Читать книгу Секретарь демона, или Брак заключается в аду - Марина Комарова - Страница 5

В этот раз мне никто не снился, букетов на порог не клали, даже беся не толкал во сне. Может, причиной моему глубокому сну был значительный поход по магазинам и примерка нарядов до полночи, потому что тётушка Сарабунда хотела посмотреть «как сидит». Когда за спиной оставалась треть перемеренных вещей, к нам пришла Цира и сказала, что хочет тоже смотреть. Потому что ей жутко любопытно, как я довела Мефа до такого несчастного состояния, что он даже не пытался заигрывать с молоденькой клиенткой, пришедшей к Цире на сеанс. А это, знаете, на него совсем не похоже!

Мне стало стыдно на какую-то долю секунды, но… доля секунды проходит быстро, поэтому я быстро вернулась в нормальное состояние. Хотя бы раз в жизни каждой женщине должен попасться такой Мудофель, чтобы после она смогла ощутить себя королевой. А? Что делать, если Мудофель идет в одиночку? Гнать его, милые. Лейкой, сковородкой и плотояднем. Тогда и себе нервы сбережёте, и его в мысли блудливые не введёте.

В общем, примерка затянулась. Ведь это извечные женские радость и удовольствие, которые совершенно невозможно втиснуть в короткие сроки. Особенно, когда с вами две женщины, которые активно комментируют, дают советы и откровенно наслаждаются происходящим.

И как были все довольны ночью, так не хотелось вставать сейчас. Я отчаянно зевала и уговаривала себя открыть глаза. А потом попытаться принять сидячее положение, помедитировать на стену, а потом с тем же задором беременной гусеницы выбраться из комнаты и добраться до душа. Там холодная вода, там лавандовое мыло, туда вечно норовит влезть беся, чтобы побрызгаться водичкой, поиграть резиновой уточкой и потом, шлепая мокрыми лапами, удирать от меня. Утренние водные процедуры приобретали море позитива и море воды… в ванной. Но тётушка Сарабунда очень любила этого мелкого безобразника, поэтому разрешала ему практически всё.

С кухни, как всегда, раздавались какие-то звуки. Судя по всему, завтрак я продрыхла, поэтому сейчас уже то ли убиралась посуда, то ли велась беседа с плотояднями. Кто его знает, может, им купили мозаику и ферму с белыми коровками. Должен же быть у цветочков какой-то досуг, кроме стихов и еды!

Убедив себя прекратить валяться на кровати, я открыла глаза и посмотрела на залитую солнечным светом комнату. Да уж, нельзя так. Надо брать себя в руки, а то вообще разленилась. Ну, ничего, найду работу, лежать с утра подолгу в постели не смогу.

В соседней комнате что-то с глухим стуком упало. Нахмурившись, я подхватила халат и вышла из своей. Заглянув туда, где до сих пор благоухали розы от неизвестного дарителя, я замерла на пороге и, вытянув шею, попыталась рассмотреть, что приключилось. Вроде ничего такого. Вещи на своих местах, ничего не лежит на полу, розы пахнут, солнышко светит.

Неожиданно из-за вазы с неприличными мальчиками показалась нечто большое, стоячее и сексуально изогнутое. Чёрное. Мохнатое. Я моргнула, понимая, что что-то пошло не так. И это… это…

– А-а-а-а! – с визгом вылетела я из комнаты прямо на кухню, в несколько прыжков миновав коридор.

– А-а-а-а! – заорал в ответ неизвестно откуда взявшийся там обнажённый мужчина.

Мы одновременно захлопнули рты и внимательно посмотрели друг на друга.

Так, мужчина совершенно незнакомый и уже не такой обнажённый. Бирюзовые семейники, бежевый халат, домашние тапки в виде собак. Визави был… круглым. Такой весьма приятной круглоты щек, плеч и животика. С лысинкой и очень добрыми ореховыми глазами за стёклами очков с тонкой золотой оправой. В его руках были странные инструменты, что-то среднее между хирургическими и стоматологическими.

