Читать книгу Тридцать три поцелуя на десерт - Марина Ли - Страница 3

Клюква в сахаре – весьма своеобразный десерт, сочетающий и кисловатую горечь, и сладость. В отличие от многих других, весьма полезный, и обладающий целебными свойствами. В то утро я занималась именно им.

Маменька ещё с вечера перебрала заказанные из столицы ягоды – у нас их днём с огнём не сыскать. Мелкие и некрасивые пойдут на соус для птицы, а крупные ровные шарики я планировала сначала окунуть во взбитые белки, затем обкатать в сахарной пудре и, наконец, разложить по заранее приготовленным коробочкам.

Сегодня я собиралась наведаться в Фархес, чтобы поговорить с судьёй, и заодно напомнить о себе постоянным покупателям. Небольшой полезный десерт будет отличным знаком внимания. Выражением благодарности за то, что они не отвернулись от меня в этот сложный период.

И дело не в судебном разбирательстве. Ну, правда, фархесский суд завален исками по самую крышу, если вокруг каждого танцы с бубном устраивать, то это не жизнь получится, а цирк с конями и клоунами.

Нет, никому никакого дела не было бы до того, что и кому мастер Туг оставил в наследство, не выступи его правнук с заявлением в местном газетном листке.

Подлец в красках вещал о том, какая я распутная девка. Что это я своим похабным поведением вогнала старика в гроб, что я и ему – Салливану – делала непристойные предложения, но он, человек глубоко нравственный и принципиальный, конечно же, отказался.

Представляю, что началось в Фархесе, когда этот пасквиль вышел в свет! Наших кумушек ведь хлебом не корми, дай посплетничать, а тут такая благодатная почва.

Под маской овцы скрывался лев!

То есть, я.

Мало мне было владеть самой успешной кофейней в городе, так я теперь ещё и богачкой стану? Шутка ли – целый дом на центральной площади! Да в сезон, сдавая жильё в аренду отдыхающим, только на этом можно озолотиться!

Персефона Уолш мне даже письмо прислала на Предельную: несколько строчек на дорогой белоснежной бумаге, в которых она взывает к моей совести и предлагает покаяться, отказаться от наследства в пользу города и навсегда уехать из Фархеса. «Жители нашего города превыше всего ценят семью. Распутницам и потаскухам здесь не рады. Взываю к вашему разуму. Вы должны понимать, что после всего случившегося ни одна уважающая себя дама не купит у вас ни крошки».

Я не знала, злиться мне или плакать. Всё, к чему я шла много лет, рушилось на глазах. Маменька требовала подать на Салливана Туга в суд за клевету, но я отказалась.

– Всё равно мы этим ничего не добьёмся. Сейчас грязь льют только на меня, но если я пойду в суд, достанется и тебе с девочками. Не дай Предки, кто-нибудь узнает о твоей бурной юности, тогда точно пиши пропало.

Мама вздыхала и прижимала кружевной платочек к покрасневшим от слёз глазам, а я принялась считать убытки, которые понесу в результате скандала, устроенного Салливаном Тугом. И поначалу всё указывало на то, что они будут нешуточными!

Я разослала письма всем постоянным клиентам, сообщая, что не прекращаю работу, и все заказы будут доставляться на дом. Но ответ получила только от нескольких человек, да от замкового повара. Ну и Шарлотта Нейди-Остин. Она даже на Предельную приехала, посмотреть, как я устроилась, да своих любимых пирогов купить.

А потом народ будто с ума сошёл! Настоящее паломничество началось! Не все, конечно, за моими пирожными приезжали, многие просто поглазеть хотели на «гулящую девку, погубившую мастера Туга», но это не отменяло того факта, что в матушкиной таверне с утра до ночи камню негде было упасть.

На кухне не затухал очаг, скворчали сковородки, супы варились в огромных чанах, а в печке не было места для моих десертов, потому что они были заняты хлебами и мясом.

Нет, выручка-то взлетела до небес – у матушки. А мне настала пора задуматься о будущем и попытаться наладить собственную жизнь.

Сплетни и скандалы – всё это гнусность, конечно, но не повод опускать руки. И для начала я хотела поговорить с судьёй. Если он позволит мне забрать личные вещи и оборудование, я смогла бы как-то дотянуть до судебного разбирательства.

