Читать книгу Необязательное чтение. сборник рассказов - Марина Важова - Страница 3

***

Она поняла это сразу, едва увидела запись на кассете. Алик предупредил: косит под тебя. Что ж, неплохо получается. Харизмы, конечно, нет и в помине, но голос – да. Похож. И песню её знаменитую – «Мама, я хиппи полюбила» – поёт почти так же. Движения явно заученные, а вообще сходство удивительное. Словно из прошлого явилась. Из её некогда блестящей жизни.

Ну, Ирме Фаворской многие пытались подражать. Одну, теперь уже забытую певичку, так и прозвали – «мини-Фаворская», хотя кроме гротескно слизанной внешности, в основном причёски и одежды, общего было мало. Голос, правда, присутствовал, но легковатый, без её интимной, прокуренной хрипотцы. Конечно, тянулась, подражала, пока не прислали верных людей, и певичка мгновенно исчезла со сцены, вроде даже за границу укатила.

Но это было так давно… На пике её популярности. Афишами все города были завешены, радио непрерывно крутило новый шлягер, раз в неделю мелькала на TV. Пришлось напрячься, оттереть двух старушек, которые никак не хотели уступать, всё под ногами путались: то на «Голубом огоньке», то в питерском, только что отстроенном БКЗ. Куплет живьём, остальное под фанеру. Она себе такого никогда не позволяла, зажигалась от контакта с публикой, всегда выкладывалась на полную катушку, так что потом – неделю, с закрытыми шторами, на последнем этаже, в виповском гостиничном номере, который всегда оставался за ней. Никого видеть не могла, только дважды в день приносили плоскую фляжку «Старого Кёринберга». Именно плоскую, – в круглые бутылки разливали отвратное пойло.

Да, лет двадцать, не меньше, именовалась эстрадной примой. Потом, после случая на теплоходе, набитом иностранцами, как обрубило. Да случай ни при чём, под неё давно копали. Чего только не сочиняли! Иногда, кстати, дельные идеи подкидывали. Как та, про влияние на политиков. Якобы она спит с государственными деятелями и между делом им советы даёт. Это она-то советы – политикам! Да всю жизнь обходила за версту. А если с кем и встречалась, то меру и предел знала.

Но мысль показалась стоящей, и хотя ничего советовать не собиралась – а ведь могла бы, могла! – манеру появляться в присутственных местах то с одним «слугой народа», то с другим взяла на вооружение. Это ей, в конце концов, и обломило карьеру, разборка с голландцами была лишь поводом. Потом долго болела, лечилась – бессмысленная затея, только в угоду Алику.

Да, Алик, Алик… Красавец-тенор с неплохими перспективами. Совсем молодой, влюблённый по уши. Уже тогда догадалась – с детства. Бросил консерваторию, спасать её решил. Жизни бы не пожалел, лишь бы она пела. Так она бы и пела, да кто бы позволил? Но мальчишка неожиданно проявил организаторские способности. Кинулся на свою родину, в Альметьевск. А там ничего про столичный скандал не знают, от счастья, что заполучили звезду в их железобетонные ДК, писают кипятком, гонорары не обсуждают. А вскоре нефтяные и алмазные магнаты, выросшие на её песнях, ввели свою королеву под белы рученьки на державные подмостки, вернули столичной публике.

Тут уж она всем показала кузькину мать. Стадионы брала. В ход пошло всё, что до сих пор презиралось: жёсткая реклама, «фанера», взятки немеряные. Твёрдо знала – живой со сцены не уйдёт.

И вот ушла. Не выживали, не гнали, даже умоляли. Только здоровье разом кончилось. Это всё из-за наркозов. Лет десять как пластику делала. Без этого уже невозможно стало появляться на сцене, грим превратился в наложение маски, часа по три мучили. Рта потом не раскрыть, какое там пение! А с пластикой, как с наркотиками – раз начал и пошло. С каждым годом всё хуже, промежутки всё реже, а результат подчас ни к чёрту. Её перестали узнавать! Да она сама пугалась порой своего отражения, вздрагивала, наткнувшись в зеркале… Алик пока держится, но уже явно тяготится, только, опутанный долгами, не срывается с крючка.

