Читать книгу Пусть говорят - Марина Мурсалова - Страница 2

Аня бежала по коридору, судорожно запахнув пальто из дорогого английского кашемира. Мужская часть коллектива жилконторы в срочном порядке высыпала в коридор на перекур при первых же истерических фальцетных звуках всем хорошо знакомого голоса Евгении Францевны, раздавшегося из кабинета ее мужа – начальника жилконторы Борщева М.А.. И теперь с любопытством, перемешанным с нескрываемым плотским интересом, рассматривала пробегавшую мимо невзрачную секретаршу товарища Борщева, щеки которой полыхали ярким румянцем. Однако невзрачной, во всяком случае, для мужчин Аня перестала быть в одночасье. Большинство из них с огромным удивлением отметили про себя, что эта девица, эта скромница Анька Пшеничная, оказывается, очень даже ничего, очень даже… если ее в любовницы определил сам начальник, уж в чем-чем, а в женщинах знавший толк. Они поняли это все разом в тот самый миг, когда Евгения Францевна открыла коллективу глаза на «эту маленькую дрянь».

Сцена получилась довольно бурной, но банальной. Евгения Францевна вошла в кабинет мужа как раз в тот момент, когда его молоденькая секретарша нагло восседала у того на коленях. В руках девушка держала точно такой флакон «Серебристого ландыша», какой накануне тот преподнес своей дражайшей супруге. При этом оба весело смеялись, а секретарша фамильярно трепала мычащего начальника за нос. Одного беглого взгляда на эту идиллию было достаточно ушлой бывшей продавщице, чтобы понять – между ее мужем и этой юной потаскушкой существовала интимная связь…

«Ничего в ней нет», однако единодушно заключили женщины – работницы той же жилищно–коммунальной конторы, узнав новость дня. Они не могли скрыть своей откровенной зависти. Почему эта «не рыба не мясо» Анька, когда желающих оказаться в милости начальника среди его работниц было предостаточно?

Михаил Александрович слыл свой слабостью к женскому полу.

Его видели в обществе разных женщин. Все они были, как правило, с очень выразительными формами – пышнотелыми, томными блондинками, кстати, однотипными с его собственной женой.

Как в богемную коллекцию могла затесаться эта серая мышь, не выделявшаяся среди остальных женщин коллектива ни фигурой, ни внешностью, ни даже умом, понять не мог никто. Хотя по части ума, конечно, Аня Пшеничная явно всех обошла…

После окончания войны прошло пять лет, из родных у Ани осталась одна тетка. Та все еще пребывала в страшном горе по поводу потери единственного кормильца – мужа, он погиб по дороге с фронта – подорвался на мине. И тетку не минула участь большинства односельчан, каждой семьи коснулся огонь войны.

Сельское хозяйство поднималось с большим трудом, все, как и в годы войны, вывозилось с полей – теперь в восстанавливаемые города. Теперь, имея на руках трех малолетних детей, она ломала голову над тем, как уберечь их от голодной смерти. Лишний рот ей был совершенно ни к чему. Да и племянница была достаточно взрослой и могла уже сама позаботиться о своей судьбе.

– Поезжай в город, – посоветовала тетка, – тебе уже восемнадцать. В селе работы не найдешь, только надорвешься. А в городе можно попытаться. Молодые руки нужны сейчас, на завод устроишься, а повезет – в контору, а там – угол дадут, да и на хлеб себе заработаешь. Глядишь, мужа найдешь, ты красивая, умная, постоять за себя можешь – тебе в городе жить… Аня, где на перекладных, где пешим ходом добралась до города.

Была весна, природа, несмотря на людские беды, как положено, в срок наливалась соками, в рощах вили гнезда и выводили заливистые рулады оживившиеся пташки, и все дышало надеждой.

Точно с такими же надеждами на лучшее и связывала свое будущее юная Анна. Она не сомневалась, что в ее жизни все будет хорошо, главное – зацепиться в городе.

Город всегда ассоциировался у нее с некой загадочной благодатной, сытой и красивой стороной жизни.

Ане повезло. В поезде она познакомилась с женщиной Антониной Ивановной, работавшей бригадиром дворовых уборщиков в жилконторе. Та, выслушав историю несчастной девушки, расчувствовалась и пообещала подсобить в трудоустройстве. Слово свое сдержала. Вскоре Аню зачислили в штат дворовых уборщиков.

Работу дворника Аня, конечно же, не любила. Если найдется человек, который скажет, что свою работу дворника он очень любит, можно с уверенностью сказать, что он просто кривит душой. Не родился еще человек, который с удовольствием занимался бы обслугой посторонних, незнакомых ему людей, да еще за такое мизерное вознаграждение. Такая работа обычно бывает вынужденной. Но Аню она как раз устраивала, так как была не очень трудной и привычной. Единственное неудобство – это ранний подъем. А убрать двор нужно было до того, как из подъездов начнут выходить жильцы.

Первыми на работу, как правило, отправлялись рабочие расположенной неподалеку ткацкой фабрики.

Ближе к восьми двор заполнялся веселыми голосами спешащей в школу ребятни. Но самым любимым временем дня для Ани был промежуток между половиной девятого и девятью утра – это было время, когда выходили служащие и чиновники разного ранга.

Из окна жалкой полуподвальной каморки – дворницкой, в которой проживала Анна, были видны только ноги участников этого каждодневного праздничного спектакля. В это благодатное время начиналось самое интересное – из подъездов, словно видения из призрачных сказочных снов, являлись настоящие короли и королевы жизни – чиновники, работники среднего руководящего звена и их великолепные жены.

Ровно в четверть девятого Анна усаживалась на ларь для хранения метел около дворницкой и с замиранием сердца наблюдала, как жизнь вокруг начинает наполняться светом, оживать и преображаться с появлением этих удивительных полубогов. Как в сверкающие машины усаживаются красиво одетые ухоженные женщины в дорогих шубах и модных манто, в изящных ботинках и туфлях с бантами, в кокетливых шляпках, с маленькими сумочками и в лайковых перчатках… И рядом с ними всегда их галантные внимательные спутники – мужчины в галстуках и с портфелями, от которых пахнет незнакомым, и от того еще более волнующим, возбуждающим запахом одеколона…

Ане нравились все эти мужчины, временами кто-то больше, кто-то меньше. Но себе она призналась, что, не задумываясь, связала бы свою жизнь с любым из них, несмотря на возраст, так как у них было в наличии самое главное мужское достоинство – положение, а значит, и деньги. Семей таких служащих проживало в этом дворе не меньше десяти. Мужья занимали высокие посты, пользовались служебными машинами, которые, судя по наблюдениям Ани, чаще были в распоряжении их жен. Та беззаботная жизнь, которой жили все эти богатые успешные люди, была для Ани недосягаемой мечтой. Она это очень хорошо осознавала, но девичья неуемная фантазия не давала покоя, и Аня не раз представляла себя на месте той или иной счастливицы в норковом манто.

