Читать книгу Иродиада Галилейская - Марина Хробот - Страница 3

Предгорье крепости Махерон

Пятнадцатилетний Езекия дремал, сидя на медленно бредущем белом верблюде в середине длинного каравана. В дорогих одеждах, в накрученном на голове длинном платке, закрывающим нижнюю половину лица, подросток оживился, как только караван подошел к подножию горы.

Закончились ряды виноградников со спелыми, прозрачными на солнце гроздьями. Всё чаще встречались акации и деревья граната, всё гуще зеленели поля сезама[2], ячменя, конопли, чечевицы и льна. Необыкновенно густые из-за невозможности растечься – узкие поля сжимались соседними горами, – запахи волнами поднимались в знойном дне и кружили голову.

В сельских домах, низко распластавшихся вдоль извилистой горной дороги, было непривычно многолюдно. Хозяева домов угождающе суетились перед богатыми и властными гостями.

Два верблюда авангарда каравана Езекии входили в следующее селение, а последние навьюченные ослы только выходили из предыдущего.

Верблюды и ослы несли на себе свёрнутые одежды и ткани, корзины хлеба, бурдюки с водой и вином, амфоры масла и ещё многое, необходимое для удобства жизни в гостях.

Замыкали караван десяток баранов на мясо и пяток коз для свежего молока.

Изредка вдоль каравана на конях проскакивали охранники и останавливались у повозки с двумя впряженными осликами. На повозке высился портшез-палатка, задрапированная дорогим шелком. Здесь ехала бабушка Езекии, достопочтимая Сара. Она любила удобства и никогда на них не скупилась.

Караван входил на гору. До цели путешествия – ворот крепости Махерон, оставалось несколько минут пути.

Стены крепости нарастали, закрывая часть неба. Открытые массивные ворота сверкали медными пластинами, вбитыми в толстые брёвна.

* * *

Справа под стенами, в рощице из колючих кустов и десятка ажурных зелёных тамарисков, мелькнуло воздушное покрывало. Оно было поднято слабым горячим ветром над головой сидящей девушки, одетой по-царски, в светлые льняные одежды, с десятками нашитых серебряных бляшек.

Сердце Езекии ухнуло к плоским копытам белого верблюда. Остановив ход любимца, он заставил его встать на колени и сполз на песок.

Сейчас же разошлись шелковые занавеси портшеза и выглянула Сара, женщина не молодая, но «в соку», увешанная драгоценностями сверх меры. Тут же показалась любопытная старая прислужница Дина, не перестающая обмахивать госпожу малым опахалом.

Езекия виновато улыбнулся.

– Я должен поздороваться, бабуля! И расспросить о жизни у неё.

Цепко и хозяйственно оглядев караван, Сара ткнула пальцем в хромающего под тяжкой ношей осла, поставленного погонщиком позади широкой беременной верблюдицы. Погонщик побледнел, хотел оправдаться, но Сара так на него посмотрела, что тот побежал развьючивать больное животное.

Сердитый взгляд властной женщины переместился на внука и потеплел.

– Мой Езекия, будь спокойным. И не надейся ласку услыхать.

Соглашаясь, юноша кивнул и побежал к деревьям, снимая с головы платок и приглаживая на ходу чёрные кудри и короткую бородку. Ноги в высоких сандалиях утопали в сухом песке дороги.

* * *

Закутанная поверх одежды в легкую шелковую накидку с головы до ног, Саломея сидела у обрыва на шерстяном ковре и рассматривала приближающиеся караваны и долину с полями и селениями. Рядом, на складном табурете, поставленном на сухую траву, тяжело дышала старая Няня, потеющая в плотной одежде и покрывале, накинутом на голову. Няня каждую минуту вытирала влажной тряпицей лоб, рот и, засунув руку за пазуху, складку между большими обвисшими грудями.

Чуть в стороне стоял молодой Костас в коротком пеплосе[3] и сандалиях с ремнями до колена. От скуки он, зацепившись за нижнюю ветку дерева, повис на одной руке. Мышцы напряглись, и Костас улыбался от приятного ощущения силы в своём совершенном теле.

Перестав бежать, Езекия остановился, восстанавливая дыхание, и медленно подошел к Саломее.

– Я поспешил, когда тебя увидел, здравствуй.

Тонкая ладонь из-под прозрачной накидки показала на землю.

– Садись сюда, а то мне скучно.

Сев на песок у ног девушки Езекия с любовью разглядывал проступающие под воздушной тканью черты лица… Но одновременно его раздражал вцепившийся в ветку высокий молодой мужчина в греческой одежде и гладко выбритый.

– А кто тот человек? Охранник?

Не оглянувшись, Саломея равнодушно перебирала серебряные бляшки на вороте верхнего платья.

– Нет, учитель. Мне мама его в Греции купила.

Мелкие камешки мешали сидеть на голом песке, и Езекия подвинулся, пересев на край ковра Саломеи.

– Учителей, мне кажется, не покупают. Его наняли для тебя?

Улыбнувшись девушка дотронулась пальчиком до носа Езекии, отчего Няня закашлялась, возмущённая вольностью воспитанницы. Но Саломея её кашля «не услышала».

– Какая разница? Два года он со мной. Четыре языка преподает, гимнастику. Он в перерывах чтенья заставляет на мостик встать, сесть на шпагат, иль колесом пройтись по дальнему двору, пока не видят священники или мужчины.

Встав, Саломея скинула на голову Няни воздушную накидку и отошла от края обрыва. В очередной раз Езекия поразился странному цвету её волос – тёмно-рыжий, в отца. Глаза девушки, зелёные, с карими ободками, смотрели на него насмешливо.

Ещё раз быстро взглянув на Езекию, Саломея подняла руки вверх. Чуть качнувшись она неожиданно сделала три раза подряд «колесо», мелькнув ногами со звенящими браслетами на щиколотках и руками в браслетах до локтя… И встала, запыхавшись. Лёгкие шаровары обтекали стройные ноги, одежды ниспали облаком, четыре бронзовые косы змеями разлетелись и не сразу успокоились на груди и спине. Появился румянец на щеках, грудь под расшитой длинной рубашкой вызывающе торчала.

Зрелище настолько впечатлило Езекию, что он молчал несколько мгновений.

– …Да разве женщинам такое можно?

Поправив рукава, Саломея преувеличенно легко вздохнула.

– Мне можно всё, я дочь Иродиады.

Ощущая по всему телу пот от шокирующего действа, Езекия вытер ладони о длинную рубаху. И говорил, стараясь не смотреть на Саломею, вид которой доставлял боль от её совершенства и его собственной влюблённости.

– О, Саломея, ты за полгода так похорошела!

Стянув с головы флегматичной Няни свою накидку, Саломея накинула её на себя, оставив лицо открытым, и посмотрела на Езекию взглядом, от которого его влюблённость перешла в отчаяние.

– Я знаю. Два дня об этом гости говорят. И завтра скажут сотню раз. Уж надоели. – Резко взмахнув рукой, она показала назад. – Смотри, в той стороне виднеется то море, пересолёное, в котором невозможно утонуть.

Вытерев ладони о рубаху ещё раз, Езекия согласно кивнул.

– Безжизненное озеро, я знаю. Бабуля еженедельно велит ей привозить оттуда грязь. Сидит в ней по полдня и ждёт, когда помолодеет.

Езекия обернулся в сторону каравана. За ними всеми наблюдала Сара из своей палатки-портшеза. Особенно внимательно женщина рассматривала Костаса.