Эти мысли меня так воодушевили, что я прямо-таки летала по сумеречной кухне в маменькином трактире. Чтобы успеть приготовить десерт, я встала засветло, и к рассвету закончила со всеми делами. Переоделась в дорожное платье, упаковала саквояж и, простившись с родными, заторопилась на почтовый дирижабль. Пассажиров капитан Дрозер брал редко, но мне никогда не отказывал. Сёстры хихикали, утверждая, что старый вояка в меня влюблён, а я точно знала, что по-настоящему сильные чувства он испытывал не ко мне, а к моим чесночным пышкам.

Но до станции дойти я не успела, наткнувшись метрах в двадцати от нашего дома на человека, из-за которого когда-то была вынуждена покинуть столицу.

Роберт Суини был представительным мужчиной, высоким, сильным, наверное, даже симпатичным. У него были длинные тёмные волосы, которые он собирал в низкий хвост, тонкие усики, правильные черты лица. Одевался он по последней моде, и я не раз видела, как томно смотрят ему вслед посетительницы мясной лавки его отца, где я работала помощницей, а он – счетоводом. Восемь лет назад, когда мы познакомились, ему исполнилось сорок.

Учитывая, что он был старше моей мамы, фраза «в отцы годился» подходила к ситуации как нельзя лучше. Мне было пятнадцать, я была тощей, облезлой, как мокрая курица, и вечно мёрзла. Однако мужчину это совершенно не смущало.

В первый раз он поймал меня, когда я задержалась в лавке после закрытия. Дедушка Суини уже ушёл домой, а я осталась, чтобы всё убрать. Я почти закончила, когда из тёмного угла внезапно раздался голос:

– Самое смешное, что ты не понимаешь, насколько хороша.

Я вскрикнула и то ли от испуга, то ли от неожиданности, выронила швабру.

– Кто здесь?

– Всего лишь я, – отозвался Роберт и шагнул в пятно света. Во взгляде безумие, а руки сжаты в кулаки. – Ты сводишь меня с ума.

– Господин Роберт?.. – Я попятилась, не сводя с мужчины перепуганного взгляда. Я, может, и была юна, но не наивна.

– Роберт, – решительно исправил меня он. – Называй меня по имени, малышка.

Он резко выбросил вперёд руку и схватил меня за плечо, притянул к себе.

– Маленькая моя… – Его лицо приблизилось к моему, и я отвернулась, чтобы не допустить соприкосновения наших губ.

– Отпустите!

Он не отпустил. Впился губами в мою шею. Целовал жадно и болезненно, непрестанно при этом бормоча:

– Как же сильно я тебя хочу! Никогда… никого… только ты! Такая сладкая, такая…

Я задыхалась, трепыхаясь в его руках, как выброшенная на берег рыба, кажется, даже кричала. Плакала. И в какой-то момент всё же сумела вырваться и, забыв о верхней одежде, бросилась прочь.

Роберт догнал меня на улице, снова схватил, но в этот раз я впилась зубами в его запястье, и он, зашипев от боли, оттолкнул меня с такой силой, что я пролетела пару метров до стены ближайшего здания, приложившись затылком о каменную кладку. От удара перед глазами потемнело, а во рту стало солоно от крови, ноги подкосились, но упасть на мостовую мне не позволили мужские руки.

Роберт подхватил меня, бережно прижал к груди и снова начал целовать лицо.

– Прости, прости, прости меня, маленькая! – бормотал он, словно безумец. – Я виноват! Я не хотел! Зачем ты бежишь от меня! Не видишь разве?

– Отпусти, – прохрипела я. – Мне плохо. Меня тошнит.

Не отпустил. Нёс на руках до Цветочной улицы, потом врал маменьке, как я упала с лестницы, целителя вызвал…

Я была так напугана, что, несмотря ни на что, решила не возвращаться в лавку Суини. Сёстры оправились от болезни, маменька нашла работу, устроившись прачкой. Но Роберт не отпустил меня. В ногах валялся, руки целовал, выпрашивая прощение, клялся в любви, заверял, что пальцем ко мне больше не прикоснётся, если я сама не захочу.

И я сдалась. Даже, дура такая, согласилась ни о чём не рассказывать своим близким и его отцу. Поверила. А Роберт и в самом деле изменился. Перестал смотреть на меня этим своим жутким, прожигающим до костей взглядом. Был предельно вежлив. Не пытался схватить или поцеловать.

Месяца три или четыре.

Второй срыв у Роберта случился, когда ему показалось, что я заигрываю с нашим курьером. Выждав подходящий момент, он затащил меня в свой кабинет, где, словно полоумный, сверкая глазами и рыча, принялся рвать на мне одежду. Боюсь представить, чем бы всё закончилось, если бы дедушка Суини не вернулся в лавку и не помешал своему сыну совершить насилие.