***

Прошло уже немало времени с начала ее взрослой самостоятельной жизни. Дни тянулись, не особо радуя своим разнообразием. Утром уборка, раз в неделю – мойка подъездов, а теперь, когда пришла зима, еще и – ежедневная очистка асфальта от толстой ледяной корки.

Зарплаты хватало с трудом, но за полгода проживания в городе Аня научилась

экономить, так как поняла окончательно, что надеяться ей приходится только на себя.

От тетки из деревни приходили редкие письма, после которых оставалось горькое чувство: в деревне голодно и холодно, дров не хватает, так как власти запретили вырубку леса. За незаконную заготовку наматывают приличный срок. Люди мерзнут, однако в сельсовете и домах начальников – нет проблем с отоплением.

«Везде одинаково, – сделала вывод для себя наблюдательная Аня, – богатые богатеют, а бедняки беднеют».

Аня с трудом удерживала в руках тяжелый железный лом. Ледяная короста у подъезда никак не раскалывалась. Кол скользил в грубых варежках из козьей шерсти, и удар получался не такой сильный. Промучившись довольно долго, Аня почувствовала, что ладони начинают уже зудеть при каждом взмахе проклятой железякой. Скоро шесть часов, а она как топталась у крайнего подъезда, так и топчется. Что, если ей не удастся справиться со льдом до половины девятого. И не дай Бог еще кто-нибудь из служащих на нем поскользнется?

Работяги еще простят ей неубранные глыбы, а эти… как по такому льду будут пробираться в своих картонных ботинках? Вон, в прошлую пятницу кто-то выбросил кожуру от картошки прямо из окна. Так, жиличка из третьего подъезда полчаса отчитывала Аню за халатное и несознательное отношение к работе своим противным визгливым голосом, словно это было Аниных рук дело.

«За что тебе деньги платят, неряха?» – кричала так, словно это она платила дворничихе из своего личного кармана. Хорошо муж ее – Михаил Александрович увел.

Но на прощание и он тоже не удержался, вежливо так заметил: «Если вы не справляетесь с вашими прямыми обязанностями, мы всегда найдем вам замену».

Ане обиднее всего стало из-за этих его слов. Ведь она была почти влюблена в Михаила Александровича. Ей нравилась его энергичная бодрая походка и всегда приветливое выражение лица. Даже лысеющая макушка кумира вызывала в ней только приятное впечатление. Во всяком случае, до того дня.

Аня из последних сил в исступлении забила колом по оплывшему прозрачному смерзшемуся наплыву. Слезы выступили у нее на глазах.

Она бросила кол и, обхватив голову руками, села прямо на этот самый неподдающийся проклятый ледяной валун.

– Сестрица, дай помогу! – неожиданно услышала она над головой. Рядом стоял жилец со второго подъезда – двадцатилетний Сашка Соломонов. – Не женское это дело, лед-то колоть.

Аня никогда не разговаривала с этим парнем, хотя здоровались ежедневно. Высокий, хорошо сложенный, где-то даже симпатичный.

Все, как ни странно, портила его улыбка. Вроде должно было быть наоборот, – улыбка, говорят, человека красит. Но его улыбка была какой-то неестественной, словно пришпиленной, а уголки губ слишком уж высоко приподняты.

На лице у Сашки было написано сплошное удовольствие, граничащее со счастьем. Такое выражение лица наводило на подозрение, что у парнишки не все в порядке с головой. «Блаженный» прозвала Аня про себя Соломонова.

Аня с некоторым страхом посмотрела на незваного помощника. На улице ни свет, ни заря, во дворе – ни души, а тут, откуда не возьмись, этот блаженный со своей приклеенной улыбкой.

– Я в окно наблюдал, как ты мучаешься, потому и спустился, – Соломонов словно прочитал ее мысли, – ведь люди должны помогать друг другу.

– Ну да, – Аня вспомнила недавнее комсомольское собрание, где их секретарь говорил примерно то же самое в своем докладе «Об усилении социалистической идеологии среди молодежи»: Каждый должен помочь своему товарищу (заблудшей душе) в деле укрепления его социалистической сознательности (обрести веру). Этот блаженный, небось, тоже какой-нибудь комсомольско-профсоюзный активист.

– А ты чего так рано подымаешься? – поинтересовалась Аня. – Вроде не с заводскими выходишь?

– Нет, я в институте учусь, в политехническом. А встаю рано всегда… на молитву. – Аня оторопела от его слов. А он опустил кол и, облокотившись на него, внезапно спросил:

– Ты в Бога веруешь?

– Нет! Бога ведь не существует, – слишком уж поспешно ответила Аня.

***

Воспоминания о методах искоренения религиозных умонастроений среди односельчан поселили страх в душах многих, особенно молодых людей, и сделали саму мысль о Боге просто недопустимой.

У большинства сработал примитивный закон самосохранения: лучше быть без Бога в сердце, чем с пулей в голове. К тому же лозунги новоиспеченных коммунистов, призывающие строить социализм и обещающие прекрасное будущее простым людям, были не менее заманчивыми и достойными, чем библейское нравоучение о праведности во имя все того же неизвестного будущего.

Социализм. Слово какое-то чужестранное, но вполне благозвучное и даже многообещающее. Всем всегда хочется перемен к лучшему, а верить на Руси привыкли на слово.

И даже если вокруг все в один голос упорно твердят о том, что этого самого Бога нет, жить все привыкли по писанным им законам. Да и законы библейские и советские похожие: «не убий», «не лжесвидетельствуй», «возлюби ближнего своего», другими словами, но смысл-то один… «Не возжелай жены ближнего своего» – а то с райкомом дело будешь иметь… райком… рай для неверующих…

Раз обещали прекрасную жизнь при социализме, значит, так тому и быть. И Бог тому судья!

– Бог есть, разве твоя матушка не говорила тебе об этом? – уголки Сашкиных губ привычно поползли вверх.