Повернувшись, Саломея медленно пошла по тропинке к крепости и Езекия поспешил за нею.

Тяжело встав, Няня сложила скамейку и побрела за воспитанницей. Костас спрыгнул на землю, скатал ковёр, положил на плечо, и пошел в процессии последним.

Ни Саломея, ни Езекия не обращали внимания на сопровождение. Юноша шел, заглядывая девушке в лицо.

– Я… То есть бабушка и я, подарков привезли тетрарху, Иродиаде и тебе, на трех верблюдах.

Саломея скупо улыбнулась Езекие.

– Спасибо, я люблю подарки. А ты, ведь, самый богатый жених, наверно, в Галилее?

От горячего дуновения ветра с головы Саломеи в воздух поднялась накидка, и Езекия подхватил её, не дав упасть на песок.

– Ну-у, если не считать тетрарха и Первосвященника, то да. У них налоги и голуби для жертвоприношений. Менялы меняют деньги в храмах – вот самая из прибылей. В моей семье торговля мясом. И бабушка надёжно держит в руках расчёты. Но тот, кто в Галилее считается богатым, в другой стране, уже в рядах середняков… – На секунду отвлёкшись, Езекия нахмурился. – А почему в той стороне снуют стервятники, что им так вкусно?

Справа от ворот крепости десятки огромных птиц парили и резко ныряли в пропасть, пронзительно и противно крича от удовольствия.

Сморщив носик, Саломея брезгливо отмахнулась.

– Не обращай вниманья, не смотри. В ту сторону кидают отходы с кухни, мусор и рабов.

Проследив за полётом больших орущих птиц, держащих в клювах мерзкие куски отбросов, Езекия перевёл взгляд на девушку.

– За что рабов?

Взяв за край шелковую ткань, оставшуюся в руках юноши, Саломея потянула её к себе.

– Ну, как обычно. За всё. Их негде хоронить, здесь мало места, и их кидают в пропасть. Отдай накидку, я слишком загорю.

Прежде чем отдать накидку, юноша поднёс её к своему лицу и вздохнул девичий дурманящий запах.

– А что ты делаешь по вечерам? Тебе не скучно?

Надевая на голову лёгкую ткань, Саломея остановилась.

– Скучно. Когда жара спадет, я с женской половины сбегаю от бесконечных сплетен о мужьях и свадьбах. Иду к Крестителю. Он мало говорит и хорошо молчит.

Взгляд Езекии изменился.

– А мне? Мне можно вечером прийти? Я столько слышал о Мессии.

Чуть отодвинув юношу, вставшего посередине тропинки, девушка пошла вперёд, не сомневаясь к вниманию к своим словам.

– Конечно можно. Он принимает всех. Хотя в последние дней десять устал и начал прятаться в своём подвале от постоянных просьб – помочь советом или замолвить слово пред Антипой, чиновниками иль кем ещё.

Езекия робел перед Саломеей, но любопытство пересиливало.

– А мама как? Ведь он ее хулит. Все страны знают, что Иродиада нечестно вышла замуж за Антипу.

Споткнувшись, девушка остановилась и посмотрела на Езекию, удивлённо улыбаясь.

– Нечестно? Знаешь, Езекия, не наше дело лезть в дела царицы. Уверена, что мама постепенно всех убедит в том, что ей удобно.

Дворец. Покои Аслима.

Советник Иродиады, Аслим, долго вглядывался в своё отражение. Отполированная бронзовая поверхность круглого зеркала на тяжелой подставке, показывала хищный, чуть оплывший профиль семитского лица с короткой ухоженной бородкой. Длинные волосы, умащенные миррой, чёрными волнами спускались на плечи. Золотой обруч на лбу сохранял тщательную причёску. Оставалось чуть смазать губы подкрашенным оливковым маслом.

Поправив на шее сапфировое, в серебре, ожерелье, Аслим отодвинул зеркало. Выученный раб тут же сел у ног хозяина, стал надевать позвякивающие, праздничные сандалии, завязал ремни. Поцеловал колено советника.

– Пора другую обувь заказать.

– Напомнишь вечером, а я иду к царице.

Легко встав, Аслим взял витой посох, украшенный резьбой, и пошёл к выходу из комнаты. Отогнул тяжелый, расшитый разноцветными узорами шерстяной полог, закрывавший вход в его покои, он вышел в атриум[4], на террасу над внутренним двором дворца. Его ноздри уловили ароматы духов и запах заготовок блюд с кухни.

Подняв подбородок выше, Аслим через террасу вошел в широкий коридор дворца. Стены и оконные проёмы переливались развешанными на них лёгкими разноцветными полотнами.

Повернув налево, стуча посохом, советник, небрежно кивнул стражнику и вошел в светскую часть покоев Иродиады.

Дворец. Светская часть покоев Иродиады.

Сидя на гладкой кожаной подушке, рабыня Нубийка лениво тянула то в одну, то в другую сторону витые шнуры тяжелого полукруглого опахала, прикреплённого к потолку. В полумраке тускло блестели медью пока ещё незажженные светильники и драгоценные вышивки на подушках, разбросанных по коврам и диванам.

Иродиада лежала на жестком деревянном ложе, на спине. Стройное тело обрисовывала льняная рубаха с простой вышивкой, ступни ног блестели от втёртого конопляного масла. Кисти раскинутых тонких рук лежали в серебряных глубоких тарелках, стоящих на табуретах. Тарелки, заполненные оливковым маслом, благоухали искрошенными в них лепестками белых и красных цветов.

Волосы Иродиады сдерживал туго завязанный в волосах шарф. Лицо закрывала маска из ткани.

Сидящая у ложа светловолосая рабыня Злата сбрызнула ткань маски перламутровой жидкостью из стеклянного сосуда.

Без лишних условностей Аслим сел на низкую скамейку у ложа царицы.

– Весь двор заполонён гостями. Так сколько человек на праздник Дня Рождения Антипы мы ожидаем?

Голос Иродиады, ленивый и низкий, как бы засыпал под ароматной омолаживающей маской.

– Немного, сотни полторы, мы скромно отмечаем.

Аслим принюхался к маске на лице Иродиады, чихнул.

– Антипа изменился, с тех пор как божий человек стал жить в темнице крепости. Тетрарх задумчивее стал, серьёзней.

Царица ответила не двигаясь, только большой палец на правой ноге один раз дрогнул от возмущения.

– Теперь я часто слышу, что надо быть и проще, и скромней. Уйти от варварских обычий римлян, молиться трижды в день, поменьше кушать.

Макнув пальцы в серебряную тарелку, Аслим растёр масло по тыльной стороне своих рук.

– И что ты предлагаешь? Заставишь всех носить одежды без украшений и есть лепешки с мелкой рыбой?

Нубийка у опахала взглянула на Злату и сделала «ужасное» лицо, представляя, как их всех посадят на диету нищих.

Голос Иродиады продолжал лениво-уверенную течь.

– Еще чего. Как было, так и будет. Пророки всем необходимы, они дают нам пищу для ума, другую точку для отсчета… Не более. Прогресс идёт сам по себе.

Рука Аслима, умягчённая маслом, замерла, и с неё упали на одежду несколько капель.

– Царица, если дальше ты затронешь судьбы мира… – Аслим понюхал руку, запах ему понравился. – Я испугаюсь.

Стряхнув с руки масло, он опять погрузил её в тарелку и натолкнулся на руку Иродиады. Та шуточно шлёпнула его по запястью.

– Мне просто захотелось поболтать. Что с нашей маской, Злата? Не пора ли её снимать?