Может, он с умыслом дал ту кассету? Может, и ему внезапная идейка пришла в голову? Ведь не рассердить же её хотел, показывая, какой Ирмочка была четверть века назад? Что там, кстати, на кассете написано? Вот те раз! Ирина Фомичёва. Так это же она – Ирина Фомичёва! Ирма Фаворская – сценический псевдоним, под которым её знает не только публика. В 25 лет поменяла имя под новый паспорт и первое выступление. И ни одна душа об этом не ведает.

***

Узкие улочки Таллинна любила с детства. Жила в столице, ностальгируя по этим прохладным, вымощенным стёршейся брусчаткой коридорам тесного, уютного городка. И вот уж третий год, как благоденствует в средневековом доме с деревянными ставнями, неровными ступенями, флюгером на крыше в виде головы дракона.

Так сама решила, а вовсе не потому, что Алик занервничал. Он беспокоится о себе, боится, что всё откроется, если её, к примеру, узна́ют на улице. Ещё за Ирку волнуется, ведь они женаты. Так было надо. Бурные метания молодости позади, в тренде образ матери, и тут без мужа никак не обойтись. И хотя кое-кто, заведя глаза на лоб, примется высчитывать и сопоставлять, матерью в наш технический век быть никогда не поздно. И пусть гадают о происхождении ребёнка: детдомовский или суррогатный, правду всё равно не узнают.

Ирка с Аликом, вернее, Ирма Фаворская с мужем Александром, не сходят со страниц глянцевых журналов. Свободный, «беременный» наряд – на пять размеров больше положенного – создаёт нужную аллюзию. В таком она сама появлялась на публике, скрывала полноту. И концертирует Ирка теперь реже, готовится к долгожданному событию – стать матерью. Да, в шестьдесят, а что тут такого? На вид ей нет сорока. Так ей, действительно нет сорока, исполнится лишь на будущий год.

Я ведь ещё могу, сказала эта дурёха. Да при чём здесь ты? – рассердился тогда Алик, нарочно при ней изображая преданность, хотя спал с Ирочкой чуть не с первого дня. Но она прикинула и дала добро. Алик заткнулся, а эта гусыня, обрадованная, расстаралась, родила наследника… бастарда.

Пусть-пусть-пусть… Её теперь это не касается. С ней в Таллиннской квартирке проживает милая и неглупая компаньонка Юлечка, гениальная массажистка, и, что весьма трогательно, её давняя поклонница. Увидев на стене фотографии, удивлённо воскликнула: «Так вы тоже почитательница Фаворской?!». Тогда они были ещё на «вы», но общие пристрастия смели возрастные барьеры. Именно благодаря Юленьке она была в курсе всех мнимых и реальных похождений дублёрши.

Впервые появившись на питерской сцене Дворца Молодёжи, Ирка робела, держалась скованно, а пение под фонограмму заметили все. Но это-то как раз и сработало, вписалось в легенду. После годового перерыва, связанного с болезнью (тяжёлой, продолжительной), звезда эстрады, пока не осмелившаяся выступать в первопрестольной, выбрала северную столицу, где народ добрый, и, конечно, поддержит «Легенду восьмидесятых». И питерцы поддержали. Да так, что этот концерт стал самой главной новостью культуры.

Она даже всплакнула, в очередной раз просматривая запись, а потом уехала в Хельсинки, где остановилась в маленьком отеле, по обыкновению выпивая две бутылки в день. Впервые тогда выезжала по новому загранпаспорту, где вернувшееся имя – Irina Fomitchova – сделало её неузнаваемой даже для своих. Да и кто бы теперь признал в этой расплывшейся, немолодой женщине звезду эстрады Ирму Фаворскую? Вот же она, по всем каналам… легенда.

Всё же Ирке она очень благодарна. Честно-честно. Когда просматривает в Ютубе «свои» выступления, видит всех этих фанатов, путешествующих следом, слышит вопли восторга, – она счастлива. Ирке поёт под её фонограммы, переработанные на суперсовременной студии звукозаписи в Амстердаме. Новые песни – а они должны появляться каждый год – она поначалу исполняла сама, выручала всё та же студия, подтягивая и срезая эквалайзером сбитое дыхание. Но неожиданно оказалось, что её теперешний голос мало похож на прежний: любимый и узнаваемый с первой ноты.