– Говорила. Только моей матери уже давно нет в живых, а в церковь я не хожу. Я комсомолка. А ты что, в Бога веришь?

– Конечно!

–Ты не комсомолец?

– Нет!… Не приведи Господь! – тихо, для себя добавил Сашка. Он опять принялся ломать лед. В конце концов, ему сподобилось вбить кол поглубже, и ледовая корка поддалась. Аня сбегала за лопатой.

Вдвоем им удалось довольно быстро расчистить значительный участок тротуара. Закончили как раз вовремя – из подъезда вышел первый заводчанин.

– Ну, спасибо тебе, – Аня вытерла взмокший под шерстяным платком лоб. – Теперь я сама управлюсь. Иди, а то в институт опоздаешь. Спасибо!

– Все люди братья и сестры, запомни. Все мы должны любить и помогать друг другу, – сказал на прощание Сашка все с тем же выражением лица, на котором стояла печать вселенской любви. – Это завещал нам сам Господь Бог, всесильный и всемогущий.

«Мир, равенство, братство!» – вспомнила Аня первомайский лозунг, глядя вслед Соломонову. – Ясно, что все люди – братья и сестры, дурак блаженный!

Днем началась оттепель: грязная жижа, перемешанная со снегом, образовывалась на тротуаре с невероятной быстротой. Аня совсем запарилась: носилась по двору то с метлой, то с лопатой, – устала выгонять огромные лужи, возникающие в разных местах большого двора.

Под конец дня она была совершенно вымотана и повалилась спать «без задних ног», едва на улице стемнело. К вечеру опять заметно похолодало, треклятые лужи затянуло льдом.

Аня засыпала со слезами на глазах, ей казалось, что она больше не в силах бороться с издевательствами зимней непогоды.

– Господи, помоги! – невольно вырвалось у нее однажды.

В следующее мгновение она вдруг почувствовала то ли легкое дуновение, то ли прикосновение к своим волосам.

– Мама! – улыбнулась Аня и окончательно провалилась в глубокий крепкий сон.

***

Скоро Новый год. По мере приближения праздника Аня ощущала себя все более одинокой. Новый год, а особенно Рождество всегда были ее любимыми праздниками.

В деревне этот праздник отмечался особенно весело, с переодеваниями, колядованием.

Она вспоминала детские годы, когда они с матерью готовились к встрече Нового года. Мама всегда задолго готовила припасы на этот день, на скудном столе непременно появлялись какие-нибудь деликатесы, вроде запеченной в печи курицы или домашней колбасы.

А под елкой всех детей ждали непременные сюрпризы: для старшей Ани – новая кофточка, сшитая рукодельницей теткой, какие-нибудь бусики, а для братишек – незамысловатые игрушки, чаще сделанные руками отца. А однажды дети нашли там целую коробку леденцов и чуть не передрались из-за нее.

Всякий раз при мысли о безвременно ушедших братьях и родителях Аня чувствовала, как на сердце словно наваливается тяжелый неподъемный камень. Становилось страшно при одной только мысли, что этот не очень-то добрый мир может в одно мгновение отнять у тебя самое дорогое – жизнь и любовь твоих близких, да и твою собственную жизнь тоже. А ей, несмотря ни на что, хотелось жить дальше. Аня решила уехать на праздники к тетке в деревню, но в жилконторе ее предупредили, что как раз в праздники им предстоит много работы, так как каждый дворник должен обеспечить максимум удобств для передвижения отдыхающих в праздничные дни граждан на ответственном ему участке.

– Весной будем отдыхать! – заключил свою пламенную предновогоднюю речь начальник коммунхоза.

В городе у Ани не было никого из близких знакомых, если не считать бригадирши тети Тони и Катерины – новой подружки. С Катей они познакомились, а затем быстро сблизились на одном из последних комсомольских собраний. Катя была Аниной ровесницей, очень смешливой девчонкой. Все собрание они весело проболтали, а после даже прогулялись по городу. С тех пор Катя дважды побывала в гостях у Ани, хотя к себе свою новую подружку так ни разу и не пригласила. Катя жила с мамой в коммунальной квартире, в пятиэтажке, в трех кварталах от нее. Катя работала кассиром в их ЖЭКе.

Она была красивой девушкой и хорошо одевалась. Ане очень нравилось коричневое пальто подруги с большим каракулевым воротником и пушистая шапочка из козьей шерсти.

«От мамы досталось» – призналась подруга, из чего Аня сделала заключение, что ее мама скорее всего, «из бывших», возможно даже дворянка.

***

Несколько дней держалась оттепель. Даже ночью мороз уже прихватывал не так сильно, поэтому работать было намного легче. Аня закончила работу, еще раз придирчиво оглядела двор. Вроде бы все чисто: снег собран в кучи, тротуары очищены, небольшие неглубокие лужицы вполне проходимы для галош.

Аня собрала инвентарь и отнесла в подсобку. Затем пошла к себе. Самое время перекусить. Вчера она вдруг решила себя побаловать – купила сто граммов любительской колбасы.

Все время пока работала, ее мысли крутились вокруг этого заветного кусочка, и теперь, изрядно проголодавшись, с чувством выполненного долга и вполне заслуженной награды она принялась за еду.

Настроение было прекрасным. Вчера Катя сообщила, что ее мама приглашает Аню встретить с ними Новый год. В дверь кто-то тихо поскребся.

– Аня, ты здесь? – Аня услышала за дверью голос Сашки Соломонова.

– Чего тебе? – Аня отодвинула задвижку.

– Можно к тебе зайти? – Аня открыла дверь пошире, чтобы гость смог войти.

– Чего тебе? – повторила она свой вопрос, не переставая при этом жевать.

Сашка протиснулся в дверь и сразу же уселся на кровать, застеленную грубым солдатским одеялом. В тесной комнатке с низкими потолками двоим было не развернуться.

– Будешь? – Аня придвинула разложенную на коричневой бумаге нарезанную колбасу и хлеб. После того, как Сашка ей тогда помог, она не хотела оставаться в долгу. Тем более что он сейчас вроде бы как гость.

– Нет, спасибо, я сейчас не ем ничего такого, скоромного, – отказался он, звучно при этом сглотнув. На колбасу он старался не смотреть, но чувствовалось, что ее аппетитный запах действует на него раздражающе – ноздри его зашевелились.

– Я вот чего…– Аня присела на табурет, сбоку от стоявшего впритык к кровати стола.

– Я хочу пригласить тебя…– Аня перестала жевать.