Рабыня скатала с лица Иродиады тонкий слой ткани, освобождая полусонное лицо с тонкими чертами.

Открыв глаза, Иродиада оперлась руками о деревянное ложе, села и оглядела свои покои. На царицу с почтением и подобострастием смотрели светловолосая рабыня Злата и Аслим.

Лёгкий жест Иродиады заставил Злату собрать промасленные ткани со стола и упавшие на пол лепестки. Поклонившись, она ушла из покоев походкой ожившей греческой статуи.

Повернувшись, Иродиада засмотрелась на себя в высокое, в рост человека, зеркало из электрона[5], поставленное у письменного стола. Она лениво размотала шарф с головы, и на грудь и спину упали четыре тяжелых косы темно-каштанового, пронзительно яркого оттенка. Не накрашенное лицо казалось очень молодым. Только равнодушные глаза снижали приятное впечатление.

– Аслим, ты заставляешь меня завидовать твоим одеждам. И кто же из любовников тебя так щедро дарит?

Поправив ожерелье на шее, Аслим улыбнулся царице.

– Сам заказал и заплатил. Одежда – лишь перья у взрослого павлина, что б вызвать интерес… Ты вечно молода, царица, а я старею. Приходится платить за удовольствие дотронуться до кожи молодой.

Не слушая Аслима, Иродиада сняла с запястья прилепившийся лепесток розы.

– А где Рахиль? Где эта потаскушка, смешливая и безотказная для всех?

Смуглая тонкая Рахиль в небрежно накинутом на старое платье тонком палантине, быстро вошла в покои, шлёпая босыми ногами по каменному полу. На её вытянутых руках сверкающей горкой лежал мягкий сверток.

– Я платье принесла из мастерской.

Острый палец Иродиады указал на скамью.

– Там положи. Где дочь моя, где Саломея?

Наклонившись к скамье, Рахиль увидела на ремнях сандалий Аслима серебряные вставки с разноцветными камнями.

– Сбежала с женской половины от сплетен бабских и ушла к обрыву.

Положив свёрток на скамью, рабыня сердито потрогала переплёт мужских сандалий.

Советник специально дёрнул ногой и на сандалии нежно звякнули серебряные колокольцы.

Подушечками пальцев Иродиада проверила атлас своей кожи на лбу и щеках.

– Да, понимаю, скучно ей смотреть на толпы громких и потливых, с невыносимым гонором гостей. А есть ли среди них паломники для пленника, для Иоанна?

Рахиль украдкой окунула в серебряную тарелку пальцы рук и растёрла маслом грудь.

– Да, есть немного. Они хорошие, из тех, что ходят за странным человеком, за Иисусом.

Рахиль села к ногам госпожи и надела на них восточные расшитые туфли без задников.

Иродиада глядя на макушку рабыни, зевнула.

– Я слышала, они не безобидны. То вылечат слепца, а то хромому вправят ногу. Недавно так вообще из трупа сделали живого. Всё это не к добру. Ты почему, Рахиль, девчонку опять к обрыву отпустила?

Встав, служанка поправила палантин на плечах.

– Я? Спросите лучше с Няни. Да и вообще я что-то не припомню, чтоб Саломея кого-нибудь послушалась. Конечно, кроме вас. – Сев на скамью, Рахиль снова быстро зачерпнула масла и растирала плечи и руки. – Вы для нее власть абсолютная, без обсужденья.

Иродиада улыбнулась в зеркало самой себе и начала переплетать косы. В зеркале царица увидела испуганный взгляд Рахили, подвинувшей ближе к себе тарелку с маслом. Рабыня застыла с поднятой рукой.

– Наглеешь ты Рахиль… – Иродиада выставила указательный палец с острым ногтем в сторону советника. – Итак, Аслим, запоминай. Центральный царский стол накроете парчою[6]золотою. На двух столах для знатнейших гостей должны быть скатерти из льна и алым цветом. А на столах на площади из скатертей не будет ничего, посуда проще и еда скуднее… Рахиль, где ты всё утро пропадала? До мастерской?

От тихого голоса госпожи служанка дёрнулась, будто её хлестнули бичом. Тарелка под её рукой, чуть не соскользнула на каменный пол, но Злата успела подхватить её. Рахиль ей благодарно улыбнулась, перед тем, как ответить царице.

– Домоправительнице Ионе по хозяйству помогала. Она ругала за бестолковость жен гостей, а я ругала слуг. Супруг её, домоправитель Хуза, ругал, всех остальных. А после я к Крестителю пошла с корзиной завтрака.

Оценив ровность ногтей на пальцах рук, Иродиада взглянула на рабыню.

– С корзиной? Что-то много.

Не выпуская тарелку, Рахиль встала и на шаг придвинулась к госпоже.

– Он перестал отказываться от пищи и всё опять паломникам раздал.

– Как это странно… – Глядя в стену, задрапированную тканями с восточными узорами, Иродиада что-то смахнула перед собой ладонью, отвлекаясь от ненужных мыслей. – Что там с платьем?

– Ой!

Отставив тарелку на табурет, Рахиль взяла свёрток, развернула его, и в руках сверкнуло переливчатое золотое одеяние. Она торжественно подняла его за плечики.

Платье, расшитое мелкими чеканными бляшками-цветками, глухо звенело и сверкало слепящим великолепием.

Чернокожая Нубийка смотрела на платье, открыв рот от восхищения, Аслим с завистью, Рахиль с улыбкой причастности к чуду, Иродиада спокойно.

– Опять тяжелое. Но-о… ладно, соответствует моменту. А где же покрывало?

Разведя руки и пожав плечами, Рахиль виновато улыбнулась.

– Его доделают до завтра. Слишком сложно поймать настолько много стрекоз, чтобы обстричь четыре крылышка у каждой.

Повернувшись к рабыне Нубийке, Иродиада чуть приподняла брови.

– Иди и позови из кухни Исаака, чуть позже мы будем изучать чередованье блюд. – И сразу проявила нетерпение. – Ты почему на кухню не бежишь?

Отбросив шнуры опахала Нубийка сорвалась с места, сверкнув из-под юбки тонкими, чёрными ногами и светлыми пятками.

Стены крепости Махерон.

Снаружи крепости у высоких стен, под длинными навесами из тканей, сидели рабы, с завистью глядя на обедающих мацой, сыром и оливковым маслом слуг. Чуть дальше топтались отары коз и овец. Флегматично жевали подсохшую траву верблюды, стоящие отдельно из-за сильного запаха. Собаки ловили каждый момент возможности утащить кусок еды.

У ворот разгружался прибывший караван. Непривычные говор гостей, одежда и оружие, высокие головные уборы и резкость в жестах отличали армянских гостей. Среди них выделялся богатой одеждой и сильной хромотой молодой Аристобул.

С ослов и верблюдов снимали ковры и ткани, клетки с кудахтающими курами, перепёлками и фазанами.

Сняв шлем, Аристобул оценивающе смотрел на крепость, на прибывших гостей, их рабов и привезённые подарки.

По дороге, петлями уходящей с горы в долину, брели бедно одетые паломники, тяжело опираясь на посохи, с перекинутыми через плечо пустыми котомками и курдюками с водой.

В открытые ворота крепости: то из них, то вовнутрь, безостановочно сновали люди.

Мощные стены Махерона из кирпича-сырца специально выстроены с одного угла выше, чем с другого. По плоскому верху стен в период дождей в глубокие углы, в устроенные в них каменные цистерны, стекала вода. После ливней цистерны закрывались деревянными крышками, и воды хватало на засушливое лето. Из долины крепость выглядела квадратной зубчатой короной.

