Читать книгу Слеза океана - Марина Кистяева - Страница 3

Катя шарахнулась от двери, как прокаженная. При втором ударе дверь пошатнулась.

Ирина проснулась от поднявшегося шума и села на кровати. Она прищурила глаза и плотнее прижала к себе одеяло. Кошмарная ночь продолжалась.

– Акимчева, откройте дверь! – громогласный голос раздался по ту сторону двери. А Ирине показалось, что из прошлой жизни. Она не была столь наивной, чтобы не понимать, что означает столь поздний визит.

Она видела, как мать на негнущихся ногах подошла к двери, как щелкнула затвором. В комнату ввалились люди в форме и штатском. Полный мужчина в кожаном френче без знаков отличия вызывающе огляделся по сторонам и громко сказал:

– У нас есть постановление прокурора на обыск. Приступайте, – кивнул он своим подручным, и ещё двое мужчин бесцеремонно принялись рыться в вещах женщин.

На пороге Ирина увидела замаячивших соседей. Те с любопытством и страхом наблюдали за происходящем. На чьих-то лицах Ирина прочла неприкрытое торжество, но в тот момент она не могла думать ни о чем другом, кроме того, что будет дальше с ней и матерью.

– Объясните…. Объясните, что происходит, – Катерина дрожащими руками плотнее запахнула халат.

– А происходит то, что вы, гражданочка, занимаетесь политическим шпионажем в пользу американского государства, – не сказал, а выплюнул всё тот же толстяк, который, видимо, был за главного. – И меня интересует, где вы прячете бумаги!

– О чем вы говорите…, – Катя растерялась, испугалась, и была не в силах противостоять агрессивной силе. – Какие… какие бумаги…. У меня нет никаких бумаг.

– Товарищ капитан, посмотрите вот это! – молодой сержант протянул толстяку стопку бумаг профессора Штыкова. – Я обнаружил их на столе. Акимчева, видимо, делала вторые экземпляры!

Главный мельком взглянул на чертежи и расчеты профессора и сделал несколько быстрых, тяжелых шагов в сторону Екатерины.

– А это что такое? – он потряс листками перед лицом перепуганной женщины. – Я спрашиваю, что это такое? Или вы рассчитывали, что ваше предательство останется безнаказанным? Нет, никому ещё не удавалось уйти от советского правосудия!

– Эти бумаги меня попросил перепечатать профессор Штыков, – Катя до последнего не могла поверить в происходящее. Ей казалось, что сейчас она всё объяснит, и мужчины покинут их комнатушку раз и навсегда. – Мы вместе работаем в институте. Профессор занимается исследованием….

– Профессор Штыков был арестован три часа назад, – снова жестко оборвал её капитан. – Свидетели, пройдите в комнату. А вы пишите в протоколе: были обнаружены бумаги с химическими формулами и вычислениями….

Ирина зажмурила глаза. В отличие от матери за прошедшее время она не сказала ни слова. Она точно впала в транс, но сохранила сознание и прекрасно понимала, что происходит. Через несколько часов обыска их арестуют. Ирина не сомневалась. Не для воспитательной беседы были подняты в два часа ночи хмурый и жесткий капитан и два молоденьких сержанта. Когда они постучали в их дверь, нет, когда они выезжали с Лубянки, они уже знали, что именно найдут в маленькой комнате не примечательного общежития, ничем не отличавшихся от тысяч других ему подобных, разбросанных по бескрайним просторам страны.

Шпионаж. Их обвинят в шпионаже. А это пятьдесят восьмая статья. Политическая.

Обыск длился около четырех часов. Что ещё можно было у них найти, Ирина не представляла. Она по-прежнему молча наблюдала за передвижениями военных по комнате. Катя тоже больше не пыталась возражать. Она покорно села на табуретку и даже не поднимала головы.

А вскоре прозвучали роковые слова об аресте.