– К себе? – почти с ужасом произнесла она шепотом.

– Нет, нет…понимаешь, нас много. Тебе там понравится. Там собираются добрые, хорошие люди… братья и сестры…

– В церковь что ли?

– Нет, нет, не в церковь. Но там будет очень интересно. Много молодежи, песни, добрые беседы…

– Что еще за добрые беседы?

– Пойдем, Ань, ты ведь совсем одна, тебе ж надо с людьми общаться.

Аня задумалась. С одной стороны, ей давно наскучило проводить дни в четырех стенах, а с другой – она ведь плохо знала этого малахольного Сашку, мало ли в какую компанию он может ее затащить… Но взглянув на лицо «блаженного», она вдруг решила, что ей нечего его бояться. А общаться с людьми ей действительно давно и очень хотелось.

«Может, у него товарищ есть симпатичный? Только бы не такой как он, – подумала про себя Аня, дожевывая бутерброд. – А что? Мы же с Катькой подруги и тоже совсем разные».

– Хорошо, пойдем, – кивнула она Сашке в конце концов.

– Я зайду за тобой в полчетвертого, – обрадовался тот.

– В подворотне подожди, – Аня вспомнила, как ее предупреждала бригадирша тетя Тоня, чтобы «никого, особенно лиц мужеского полу к себе не водила, а то враз крыши лишишься». – Ну, иди, это служебное помещение.

Несмотря на тесноту, Ане нравилось ее жилище. Больше по причине того, что она была там единоличной хозяйкой и могла благоустраивать его по своему усмотрению.

Аня вскипятила на примусе воду, вымыла волосы, высушила у печи, заплела в тугую косу и скрутила сзади корзиночкой. Раскалила утюг и погладила выходное шерстяное платье, которое ей когда-то сшила любимая тетя. Затем достала из коробки маленький флакончик духов – нашла его под снегом, когда чистила тротуар у подъезда. Приложила палец и помазала маслянистой душистой влагой возле мочек ушей и под носом.

При этом она манерно закатила глаза, точно так, как актриса в заграничном фильме, который они намедни смотрели с Катькой в кинотеатре. Затем заглянула в мутное зеркало у двери, практически целое, доставшееся ей в наследство от предыдущего обитателя комнаты. Она подумала о том, что, если ее одеть точно так же, как Катьку, мужчины и на нее станут обращать не меньше внимания.

***

Сашка, по-видимому, вышел задолго до назначенного времени. Он пританцовывал на месте, пытаясь согреться, а нос на морозе стал просто пунцовым.

У Ани почему-то тревожно забилось сердце – впервые она шла на встречу с мужчиной. Пускай даже с таким, как Соломонов, все равно – это было настоящее свидание. Она приосанилась и кокетливо поправила съехавший на затылок пуховый платок.

Вспомнив походку Елены Ивановны из четвертого подъезда, вдруг очень смело завиляла бедрами. Жаль только, что под телогрейкой этой не раз репетированной походки было не видно.

– Ань, а ты красивая, – Сашке все-таки удалось разглядеть в девушке значительную перемену.

– Да, ну тебя, – смущенно махнула рукой Аня и тут же поскользнулась.

Сашка подхватил ее под локоть.

– Держись, – с готовностью подставил свою руку.

– Обойдусь! – Аня кокетливо дернула плечом и прибавила шагу.

Через двадцать минут езды в переполненном трамвае они оказались на окраине города. Дымящиеся трубы одноэтажных домов напомнили Ане о родной деревне.

За высокими воротами, перед которыми они наконец остановились, гулко залаяла псина. Перед тем, как войти, Сашка почему-то внимательно огляделся по сторонам.

– Здравствуй, чадо, да пребудет с тобой божье благословение, – услышала Аня странное приветствие, от которого ей стало грустно до тошноты.

Значит, Соломонов ее все-таки обманул?! И привел к верующим?

Вслед за старухой, назвавшейся Евдокией Ивановной, они прошли в дом. Ничего, что напоминало бы о веселом застолье. Три лавки по стенам, на которых сидело человек пятнадцать – большинство – люди среднего возраста, два старца, три старухи и еще три молоденькие девчушки, которых ей представил Сашка – Катя, Надежда и Раиса.

Из молодых мужского пола был только Соломонов. Чуть поодаль, в глубине комнаты стояла тумбочка со стопкой толстенных книг.

Верхнюю Аня узнала сразу же. Точно такая же книга хранилась у них дома вплоть до смерти матери. Куда потом она подевалась, Аня не знала, да никогда и не интересовалась. Это была Библия.

– Рассаживайтесь, любезные чада, все в сборе, – смиренным голосом сообщила старуха Евдокия Ивановна. Это ее «чада» вызвали в Ане невольное возмущение.

– Ты куда меня привел?! – зашипела она на Соломонова. – Я же говорила тебе…

Вдруг из соседней комнаты вышел молодой человек лет тридцати. Аня запнулась на полуслове, так как была мгновенно и наповал сражена его необычайной красотой.

Она словно воочию увидела принца из своих девичьих мечтаний. Высокий, статный, с красивой черной бородкой, вьющимися волосами и удивительно проницательными темными глазами, обрамленными густыми ресницами.

При одном его взгляде у Ани подкосились ноги, и она покорно опустилась на приготовленное для нее место. Больше она не возмущалась и не задавала Сашке никаких вопросов.

Молодой проповедник Владимир Николаевич начал свою речь в полнейшей тишине. Он поздравил всех с празднованием Рождества Христова, с явлением на свет Спасителя и коротко поведал известную Анне с младых ногтей библейскую историю о непорочном зачатии, знамениях, волхвах и счастливом явлении на свет маленького Иисуса.

Аня не очень внимательно следила за сутью повествования, она вслушивалась в тембр голоса говорящего, чувствуя, как временами у нее по коже пробегают мурашки, особенно, когда красивый молодой человек проникновенным голосом несколько раз повторил слово «любовь» и «любить». «Любовь Спасителя к своей пастве…»

– Какое сегодня число? – спросила она у Сашки, все еще не до конца понимая, почему о рождении Иисуса нужно говорить именно сегодня.

– Двадцать пятое декабря, – шепотом ответил Соломонов.

– Но ведь Рождество седьмого. В ночь с шестого на седьмое.

– У католиков и баптистов двадцать пятого.

– А вы католики?

– Баптисты.