Из-за высоты горы, больше тысячи метров, из-за стен крепости, дающих тень, из-за густых деревьев, корнями вцепившихся во влажные стены, внутри Махерона было прохладнее, чем в долине.

* * *

Самое большое и величественное здание внутри крепости – царский дворец, выстроенный в эллинском стиле, с колоннами. Ещё два десятка двухэтажных построек вмещали жителей и прибывающих гостей. Сейчас, из-за дня рождения Антипы в каждом доме ютилось по две-три семьи.

Внутри крепости, по периметру стен выстроены из дерева узкие казармы и навесы для лошадей. Верблюдов и другую живность оставляли за стенами.

Между гостями метался вспотевший от ответственности худой и нервный домоправитель Хуза. Он махал руками, объясняя иногда строго, иногда подобострастно, где должна гостевать та или иная семья. Рабов, по недомыслию или излишнему усердию подошедших к нему на расстояние вытянутой руки, он наотмашь бил резной деревянной палкой.

Рядом с Хузой его жена, толстуха Иона, здоровалась с приехавшими женщинами и, покрикивая, показывала, кому и где можно расположиться.

– Тесниться будем, спать впритык друг к дружке! Иначе не получиться! Вас много! – Краем повседневного платка, закрывающего голову, Иона вытерла пот со лба и с затылка. – Слишком много.

Площадка перед крепостью. Рынок.

Езекия, Саломея, Няня и Костас подходили к крепости одинокой компанией. Усталый взгляд плетущегося в пыли Костаса изменился, отметив женский силуэт у крепостной стены, у раскинувшегося там рынка. Девушка была чуть выше остальных, и её одежда отличалась покрывалом. Оно было легче, отливало серебряными нитями и закутывала её с ног до головы.

Девушка вошла в гомонящую толпу рынка. Высокий рост, широкие бёдра, мелькающая надо лбом полоска светлых волос… Костатс прижал ладонь к груди, где заколотилось сердце.

В два прыжка он нагнал Няню и остановил, взяв за её рукав.

– Мне нужно за питьевой водой на рынок. Я быстро возвращусь.

Отдёрнув руку, Няня отмахнулась от Костаса потной тряпицей.

– Уж вижу глоток твоей воды. Такая дылда… но хороша. Иди, не сомневайся.

Няня засеменила за Саломеей, шаркая старыми сандалиями.

* * *

Рынок шумел гортанным говором разных языков, пестрел одеждами и товарами, пах фруктами, благовониями, перцем, кунжутом, цветами, животными и особенно человеческим потом.

Возвышаясь над большинством людей, Костас поспешил, споткнулся о потерянный ананас, уронил с плеча ковёр и тут же поднял его.

Девушка стояла перед торговцем цветами, сквозь покрывало смотрела на мокрые охапки стеблей лилий в широких глиняных тазах, на влажные мешки со срезанными бутонами роз и нарциссов.

Не открывая лица, Злата пробубнила, тыкая пальцем в цветы:

– Вот тех, и тех, и тех по семь головок. – Злата выставила пятерню и два пальца, показывая сколько именно. Купец заворожено уставился на необыкновенно белую руку. – И макового масла пузырёк.

Переведя чёрный взгляд на голубые глаза и золотые брови Златы, под покрывалом, поднимающегося от лёгкого ветра, Купец сглотнул комок удивления.

– Открой лицо, и я отдам бесплатно цветы, и даже масло дорогое.

– Так стало интересно?

Одним движением Злата скинула покрывало с волос. Все стоящие рядом замерли, разглядывая непривычную внешность.

Марево влажных ароматов колебало фигуру девушки.

Костас стоял за правым плечом Златы и дышал её воздухом.

Купец отступил на шаг, и провёл руками по тёмной, с проседью, бороде, приходя в себя.

– О Боги! Я тебя куплю!

Змеиным движением приблизив своё лицо к лицу Купца, Злата оскалилась злой улыбкой.

– И даже не надейся. Красиво выложи товар, я отнесу царице.

Рука Купца начала движение к волосам Златы. Немедленно Костатс оказался рядом с девушкой.

Несколько человек остановились, пораженные красотой и дерзостью Златы, ожидали – дракой или только руганью закончится разговор…

Сбоку раздался раздражающий свист бича.

В луже воды, рядом с осколками только что разбитой амфоры, лежал полуголый раб. Из рассечённого плеча текла кровь. За Хозяином водоносов стояло трое рабов, нагруженных тяжелыми амфорами, привязанных к их спинам. Они испуганно смотрели то на Хозяина, то на кровь.

– Вода сегодня драгоценна, а он посмел её разлить!

Размахнувшись, Хозяин хлестнул лежащего раба ещё раз. Бич взвизгнул в воздухе, и металлическая пряжка обвилась вокруг шеи раба. Вяленая кожа бича натянулась, и шея хрустнула. Хозяин сплюнул в сторону, расстроившись потерей имущества, и заорал на опешивших рабов.

– Как можно аккуратней поставьте амфоры к стене! Возьмите эту падаль и сбросьте в ров. Затем омойте руки песком, вином дешёвым и опять песком. И только после этого несите воду в крепость. Идите, амфоры посторожу.

Рабы засуетились, сгрузили амфоры со спин друг друга, подхватили убитого и потащили к обрыву.

Люди, увлечённые торговлей, сначала неохотно расступались перед ними, а затем брезгливо отскакивали от мёртвого тела. Хозяин тяжко сел у стены.

Звякнув браслетами, Злата накинула на волосы покрывало.

– Вот видишь, мой любимый Костас – убийство, а никто не возмутился. Убили человека, но, как будто убрали мусор.

Подняв голову, Хозяин с ненавистью уставился на Злату.

– Таких, как ты, нам нужно убивать….

Зная о своей неприкосновенности, Злата снова уверенно заулыбалась.

– Свободных?

– Наглых. Забивать камнями!

– За что? Зато что я, рабыня, свободной быть хочу? Я родилась свободной! – Резко понизив голос, она закончила. – И я ей буду.

Вырвав у Купца мешочек с покупками, Костатс подтолкнул Злату к воротам крепости.

– Уймись. Тебя когда-нибудь побьют.

– Я сдачи дам, ведь я умею драться, ты сам меня гимнастике учил и десятью приёмам боя…

Не слушая девушку, Костас, насильно потащил её внутрь крепости.

– Молчи! Попробуй быть немой хотя бы до дворца. Иначе заверну тебя в ковёр и унесу.

Оглянувшись, Злата одними глазами смогла передать улыбку.

– Куда?

На мгновение голос Костаса стал решительным.

– К себе!

Настроение Златы резко изменилось.

– Тогда меня, действительно, убьют. Без денег мы – никто.

Крепость Махеро. Внутренний двор.

Зайдя в крепость и стараясь ни с кем не столкнуться из многочисленных гостей, Саломея, поправила накидку на голове, плотнее закрывая лицо и… упёрлась в большой живот Ионы. Домоправительница начала причитать высоким, до визга, голосом:

– Царица нервничает, ожидая, когда же дочь придёт к ней с приветственной молитвой, а она…

Между животом домоправительницы и Саломеей, впихнулась не мене толстая Няня и смотрела на Иону, показывая полное пренебрежение к её словам.

– Отстань от девочки, недолго ей осталось гулять на воле. Вот замуж отдадут, да и запрут на женской половине.