Самый старший из Суини был чудесным человеком. Сильным, добрым, заботливым. Он вырастил троих детей, женил сыновей, дочь выдал замуж, дождался внуков. И, увидев в тот день, во что превратился его старший из сыновей, упал с сердечным припадком.

Это тут же отрезвило Роберта. Позабыв обо мне, мужчина побежал за целителем для отца, а я, спрятав под плащом разорванное платье, решительно отправилась за стражником. Сказать честно, с жандармами я не очень дружила, но и спускать Роберту с рук то, что он едва меня не изнасиловал, не хотела.

В жандармерии был самый настоящий цирк с конями, и пожилой жандарм с лохматыми бакенбардами, пыхтя от усталости, взмолился:

– Милая барышня, я правильно понял, что насилия не случилось?

– Предлагаете подождать, пока случится? – насупилась я.

– Воля ваша! Нет, конечно. Но сами видите, какой у нас сегодня тут бедлам. Свадебного мошенника задержали. С поличным взяли подлеца, а невеста и её родные ни в какую не хотят нам верить, притащились в участок всем табором. Ну, что я объясняю? Вы же не слепая. Давайте так. Ступайте сегодня домой, отдохните, успокойтесь, а завтра утречком уже возвращайтесь. Часиков в восемь, в это время у нас обычно тихо, как на кладбище. Я заявление у вас приму, расскажу, как оно дальше будет. Договорились?

Я нехотя кивнула. А что мне ещё оставалось?

А вечером ко мне заявился Роберт с огромным букетом белоснежных роз.

– Жене своей этот букет отнесите, – проговорила я, поглядывая с опаской, но всё же понимая, что при матери и сёстрах он не отважится на насилие. – А лучше верните цветочнице. Когда вас упекут в каталажку, ей понадобится каждая монета.

– Я люблю тебя, – мрачно признался он. – Так сильно, что сам пугаюсь.

– Уходите немедленно!

– Я ведь рано женился. Она была дочерью папиного друга. Они всегда мечтали породниться и…

– Зачем вы мне об этом рассказываете?

– Она сухая. От неё же слова доброго не добиться. Глаза, как у рыбы. Но у нас трое детей, и я не могу её бросить. Хотя, видят Предки, ни о чём так не мечтаю, как о том, чтобы её не стало. Тогда мне не пришлось бы унижать тебя статусом любовницы, а сразу назвать женой.

Кто-то из сестёр, подслушивающих из коридора, громко ахнул, а я закатила глаза.

– Вы сошли с ума?

– Давно, – даже не стал отпираться Роберт. – Как тебя увидел, враз со всеми мозгами и расстался.

– По доброй воле я никогда не стану вашей. Ни любовницей, ни женой. Вы мне не нравитесь. Я вас боюсь. И я завтра несу в жандармерию заявление.

– Мадди!

– В этот раз вам помешал дедушка Суини, а что, если в следующий вы…

– Обещаю, что больше… – осёкся, когда я покачала головой.

– У отца больное сердце, – после короткой паузы произнёс Роберт. – Оно не выдержит, если меня отправят в исправительный дом. Подумай об этом.

Я глянула на него с ненавистью, а он пристроил букет на нашем обеденном столе, развернулся и, больше не говоря ни слова, ушёл.

А дней десять спустя в нашем доме появился дедушка Суини. Он был немного бледен после болезни, но держался уверенно. Извинился передо мной за поведение сына. Сказал, что в лавке Роберт больше не работает, и что ко мне он больше никогда не приблизится.

– Вы так в этом уверены?

– Я был у мага, – ответил старик. – Заклинание было не из дешёвых, но пока я жив, Роберт не то, что навредить, он даже приблизиться к тебе не сможет. Вернись на работу, Мадди, если она тебе всё ещё нужна. И прости меня за то, что вырастил сына подлецом.

Не зная, что сказать, я обхватила себя руками за плечи.

– А если не хочешь больше на меня работать, я пойму, – продолжил он. – Мы тебя куда-нибудь устроим. Не останешься без дела…

И я вернулась в лавку. Поначалу было страшновато, но Роберт и в самом деле появлялся редко, не подходил ко мне, не заговаривал, только смотрел этим своим страшным взглядом да скрежетал зубами.