Придя, наконец, в себя от еще одной неожиданной вести, Аня начала внимательнее прислушиваться к словам проповедника. Все, о чем он говорил, было ей хорошо знакомо.

В памяти вдруг совершенно отчетливо всплыли картины богослужения в канун Рождества в деревне, счастливые лица прихожан, освещенные каким-то внутренним, рвущимся наружу благодатным светом.

***

Маленькая златоглавая деревенская церквушка была для Аннушки средоточием добра и самых положительных эмоций. Это был праздник: маленький по воскресеньям, большой в православные праздники: со звоном колоколов, громким хоровым пением, словами поздравления и самое главное – одновременным, объединяющим всех прихожан счастьем, написанным на их лицах.

– Приложись, доченька, к руке Спасителя, – восторженно шептала ей мать, подталкивая к иконе в золоченой оправе. Ее голос тонул в гуле голосов остальных прихожан, заполнивших церковь в праздничный день до отказа.

Люди пели осанную вместе с церковным хором. Красивая, размеренная мелодия, малопонятный для маленькой Анечки текст вызывали в душе у совсем еще несмышленой девчушки непонятную бурю восторга и благоговения.

Вот мать приподняла Аню, и та поцеловала руку Иисуса на иконе. – Молодец, дочка, – похвалила мать, – никогда не забывай благодарить Спасителя, ведь он помогает нам во всех наших делах.

Помогает?! Почему же тогда он не помог бедной женщине и ее малышам, большей половине прихожан той самой церкви, в которой так горячо и искренне его славословили? Разве мать не молилась перед смертью и не просила пощадить хотя бы детей? Чем она заслужила такую несправедливость?

– Бог призывает по своему усмотрению, – смиренно говорила дочери умирающая мать. – Ему лучше знать, кому оставаться на этой грешной земле, а кого он заберет к себе в царствие божие. Запомни, Бог всегда выбирает только самое лучшее из того, что могло бы с тобой произойти. Мать до последнего надеялась посеять в душе маленькой дочери, еще не до конца осознающей, что же на самом деле происходит, уверенность в том, что та никогда не останется одна – ведь с нею каждую минуту пребывает ее духовный отец – сам Господь Бог.

Но Аня не хотела, да и не могла этого понимать. Ей нужны были живые близкие люди – родители, ей нужна была мать, с которой она могла говорить о том, что ее волнует, прикасаться к ней, искать у нее утешения и защиты…

После того, как Аня осталась одна, она перестала посещать церковь. Была там с теткой лишь несколько раз – ставила поминальные свечи.

Отныне церковь у нее ассоциировалась с чувством глубокого разочарования. Когда ей предложили стать пионеркой, она согласилась с радостью. Это было маленькой местью тому, кто в свое время отказался услышать просьбы и молитвы ее матери и разлучил с нею.

Аня не могла поверить, что ее родители и братья отправились в лучший мир. Разве он может быть лучше того, где вся семья была вместе?

Даже если и существует царствие божие, ее родные никогда не смогут быть там счастливы без нее, так же, как и она без них– в этом Аня была совершенно уверена.

«…ибо твое есть царство и сила, и слава во веки веков. Аминь». Аня по привычке осенила себя крестным знамением. Она заметила, что кроме нее никто из присутствующих этого не сделал.

– А теперь, братья и сестры, приступим к праздничной трапезе, – все также, без особых эмоций, сдержанно заключил свою речь симпатичный молодой проповедник Владимир Николаевич.

Все тут же засуетились: мужчины начали сдвигать столы и расставлять лавки, женщины поспешили на кухню. На столе было много вкусных вещей, но застолье прошло довольно скромно, без горячительных напитков и шумных высказываний.

Присутствующие на собрании, все без исключения улыбчивые и доброжелательные, Ане понравились. В какой-то момент она почувствовала себя так, словно вновь оказалась в окружении родных и, обведя свою новую семью взглядом, улыбнулась благодарной улыбкой.

«Братья и сестры» … Не хватало только немного повеселиться, все же подумала девушка, – потанцевать от души. Петь уже не хотелось, – достаточно было пения церковных псалмов во время службы.

Казалось, в глазах трех хорошеньких подружек она прочла то же желание. Проповедник сел во главе стола, рядом с Николаем Михайловичем – мужчиной почтенных лет.

– Ты состоишь в комсомоле? – неожиданно громко, через весь стол спросил у Ани Владимир Николаевич.

– Состою, – честно призналась Аня и почувствовала, как при этом вспыхнули щеки. У нее было чувство, будто ее уличили в шпионаже. Действительно, наверное, это смотрится очень гадко – комсомолка, распевающая псалмы.

– Многие делали это по неразумению, некоторых заставляли, – невозмутимо продолжал проповедник, задумчиво глядя в стакан с киселем, – но ты– то ведь знаешь, что Бог на самом деле существует? – наконец он поднял на нее бархатные глаза. – И это он привел тебя к людям, которые отныне готовы заменить тебе близких, которых ты потеряла.

– Я их потеряла, потому что… он их забрал… – с плохо скрываемой обидой произнесла Аня.

– Не смей рассуждать, – с тем же спокойствием перебил ее проповедник, но Аня вдруг совершенно явственно ощутила скрытую угрозу в самих словах. – Господу лучше знать, и нам всем нужно научиться принимать любое его решение как самое заветное и правильное.

– Да, да, – закивала головой Евдокия Ивановна. – Господь всемогущ и все делает во благо нам.

– Ты, детка, приходи к нам почаще, сама скоро все поймешь, – посоветовала симпатичная женщина лет сорока – ее тезка Анна. При этом они как-то заговорщицки переглянулись с Владимиром Николаевичем. Затем завязалась тихая беседа о Боге, о божественном, о смирении, о творящемся бесстыдстве…

Вскоре Ане стало муторно, а вслед за тем – скучно. Она толкнула локтем Соломонова.

– Долго еще сидеть будем? Пойдем домой.

– Неудобно, – промямлил тот. – Да и скоро все закончится.

***

Они сошли с трамвая за две остановки до дома и теперь неторопливым шагом возвращались по безлюдной заснеженной улице.

Легкие снежинки в свете фонаря мерцали каким-то таинственным серебряным светом. В воздухе витали едва уловимые сказочные запахи ванили и корицы, музыки, предновогоднего волшебства.... Аня, наконец, смогла дать себе волю – она сорвала с головы намокший пуховый платок и теперь весело кружилась в танце чуть впереди Соломонова. Тот загляделся на ее осыпанные сверкающим серебром волосы и раскрасневшиеся щеки.