Лёгкий жест руки Ионы, прервал слова Няни.

– Не делай мне смешно! Чтобы такую, как дочь Иродиады, в покоях запереть? Скорее она сама заставит мужа ей ноги на ночь мыть, а дальше влезет в управленье государством!

– Так стоит позавидовать свободе. – Неожиданно спокойно ответила Няня.

От возмутительных слов Иона встала, открыв рот, и тяжело задышала.

– Да что ты говоришь? Для женщин это грех…

Пока Иона и Няня, одетые одинаково в длинные тёмные одежды с минумумом драгоценностей на груди, пыхтели, стараясь переглядеть друг друга, Саломея поманила к себе Езекию и показала в дальний угол крепостного двора.

– Смотри, там башня с дождевой водой, левее занавес над входом, в подвал, в темницу Иоанна. Ты видишь, десять человек сидят и ждут с ним разговора. Там встретимся мы в час заката.

У каменной башни, привалившись к прохладной стене, сидели паломники мужчины, поставив посохи к стене. Отдельно пристроились две женщины. Они негромко говорили о чём-то. Езекию поразила их безмятежность среди суетливо снующей, нервно орущей пёстрой толпы гостей.

Дворец. Кухня.

Кухня во дворце занимала помещение, размером с небольшой зал. На широких столах громоздились запыленные горы овощей, в десятках корзин яркими холмами лежали фрукты. У стен, в специальном узком влажном рве с водой, потели выставленные для охлаждения кувшины с водой, вином и амфоры с чистейшим, ещё зелёным оливковым маслом.

В дальней стене, на встроенной печи булькали котлы. На сковородах жарилось мясо. В углу висели бараньи туши. В плетёных квадратных корзинах пластами лежала маца.

Во всей кухне суетились полуголые потные повара, в длинных фартуках на бёдрах, головы покрывали полосатые платки.

В отдельном закутке без дверей, с дырою в глиняном полу для стока крови, потный Резник в кожаном фартуке, закрывающем грудь и ноги, примерялся тонким ножом к одной из освежеванных бараньих туш, висящих на крюках.

Тут же облизывались от крови три объевшиеся кошки. Резник, разделывая тушу, пнул одного из кошаков ногой.

– Египетские сволочи, подлизы. Совсем без совести, зверюги. Да если бы не крысы и не мыши, прибил бы вас без жалости.

Тетрарх Ирод Антипа остановился около гирлянды фазанов, подвешенных за лапы над чаном с кровью. В его одежде чувствовалось смешение стилей Востока и Рима. Красивое лицо чуть хмурилось, упрямый рот довольно кривился.

Сзади тетрарха глазастым столбом стоял коричневый раб и обмахивал Антипу опахалом из плоских орлиных перьев. Как только Антипа переходил к следующему ряду с провизией, раб делал шаги вслед за ним, выверяя особое расстояние до царственной особы.

Сбоку от тетрарха переминался с ноги на ногу круглый низенький повар Исаак. Из всех, кто работал на кухне, он выглядел самым одетым – портки, рубаха без рукавов, платок, и даже обувь. Платок еле держался на большой потной плеши. Исаак постоянно моргал белесыми ресницами и вытирал о фартук влажные от жары руки в рыжих курчавых волосках среди канапушек.

Придирчиво ощупав фазанов, Антипа нахмурился.

– Ты думаешь – дозреют?

– А как же? С утра висят, стекая кровью. До вечера замаринуем, а завтра, в праздник, подадим.

Они перешли от фазанов к глиняной плите, обдающей жаром. Постоянно приглядываясь и принюхиваясь к готовящимся яствам, царский раб махал опахалом скорее на себя, чем на тетрарха. Раба мутило от запахов недоступной еды и жары, и он поворачивал голову к отрытой двери, через которую прилетал слабый ветерок.

Круглый Исаак, прихлопнув тряпицей жирную муху на столе, поднимал крышки над готовящимися яствами.

– Вот здесь, взгляните, царь Антипа, паштет из голубиной печени доходит. Гостей уж очень много приехало из Иерусалима и в Храме Ирода[7]купили меньше птиц для жертвоприношенья. Первосвященник приказал двенадцать клеток по шесть птиц отдать на кухню. Забили. Велел я печень тушить в особом соусе, в сезаме. Самих же птиц мы заставляем есть рабов, пусть давятся.

Перебежав мелкими шажками к следующему столу, Исаак суетился, желая в лучшем свете показать первоклассную работу. На столе стоял огромный серебряный сосуд, больше похожий на детскую купель.

– А вот из Сирии прислали вам в подарок. – Исаак с хвалебно-заискивающей улыбкой открыл корыто с высокими стенками. В металлическом нутре еле шевелились две огромные рыбины с горбатыми мордами. – Смотрите, это рыбы. И произвел же Бог таких уродов.

Улыбнувшись неопытностей повара в видах рыб, которых Антипа много видел в Риме, он с довольным видом кивнул.

– Их можно есть, уверен, на вид они вполне кошерны.

– Да! – Обрадовался Исаак. – Раббе, проверив чешую и плавники, их разрешил на завтра подавать.

– Тогда пусть будут. Вот удивятся гости на пиру…

Послышался мерный топот ног и звон металла. Мимо открытого дверного проема по кухни промаршировали десять стражники, в иной, чем в войсках Антипы, одеже. На отдельных носилках, под прозрачной тканью, сверкал деревянный позолоченный трон.

Тетрарх выглянул из проёма кухни во внутренний двор. Исаак покатился за ним, преувеличенно внимательно слушая Антипу.

– Приехал брат. Конечно, свой трон он не забыл. Таскает за собой, боясь, что кто-то усомнится в его возможности судить свой собственный народ. Когда кидаются за помощью к нему, он может трон на улице поставить, призвать священника и суд судить.

Отвлёкшись от ритмических взмахов опахала, Раб выглянул на улицу. Там было интереснее и можно спокойно дышать. Заметив простаивание раба, Исаак прихватил со стола баранью ногу и с размаху треснул его по плечу. Раб отскочил в сторону, судорожно замахав опахалом.

В кухню неспешно вошел пожилой Менахейм. По нему можно было проверять правильность одеяний правоверного еврея. И верхняя одежда, и платок, и пояс, обувь и даже посох – всё по канонам.

– Тетрарх Антипа! К вам прибыл брат Филиппа. Отправил он в казармы свою охрану и сам спешит сюда.

Высказавшись, советник развернулся и ушел, не объясняя куда стуча посохом. Никто не удивился, все привыкли к поразительному доверию, который Антипа оказывал своему воспитателю, а теперь советнику.

Медленной походкой Антипа возвратился к горячей плите. Исаак опередил его, успев ткнуть кулаком в бок полуголого помощника, задумчиво разглядывающего варево в котле.

Вытянув руку с длинным древком опахала, раб старался и господина охладить, и остаться на улице.

Неожиданно, со стороны внутренних покоев в кухню стремительно вошел высокий Филиппа. Одет он в летние одежды иудеев, только меч и пояс из Рима. За ним сунулась свита: начальник стражи – короткий и широкоплечий Бэхор, солидный Первосвященник Савел и двое помощников, но, ощутив жар печей, остались в дверях.

Раб, увидев, Филиппа и его военачальника Бэхора, в два прыжка оказался рядом с Антипой и замахал опахалом с утроенной силой.

Лицо Филиппа при виде брата изменилось с серьёзного на «благостное». Раскинув руки, он пошел к Антипе.

– Не сомневался, что здесь, на кухне, найду тебя.