А спустя полтора года погибла его жена – утонула, катаясь с подругами на яхте, и ещё до похорон Роберт прислал мне письмо, в котором предлагал занять освободившееся место. Я даже отвечать не стала, впрочем, он, кажется, ответа не ждал. Уехал из города. Исчез. Я даже почти сумела о нём позабыть, но потом умер дедушка Суини, и Роберт вернулся.

К тому времени маменька и сёстры уже перебрались на Предельную, чтобы вступить во владение конюшней, а я осталась в столице, уж больно мне нравилось работать в лавке дедушки Суини. И жалованье было более чем хорошим, и хозяева замечательные и, главное, мечта. В ней, как ни крути, моя кофейня находилась в сердце Империи, а не в её печени, не в почках и уж точно не в заднице…

С Робертом я встретилась на оглашении завещания, и с первого взгляда поняла, что ничего не изменилось. А спустя полчаса мои подозрения подтвердились.

– Что скажешь насчёт времени для нашей свадьбы? – спросил он, улучив момент, когда я останусь одна. – Весной или летом?

– Вы бредите?

– Отнюдь. – Он скупо улыбнулся. – Отца больше нет. Не подумай, что я не горюю. Очень горюю. Никто не знает, как сильно я его любил, как благодарен ему был за всё, что он для меня сделал. Однако он умер, и между нами больше нет никаких препятствий.

Этот человек сумасшедший. Отчего он до сих пор не в доме для душевнобольных?

– Главным препятствием был не дедушка Суини, – напомнила я. – А моя личная неприязнь к вам, господин Роберт. Мало того, что я вас не люблю, вы мне даже не нравитесь.

О том, что я его презираю, говорить не стала. К тому же он тихо и совершенно искренне рассмеялся. Посмотрел на меня с умилением. Точно таким же взглядом маменька смотрит на Линни, когда та начинает рассуждать о том, как устроен мир. А мне и от этого взгляда, и от смеха, а, главное, от слов, которые Роберт произнёс, стало дурно.

– Ты слишком юна, малышка, чтобы рассуждать о любви. И даже не знаешь, что это такое, но я тебя научу. О, с превеликим удовольствием. Так весной или летом?

Не желая тратить слова, я просто покачала головой.

– Значит, весной. – Обрадовал меня Роберт. – Скажем, в середине апреля? Или в марте, на День цветущей вишни? Это было бы символично.

– Я не…

– Даю тебе времени до утра… – Не дал мне договорить. – Даже до вечера завтрашнего дня. Я не плохой человек, малышка. Знаю, у нас всё не очень красиво началось, но я изменился, осознал и подготовил кое-какой стимул, который поможет тебе принять правильное решение.

– Что?

– Вот.

Он протянул мне папку. Картонную, серую, перетянутую синей лентой. А когда я потянулась, чтобы взять её из его рук, перехватил мою ладонь и, склонившись, прижался прохладными, немного влажными губами к моему запястью.

– До завтра, любовь моя. Не представляешь, как мне тяжело с тобой расставаться. Сейчас, когда мы, можно сказать, воссоединились после долгой разлуки.

До дома я не дотерпела, и, забравшись на чердак дома семейства Суини, развязала синюю ленту. И совершенно обалдела от прочитанного.

Нет, Роберт был не просто влюбившимся в меня психом. Он был одержим мною. Как иначе объяснить тот факт, что он не поленился раскопать всю историю моей семьи. Все маменькины браки, настоящие и не очень. Моё воровское прошлое. Дафна, оказывается, в прошлом году хотела сбежать с молодым гусаром из Императорского почётного караула. Лейла украла в булочной возле нашего дома булку пшеничного хлеба, была поймана сыном хозяев и отпущена в обмен на поцелуй. Поймаю поганца, руки оторву. Это какой сволочью надо быть, чтобы на ребёнка покуситься!

В общем и целом, картина выстраивалась неприятная: пока я работала изо всех сил, чтобы вытащить свою семью из нищеты, девчонки совсем отбились от рук. Ну а чего было ожидать, если в нашей семье, сколько себя помню, главой была я. Я настаивала на том, чтобы девочки учились. Я следила за тем, чтобы они перед сном и утром чистили зубы. Я их за уши драла, когда они баловались. И, конечно, именно я виновата в том, что они всё-таки отбились от рук.

Именно я, не маменька.