– Ань, – не выдержал в конце концов Соломонов, – хочешь стать моей женой?

– Ты что, в меня влюбился? – не переставая кружиться, весело спросила девушка.

– Ага! – признался тот с обиженным видом. Как это она об этом могла не догадываться?

– Но я-то не влюблена в тебя! – Аня ухватилась за его рукав – от долгого кружения ее покачивало. – Зачем нам женихаться? – она засмеялась своей шутке.

– А затем, что ты совсем одна, пропасть можешь…

– Так тебе меня жалко или ты меня любишь? – спросила Аня лукаво.

– И жалко…, и люблю… – уклончиво ответил Сашка.

Аня внимательно посмотрела ему в глаза.

– А кого ты больше всех на свете любишь?

– Бога… потом тебя, мать…

– А мне надо, чтобы только меня одну любили, и как Бога, и как мать, – она забрала у него сверток с подарком от гостеприимных баптистов: небольшой набор продуктов в честь Рождества.

– Так не бывает, – пожал плечами Саша. – Каждого любят по-своему. А Бога – превыше всего на свете.

– Бывает! – опять засмеялась Аня. – У меня так будет! – Она вдруг почувствовала некую власть над Соломоновым. Своим неопытным женским чутьем девушка уловила, что ее чары могут сотворить с влюбленным мужчиной многое такое, о чем не догадывается даже она сама. И ей захотелось закрепить свой триумф необычным предложением.

– Хочешь поцеловать меня? – хитро спросила она Соломонова. Цель была достигнута: Соломонова словно парализовало от удивления.

Аня приподнялась на цыпочки, приблизила к нему свое лицо и прошептала. – Хочешь?! – Облако теплого пара, вырвавшегося из ее прелестного рта на морозе, обожгло губы принципиального девственника.

– Нет! – вдруг отпрянул от нее Соломонов, как от нечистой силы. – Это грех!

– Что – грех? Целоваться?! – Аня с удивлением посмотрела на блаженного и рассмеялась.

– Если только ты согласна стать моей невестой, тогда мы… но сначала наш союз должен быть освящен, … мы должны сохранить свою чистоту перед Господом и друг другом,… так нельзя, это грех…– талдычил тот как в бреду.

– Дурак ты, Соломонов. Я ж пошутила! Совсем свихнулся со своими баптистами! – Аня резко развернулась и побежала к себе во двор.

Соломонов медленно, словно сомнамбул, двинулся следом. Никогда еще ему не приходилось бывать в такой непозволительной близости от представительницы «женскаго полу». Девушки в институте сторонились его. Да и все свое свободное время он проводил в усердной молитве по впитанному буквально с молоком примеру матери. Привычка к самодисциплине позволила ему с легкостью переключать все свои неожиданно возникающие мысли и желания на молитву. И чем настойчивее запретные мысли лезли в голову – тем горячее и искреннее была спонтанная, внеурочная молитва.

Он готовил себя для служения Богу. Одному Богу и только ему. Однако не исключал и мыслей о семье, жене, сыновьях, которых непременно взрастит и воспитает точно в такой же любви к Господу, какую возымел сам.

Женитьба была угодна Богу как непременное условие для будущего проповедника. О каких-то интимных моментах жизни он старался не думать. Было бы стыдно рассуждать на подобные «скоромные» темы под всевидящим оком Отца небесного.

Непонятное возбуждение, в котором он пребывал впервые в своей жизни, вызвало ужасное напряжение и неожиданный приток крови во все многострадальные члены его слабого организма…

***

Утром Соломонов постучался к Ане в дворницкую.

– Чего тебе? – высунулась она из-за двери.

– Аня, ты пойдешь сегодня со мной в молельный дом? – смущаясь, спросил он девушку.

– Отстань от меня со своими баптистами. Не пойду! – с раздражением ответила Аня и захлопнула перед его носом дверь.

После вчерашнего, несмотря на доброжелательное отношение всех членов собрания, на душе у нее остался непонятный осадок. В конце концов, она пришла к заключению, что не сможет примкнуть к этим людям по одной простой причине – именно оказавшись среди этих наверняка чистых душой людей, молящихся с таким исступлением и страстью, она поняла, что веру в Бога потеряла, как ей показалось, окончательно.

Зачем лицемерить в таком деле? Зачем посещать собрания, если молитва идет не от сердца? К тому же – комсомольские собрания происходили в гораздо более веселой обстановке. А серьезности и смиренности ей хватало и в жизни.

Днем заглянула Катька. Аня рассказала ей о своем посещении молельного дома.

– Ой, Аня, – всплеснула руками подружка, – будь осторожна, мама рассказывала про этих баптистов. Теперь они от тебя не отстанут!

– Отстанут! – с уверенностью отрезала Аня. – Им нужны только сильно верующие, а мне не так-то легко заморочить мозги. Я сама кому хочешь заморочу!

Они весело рассмеялись, и Аня вдобавок рассказала, как она заигрывала накануне с Соломоновым.

– Ну, Анька! – позавидовала подруга. – А я вот еще ни с кем не целовалась.

– Ну и я не целовалась!

– Врешь ты все!

Аня не смогла убедить подругу в том, что все было именно так, как она рассказала.

– Такой симпатичный парень! Да он, наверное, пол своего института перецеловал!

– Он же верующий, баптист!

– Да, ладно, а откуда тогда у верующих дети берутся? Они такие же люди, как все.

– Нет, не такие.

***

Новый год Аня встречала в доме у своей подруги. Наконец она познакомилась с Катиной мамой – Верой Васильевной, на редкость обаятельной женщиной. Вера Васильевна работала заведующей библиотекой в Академии наук.

В новогоднюю ночь Вера Васильевна была одета шикарно – в муаровое платье цвета слоновой кости с широкой юбкой и очаровательными капроновыми рюшами.

Она все время улыбалась какой-то удивительной томной улыбкой, чаще адресованной симпатичному мужчине со стриженым квадратным затылком. Он был одет в военную форму.

«Мамин друг», – отрекомендовала гостям Каземира Петровича Катя. Но, судя по одним только взглядам, какими одаривали друг друга Каземир Петрович и Вера Васильевна, можно было предположить их гораздо более тесные романтические отношения.

В новогоднюю ночь в Катиной квартире было очень шумно, весело, много молодежи – Катиных подруг, однокурсников и родных.

