Читать книгу Норвежские каникулы - Марина Фьорд - Страница 4

– Бьёрн, куда вы все подевались? – спросила Татьяна, когда, наконец, муж ответил на ее звонок.

– Мы у Ойстена, приходи, – коротко сказал Бьёрн и отключил связь.

Татьяна спустилась вниз по склону к большому белому дому на краю крутого берега. Дом принадлежал супругам Скартвейтам. Перед домом на заасфальтированной площадке стояли два Гранд Чероки. Значит и Ойстен, и Муна дома. Татьяне нравились соседи и их дом, самый большой и красивый на острове Хеллёй. Это было неудивительно, Ойстен, трудяга и умелец, все свободное время посвящал обустройству своей территории. Он владел электрической компанией и имел хороший доход от бизнеса. Несмотря на то, что Скартвейты были состоятельными людьми, Муна работала в местном детском саду. Энергичная и всегда веселая она не могла оставаться просто домохозяйкой. Муна и Ойстен были вместе со школы и поженились сразу после выпускного. К сорока пяти годам они вырастили двух детей, обзавелись тремя внуками и жили дружно и счастливо, а главное, продолжали любить друг друга.

Иногда вечерами в ясную погоду Татьяна заходила к Муне на чашку кофе. Они сидели за столом у спуска к морю и любовались закатами. Со стороны моря дом окружала ограда из прозрачных панелей. Ее поставили для того, чтобы внуки, которых часто привозили на остров, не свалились вниз на камни. Рядом красовался огромный аквариум с морской живностью. За его стеклянными стенками среди живописных камней и водорослей мелькали мелкие рыбешки, на дне лежали морские звезды, перебирали клешнями крупные крабы, копошились лангустины и другая живность, которую Ойстен вылавливал в море. А в доме возмущенно заливался Квини. Хозяйка предусмотрительно запирала собаку, чтобы иметь возможность спокойно поговорить. Но закрытые двери не могли заглушить Квини. Пес, казалось, никогда не замолкал. Он умудрялся тявкать даже во время еды, разбрызгивая во все стороны корм и слюни. Вот и теперь Квини мчался навстречу Татьяне, заливаясь визгливым лаем.

Из дома вышла Муна.

– Привет! – помахала она рукой.

– А где все? – Татьяна огляделась по сторонам.

– Они учат Марте резать ягнят. Там, за хлевом, – Муна махнула рукой в сторону покатого склона, где среди дубов виднелся небольшой бревенчатый сруб. – Не могу на это смотреть. – Муна передернулась.

– Марте режет ягнят? – Татьяна шокировано уставилась на соседку. Марте, дочь Бьёрна от предыдущего брака, была довольно предприимчива, сильна и предпочитала учебе физический труд, если, конечно, он приносил ей осязаемую выгоду. Татьяне она напоминала самосвал, водитель которого был еще не совсем профессионален и не знал точно, куда и как направить мощную машину. В свои двадцать четыре года девушка так и не решила, куда направить стопы, и находилась в состоянии затянувшегося кризиса, мучая себя и окружающих вопросами «кто я?», «что я?», «где я?».

Татьяна пошла вдоль склона. В тени вековых дубов за бревенчатым хлевом она заметила плотную фигуру Марте в черном клеенчатом фартуке. Нож в правой руке и кисти ее рук были вымазаны кровью. В стороне, неестественно запрокинув голову, лежал полугодовалый ягненок. Его белая шерсть на груди и шее пропиталась кровью. Ойстен подтаскивал второго ягненка. Животное не могло видеть окровавленное тело брата, но, очевидно, осознавало свою участь. Ягненок блеял и изо всех сил упирался ногами. Его черные, невидящие от страха глаза, казалось, занимали большую часть морды.

– Нож приставляешь сюда. Режешь быстро, пока в кровь не поступил адреналин, – инструктировал дочь Бьёрн.

Татьяна зажмурилась. Послышался то ли стон, то ли вздох. Она открыла глаза и увидела, как ягненок последний раз дернулся на траве и замер.

– Пусть кровь выйдет, – сказал Бьёрн. – Уже хорошо, молодец, – удовлетворенно похвалил он. Марте радостно улыбалась.

– Теперь будем учиться разделывать тушу. Я возьму одну, ты – другую, и повторяй за мной, – говорил Бьёрн. Он заметил Татьяну. – Присоединяйся. Или ты предпочитаешь готовое мясо?

– Ни то, ни другое, – сухо ответила она мужу и пошла обратно к дому.

Вечером все собрались за столом у аквариума. В большом блюде лежали куски жареной ягнятины, рядом на подносе – вареные овощи. Муна принесла бутыль с клюквенным морсом, брусничное варенье и несколько банок пива.

– Приятного аппетита, – пожелала она и села рядом с Ойстеном.

Татьяна знала, что парная ягнятина – нежное и вкусное, без запаха баранины мясо. Но в памяти всплывали огромные от ужаса глаза и белое тельце, дергающееся на земле. Она положила в тарелку только овощи.

– Ты не будешь мясо? Жалко ягненка? – спросил Бьёрн. – Напрасно, это животные, которых разводят для того чтобы съесть.

– Думаю, я теперь не смогу есть мясо ягненка, – призналась Татьяна. – В детстве я случайно увидела, как сдирают шкуру с кролика. После этого ни разу в жизни не притронулась к крольчатине.

– На тебя это произвело такое впечатление? – удивилась Марте. – Ты должна попробовать убить сама. Это неповторимое ощущение, когда ты знаешь, что можешь легко одним движением прервать жизнь, которую держишь в руках.