Антипа пошел навстречу, тоже готовый к объятьям.

– И как же ты проводишь время, брат? Считаешь прибыль, служишь Богу и покупаешь наложниц новых?

Братья осторожно обнялись, посмотрели в глаза друг другу, Антипа был на полголовы ниже брата. Филиппа отстранился первым.

– С полезным перерывом на войну. Кочевники откусывают урожаи. Ещё поездки по стране. Всё время я в заботах, суд сужу. Отбил уж руки, воспитывая в людях справедливость.

Чуть отступив назад, Филиппа оценил простоту одеяния брата, но сморщился из-за римского стиля одежды.

– Я помню, ты начал в год ходить. И так уверенно пошлепал по каменным полам дворца. А мачеха моя, твоя родная мама, шла за тобой. На попу шлепнулся ты только у печи. И каждый день затем на кухню шел, тебе там было интересно.

Не желая вспоминать не самое счастливое детство, Антипа оглянулся на свиту брата и тихо ответил:

– Нет, печку я не помню. Маму помню. Филиппа, ты пробовал паштет из печени из голубиной?

Услышав слова тетрарха, Исаак тут же зачерпнул паштета из глиняной посуды и протянул плоскую ложку Филиппе, но тот отвернулся.

– Оставь, не приставай. Антипа ведь я приехал на день раньше с тобой ругаться.

По привычке, выработанной с детства Антипа, опасаясь резких действий старшего брата, зашел за широкий разделочный стол.

– Я не хочу.

Филиппа нечаянно смахнул локтем корзину со спелыми фигами, и они сладкими горками расплющились на полу.

– Я тоже. Но как ты мог пойти на сделку с Римом и для себя лишь одного о привилегиях заговорить?

Взяв из небольшой копны зелени пучок укропа, Антипа повертел его в руках, положил обратно и понюхал пальцы.

– Филиппа, Итурея и область Трахонии, которые тебе отдали при разделе, богаты очень. Тебе ведь выплатить налог – всего лишь исполнить лёгкий долг перед великим Римом. Моим же областям хочу я послабленье.

Не вслушиваясь в разговор братьев, Исаак сделал округлое движение руками, пугающе вытаращил глаза и на разделочный стол моментально поставили высокое блюдо с фруктами и второе, широкое и искусно расписанное, с жареными цыплятами. Два виночерпия одновременно налили в два стеклянных бокала вино. Филиппе – густое красное, Антипе – прозрачно белое, с золотистой искрой.

Братья, не прекращая разговора, подняли бокалы. Антипа пил медленными глотками, смакуя. Филиппа сразу отпил половину.

– Антипа – удивил! Да неужели ты начал думать о несчастиях других? А! Значит, Иоанн, тот самый, что в Иордане перекупал две тыщи человек и всем внушает, что придет очередной Спаситель, тебе советом помогает быть гуманней.

У прожаренного цыплёнка Антипа отщипнул крылышко, Филиппа оторвал половину птицы. Стал виден необычный узор блюда – геометрический узор, переплетённый розами. Антипа провёл по нему пальцем.

– Мне интересно общаться с Иоанном. Я вечерами иду к нему в подвал, иль в залу приглашаю. Он многое о правде говорит. Мне кажется, что стал я рассудительней.

Держась ближе к стене, в кухню зашла Нубийка и поманила к себе Исаака. Повар, облизнув толстые сальные губы при виде ладной фигурки девушки, поспешил к ней, прихватив из груды винограда в корзине большую кисть.

Огромный Филиппа хлопнул худого Антипу по плечу.

– Не льсти себе. Ты стал тетрархом – пей и развлекайся. Политику, налоги, и торговлю оставь советникам своим.

Допив вино, Антипа постучал по кубку пальцем, и виночерпий заново его наполнил.

– А Иоанн считает, что самому мне стоит напрягаться и рассуждать, как будет лучше для страны. Вот, кстати, о воде. Пора водопровод и акведуки нам подновить и удлинить дороги.

Прихватив вторую половину цыплёнка, Филиппа размахивал ею, пока смеялся над братом.

– О, Бог мой, Ягве[8]! От брата слышу воды рассуждений. Решай, как хочешь с акведуком, и, если хочешь, устрой здесь хоть фонтаны во дворе… Но только подскажи, что сделать, чтобы налоги сократить? Твой друг Вителлий[9], несомненно, прибудет на День Рожденья.

Антипа, поставив бокал на стол.

– Не знаю. Формально приглашение ушло… Мне с Финикийцами важнее поговорить. Вдруг нас поддержит в противодействии римлянам?

Кинув на блюдо обглоданные куриные кости, Филиппа сверху посмотрел на младшего брата со спокойным сожалением и понизил голос.

– С ума сошел. Забудь о бунте. Римляне не считают нас за людей. Распять и подавить восстанье – им плюнуть раз. Да если б не налоги, которые мы платим, давно бы стёрли нас с земли.

Антипа дождался от виночерпия нового наполнения кубка, еле сдерживая гнев.

– Быть может… Но я хочу царём быть настоящим, а не тетрархом. Тиберий сегодня Римский Цезарь и мне благоволит, воспитывался я подростком рядом, в Риме. А Цезарь любой последующий, конечно, если не Вителлий им будет, – враг нам. И Иоанн Креститель со мной согласен.

Резко развернувшись, Антипа вышел из кухни, на ходу допивая вино.

Повар Исаак переключил своё внимание на рабыню Нубийку и стал притираться к округлому гладкому бедру. Рабыня высилась над ним на целую голову. Она ела виноград и следила за действиями Филиппа. Плотоядный взгляд повара Нубийку не волновал.

После ухода брата, Филиппа повернулся к начальнику своей охраны.

– Бэхор, ты слышал? Подвального советника пора давить, он слишком умный. И где Иродиада?

Выслушав нашептывания одного из помощников, Бэхор командным голосом прокричал:

– Она в покоях светских, царь.

Филиппа чуть поморщился от громкого голоса помощника.

– Иду с ней говорить. И не забудь напомнить, чтобы завтра мой трон отправили в зал пиршества.

Услышав имя госпожи, Нубийка перестала откусывать ягоды от грозди, развернулась и, отмахнувшись от Исаака, первой выбежала из кухни, мелькая пятками и теряя виноградины.

Дворец. Светские покои Иродиады.

Длинные косы Иродиады теперь уложены в простую причёску. Рахиль, высунув кончик языка от старательности, скрепляла причёску двойными деревянными булавками.

Рука Аслима макнула тонкую кисть в крохотный серебряный кувшинчик с сурьмой. Кисть осторожно двинулась по нижнему веку Иродиады. Чуть не оборвав полог над дверью, в покои вбежала Нубийка. От её вопля рука Аслима, дрогнув, увела чёрную полосу краски от глаза в сторону.

– Там, там Филиппа, брат нашего царя! Он, он сердит, и он идёт сюда.

Иродиада с удивлением оглянулась на рабыню.

– О! Заголосила, впервые за неделю, дура. Хотя, конечно, Филиппа грозен и может испугать. Ты повара Исаака, конечно не позвала…

Едва пришедшая в себя Нубийка стала задыхаться от страха.

– Я, я, я…

Вглядевшись в своё отражение в высоком зеркале, Иродиада продолжила слова рабыни.

– …Растерялась. Оно и к лучшему, не надо Исаака.

Сдерживая дрожь в руке, Аслим продлил чёрную линию под левым глазом Иродиады и отложил кисть.

– Иродиада, отвлекись. Куда бы спрятаться? Боюсь с ним встретиться нос к носу.