Взрослые резвились не меньше молодых – танцевали, пели, дурачились. Молодежь, отлипнув, наконец, от стола, ушла во вторую комнату. Всю ночь напролет они танцевали, играли в фанты и бутылочку, а под утро даже образовались новые парочки.

Пашка Илюшин перебежал от своей подружки Светки к Кате.

Ленка Семенова ушла под ручку с Женькой Кузнецовым гулять по ночному городу, а Аня неожиданно сблизилась с Костей Калининым. Среднего роста брюнет с очень выразительными зелеными глазами и смешным ежиком коротко стриженых волос.

Ему было лет 23 –24, и он приходился Кате троюродным братом. Костя оказался очень остроумным, к тому же галантным кавалером, отлично водил в вальсе и даже читал ей стихи – на ухо во время танца или, когда они выходили в подъезд глотнуть свежего воздуха после натопленной до одурения квартиры.

Аня при всей своей храбрости очень смущалась, когда он с нею заговаривал: постоянно теребила край голубого газового шарфа, который на время вечеринки ей одолжила подруга.

Она не смела поднять глаза на своего умного, образованного, романтического ухажера. Красивые благозвучные слова приятно ласкали слух и в то же время вызывали странную тревогу, словно напоминая ей о непреодолимой пропасти между нею и Константином.

Она очень нервничала по поводу того, почему этот красивый и умный парень, на которого так явно заглядываются девушки, вдруг обратил на нее внимание? Она и предположить не могла, что в этот вечер для него Аня была самой прекрасной девушкой на свете.

– Вы так много знаете стихов…, – вконец смутившись, глядя в пол, сказала она.

– Это от отца. Он у меня литератор. Он и нас всегда заставлял учить наизусть – хорошая тренировка для памяти.

– А вы где работаете? – поинтересовалась Аня, когда они в очередной раз вышли в подъезд. Константин достал сигарету и вальяжно прикурил ее от красивой зажигалки.

– В милиции. Оперуполномоченный Калинин. – Константин козырнул, щелкнув при этом каблуками.

– В милиции?! А отец литератор…– удивилась Аня.

– Так спокойнее…

– Кому?

– Всем. Один пишет, другой – охраняет. Не хочу заниматься тухлой обывательщиной, да и способностей особых нет. – «Тухлая обывательщина» …нечто подобное она слышала на недавнем комсомольском собрании, где обсуждали молодежь, имеющую пристрастие ко всему западному – одежде, манере вести себя, танцевать…

– Никогда бы не поверила! – покачала головой Аня, образ милиционера никак не вязался с образом ее романтического героя.

– А вы чем занимаетесь? – вежливо поинтересовался Константин. Он порывисто вздохнул. – Катина однокурсница? – Катя училась на вечернем отделении нархоза.

Внезапно возникшая, казалось, помимо его воли страсть к этой малознакомой девушке просто душила его изнутри.

– Чем я занимаюсь?…, да я…, – Аня хотела соврать, но решила не изменять своим принципам, – …я дворы убираю.

– Как?! – в свою очередь удивился оперуполномоченный. – Такая хрупкая красивая девушка? И для вас не нашлось работы поинтересней?!

– Выбирать не приходится. Я приехала из деревни, в городе родных и знакомых нет, – она смущенно улыбнулась. – Вернее, не было, а теперь вот Катюша, вы…– Она запнулась на полуслове, так как Константин неожиданно поднес ее руку к своим губам.

– Бедные наши пальчики, – зашептал он, осыпая «бедные пальчики» поцелуями, – разве они созданы для такой грубой работы? Нежные, тонкие… – Аня почувствовала, как эти самые «нежные пальчики» предательски задрожали.

Константин вдруг с силой привлек Аню к себе и без лишних слов впился губами в ее губы.

Хорошо, что он держал ее так крепко, иначе она рухнула бы в обморок. Сознание на мгновение заволокло туманом, веки сомкнулись, а руки, подчиняясь непреодолимому желанию, сами собой обвили шею мужчины.

«Еще, еще!…» – требовала ее вмиг разволновавшаяся плоть. Аня много раз представляла, как все это когда-нибудь произойдет. Пусть не совсем так…

Дальше одного горячего поцелуя с прекрасным принцем ее фантазия не распространялась. Но наяву впечатления оказались намного ярче. Чувственные ощущения возникли и совсем в иных местах ее тела, нежели одни только губы. Как же он прекрасен – самый первый поцелуй! Однако, чего она совсем не могла предположить, что в такой момент можно совершенно потерять над собой контроль.

***

– Ух ты какая! – возбужденно выдохнул Костя и с еще большим интересом оглядел Аню. В глазах его читалась откровенная похоть. Все также тяжело дыша, он опять прильнул к ее зовущим губам. И уже совершенно уверенно, смело положил руку ей на грудь.

– Ты что?! – вздрогнув и мгновенно придя в чувство от такой наглости, оттолкнула его Аня. Костя не успел открыть рот, чтобы что-то сказать в свое оправдание – девушка со всего маха неожиданно влепила ему звонкую пощечину.

Картина вышла совсем неприглядной, тем более, что в этот момент из квартиры вывалились шумной гурьбой парни – покурить на лестничной площадке. Кто-то из них даже присвистнул: Ничего себе! Аня, распихав онемевших гостей, вихрем влетела в квартиру.

– Строит из себя недотрогу, – с трудом нашелся что сказать ее обидчик. Одернув пиджак, он провел рукой по волосам и с демонстративным спокойствием вошел вслед за Аней.

Никто из гостей, взглянув на его горящие злым огнем глаза, не посмел спросить о происхождении четкого багрового отпечатка «нежных, тонких пальчиков» на его гладко выбритой щеке.

Костя минут через пятнадцать вышел и больше не вернулся. После его ухода в доме возникла какая-то напряженность, ведь Костик был заводилой, душой компании, к тому же любимым племянником Веры Васильевны.

Та стала поглядывать на Аню с явным неодобрением и несколько раз уединялась с Катей на кухне для выяснения подробностей обстоятельств Костиного скорого ухода.

Катя как могла выгораживала подругу, однако до ушей Ани все же долетели обрывки разговора:

– Что она себе позволяет? – возмущалась Вера Васильевна в полный голос. – Костя воспитанный мальчик, он не способен обидеть девушку! Что еще за деревенские выходки?!

Видя недовольство хозяйки, молодежь заметно сникла, музыку выключили. Это послужило сигналом к тому, что все потихоньку начали расходиться.