Зато Иркин – один в один. И теперь эта хабалка отрывается на новых песнях. У неё появились какие-то одарённые начинающие авторы, которые согласны забыть своё имя, лишь бы песня прозвучала в эфире. Некоторые даже очень талантливы, порой кажется, что это она сама написала новый хит, который пересёк границу и звучит здесь, в маленьких кафе Таллинна. На днях, забывшись, спросила Юльку: как тебе моя новая песня, и даже запела неверным голосом. Хорошо, что та поняла по-своему, решив, что её хозяйка подражает их общему кумиру.

Так по утрам болит сердце… К вечеру расходится и вроде ничего, жить можно. А ночью не заснуть, всё мерещатся гастроли, толпа под дверями гостиничного номера. И в голубом свете ночника появляются двое. Они присматриваются к ней: спит – не спит? Эта старуха им давно мешает. Вдруг да забудется и выскочит посреди концерта, как привидение: «Это я, я – Ирма Фаворская! Я никогда не пою под фонограмму!». И засипит, заблеет что-нибудь из старых хитов.

***

Скоро юбилей, семьдесят лет. Возраст не называют, просто пишут – юбилей. Ещё полгода назад их было трое на эстраде из старой гвардии: она, Коля Мордвинов и Настя Горюнова с песнями военных лет, для которых голос не так важен. И вот уже нет Насти, совсем нет. А Коля в аккуратном паричке пока молодцом, но даже с последнего ряда заметна мертвенная окостенелость, и высоких уже не берёт.

Только Фаворская – на удивление и зависть многих – всё больше расцветает, замужем за красавчиком вдвое моложе, у них чудный, умненький сын Костя. И это на пике славы! Злые языки метут незнамо что: про ежегодные пластические операции, курсы гормональной терапии, поездки то в Тибет, то в православный скит, к источникам с мёртвой и живой водой. И только она да ещё Алик в курсе, что ничего подобного, просто Ирме Фаворской, вернее, этой лахудре Ирке, нет и пятидесяти. Девчонка!

Все эти годы они ни разу не виделись. Алик иногда навещает, каждый раз снимает номер в гостинице, где его никто не узнаёт. Вот рядом с Ирмой узнали бы, а так – нет. Она приезжает к нему, соврав Юлечке про встречу с подругой детства, но та всё равно ревнует и выходит утром надутая, с покрасневшими глазами.

А она остаётся ночевать, потому что он, видите ли, к ней привязан, совсем уж без неё обходиться не может. Ведь эта курица изрядно попивает, якобы для образа. К тому же глупая и хамка, только портит Костика. А в постели, оказывается, ей до сих пор нет равных! И это «до сих пор» бесит чрезвычайно.

Лишь после его отъезда напряжённо соображает, зачем он всё-таки приезжал? В прошлый раз, это было в конце февраля, спешно примчался после телефонного скандала, который она устроила «этой стерве» за публикацию воспоминаний о любовных похождениях с известными и, главное, ещё вполне здравствующими людьми. Кричала ей в трубку: «Я не покушаюсь на твоё будущее, но и ты моего прошлого не трогай!». Приехал, чтобы успокоить и договориться. И у него, как всегда, это получилось.

– Ты же мечтала, чтобы твоё имя гремело, чтобы всегда быть первым номером? И жить, ни в чём себе не отказывая? Для этого приходится подогревать интерес. Публика жаждет горячего и жареного, чтоб под дых – и в дамки. Шладкие шлюни больше не работают. Да и что уж такого в этих воспоминаниях? Всё в рамках приличия.

– Ага, а история с водопроводчиком, который пришёл ремонтировать батареи в моём номере?

– Ты же сама рассказывала…

– Идиот! Я рассказывала, чтобы завести тебя!

– Ну и отлично! У тебя получилось… Давай, расскажи снова…

В этот раз что-то явно с юбилеем связано. Так и есть: они должны поставить точку. Ну, это приём знакомый: а напоследок я скажу… Потом «по многочисленным просьбам публики» прима совершит прощальный тур, а там, глядишь, ещё что-то подстатится. Так лет пять можно протянуть.