От испуга Советник спрятал руки между колен, смяв ткань длинной рубахи.

Нубийка с ходу заползла под диван. Рахиль спряталась под стол, изнутри поправляя складки скатерти.

Иродиад осталась спокойной.

– Аслим, остынь. Сядь в угол, вон туда, на кресло, и сверху накинь портьеру. Когда войдет Филиппа, старайся не дышать. Все знают – он ненавидит грех Содома. Приверженца ведь может и прибить. Минут пятнадцать будет шумно. Все, что он здесь наговорит, ты забываешь. Ясно?

Вскочив со стула, Аслим забрался в кресло и накинул на себя портьеру.

– Предельно ясно.

Поправляя волосы, Иродиада чуть повысила голос.

– Всем ясно?

Из-под дивана, из-под столика, из-за портьеры донеслось дружное:

– Всем. Всем. Всем.

Из коридора послышался грохот шагов и лязг оружия. У входа в покои встал начальник стражи Бэхор.

Резко войдя в покои Иродиады, Филиппа оборвал край полога на входе и не заметил этого.

– Приветствую, Иродиада. Прекрасно выглядишь. Теперь спрошу о главном! Так почему Антипа всех слушать перестал?

Иродиада встала со скамьи. Она невысока и еле доставала Филиппе до плеча.

– Я думаю, царю все надоели. Он собеседника нашел поинтересней. В темницу ходит, к Иоанну. Я тоже иногда хожу с ним – поговорить, порассуждать, спросить совета… Одной к мужчине заходить нельзя, Закон не позволяет. Хотя… Закон не разрешает нам разводов, а я при муже, при живом, взяла и вышла замуж за другого… – Не меняя тона, Иродиада продолжила… – Наверное, для соблюдений правил, Филиппа старшего нам надо было умертвить.

Подойдя к столику, Филиппа с любопытством ребёнка рассматривал свитки книг, среди которых стояли десятки кувшинчиков, флаконов, разбросаны снизки бус и груды браслетов. Говоря, он перебирал сильными пальцами драгоценности.

– Филиппа старший отлично понял твой характер и вовремя сбежал на Север, в Испанию, смиренно отказавшись от части Иордании, Иудеи и тебя. – Уколовшись о булавку броши, он пососал каплю крови, выступившую на пальце. – Антипа не пойдет на то, чтобы освободить того, в подвале, и выгнать. А, может, ты поможешь? – Взяв золотое ожерелье, сплетённое в виде цветов персика, он качал его на пальце, любуясь. – Мы ведь всегда друг друга понимали…

Взяв из руки Филиппа ожерелье, Иродиада кинула его на столик.

– Нет, я не собираюсь брать на себя политиков работу. Своих грехов хватает свыше меры. Тебя же никто сюда не звал. – Иродиада показала мизинцем на военачальника Бэхора у входа, с интересом заглядывающего в щель оборванного полога. – Охране, разве можно смотреть на неодетую царицу?

Сделав шаг назад, Бэхор скрылся за тяжелой тканью.

Филиппа схватил Иродиаду за предплечья.

– Иродиада, не зли меня. Поможешь избавиться от сумасшедшего в темнице, я двух коней и лучшей масти, тебе в подарок дам. Поможешь? Иначе я расскажу Антипе такое из давней жизни нежной Иродиады, что он тебя…

Не вырываясь, а только пристально глядя Филиппе в глаза, Иродиада слегка улыбнулась.

– Антипа знает, что всё это поклёп. Филиппа, ты не будь наивен, упрямство государя вошло в пословицы и если он захочет что-либо сильно, то добивается. На мне греха прелюбодейства нет. Меня Антипа любит. Понадобиться выбрать, он выберет жену, не брата.

Вытянув руку, Иродиада отстранилась от Филиппа, старающегося её поцеловать.

– Ты ведьма, Ида.

– Ведьма, ну и что ж? А ты, наверное, используя рабынь или наложниц подвластных, мечтаешь обо мне… – Вскинув руки, Иродиада изогнулась, как при начале танца. – Кто требовал меня убить за невыполнение закона брака Иудеи?

Руки Филиппы, обжимая тело племянницы, плотно прошлись по телу, вниз. Тетрарх встал на колени и обнял ноги Иродиады.

– Я проклял день, когда из Рима вернули нам Антипу. Так было всё спокойно… И ты вдруг решаешься на брак второй. Ну почему не я?

В медленном танце, Иродиада преступила через руки Филиппы и встала в двух шагах от него.

– Но в арамейском языке такого слова как «развод» – не существует. Антипа вырос в Римском плене, почётном… но не этом суть. И после многих лет стал думать по-другому. Не узок ум его и правила придумывает сам. Он может воспринять не только религиозные запреты, но создавать другие мысли. О свободе, о равенстве и даже о любви. Да, кстати о любви… Меня ты можешь получить в гораздо лучшем варианте. Спокойнее, моложе и милее. Женись на дочери моей, на Саломее. Она воспитана по-царски, законы Иудеи соблюдает, короче идеальная жена… – Чуть замедлив танец, Иродиада скупо улыбнулась. – Нам очень нужен царский титул.

Медленно поднявшись с колен, Ирод Филиппа тяжело посмотрел на Иродиаду.

– Жена-ребёнок мне не нужна, наложниц-девочек в дому хватает. Поговорим о более серьёзном.

Сделав шаг назад, Иродиада повернулась к зеркалу и стёрла слишком длинные полосы сурьмы под глазами.

– Ну, а насчет Крестителя – запомни! Никто из вас его не тронет. Он из колена Израилева – священников. Его нельзя «за просто так» убить иль выгнать. И хватит перед праздником об этом. Тебе пора, Филиппа. Уходи.

Смахнув пот со лба, Филиппа глубоко вздохнул. Взгляд его, затуманенный желанием, прояснился. Распрямив плечи, он вышел в коридор, не оглядываясь. Коренастый Бэхор поспешил за ним, гремя оружием.

Челядь выползла из укрытий.

Хлопнув в ладоши, Иродиада показала на темные одежды, лежащие на подушках дивана, и Рахиль подхватила платье, помогая царице одеться.

Взяв кисточку, Аслим собрался заново накрасить Иродиаду, но та отвела его руку.

– Теперь быстрее уходите.

Рахиль и Нубийка, не дожидаясь повторения приказа, быстро скрылись, перешептываясь.

Аслим встал перед царицей.

– Я обсудить хотел посуду на столах.

– Иди, иди, ты сам всё знаешь. Забыл, что в это время ко мне приходит тайный «друг»?

Женским жестом Аслим бросил кисточку на столик.

– Да знаю я. Зануда из зануд. О Боге рассуждает поминутно, а сам боится каплю власти потерять. И слишком часто он тайно зовет к себе рабынь на вечер, а иногда и по две штуки разом. Кровь играет.

– Всем Анна говорит, что для его женитьбы его супруга ещё должна расти лет пять[10].

Рассмеявшись, Иродиада легко коснулась пальцами щеки Аслима.

– Ты надоел мне. Иди, займись убранством зала для торжеств.

С расшитого пояса, звенящего амулетами, советник снял тонкий хлыст и взмахнул им, слушая звук.

– Иду.

Аслим вышел в одну сторону, поигрывая резным посохом, а из противоположной портьеры появился Первосвященник Анна, молодой надменный человек, с аккуратной длинной бородой, одетый в серые льняные одежды, но со множеством украшений. Его посох так же украшал сложный узор, а изгиб ручки венчало серебряное яйцо.