Маменька у нас немножко не от мира сего, но…

Но обвинять её в том, что она распутная женщина, как это сделал Роберт Суини! Говорить, что эта женщина не имеет права воспитывать девочек, подавая им дурной пример! Угрожать мне, что сестёр отправят в приют. О! Поганец знал, на что давить. А ещё очень сильно заблуждался на мой счёт. Я неслабая, неглупая и, что важно, очень сильно люблю сестёр и маменьку, и чтобы какой-то мерзавец угрожал их благополучию? Нет. Не бывать этому.

Я заскочила домой лишь на три четверти часа, чтобы собрать самые необходимые и близкие сердцу вещи, в ближайшем отделении банка получила всё то, что причиталось мне по завещанию дедушки Суини, купила билет на дилижанс до Триволи, оттуда кебом добралась до Усека, в Усеке пересела на дилижанс до Уезда. В уезде села на дирижабль и долетела до Крибета, а уже там пересела на прямой поезд до Фархеса.

Поезда в Империи появились не так давно, но сразу стали популярными среди самых бедных слоёв населения. Оно и понятно, богачи от грязи дыма «железной дороги» предпочитали подальше держаться. Билеты тут не были именными, а народу в узкие душные вагоны набивалось столько, что при всём желании никто бы не смог меня отследить.

И не отследил, пока местная газетёнка не опубликовала пасквиль за авторством говнюка Салливана Туга.

Сказать честно? За три года в Фархесе я ни разу не вспомнила о Роберте Суини. О дедушке, о его младшем брате и сестре, об их детях очень часто вспоминала. А вот о нём – ни разу. И вот сейчас, глядя на то, как торжествующая улыбка расцвечивает его обычно холодное лицо, я подумала, что напрасно убежала тогда. Надо было ещё тогда не трусить, а взглянуть своим страхам в лицо. Теперь же, если вспомнить мой прошлый побег, боюсь, проблем у нас только прибавится.

Потому что честные люди от правосудия не бегут. И потому что у фру Тауни, урождённой Сесиль Кланси, есть козырь в рукаве. Не просто козырь – джокер. Мне бы, конечно, не хотелось его использовать. Нет, не так. Я бы не стала привлекать его внимание к нашей семье, но если придётся… Если придётся, то всякие гнусные шантажисты костей своих не соберут.

Это – во-первых.

А во-вторых, больше я не буду бегать! Дом мой теперь здесь, на севере Империи, здесь у меня друзья и любимое дело. Здесь у меня семья. Здесь мы все счастливы – и мы отсюда не уедем!

Скользнув взглядом по надменной физиономии Роберта Суини, я распрямила плечи и, даже не сбившись с шага, продолжила свой путь.

Он налетел на меня ураганом. Схватил за руки, сжал плечи, прижал к себе и, задыхаясь, словно от долгого бега, простонал:

– Какая же ты стала, маленькая моя! Совершенство.

Каждый раз, когда этот человек прикасался ко мне или просто говорил, на меня накатывала тошнота. Вот и сегодня до горечи во рту стало противно.

– Во имя Предков, Роберт! Ну, сколько можно? – взмолилась я. – Когда ты меня уже оставишь в покое? Пусти…

Я оттолкнула его и осторожно отступила на шаг.

– Ты мне противен. Слышишь? Противен. Меня от тебя тошнит.

– Такая взрослая стала, – прошептал он, совершенно не слыша моих слов. – Я так соскучился…

И вдруг рванулся ко мне и схватил, зажимая ладонью рот. А я замычала, пытаясь сбросить с себя его руки, протестуя и теряя уверенность в том, что мне по плечу любые невзгоды, а Роберт, словно позабыв о том, где находится, совершенно сошёл с ума. Его не волновали ни лёгкий морозец, ни возможные свидетели этого бесчинства, ни моё мнение. Впрочем, оно его и раньше не интересовало. Сейчас же мужчина полностью потерял контроль над собой и, просто не замечая моего сопротивления, будто животное обнюхивал меня, слизывал солёный запах страха с моих щёк, порыкивая и издавая такие пугающие звуки, что если бы не ладонь, закрывающая мне рот, я бы в голос орала от ужаса.

– Фру Тауни, у вас всё в порядке?

«А что, не видно?» – в отчаянии мысленно воскликнула я и скосила глаза, чтобы рассмотреть, кто способен задать столь глупый вопрос.

Шагах в десяти от нас остановился парень в мундире щитодержца. В силу возраста он никак не мог принадлежать к офицерскому составу, а отсутствие отличительных знаков говорило, что в замке он всего лишь курсант. Тощий, с меня ростом, казалось бы, какую помощь он может оказать… Но я-то знала, что в Орден берут только магов. И даже этот вот мальчишка, который выглядел не старше моей Линни, без труда свинтит десяток Робертов Суини в бараний рог.