– Доброе утро, – неожиданно поздоровался он приятным, чуть низковатым голосом. – Вы Адочка?

Моё имя прозвучало как-то так мягко и тепло, что я вмиг позабыла про странные предметы в комнате и вообще почувствовала себя спокойно.

– Д-да, – кивнула я. – А, простите, вы кто?

– Ванцепуп Птолемеевич, – невозмутимо ответил он.

Я только захлопала глазами, пытаясь понять, что только что услышала и что это было.

Размышления прервали плотоядни, которые изо всех сил застучали листьями по подоконнику и принялись издавать неприличный свист.

Ванце… кхм, мужчина обернулся к ним и укоризненно произнёс:

– Как вам не стыдно, цветики. Разве так можно?

«Цветики» сделали вид, что это их не касается.

– Адочка, вы не переживайте, – мягко сказал он, – я не вор или какой-нибудь лиходей. Зашёл по просьбе тётушки Сарабунды на процедуры для плотоядней. Видите ли, их надо каждый сезон проверять, а то идут нехорошие отложения и…

Плотоядни снова заколотили кожистыми листьями по горшкам и подоконнику.

– Сзади! Он сзади! – заверещали они все сразу.

Я обернулась – на меня надвигалось нечто огромное и черное. Заверещав от ужаса, я впрыгнула на руки Ванцепупу Птолемеевичу, он охнул, качнулся… И грохнулся на пол. Большое и черное истерично взвизгнуло и метнулось в комнату, скомкав дорожку и уронив вешалку, с грохотом завалившуюся на пол.

– Ванцик! – раздался возмущённый голос тётушки Сарабунды, которая выглянула из окна. – Я тебя позвала лечить, а не щупать!

До меня дошло достаточно быстро: она попросту стоит на лестнице, которая ведёт во двор, и поэтому спокойно может заглянуть в окно своей кухни. На тётушке Сарабунде была кокетливая розовая косыночка, яркий сарафан и… да, во рту – неизменная сигара.

Деловито оглядев нашу скульптурную группу, моя хозяйка цокнула языком:

– Всё им молоденьких подавай, всё руки тянут к мягкому, гладкому, приятному. Кобели эти мужики, я говорю.

– Извините, – пробормотала я, – отпустите, пожалуйста.

Ванцепуп Птолемеевич аккуратно поставил меня на ноги.

– Ничего такого не было, – сказал он, обращаясь к тётушке Сарабунде. – Адочка сама запрыгнула на меня.

Суть передана верно, но формулировка оставляла желать лучшего. Правда, стоит отметить, что сказано всё это было на удивление спокойно, без малейшего намека на какие-то интимные интонации. Даже странно, особенно после Мудофеля. Пардон, Мефа.

– Что случилось? – поинтересовалась тётушка Сарабунда.

– Что-то большое, страшное и черное у вас в комнате! – выпалила я.

Она нахмурилась. Потом ухватилась за сердце:

– Адочка, там же Моня! А он очень душевный и трогательный! Только не говори, что ты его напугала!

Плотоядни заворчали, давая понять, что Моня не такой уж душевный, но тётушка Сарабунда тут же на них цыкнула.

– Ванцик, как хорошо, что ты пришёл! Заодно полечишь нервную систему моему паучку!

Я потеряла дар речи. Па-па-паучку? Такого размера? Тут что, джунгли?

«Давай сваливать?» – энергично предложила моя арахнофобия.

«Подожди, тут неплохо кормят», – возразил здравый разум.

В общем, дальше утро потекло совсем не так, как я планировала. Меня быстро направили в душ и только, когда привела себя в порядок, дали выпить кофе. А потом отправили на поиск Мони. Как оказалось, паук из рода гарагуртовых побаивался женщин. Но при этом его неизменно к ним тянуло, ничего с пагубной страстью он поделать не мог.