Золотой обруч на лбу, придерживающий длинные волосы под полосатым покрывалом, был не меньше двух пальцев толщиной.

Зная любовь Анна к внешним соблюдениям приличий, Иродиада низко склонила голову.

– Приветствую Вас, Первосвященник Анна.

Анна потрогал рубин охранительного амулета на груди, заранее замаливая грех общения с неправедной женщиной.

– К нам прибыли семь караванов. Верблюдов, лошадей, овец пригнали сотни две голов. Но вот светильников для службы в синагоге не хватает. Пройдём, осмотрим новые подарки.

– Вам здесь не хочется поговорить?

Во взгляде и голосе Иродиады сквозила холодная неприязнь.

Показав на свои уши и на стены, Анна отрицательно повертел головой.

– Мне занавес не нравится. По цвету.

– Я поняла, пойдемте.

Прихватив тёмный платок и закалов его серебряными фибулами по краям, Иродиада поспешила за Первосвященником.

Они молча шли по тёмному коридору, почти бесшумно, но у священника звенели драгоценности и негромко постукивал посох. Иродиада на его фоне смотрелась праведной скромницей.

Внутренние помещения дворца Махерона.

Из торжественного зала слышны звуки передвигаемой мебели, переговоры рабов, покрикивания Аслима.

В зале стояли четыре простые колонны с обкусанными сквозняками краями. На лавках навалены ткани, рабы заносили изысканные римские клинии и десятки стульев. Сбоку одного из двух длинных столов, не обращая ни на кого внимания, сидел советник тетрарха Антипы, Менахейм, крутил в руках папирус. Рядом в почтении стоял купец Мойша. Одет гость был, что называется «на выход», то есть почти во всё лучшее, тяжелое. Поэтому потел и нервничал, объясняя советнику суть вопроса.

– Прошенье написал на разрешенье землю прикупить. Мне пастбищ не хватает, а расширяться нужно.

– Я посмотрю… – Советник повертел в руках папирусы. – Позже…

– У ваших, у покоев, у охраны… – Гость вытер платком потные ладони. – Оставлены подарки от меня…

Рабы обходили разговаривающих, боясь побеспокоить даже дыханием.

При появлении Первосвященника, Мойша спешным шагом ушел в сторону запасной, чёрной узкой лестницы. Аслим, крутящийся между рабами и рабочими, остановился. Хлестнув проходящего мимо раба, на теле которого уже было несколько длинных тонких синяков, он как бы «в никуда» быстро заговорил, желая успеть высказать наболевшее.

– Какой прекрасный город Твериада. Фонтаны, бани, мрамор площадей. В домах прохладных ванны с мозаикой на дне. А здесь что? Ужас, запустенье! Воды для омовений мало. Ночной горшок проблема унести. Невзрачна крепость, стены серы. Как украшать?

Тираду Аслим произносил, желая увидеть реакцию на свои слова. Царица делала вид, что не слушает, священник смотрел на действия Аслима с брезгливым неприятием. Стук десяти клиний [11]столкнувшей ряд высоких светильников, отвлёк внимание Аслима на рабов.

– Куда ты клинию поставил, недоделок? Неси на царственную половину! – Рядом поскользнулся и упал раб. – А ты зачем упал и в масле светильников разлёгся? Иди, отмойся! – Резкий свист хлыста перекрыл слова Аслима, и на спине раба вспух рубец. Рядом задрожал раб-китаец и Аслим повернулся к нему, гневно размахивая руками. – А ты, с косой до задницы, сюда тяни рулон парчи, на стол, с оттуда и до туда. Светильники поставь сюда, ковры поверху пола и подушки. Какой бардак и нищета, и неудобства!

Поморщившись от ругательств, Первосвященник повернулся к царице, но говорил громко, чтобы слышал Аслим.

– А знаешь, Иродиада, в новую столицу, в Твериаду, из праведных священников никто ногой не ступит. Без них же переговоры с царями соседних стран, конечно, бесполезны. Твериада построена на старом кладбище, и, значит, нечиста.

Сделав «сочувствующее» лицо, Иродиада чуть понизила голос.

– Я понимаю ваши чувства. Конечно, тяжело ходить по плитам, лежащим над старыми костями предков, гораздо легче пробираться между рядов крестов с недавно распятыми людьми.

Неспешно подойдя к Менайхему, молодой Анна заглянул ему через плечо, рассматривая папирус, и негромко отвечал Иродиаде.

– О чём ты? Может быть о том, что ненавистный Рим казнит народ за смуту, а наш синод спокойно это сносит?

– Не надо о печальном. Я же знаю, кто подбивает народ идти на смерть и даже без надежды на победу. – Иродиада потрогала переливающуюся ткань, лежащую на скамье и обернулась к советнику. – Аслим! Парчою этой укрась мой угол на пиру, она для платья моего подходит идеально.

Аслим тут же подскочил к царице.

– Да, обязательно повешу! – почти заорал он, перекрикивая шум передвигаемой мебели. И тут же до шепота снизил голос. – Он нас с тобою ненавидит.

Улыбка молодой женщины успокоила советника.

– Я знаю, но помочь мне может только он.

За столом шел свой разговор.

Анна неспешно вытащил папирус из рук советника Менайхема и, близоруко щурясь, стал рассматривать его внимательнее.

– Просящие? Не зря на день рождения пробились. Ты Мойше помоги. Он много в лавке синагоги купил мезуз.[12]

Забрав у Первосвященника свиток с просьбой и отложив его, Менахейм взял другой.

– Помочь, конечно, нужно человеку. Его внесу в реестр торгов на землю… Что тут Аслим понаписал?

Он расстелил папирус на столе, для лучшего обозрения и Анна склонился над свитком, придерживая тёмную бороду.

– Насколько вижу пиршества здесь план. И в нём есть измененья. Ещё десяток мест он продал, без совести делец. Как ты считаешь, всё по канонам? Есть к чему придраться?

– Не придерёшься. Я тоже не люблю Аслима, но дело своё он знает. – Прижав скручивающийся свиток серебряным держателем, Менахейм провёл пальцем по новым чёрточкам на схеме зала. – Места для женщин, для сирийцев, для финикийцев, арамейцев, для иорданцев и даже для армян, для праведных евреев, и нелюбимых римлян, всё выверено и претензий нет. Он так же не забыл про трон Филиппы.

Недовольно поглядывая на Аслима, Анна вернулся к Иродиаде, нервно поглаживал серебряное яйцо не посохе, он решительно продолжил путь. Рабы при его шагах отскакивали в сторону, опустив головы и не поднимая глаз.

Иродиада тем временем развернула манжеты длинных рукавов, и они скрыли пальцы до ногтей, спрятав руки от солнца. Заколов бронзовыми фибулами края платка от виска до виска, она оставила открытыми только глаза.

Внутренний двор крепости Махерон.

Торжественный Анна, и в тёмных одеждах Иродиада, прошли по площади, сквозь плотную толпу к воротам.

На одно мгновение Иродиада остановилась и, не поднимая головы, взглянула на дальнюю стену. Там, у входа в подвал, завешенного серой платной тряпкой, перед сидящими паломниками стоял Иоанн Креститель, опираясь на простой посох. Он тихо и убедительно что-то говорил, люди слушали Иоанна по-разному. Двое, как и его робкий охранник Рафаил, внимали с большим почтением. Трое слушали, засыпая. Ещё несколько человек, в том числе и две женщины, откровенно ели принесённую мацу с сыром и финики.