Вот только мой навязчивый поклонник об этом, кажется, позабыл. Ну, или, как любят писать в нежно любимых маменькой романах: «Страсть помутила ему рассудок».

– Иди, куда шёл! – огрызнулся Роберт и, глянув по сторонам, толкнул меня в сторону узкого закутка между двумя домами. И очень напрасно, потому что в следующий миг в воздухе запахло грозой и по удерживающим меня рукам пробежались голубоватые искры неизвестного мне заклятия.

Роберт взвыл не хуже ужаленного в задницу борова и отшатнулся, глядя на меня бешеными глазами.

– Фру Тауни. – Прекрасно понимая, что в ближнем бою ему не совладать с противником, орденский курсант держался в стороне. – Идите ко мне скорее, чтобы я вас в случае чего не задел.

– Мадди, не смей! – прорычал Роберт, кажется впервые за всё время нашего знакомства, назвав меня по имени. Но я его, конечно же, не послушалась. – Вернись!

– Иди ты к демонам, – бросила я, торопливо подбирая юбки. – Видеть тебя не могу, постылый.

– Он вам ничего не успел сделать? – встревоженно спросил парнишка из Ордена, когда я оказалась возле него. – Хорошо, что я мимо проходил…

– Даже не знаю, что бы я без вас делала! – Со всей искренностью выдохнула я и внезапно икнула. От облегчения, наверное.

– Мадди!

Роберт бросился за мной в погоню, но в этот раз молодой маг уже не боялся мне навредить и шарахнул по моему преследователю чем-то таким забористым, что от его одежды повалил густой дым.

Тем временем двери в доме на другой стороне улицы отворились и на брусчатку, торопливо сдирая с себя форменный фартук, выкатился молочник Ипполит. Круглый мужчина с добродушной улыбкой и самым дорогим молоком по эту сторону гор.

– Что удумал мерзавец! – на бегу пыхтел он. – Я из окна видел. Боялся, не успею. Ох… Мадди, милая, он тебя не сильно помял?

Я покачала головой и некрасиво всхлипнула. Честное слово, уж лучше бы икала!

– Испугалась только сильно.

– Я в своём праве! – выкрикнул Роберт и вновь шатнулся в мою сторону, но замер, когда маг поднял руку. – Она моя жена!

Да сколько можно!

Ипполит с растерянностью во взгляде посмотрел на меня. И я подумала, а вот интересно, если бы я и в самом деле была женою Роберта, бросились бы эти двое меня спасать?..

– С жёнами так себя не ведут, – уверенно проговорил маг, а молочник поддакнул:

– Да и не с жёнами не ведут. Вяжи его, малец. Бургомистр пущай разбирается, кто тут кому жена, а у нас в посёлке насильничать мы не позволим.

Провёл ладонью по моей мокрой от слёз щеке.

– Он же тебе не муж никакой?

– Почти муж! – отказывался сдаваться Роберт, пока его вязали магическими путами по рукам и ногам. – Жених!

– В портках расписных… Служивый, заткни ему и рот заодно, а то слушать тошно.

Мой давнишний кошмар заскрипел зубами в бессильной ярости и так выразительно на меня посмотрел… Может, до него всё-таки дошло? Может, теперь он оставит меня в покое?

– Сам пойдёшь или велеть мальцу, чтобы он тебя магией до дирижабля волок? – брезгливо кривясь, спросил у Роберта Ипполит.

– Ой! – воскликнул маг, в испуге распахивая глаза. – А у меня с левитацией вообще-то не очень… Быстро концентрацию теряю, могу уронить…

Я злорадно сверкнула глазами, но Роберт всё-таки решил больше не сопротивляться и пошёл сам.

Везти повязанного преступника в Фархес планировалось на дирижабле, поэтому первым делом я отправилась на ковёр к капитану Дрозеру и, как на духу, во всём созналась. Рассказала и о своём прошлом, и о маменькином, и об угрозах со стороны Роберта Суини, и о шантаже.

Капитан слушал, не перебивая, а когда я закончила свой рассказ, не осудил ни словом, ни взглядом.

– Ну, то, что у тебя, птенчик, детство не из самых простых было, я уже давно понял, – только и проговорил он. – А то, что ты у кого-то когда-то кусок колбасы украла, чтобы самой не помереть и сёстрам не дать – это, как по мне, тебе не в упрёк, а в заслугу ставить надо.