Выяснилось, что Моня с перепугу залетел под мою кровать и наотрез отказывался выходить. Ни уговоры тётушки Сарабунды, ни обещания Ванцепупа Птолемеевича ни к чему не привели. В итоге мне в руки сунули палку колбасы и велели выманивать боязного из-под кровати.

И вот второй час я пыталась уговорить огромное и мохнатое мамочки-не-знаю-что выбраться на свет божий. Не помогали ни эротичные помахивания колбасой, ни рассказы о вкусном завтраке, ни скачки на кровати беси, который всеми силами пытался помочь мне избавиться от Мони.

Последний угрюмо хранил молчание и делал вид, что его там нет. Я уже медленно начинала закипать, потому что совсем иначе планировала сегодняшний день.

– Если ты не выйдешь, я буду петь, – пригрозила я.

Беся с интересом посмотрел на меня. Из-под кровати вдруг послышалось подозрительное шуршание:

– А какой у вас репертуар? Из-извините, пожалуйста…

От неожиданности я выронила из рук колбасу. Беся тут же сориентировался и уволок палку в безопасное место.

– А какой предпочитаете? – осторожно поинтересовалась я.

– Что-нибудь популярное, – тут же донесся ответ. – Грусть-тоску хочу развеять.

Да уж, мы, кажется, тут всё утро не грустим. Но у Мони явно свои мысли по этому поводу.

– Так что вы можете? – поинтересовался он. – Нечто неоднозначное, берущее за душу, но на волне мейнстрима?

Ничего себе запросы!

Я задумалась. Вообще-то, трезвая я пою плохо. Это объективное суждение, ничего не поделаешь. В хмельном состоянии я пою тоже плохо, но в силу пребывания в приподнятом настроении и уверенности, что могу всё, это ощущение как-то притупляется.

– Как певунья – я не очень, – честно призналась Моне.

– И-извините, пожалуйста, – тут же раздалось печально, и донесся горестный вздох.

Некоторое время мы помолчали. Потом раздалось недовольное сопение.

– Скажите вашему бесу, чтобы перестал тыкать в меня колбасой. Это неприлично.

Так вот чего он притих!

– Беся! – рявкнула я.

Тот показался перед моими глазами и сделал вид, что раскаивается. Колбаса, кстати, была уже хорошенько надкусана.

– Значит, как пойти со мной в магазин – так нет! Кстати, почему не пошёл? – вспомнила я. Ведь вчера так и не спросила его, всё некогда было.

– Ленился, – вдруг донеслось из-под кровати. – Я всё видел.

Я хмыкнула. Вот ябеды все в этом доме.

– Уважаемый Моня, может, вы всё-таки выйдете? Я попробую спеть. Даже то, что вы пожелаете. И можем это… погулять по городу, вот!

– И до залива? – вдруг оживился Моня.

– И до залива, – заверила я.

– Ура-а-а! – заорал он, потом что-то гулко ударило о дно кровати.

Судя по всему, от радости Моня прыгнул и врезался в неё. Стоп. У пауков есть темечко?

Беся тоненько и мерзко захихикал.

– И-извините, пожалуйста, – снова со вздохом произнёс Моня.

Я молча отобрала у беси колбасу и откусила с нетронутой стороны. Жизнь и правда обещала быть весёлой.

* * *

После того, как Моню всё же изъяли из моей комнаты, повязали слюнявчик и усадили за стол, всё пошло как-то лучше. Я познакомилась с Ванцепупом Птолемеевичем, принадлежащим к роду медицинских светил с гордой фамилией Забульгер. Узнала, что сюда он приезжает в отпуск, потому что работает в большом городе.