Им разрешили одеться и собрать узелки. Всё как положено. Ирина двигалась точно во сне. Кошмарном сне без права на пробуждение. Двух женщин, молодую и чуть постарше, у которой неожиданно за ночь, за бесконечно долгие предрассветные часы появились седые волосы, провели по коридорам. Соседи провожали их долгими взглядами. Сочувственными, насмешливыми, недоуменными. Из ареста Акимчевых не делали тайны.

Около подъезда стояли два черных автомобиля с занавесками на окнах. Ирину подвели к одной, а мать подтолкнули к следующей. Катерина не сдерживала рыданий и постоянно твердила:

– Доченька… доченька, девочка моя….

Ирина на мгновение замерла и быстро оглянулась назад, на холодное бетонное здание, бывшее ей домом, на соседей, прильнувших к окнам, на тополек, посаженный в прошлом году рядом с большими скамейками. В голове мелькнула отчаянная, продиктованная поднимавшейся из глубины души безысходностью, мысль, что всё это родное, до боли знакомое, она видит в последний раз.

Сюда она больше не вернется.

Их с матерью разъединили. К небезызвестному зданию на Лубянке подъехал один автомобиль, в котором находилась Ирина. Второго не было видно. Её вывели из машины. И в тот самый момент она испугалась, испугалась по настоящему.

– А где моя мама? – её вопрос прозвучал совсем по-детски.

Ответом ей послужила усмешка капитана:

– Будет тебе мамочка, не переживай. На следствие да суде. А сейчас, давай, топай! Не видишь, дождь начинается, а из-за тебя, мерзавка, я промокать не собираюсь!

Ирина хотела возразить, закричать, но натолкнулась на холодный взгляд капитана, и слова застряли в горле. От него она ничего не добьется. Если только грубости и жестокости. И она покорно пошла за молодым сержантом. Её провели в крыло, отгороженное железными решетками, где её поджидала высокая худая женщина с волосами цвета мокрой соломы. Почему-то у Ирины она сразу же вызвала чувство брезгливости.

– Акимчева? – спросила женщина недружелюбно.

– Да, – кивнула Ирина.

– Следуй за мной, – коротко сказала она. Они прошли в соседнюю комнату, где та приказала: – Раздевайся.

– Что? – испуганно переспросила Ирина.

– Ты глухая, что ли? Я сказала, раздевайся! Дважды повторять я для тебя не намерена!

Это было первое унижение в череде бесконечных.

Ирина дрожащими руками расстегнула пуговички на платье и стащила его через голову. В комнате было прохладно, она дрожала, кожа покрылась мурашками. Женщина в кителе кинула на неё насмешливый взгляд:

– Я что, по-твоему, должна осматривать тебя через белье? Его тоже снимай! Живо!

Пальцы женщины были длинными и жесткими. Она не церемонилась с молодой арестанткой. Раньше надо было думать, что делает, а здесь нечего слезы лить! Слезы лить и бить на жалость все они горазды! А эта красотка, небось, рассчитывает разжалобить следователя! Ещё бы, фигурка-то вон какая да и рылом вышла! Ничего, в лагере быстро красота поблекнет. Год на лесоповале и от нее останется кожа да кости.

Тюремщица не любила красивых женщин. Завидовала. Она и работать в органы пошла с одной единственной целью: каждый день видеть унижения других женщин.

Ирине одеться не разрешили. Дальше ещё осматривала молодая докторша, проверяла, не прячет ли арестованная оружия и капсул с ядом. Девушка дрожала, а по щекам скользили одна слезинка за другой. Её бил озноб, ужасно хотелось есть. Тюремщица, не говоря не слова, куда-то вышла, и Ирина осталась одна. Она стояла посредине камеры, обхватив обнаженные плечи руками. Бетонный пол был холодным, и она переминалась с ноги на ногу.

Ждать пришлось не долго. Скоро вернулась тюремщица и швырнула Ирине сизого цвета балахон, на пол с глухим звуком упали туфли без задников.

– Одевайся! – последовал короткий приказ.

Ирина думала, что её сейчас отведут в общую камеру, где томятся другие женщины. Она очень надеялась увидеть мать. Это была смелая мечта, потому что, наверняка, их разместят отдельно друг от друга, и не позволят увидеться. Но, как известно, надежда умирает последней.