– Но…

– Но лучше об этом никому не рассказывать, тут ты права. Особенно сейчас, когда твоё имя на слуху. Сама знаешь, как в наших местах бывает.

– Как?

– А так. – Капитан подмигнул мне и, немного наклонившись вперёд, хулиганисто улыбнулся и прошептал:

– Что если я, к примеру, на Предельной пёрну, в Фархесе скажут, что обосрался.

И смачно захохотал, хлопая себя по коленям, когда я возмущённо охнула.

– Не злись. Грубовато, согласен, но зато точно. Теперь понимаешь, к чему я веду?

– К тому, что Роберт своим появлением подольёт масла в огонь?

Мужчина кивнул и добавил:

– И к тому, что никто не станет разбираться, кто из вас двоих виноват. Тебе это надо накануне слушания?

Мне это и после слушания было нужно, как зайцу пятая нога, но вряд ли у нас с Робертом получится договориться.

– Так что же мне делать? – огорчилась я.

– А ничего, – совершенно не логично ответил капитан. – Недоноска этого мы на ласточку мою брать не станем, оставим в охранке на Предельной. Ты же знаешь, у них тут своего участка нет, а по всем нарушителям отчёт в Фархес отправляется раз в седмицу. Сегодня. И этого, твоего, в сегодняшнем отчёте точно нет.

– Нет, – согласилась я.

– И появится он там только через семь дней. Даже через восемь, если я, допустим, в пути задержусь. Так? – Я кивнула. – Ещё седмицу местные будут ждать ответа из Фархеса, потом, когда придёт приказ о переводе, искать случая переправить подонка в острог. Дилижансом же его не отправишь, там же честные граждане, дамы, к себе я его взять не могу, у нас специальной каюты нет. Не перевозим мы преступников. А это, считай, ещё дней десять. И что у нас получилось?

– Что? – почему-то шёпотом спросила я.

– А то! – Капитан Дрозер легонько щёлкнул меня по носу, и я неуверенно улыбнулась. – Что если очень постараться, то шантажист этот до властей только к концу твоего слушания и доберётся. И поверь моему слову, детка. Ещё радоваться будет, что жив остался. Тутошние мужики страх до чего насильников не любят. Особенно, если эти столичные щёголи на наших барышень слюни пускают, да руки распускать пытаются.

– Ох… Я даже не знаю, что сказать, капитан.

– Одного «спасибо» и пары булочек с клубникой будет вполне достаточно, милая, – подсказал он, и пока я не бросилась ему в ноги с благодарностями, предупредил:

– Но на всякий случай всё же поищи запасной вариант. Уж слишком много людей в нашем плане задействовано. Не дай магия, где-нибудь кто-нибудь ошибётся, проговорится, продастся, да мало ли что! Ну, ты меня понимаешь.

– Да-да! Конечно! – закивала я, но сама, если быть до конца честной, и близко не представляла, о каком таком запасном варианте судачит капитан. Наёмного убийцу найти, что ли? Даже не знаю. К такому я точно не готова!

Пока.

В Фархесе я первым делом заскочила в ювелирную лавку: Анна, дочь Шарлотты Нейди-Остин, предлагала мне пожить у неё, пока мои «временные неурядицы рассосутся», и я решилась воспользоваться её гостеприимством.

После радостной встречи и объятий (обнимали меня главные сладкоежки этой семьи: дети и мопс по кличке Сосиска), я убежала в судебную канцелярию, где меня заставили написать официальное прошение на имя бургомистра о дозволении забрать личные вещи из арендованного мною кафе и квартиры. Потратив на бумажные проблемы больше трёх часов, я вышла на улицу с гудящей от усталости головой и крайней степенью раздражения, потому что конкретных дат мне никто так и не сказал.

Я-то, наивная, надеялась, что мне скажут, когда я смогу зайти в свой дом, а в итоге мне даже не ответили, как скоро моё прошение дойдёт до бургомистра.

– По закону на рассмотрение прошений у системы есть тридцать дней, – сообщил мне тощий, как сухарь, очкастый секретарь канцелярии. – Так что особо ни на что не надейтесь.

– Глупость какая! – возмутилась я. – До тридцати дней? Да я с такой скоростью разбирательства дождусь!

– Все претензии можете отправлять в столичный офис или на имя Его Величества Императора Лаклана Освободителя. Вам дать адрес?

– Спасибо, у меня есть!