Моня и беся тем временем усердно чавкали и слушали нас. Тётушка Сарабунда шикала на плотоядни, которые то и дело норовили плюнуть в Моню семенами. Моня не терялся и бормоча: «Из-звините, пожалуйста», швырялся в плотоядней кусочками сыра и яичницы. Периодически и он, и цветы получали смачные оплеухи от разгневанной хозяйки и на некоторое время успокаивались. Но лишь на некоторое.

Ванцепуп Птолемеевич вёл себя на диво доброжелательно, спокойно смотрел на происходящее и, кажется, совершенно не собирался пугаться или нервничать. Хотя… если он тут с ними постоянно живёт, то ничего удивительного. Когда же разговор дошёл до того, как я, такая прекрасная и неоднозначная, оказалась в их мире, пришлось об этом рассказать. Но стоило упомянуть про работу, Ванцепуп Птолемеевич задумался:

– Сарабунда, милая, что же ты ничего не сказала Адочке про справку?

– Какую справку? – насторожилась я.

Тётушка Сарабунда тем временем вытирала полотенцем заевшегося Моню и бурчала нечто невразумительное, потом вздохнула:

– Забыла, Ванцик, старая стала. А ты у нас что? Доктор ты или где? Давай, бери Аду и уже что-то с ней сделай.

Я сделала глоток кофе и закашлялась. Ванцепуп Птолемеевич посмотрел на меня добрыми глазами, покачал головой и вздохнул:

– Адочка, не пугайся. Я хороший врач и ничего страшного не сделаю. Я вообще к пациентам отношусь нормально, ибо не патологоанатом.

– Звучит успокаивающе, – пробормотала я.

– Патологоанатом патологоанатому рознь… из-звините, пожалуйста.

– Моня! – в три голоса выкрикнули мы.

Паук смутился и принялся за молочную кашу.

Какой ужас. До меня только сейчас дошло, что все, кто живет в доме тётушки Сарабунды, едят в нереальном количестве. Это же страх какой-то! Как только она справляется и зарабатывает на всех?

– Мне надо позвонить, – всё же собралась я с духом. – И если мне не откажут, то пойдём за справкой.

Мои собеседники переглянулись. Потом синхронно кивнули, одобряя решение. Я выскользнула из-за стола и поспешила к телефону. Пока в доме царит относительное спокойствие, надо этим воспользоваться.

Пока я набирала номер, услышала разговор:

– С ней надо что-то делать, Ванцик. Мудофель сказал, что она невинна. Но сама Ада возражает. Как такое может быть?

– Сарабунда, немножко девственниц не бывает!

– А если подумать?

Повисла тишина. Я даже забыла, что крутила диск телефона. Да, тут был древний аппарат позитивного канареечно-жёлтого цвета. Диск, правда, крутился настолько быстро, что я еле успевала его приостанавливать. Но после услышанного замерла изваянием. Потому что на предмет девственности уже не раз говорили. Фиг с ним, с Мефом. Он почти инкуб и не почти кобель. Но всё равно. На лбу у меня ничего не написано. (А даже и если б было написано, то это чистая ложь).

– Да вот думаю, – вздохнул Ванцепуп Птолемеевич.

– Ты же понимаешь, чем это грозит? Тут отбоя не будет! А кому нужен этот гембель?

– Натравишь на них Моню.

– Нет… из-звините, пож…

– Цыц! – рявкнула тётушка Сарабунда, и я чуть не подпрыгнула, даже будучи за стенкой.

Ладно, подслушивать нехорошо. Пусть даже и не специально. Сейчас позвоню, а потом уединюсь… тьфу, поговорю с доктором. На вид мужик нормальный, авось донесет мне, почему я тут записана в трепетные и невинные.

Разговор, на удивление, прошёл весьма быстро и приятно. Меня поприветствовал звонкий девичий голосок, выслушал и сообщил, куда приходить. На мой осторожный вопрос, почему не интересуются моими профессиональными качествами, девушка ответила, что начальство проводит собеседования только тет-а-тет. Поразмыслив, я записала адрес. В конце концов, это другой мир. Магазины одежды от наших однозначно отличаются! Значит, вполне реально, что и прием на работу другой.