– Понимаешь, Ирка больше не хочет петь в России, – объясняет он, протягивая руки, чтобы она застегнула запонки. – А за границей твой репертуар никому не нужен.

И, увидев, как застыло её лицо, добавляет, целуя: «Ладно, после обсудим… Сегодня ты была просто неотразима!..».

Она смотрит на себя в зеркало: мешки под глазами, проступившая седина у корней давно не крашеных волос, морщины вдоль и поперёк. Та-а-ак, яркое больше не носить – за умалишотку принимают. И прекратить краситься, молодуху изображать!

Вот и та собирается прекратить. Юбилей отгремит и адью. Уедет, значит, прима Фаворская с супругом и сыном на историческую родину – конечно, уже и соответствующую родословную состряпали. А там начнёт новую жизнь, сменит репертуар. Наверняка уже новый подготовили, что-то Алик гундел про еврейское «этно», популярно, мол, в Европе.

А её здесь оставят и не побоятся, что старуха начнёт давать показания? Или побоятся?

Ночью опять было не заснуть, она поджидала парочку. И когда в тусклом свете заоблачной луны через балконную дверь просочились двое, уже знала, что ещё до отъезда покончат они со всем, и с ней в первую очередь.

***

Торжества гремели целый месяц. А потом – она редко ошибается! – чуть не на полгода турне по Сибири, Казахстану, Дальнему Востоку. Это всё Юлечка подбрасывала, даже карту на стену в прихожей повесила и флажки втыкала по мере продвижения примы по просторам бывшего СССР, где её помнили даже те, кто забыл русский язык.

Пока шли гастроли, эти двое ещё иногда приходили по ночам. Она даже дверь на балкон не закрывала, чтобы не пугаться. Медленно подплывали к взбитому ложу, наклонялись, дыша замороженной свежестью, перешёптывались: спит – не спит?

И, несмотря на это, настроение было приподнятое, как в молодости перед рисковой авантюрой. А потом, оставив Юльке невразумительную записку, она вернулась в Москву и поселилась в той же гостинице. Теперь-то никто не признал бы в ней «Легенду восьмидесятых». Да она и выходила редко – лежала перед телевизором, переключая кнопки. Что-то случилось с памятью, и хотя сознавала, что рукоплещут не ей, что награду «За вклад в отечественную культуру» президент вручает вовсе не Ирме Фаворской, а этой жучке Ирке Фомичёвой, происходил временный сбой, и она задумчиво уговаривала себя: «Ну, так всё правильно, я и есть Ирма Фаворская…».

Наконец, позвонила Алику, и он мигом прилетел, весь бледный, издёрганный, напуганный её появлением. В глаза не смотрел, только гладил по плечам, прижав её голову к груди, и скулой она чувствовала, как неровно, толчками, бьётся его сердце. Впервые он не искал близости, и это лишь подтверждало догадки.

Ей не терпелось впрямую спросить: когда вы решили со мной покончить? И другие, не менее важные вопросы крутились на языке: как это произойдёт, не будет ли она страдать? Но лишь прерывисто вздыхала, а он молчал и гладил, гладил…

Под утро пришла успокоительная мысль. После такого фурора, после полного признания и концертного триумфа Ирма Фаворская может спокойно умереть – ничего лучшего к своей биографии она уже не добавит. Ключевое слово – спокойно. А это значит тихо, во сне. И тут вспомнилось, как лет двадцать назад, когда все вокруг, как сговорившись, пытались её извести, отняли возможность выступать, лишили заслуженной славы, а человек, которого она без памяти любила, предал, ушёл к другой, – вот тогда ей кто-то посоветовал, и она пошла.

Та женщина жила в новостройках Чертанова. Поначалу путалась в домах, в подъездах, все казались на один лад, потом, когда уже решилась ехать обратно, дверь открыли и повели на кухню. Женщина напоила чаем и долго отговаривала, но после сдалась, достала откуда-то из глубин буфета тёмный пузырёк с сургучной пробкой. Я вас не видела, вы меня тоже, – сказала и вытолкала, как пьяницу, за дверь.