– Не представляю, как можно получать удовольствие от убийства беззащитного существа, – с трудом сдерживая раздражение, ответила Татьяна.

– Мне понравилось, – сказала Марте, накладывая полную тарелку мяса. Она чувствовала себя героиней дня. – Я теперь поняла, что хочу делать в жизни. Я буду заниматься фермерством вместе с папой.

– Значит, твой экзистенциальный кризис закончился? – поинтересовалась Татьяна.

– Что закончился? – Марте оторвалась от тарелки и непонимающе уставилась на Татьяну. Ойстен и Муна тоже смотрели на нее с любопытством. Бьёрн добродушно усмехнулся и добавил в тарелку соус.

– Это хорошее решение, Марте, – похвалил гордый за дочь Бьёрн. – У тебя способности к фермерству. Я буду счастлив, если моя девочка станет настоящей норвежской фермершей.

– А чем занимаются женщины в сельской местности в России? – спросила Марте.

– Я всю жизнь прожила в Москве. Но в детстве гостила у родственников в деревне. Деревенские женщины готовят, ухаживают за домом, детьми, растениями и животными. Но режут скот только мужчины. У нас считается, что женщина должна давать жизнь, а не отнимать ее. По крайней мере, в мирное время.

– Хочешь, я принесу соленую рыбу, – предложила Муна. Татьяна знала, что Муна согласна с ней, но молчит, чтобы никого не обидеть.

– Спасибо, я не голодна, – искренне поблагодарила соседку Татьяна.

– Я боюсь всех животных кроме Квини, – добавила Муна. – К нашим четырем овцам я даже не подхожу. Ими занимается Ойстен.

– Ойстен и Муна – не фермеры. А ты жена фермера, – заметила Марте. – Когда папа уйдет на пенсию, то станет со мной заниматься только фермой. Что будешь делать ты?

– Я найду, что делать. Твой папа знал, на ком женился. Если бы ему была нужна женщина для убийства животных и стрижки альпак, он бы выбрал фермершу, – оборвала ее Татьяна.

– Я ни чем не стану заниматься, когда выйду на пенсию. – Бьёрн не обратил внимания на слова жены. – Фермой станешь заниматься ты, Марте.

За столом повисла молчаливая пауза. Бьёрн и Марте с удовольствием поглощали мясо. Татьяна подавленно ковыряла вилкой овощи. Муна и Ойстен украдкой бросали на соседей понимающие взгляды.

– Больше никто не заглядывал в ваши окна? – спросил Ойстен, чтобы нарушить молчание.

– Нет. Кроме Татьяны никто не видел ужасного человека, который бродит вокруг дома и следит за ней. – Бьёрн дурашливо грозно сдвинул брови.

– Ты считаешь меня сумасшедшей? – Татьяна нахмурилась. – Почему мне никто не верит?

– Я не считаю тебя сумасшедшей, просто ты слишком впечатлительна и эмоциональна. Никто не видел на острове посторонних. Тем более, такого урода, которого ты описываешь.

– Он появлялся, когда тебя не было дома. Я видела в окне его лицо, слышала, как он ходит по первому этажу, и утром нашла у дома следы его ног. Ойстен тоже видел следы. Правда? – Татьяна посмотрела на соседа.

– Да, чьи-то следы там были, – со смущенной улыбкой подтвердил Ойстен.

– Не может быть! – с иронией в голосе воскликнул Бьёрн. – Ведь Хеллёй – необитаемый остров. Послушай, дорогая, на острове двести домов. Кто угодно мог прийти. Ты не открыла дверь. Человек потоптался и ушел. Дом старый, от ветра могут скрипеть доски. Ты же сама все знаешь.

– Знаю, но я в состоянии отличить скрип досок от звука шагов. Мне могло померещиться один раз, но это происходило в течение двух недель во время твоего последнего отъезда. Завтра ты опять уедешь, и я останусь одна. Я боюсь.

– Ты же говорила, что к тебе приедет подруга, – возразил Бьёрн.

– Она не будет сидеть со мной две недели. И потом ты думаешь, что вдвоем мы в состоянии справиться с любым насильником?

– Здесь нет насильников. Но если боитесь, заприте двери, – посоветовал Бьёрн.

– Может быть, лучше снять гостиницу в городе? – Голос Татьяны дрогнул. Она боялась не сдержаться и расплакаться или нахамить Бьёрну. Татьяна не могла понять, почему наедине муж казался ей любящим и внимательным, но в присутствии посторонних людей Татьяну всегда переполняла обида за то, что он позволял себе иронию и пренебрежительное отношение к ней. Неловкие ситуации разрешались легко, без ссор и обид, когда они были вдвоем, но воспринимались ей слишком болезненно, если кто-то из близких или друзей Бьёрна был рядом. В такие моменты она чувствовала себя чужой и одинокой среди этих людей.

– Гостиницу на две недели? Дорогая, а ты уверена, что столько стоишь? – спросил Бьёрн, открывая банку с пивом.

– Что? – Татьяна опешила. Это было сверх ее терпения. – Повтори.

– Я неудачно выразился. Имелось в виду, что каждый месяц снимать гостиницу на две недели – слишком дорого для нас.

– Ты не хочешь извиниться?

– Я же сказал, что неудачно выразился. Ты можешь на время переехать в город, но мы не в состоянии позволить себе снимать гостиницу каждый раз.

– Ты это называешь извинением? – Татьяна понимала, что в гостях не стоило продолжать этот разговор, но уже не могла остановиться. Ею руководила злость и жалость к себе.

– Сколько можно? Легче тебя отправить домой, чем ежедневно выслушивать капризы, – вспылил Бьёрн.