. Здесь и сейчас.

Изумрудная молния сорвалась с пальцев, с шипением вспорола веревку, и она сползла на босые ступни.

– Собери волосы, – приказал он, и она послушно раскрыла ладонь, поднимая тяжелые пряди одну за другой.

Эти шпильки он вытаскивал сам, бросая к ногам и заставляя ее собирать их губами. Сколько их было таких, готовых на все. Отдающихся за деньги и просто так, сгорающих от желания, фальшивого или искреннего. Он давно перестал получать удовольствие от продажной любви, а впрочем, и от истинной тоже. Тогда почему перед глазами стоят рыжие волосы (не этот яркий огонь, цвет раскаленной меди) которые так хочется сгрести в горсть, потянуть на себя, срывая болезненный стон?

Потому что она выглядела слишком невинно. Во сне люди удивительно откровенны и честны, в первую очередь с собой. Когда человек засыпает, даже самый ангельский образ уступает место истинному лицу, но даже спящая Шарлотта выглядела отчаянно-чистой. Именно поэтому ее хотелось разрушить, сделать одной из многих, всего лишь безликой подписью в уголке картины.

Девушкой в цепях.