Вырвавшись на воздух, веселая компания еще немного побалагурила – затеяли перестрелку снежками между парнями и девушками.

Аню проводили до самых ворот. Причем парни на протяжении всего пути до ее дома старались оказать ей как можно больше знаков внимания: с готовностью поддерживали под локоть, чтобы она не поскользнулась, острили и наперебой задавали вопросы.

А девушки, в свою очередь, защищали от их слишком уж бесцеремонных вопросов, мгновенно устремляясь в словесную атаку с парнями.

Аня так до конца и не поняла, кого она обрела в лице всех этих молодых людей, особенно женской половины: новых друзей или врагов?

То ли девушки так выказывали ей свою женскую солидарность, то ли их злословие в адрес парней было результатом ревности к Ане – ставшей вмиг у этих самых парней популярной девушкой-недотрогой.

В конце концов, все они были малознакомыми людьми, и Аня не стала тешить лишний раз себя надеждой, что все в один миг решили стать ее закадычными друзьями. Она слишком хорошо осознавала собственное место в этой благополучной компании.

В своей маленькой, но довольно теплой комнатёнке Аня долго не могла уснуть. Губы еще хранили вкус Костиных губ, и по телу временами прокатывалась теплая волна желания.

Все было бы замечательно, если бы не выходка Константина, – она была той самой ложкой дегтя в полученной от него же бочке меда.

Аня старательно отгоняла от себя мысль о том, что этот парень, приглянувшийся ей с первой же минуты знакомства, сделал это из неуважения к ней…, наверное, в порыве страсти… Хотя ей сразу показалось странным, что он заинтересовался ею, когда рядом были такие красотки и тоже, между прочим, без парней, как Гусинская Лорка и беленькая Наташа с красивыми белокурыми длинными локонами-буклями, похожая на куклу.

Наверное, Катя успела рассказать своему кузену печальную сиротскую историю подруги. Конечно, с девушкой, у которой нет никакой защиты, с дворничихой, можно и руки распускать…и все же… она не могла долго на него злиться… ведь у него такие нежные и в то же время сильные объятия.

Она словно опять ощутила под своей рукой напряжение крепких мускулов на его плечах и услышала громкий звук бешено бьющегося сердца в часто вздымающейся широкой груди.

К запаху табака примешивался слабый запах одеколона и алкоголя. Вот как, оказывается, пахнет настоящий мужчина! При воспоминании о Косте у нее опять слегка закружилась голова.

На улице словно кто-то зажег тусклый фонарь, – рассветало. С каким удовольствием она сейчас посплетничала бы с близким родным человеком о своих взбудораженных, смешанных чувствах, обуревающих все ее существо! С теткой или Катей… думать о чем-то другом, кроме поцелуя, у нее в эту ночь особо не получалось. Душа ее пела, а с лица не сходило выражение безмерного счастья.

Со сладкими воспоминаниями о вечере, хотя и перемешанными с чувством горечи и угрызениями совести, Аня наконец крепко заснула.

Хорошо, что грозная бригадирша – старшая дворничиха тетя Тоня, добровольно взявшая над девушкой опеку, разрешила той утром первого числа нового года не выходить на работу.

– Знаю я ваши отмечания, – ворчала по привычке в сущности добрая тетя Тоня, – к утру только придешь, небось. Ладно, дело молодое, что мы – не люди, что ли? После праздника все отсыпаться будут, – она имела в виду, конечно же, элитный состав двора – служащих и их жен. – а работяги, кому в смену, как-нибудь переживут, народ не гордый.

***

В полдень первого января ее разбудил стук в дверь. Аня зарылась с головой в одеяло – проснуться, а тем более встать, просто не было сил.

Но стук повторился. В полной уверенности, что ее будит тетя Тоня, Аня завернулась в одеяло и открыла задвижку.

– Доброе утро, Анна! – услышала она сквозь сон, так как продолжала спать даже на ходу.

Она с трудом разлепила веки и увидела перед собой Владимир Николаевича – молодого проповедника из молельного дома.

Аня поплотнее завернулась в одеяло, но у нее было чувство, что это бесполезно – пронзительный взгляд темных глаз проникал, казалось, сквозь ватное одеяло.

– Доброе, – с трудом отозвалась Аня.

– Можно войти? – мягким баритоном дружелюбно спросил он. Ане ничего не оставалось делать, как посторониться. Но тут за его плечами неожиданно возникла квадратная фигура тети Тони.

– Аня, – как всегда, сдвинув брови, начала она с ходу, – я тебе че, неясно объяснила, чтоб сюда мужиков не таскала!

– Она никого не таскает, – растерянно улыбаясь, вступился за Аню Владимир Николаевич, – я только что зашел… проведать ее.

– А она че, больная что ли, чтоб проведывать? – тетя Тоня решительно отодвинула в сторону пришедшего, – Ты кто такой? Родственник что ль из деревни?! Да вроде на деревенского не похож. Девчонка одна живет, нечего ей авторитет портить!

– Теть Тонь, – к Ане, наконец, вернулся дар речи. Ей было очень неудобно за свою опекуншу перед нежданным гостем. – Это Владимир Николаевич. Он… он… – вот тут Аня совсем не знала, что сказать.

– Какой такой Владимир Николаевич! Буду я всякую шпану по отчеству величать! Слышь, Алексей, Лешка… – она взяла проповедника за грудки, – как тебя там по батюшке-то… говори правду, чего пришел? Если думаешь, девка бесхозная, если мысли у тебя насчет нее всякие, заранее говорю, брось… Я есть ответчица за нее. Если что – видал?! – тетя Тоня погрозила увесистым кулаком.

– Что вы, в самом деле, – проповедник раздраженно освободил свою одежду из цепких рук женщины, – думайте, прежде чем говорить.

– Аня, – обратился он через высокое плечо тети Тони, – я в другой раз зайду.

На скулах проповедника играли желваки, но произнес он, не изменяя привычке, ровным голосом.

– Подождите меня, Владимир Николаевич на улице, я сейчас.

Тетя Тоня проводила гостя ненавистным взглядом до самой подворотни, не сходя со своего места.

Аня закрыла дверь и начала быстро одеваться. Плеснула в лицо воды, причесалась и отработанным движением заплела две тугие косы.

Тетя Тоня через некоторое время вошла, заполнив при этом собой все свободное пространство дворницкой. Аня с трудом, из-за ее спины вытянула из приоткрытого шкафа теплые рейтузы.