Но ничего подобного не происходило. Она продолжала находиться одна.

Время тянулось бесконечно. Ирина не находила себе места. Она ходила по камере, сидела на табурете, одиноко стоящем около стены. И ждала. Ждала, когда за ней придут.

Ей было страшно. Неизвестность пугала. Она тысячу раз перебирала в голове вариант разговора со следователем, и каждый раз он отличался от предыдущего. Она просто не знала, что говорить. Мама часто приносила из института какие-то бумаги, иногда работы было очень много, она не укладывалась в рабочий день и приходилась допечатывать дома. Ирина тоже выучила машинопись и помогала Катерине. Но бумаг профессора Штыкова она не читала, и даже не представляла о чем в них идет речь. Она даже не знала, чем именно занимался профессор! Но кто ей поверит?

Ирина не была идеалисткой. Наверное, для её душевного спокойствия было бы лучше, если бы она продолжила надеяться, что всё обойдется, что следствие разберется, признает, что произошло ужасное недоразумение, и их с мамой отпустят домой. Вместо этого она пыталась вспомнить – возвращался кто-либо после задержания с Лубянки. И не могла.

Власть не любила признавать себя не правой.

За ней пришли ночью. То, что наступила ночь, Ирина смутно поняла, когда её вели по коридорам, и в одном небольшом окошечке она заметила несколько одиноких звезд, проглядывающих сквозь набегающие тучи.

Следователь не поднял голову, когда её ввели в комнату. Он, как читал бумаги, так и продолжил их читать, сидя за большим столом. За его спиной висел огромный портрет Сталина. Ирина застыла в нерешительности. Что дальше?

Стенографистка, которая что-то быстро стучала на машинки, кивнула ей и указала на высокий табурет, стоящий напротив стола следователя. Ирина сглотнула подступивший к горлу ком страха.

– Ирина Николаевна Акимчева, тысяча девятисот тридцать второго года рождения, – негромко произнес следователь, и Ирина вздрогнула. – Как будем вести следствие? Вы сразу сделаете заявление, или мы будем зря тратить моё время?

Ирине он не понравился. Обладая приятной внешностью, светловолосый, с детскими пухлыми губами, он мог бы казаться привлекательным, если бы не холодные бесцветные глаза. Нет, глаза были светло-голубыми, но из-за освещения казались прозрачными.

– Какое заявление? – спросила Ирина и постаралась, чтобы её голос звучал увереннее. Ей не хотелось, чтобы этот человек догадался, что она испытывает перед ним страх. Хотя…. Он знал наверняка, что ей страшно.

– Чистосердечное признание в своей виновности. К чему отпираться? Ваша матушка, Акимчева Екатерина Дмитриевна, принимала непосредственное участие в передаче документов, в её руках оказались материалы лабораторных исследований, предоставляющих большую важность для советского государства.

– Нет, всё совсем не так, – Ирина покачала головой и невольно подалась вперед. – Мама работает секретарем в мединституте, у неё много работы, иногда она не успевает перепечатать все и приносит бумаги домой.

Следователь усмехнулся.

– Так и запишем: приносит бумаги домой, – он и стенографистка обменялись взглядом, значение которого было понятно им одним. – Гражданка Акимчева, а, может, вы будете утверждать, что пятого июля текущего года к вам в общежитие не приходил некий мужчина, москвич, и ваша матушка не ночевала дома?

Ирина выпрямилась. Она, конечно, помнила этот случай, но не придала ему особого значения. Катя часто за последний год не ночевала дома, дочь выросла, и она не боялась оставлять её одну.

– Не буду, – тихо ответила Ирина. Врать не имело смысла.

Следователь задавал и задавал вопросы. Ирина старалась быть предельно честной и откровенной. Ей нечего было скрывать, за собой она не чувствовала вины. И она не верила, что её мать могла заниматься политическим шпионажем в пользу иностранного государства.

– Так, делаем перерыв, – следователь посмотрел на массивные часы. – Лидочка, вы как на это смотрите?