Она просто уснёт и не проснётся. И никакого удушья, трясучки и рвоты, всё красиво, как в сказке о мёртвой царевне. Но тогда появился Алик, и уже не очень-то хотелось расставаться с жизнью, да и любовь та безумная резко кончилась. Так что пузырёк непочатым остался и теперь вместе с другими лекарствами лежит в коробке, которую она всегда возит с собой. Вот и отлично! Надо облегчить им задачу, тихо и безболезненно уйти. Помнится, тогда спросила, можно ли коньяком разбавить, а женщина, усмехнувшись: да чем угодно, оно безвкусное…

Когда-то «Старый Кёринберг» в плоских бутылках продавался лишь в «Елисеевском». Она добралась туда на такси и, не отпуская машину, зашла в магазин. Там всё изменилось, но сразу подошёл предупредительный продавец, и через минуту она уже садилась в авто, прижимая к груди фирменный пакет. Тут же пришло озарение: не стоит Ирме Фаворской умирать в гостинице. Начнётся расследование, а там она зарегистрирована как Фомичёва. И, движимая пока ещё не ясной идеей, назвала таксисту свой прежний адрес.

Дом отремонтировали, электронные ключи, кнопка «консьерж». Она нажала и вошла в открывшуюся дверь. В вестибюле никого, вызвала лифт, поднялась на пятый этаж и умилилась до крайности. У окна, рядом с квартирной дверью, притулился тот самый столик с двумя венскими стульями и пепельницей из красной смальты. Ну да, конечно, исторические курительные посиделки неприкосновенны!

На звонок никто не открыл, она села на расшатанный стул и решила ждать. Мысли путались. То считала себя фанаткой, преследующей своего кумира, то сокрушалась, что не может зайти в квартиру и спрятаться от назойливых поклонников. И внезапно поняла: это же она, Ирма Фаворская, вернулась домой, чтобы принять мгновенную и достойную смерть. Вот пузырёк с отравой, вот коньяк, а вот и столик из её прошлой жизни.

Сначала отпить немного из плоской бутылки… Просто отвернуть пробку и сделать несколько глотков… А теперь долить туда из пузырька… Вот так… Время ещё есть, можно не спешить…

Огненное тепло разливается в груди, как в ту новогоднюю ночь, после боя курантов, когда жильцы вышли на площадку поздравить друг друга да так и застряли у её столика со стаканами в руках. Тогда она была ещё никому не известной начинающей певицей, но никто не ушёл с её импровизированного концерта. В сиреневом платье с блёстками, газовом с муаром шарфе – она пела, и двери квартир открывались по всему лестничному маршу…

Она взглянула в проём, где раньше находилось зеркало. Оно и теперь висело там, только новое, нереально чёткое. Оттуда на неё глядела старая, рыхлая тётка, в нелепой вишнёвой шляпке с букетиком кожаных цветов. В руках бутылка, лямки рюкзака, как пулемётные ленты. Нет, эта бомжеватая, явно подвыпившая старуха никак не может быть эстрадной примой Ирмой Фаворской…

Просто какое-то помрачнение рассудка! Какого лешего её принесло в Москву? И зачем она сидит на чужой лестнице? Почему не едет на вокзал, ведь у неё на сегодня обратный билет в Таллинн, где уже от беспокойства сходит с ума верная Юлька? А что теперь делать с коньяком? Не тащить же с собой початую бутылку!

На следующий день, когда поезд прибыл в Таллинн, она, уставшая от бессонной ночи и пустой болтовни дорожных спутников, раздражённая таможенными проверками, мечтала лишь о том, как вернётся в свою уютную квартирку. Как Юлечка пройдётся по её спине сильными, душистыми от масел руками, сварит желудёвый кофе и уложит в постель, посмеиваясь и вздыхая одновременно. И, оказавшись в прихожей, была поражена. Красная, опухшая, Юлька сидела под вешалкой и монотонно выла. Увидев её, зарыдала во весь голос, сдавленно выкрикивая: «Она умерла, умерла!».

– Да кто, кто умер?

– Наша легенд-а-а-а, наша при-и-има! Уснула и не просну-у-улась!

– Фу ты, я уж испугалась, думала: с тобой что случилось. Жалко, конечно, но… В её возрасте такое возможно, – и, не глядя на притихшую от изумления Юльку, добавила чуть слышно: «И вообще… в молодости она пела гораздо лучше».