Мысленно проклиная демоновых крючкотворов, я выскочила на улицу и сама не заметила, как добежала до дома Анны.

Смеркалось. Лавка, занимавшая первый этаж, ещё была открыта, но наверху, в жилых комнатах, уже зажглись огни. Приятный тёплый свет в незашторенных окнах согревал сердце даже на расстоянии, но отчего-то захотелось плакать. Я внезапно почувствовала себя ужасно усталой и такой одинокой-одинокой, словно в целом свете у меня не было ни одной живой души, которая бы волновалась обо мне, ждала, зажигала фонарь на крыльце, чтобы я не потерялась в темноте, возвращаясь домой.

И даже несмотря на то, что это было не так, я не смогла сдержать слёз, спряталась в беседке за домом ювелира и отчаянно разрыдалась, отчаянно жалея себя. Плакала я редко, но всегда основательно, пока голос не становился густым и низким, как у старого гвардейца, глаза не превращались в узкие щёлки, а нос в красную картофелину.

Обычно в такие моменты я старалась спрятаться ото всех, запиралась в своей комнате, накрывалась одеялом с головой, или убегала куда-нибудь подальше, но сегодня я чувствовала себя такой измотанной, что не было никакого желания играть в прятки.

Так что нет ничего удивительного в том, что минут тридцать спустя в беседку, где я неуклюже пыталась укрыться от мира, прокралась Анна. В одной руке она держала плед из магшерсти, а во второй – кружку горячего молока с мёдом и корицей. Я по запаху узнала.

– Мадди, – с укоризной обратилась ко мне она, – ну что же ты тут, на холоде? Заболеешь ведь.

– Ай, – всхлипнула я, принимая из её рук напиток. – Мне уже всё равно.

– Глупенькая, нашла из-за чего слёзы лить! Главное ведь не то, что о тебе говорят, а то, какая ты есть на самом деле. – Анна была старше меня лет на пять, а мудрее – на триста. Не представляю, как у неё так получалось. – Ты ведь и сама это прекрасно знаешь.

– Знаю. – Я ещё раз всхлипнула, на этот раз от облегчения, когда тепло от наброшенного на мои плечи пледа разлилось по телу. – Устала просто.

– Тогда идём отдыхать. И не вздумай противиться! Мои дети влюблены в тебя и твои десерты. О мороженом я вообще молчу! Ты нужна нам счастливая и здоровая.

Я с удовольствием отпила из кружки и, чувствуя, как пряная молочная сладость разливается по языку, пробормотала не своим голосом:

– Со счастьем могут возникнуть проблемы…

– Какие проблемы?

Я махнула рукой.

– Ну, ты же знаешь… – Нет, со слезами надо завязывать, голосок у меня был такой, что я сама себя боялась. – До суда по моему делу почти четыре седмицы. Вещей у меня нет, дома нет, работы нет. Ой, молчи! Даже слушать не хочу! Представляешь, что от моего дела останется, если я кофейню всё это время закрытой держать буду? А репутация?.. А если я проиграю?..

– Не проиграешь!

– А вдруг? В этой жизни, у кого деньги – у того правда. Я против Салливана Туга – ноль без палочки. Растопчет и не заметит…

Анна задумчиво посмотрела на меня, а потом вдруг воскликнула:

– А ведь ты права!

– Что?

– Я про «ноль без палочки». Знаешь, Мад, что тебе сейчас нужно больше всего?

– Коробочка яду?

– Покровитель! – рассмеялась подруга, а я скривилась. Покровитель? Серьёзно? После того, как Сал вывалял моё имя в грязи, после Роберта с его претензиями, да я всех мужчин буду десятой дорогой обходить! Какой покровитель?

Анна легко считала все эти мысли с моего лица и рассмеялась.

– Не корчи рожи, Мад, тебе не идёт. Быстро допивай молоко и дуй в дом, я уже велела приготовить для тебя ванну. И не вздумай мне реветь – накажу.

– Как тебя только дети терпят, тиранка.

Плакать мне и в самом деле расхотелось. Я приняла ванну, насладилась ужином в комнате, и весь следующий день – красивая и отдохнувшая! – развозила клюкву в сахаре по городу, и вместе с Анниными детьми пекла печенье.

А ещё день спустя в доме ювелира появился он. Покровитель. И сердце моё как-то странно шевельнулось в груди в ответ на его ясный взгляд из-под выгоревшей от солнца чёлки и на мягкие ямочки, появлявшиеся на щеках, когда он улыбался.