Стенографистка расплылась в улыбке.

– Положительно, Илья Петрович.

Они сделали вид, что Ирины в комнате нет: встали и вышли. А она по-прежнему осталась сидеть на стуле.

Что-то тут не так. Женская интуиция Ирины встрепенулась: здесь какой-то подвох. Следователь не может просто встать и оставить арестованную наедине с архивом. Ирина заметила на его столе несколько папок. А вдруг там что-то важное? Нет, ей лучше не вставать с места, мало ли что.

Интуиция не подвела Ирину. Не прошло и две минуты, как она услышала скрип двери. В кабинет следователя кто-то вошел. Ирина сидела к двери спиной, и не могла видеть вошедшего, но она почувствовала на себе пристальный тяжелый взгляд.

На её плечо опустилась большая мужская рука.

– Вот и встретились, Ирочка.

Если бы у Ирины в тот момент был выбор, кого бы она предпочла увидеть: дьявола или Анатолия Окошева, она бы выбрала первого.

Окошев обошел её и облокотился на стол, встал прямо напротив неё. Пристально посмотрел сверху вниз.

– Здравствуй, – медленно проговорила Ирина и напряглась. Прошло чуть больше суток с того момента, как они расстались. И она не жаждала его увидеть снова, здесь, на Лубянке, под следствием. Уж больно свежа была память, и его холодный взгляд, и жадные руки, мнущие её тело. Окошев не был другом – это Ирина уяснила.

– Судьба преподносит сюрпризы, да, Ирочка? – он цинично усмехнулся, скрестил руки на груди. – Надо же, а ты могла мне испортить биографию. Кто бы подумал, что милая восемнадцатилетняя девушка окажется вражеской диверсанткой. Не ожидал, не ожидал.

Ирина прищурила глаза. И снова в её голове промелькнула знакомая мысль: что-то не так. Мысль была навязчивой, и она не позволяла от себя избавиться. Шок от происходящего начал проходить, Ирина медленно принялась сопоставлять факты. Да, в их с мамой истории не все концы сходились. Кому помешали две безобидные женщины? Кому они перешли дорогу?

Если только….

Волна ненависти захлестнула Ирину.

– Ты! – выдохнула она, чувствуя, как ей не хватает воздуха. – Сволочь! Это ты оклеветал меня и маму! Это ты устроил наш арест!..

Ирина перестала контролировать себя, и с рыком смертельно раненого зверя бросилась на своего обидчика. Единственным её желанием было раздавить, уничтожить противника, разорвать его на куски, захлебнуться в его крови.

Она вцепилась ногтями в его лицо, попыталась разодрать мерзкую физиономию, но сильный удар в челюсть отбросил её назад. Она упала. Из разбитой губы засочилась кровь.

Но Ирина не собиралась сдаваться. Не обращая внимания на физическую боль, она снова ринулась в бой. И снова удар сбил её с ног. На этот раз Окошев не позволил ей подняться, он сам обрушился на неё. Один удар следовал за другим. Теперь Ирине пришлось защищаться. Она кричала, ругалась матом, кусалась, пыталась вцепиться зубами в глотку мерзавца. Она не замечала собственной крови, её разум помутился.

Уничтожить, уничтожить….

Схватка длилась недолго. Не смотря на ярость, застилающую глаза пелену ненависти, силы противников были не равными. Ирина слабела. Уже не было сил не то, чтобы нападать, но и защищаться. С каждым проходившим мгновением всё труднее и труднее было поднимать руки, укрываясь от безжалостных ударов, они не слушались её, отказывались повиноваться. Ей казалось: вот ещё один рывок, и сквозь боль, ненависть, отчаяние она сможет победить, добраться до цели.

Всего один рывок…

Окошев что-то говорил, методично продолжая наносить удары, но Ирина уже не слышала его. Темнота стремительно подбиралась к ней. Окошев встряхнул её, и последнее, что она запомнила – это как с невообразимым шумом об пол ударилась бляха на армейском ремне, а Окошев рванул Ирину на себя и грубо раздвинул девичьи ноги.