С Ванцепупом Птолемеевичем мы вышли из квартиры вместе. Он жил под нами, так что далеко идти не пришлось. Беся увязался за мной. Я хотела было шикнуть на него, но доктор Айболи… то есть Забульгер покачал головой.

– Что ты, Адочка, пусть идёт. Он давно не был у меня, последний раз вообще крошкой был. Пусть поиграет.

Я подозрительно покосилась на собеседника. Так-так, быть беде. Игры беси – весьма специфическое занятие. Кажется, буду бегать за ним по всей квартире и держать за хвост.

Беся явно заподозрил что-то нехорошее. Посмотрел на меня, ухватил за руку и заскакал рядом.

Квартира у Ванцепупа Птолемеевича оказалась весьма миленькой. Светлая, достаточно просторная, со всякими уютными штучками: комодиками, коврами, картинами. И все так чисто, аккуратно. Видимо, никакой живности тут нет. Иначе квартира была бы в более печальном состоянии. Но я тут же вспомнила, что доктор сюда приезжает не так часто, поэтому с животными здесь попросту некому возиться.

Меня провели в комнату, отделанную в бежевых тонах, и указали кивком на стул возле стола из светлого дерева.

– Присаживайся, Адочка. Я сейчас.

Доктор исчез за ширмочкой, разделявшей комнату на две части.

Я почему-то занервничала. Нет, ничего похожего на гинекологическое кресло в комнате не было. Не сказать, что его вид меня успокоил бы, но дал бы хоть какую определённость. Так что занервничала я ещё больше. Всё тут не так, как у людей.

За ширмочкой раздавались подозрительные шорохи. Почему-то захотелось что-то погрызть: то ли ногти, то ли бесин хвост. Учитывая, что ни тем, ни другим я никогда не занималась, выбор был невелик, но заманчив. Кстати, беся.

Я начала оглядываться в поисках хвостатого безобразника. Его нигде не было. Я занервничала сильнее. Даже настолько, что готова была позвать Мефа на помощь.

Ширма отъехала со зловещим шелестом. Я уже приготовилась падать в обморок, но… Ванцепуп Птолемеевич вышел с большущей стопкой папок в руках. В белом халате и с каким-то внушительным кристаллом на шее, переливающимся нежно-сиреневым светом. Я залюбовалась и передумала про обморок. Причин точно нет.

И вдруг совершенно неожиданно даже для себя самой я спросила:

– А у вас в роду были египтяне?

Он положил папки на стол, сел напротив, взял карандаш, задумчиво покрутил в руках. Потом перевёл на меня взгляд:

– Много. Но молись, чтобы они сюда не приехали в гости. Ибо этот табор выдержать нереально. Даже я каждую ночь целую фотографию Сфинкса, умоляя, чтобы моё буйное семейство держалось подальше.

«Ага, значит, Сфинкс у них тут тоже есть», – отметила я про себя, решив, что если мне захочется Сфинкса, то его можно пощупать. То есть посмотреть.

– Так, – тем временем сказал Ванцепуп Птолемеевич, – сколько у тебя было мужчин?

Я оторопела от резкой смены темы. Надо бы возмутиться и сказать что-то резкое, но я помнила разговор. К тому же любопытство грызло с невероятной силой. Поэтому я задумалась и осторожно уточнила:

– В смысле физиологического плана или приятного?

Ванцепуп Птолемеевич озадаченно взглянул на меня:

– Можно детальнее?

Тут, как положено каждой приличной девушке, я потупила взор и заскользила пальчиком по крышке стола.

– Про тех, с кем состоялся контакт, или же про тех, с кем было хорошо и состоялся контакт?

Он закатил глаза:

– Адочка, я не Меф, давай, милая, сухие цифры.

Я скромно озвучила. Ванцепуп Птолемеевич присвистнул, потом закашлялся. Я уперла руки в бока.

– Вот только не надо! – грозно начала я. – Вы сами спросили и…

– Всего пять? – перебил он меня.

Мой гнев тут же сменился на ступор:

– Всего?

Он отловил барахтавшегося на ковре бесю и усадил его к себе на колени, потом покачал головой. Медленно снял с себя кристалл и вложил мне в ладонь.

– Сожми пальцы, – велел докторским тоном.

Я подчинилась. Кристалл оказался теплым и удивительно гладким. Через пару секунд меня что-то кольнуло, я ойкнула. Нежно-сиреневое сияние обволокло мою руку. Ванцепуп Птолемеевич осторожно забрал кристалл. Хмуро начал в него всматриваться. Тут же шлёпнул по лапкам бесю, который решил сцапать красивый камушек.

– Значит так, Адочка, – со вздохом сказал он и перевёл взгляд на меня. – Теперь всё понятно. То, что норма у вас там, в вашем мире, не норма для этого. Поэтому Меф на тебя так отреагировал. А он живёт исключительно законами нашего Одассоса.

Я даже забыла, как дышать. Кое о чем начала уже догадываться, но… нет, пусть он сам скажет.

Беся тем временем выполз на стол и полез к папкам. Я ухватила его двумя руками и притянула к себе. Меня одарили крайне возмущённым взглядом, но, увидев, что шутить я не собираюсь, бесенок склонил голову с рожками.

– Адочка, ты физически абсолютно здорова. То ли аномалия повлияла на тебя при переносе в этот мир, то ли наследственное. Нервная система крепкая, разум вменяемый, тело соблазнительное.

Я хмыкнула и погладила бесю по спинке. Тот несколько секунд посидел с прикрытыми глазами, а потом нагло развалился у меня на коленях и подставил пузико. Я намёк поняла и погладила мягкое мохнатенькое пузико личного беса-искусителя.

– Но есть деталь, Адочка, – продолжил Ванцепуп Птолемеевич, снова вешая кристалл на шею. – В нашем мире много женщин. Но мужчин – больше. Собственно, поэтому сюда женщины падают почаще. Видимо, мироздание как-то учитывает потребность в прекрасном поле.

– Так что за деталь? – поторопила я, чувствуя, что сейчас от нетерпения всё же укушу бесю за хвост. Не эстетично и негигиенично, но нервы не железные!

– Деталь в том, что пять мужчин… – Он укоризненно посмотрел на меня. – Тут никто не считает такими цифрами. Так что ты, можно сказать, нетронутая девушка.

Повисла тишина. Я соображала. Беся замер и, кажется, тоже переваривал информацию.

– Но… там… тут… у нас, – путаясь, начала я, – после первого раза уже не девушка!

Ванцепуп Птолемеевич побледнел, потом вздохнул:

– Какой жестокий мир, Адочка. Какой жестокий!

Мне сказать было нечего. Ему тоже. Со двора раздался шума мотора подъехавшего автомобиля. Наверное, Меф.

– То есть… – шепотом, потому что голос вдруг куда пропал, произнесла я. – Я – девственница?

– Немножко, – тоже прошептал Ванцепуп Птолемеевич.

Снова тишина. Мысли, много мыслей. Как бы их все собрать в кучу.

– А это опасно тут? – наконец-то сформулировала я вопрос.

– Для жизни – нет, – успокоил он. – Но отбоя от противоположного пола не будет. Поэтому будь осторожна. Для демонов аромат невинности – самый сладкий на свете. А они всё же мужчины красивые, поэтому устоять практически невозможно.

Неожиданная весть начала приобретать соблазнительные формы. Может, если не у себя, так в этом мире наконец-то налажу личную жизнь?

– Адочка, мне что-то не нравится твоё выражение лица, – поделился наблюдениями Ванцепуп Птолемеевич.

Но меня уже было не сбить с пути истинного.