Читать книгу Либерия - Марина Валентиновна Голубева - Страница 4

Алексей вдохнул морозный воздух, головокружение прекратилось, и он снова смог видеть что-то, кроме мелькающих разноцветных пятен. Сложившийся из осколков мир, был почему-то черно-белым.

Окончательно проморгавшись, молодой человек понял причину такой монохромности – он оказался на дороге посреди занесенного снегом поля. С белой равниной почти сливалось низкое серое небо, лишь справа на снежном полотне торчали черные зубы далекого леса. Мир казался замерзшим и мертвым. Но если мыслить позитивно, то можно порадоваться, что очутился на дороге, а не в чистом поле. Судя по верхушкам почти занесенных кустов, снега намело немало, и пробираться по сугробам было бы непросто.

Поразмыслив некоторое время над тем, в какую сторону идти, Алексей решил положиться на удачу. В конце концов, если есть дорога, то она явно куда-то ведет, а стоять в раздумьях холодно и бессмысленно. Многочисленные следы конских копыт и полозьев внушали уверенность, что поблизости, если и не Москва, то хотя бы крупное село. А там и направление можно узнать поточнее.

Дальше строить планы не хотелось. Путешественник во времени не имел ни малейшего представление о том, как он найдет библиотеку Ивана Грозного, а тем более, каким образом добудет нужную графу книгу. Только сегодня утром он снова встретился с Сен-Жерменом и, казалось, теперь жизнь станет спокойнее. Но сразу пришлось отправляться далеко не в самый приятный век. То, что было известно о Смутном времени, оптимизма не внушало.

Убийство малолетнего царевича Дмитрия – последнего из династии Рюриковичей       и приход к власти «худородного» Бориса Годунова породили смуту, семена которой давно уже зрели в русской земле, пропитанной кровью казненных в эпоху опричнины. Зашевелилось притихшее при Иване Грозном боярство. Представители высшей знати, призванные быть цветом нации, исходили ядом лютой ненависти к царской власти, лишившей их привилегий, презирали простой народ и, случалось, предавали интересы страны ради сомнительной сиюминутной выгоды.

Несколько неурожайных и холодных лет стали причиной голода, от которого вымирали целые деревни. По стране покатились крестьянские бунты, а шайки озверевших от голода, произвола и безвластия мужиков грабили на дорогах. Служители церкви не столько старались примирить озлобленных людей, сколько ловили рыбку в мутной воде. Бесновались фанатики, потрясая крестом, кричали о карах божьих, призывали каяться, обещали новый глад и мор, грозили страшным судом. Пока те, кто претендовал на власть, грызлись между собой вокруг Российского трона, внешние враги уже примеряли шапку Мономаха.

Сен-Жермен обещал, что в самое пекло Смуты Алексей все же не попадет, рассчитывая, на 1600-1601 год. Правда, Алексей графу не то чтобы не верил, но, все же, относился к его словам настороженно. Сен-Жермен если и не врал, то частенько недоговаривал. Хорошо, хоть этот период российской истории молодой человек знал неплохо, даже читал документы, пытаясь разобраться в хитросплетениях боярских интриг, а значит, есть шанс не попасть впросак. Здесь, в отличие от 18 века, никто не подскажет и не дернет за рукав, если сделаешь что-то неправильно.

Чтобы отвлечься от неприятных мыслей, Алексей решил пробежаться, последнее время он делал это с удовольствием. Снег под ногами захрустел веселее, и настроение немного улучшилось. От быстрого бега стало жарко, а клубы пара изо рта оседали на овчинном воротнике пушистым инеем. Впереди показалась развилка: более широкая и укатанная дорога поворачивала направо, ближе к лесу, а прямо впереди виднелись черные избы и деревянная церквушка с покосившимся крестом. Оттуда тянуло дымом, запахом скотины и людей. Решив, что лучше сначала зайти в селение, Алексей направился прямо, хотя встреча с людьми шестнадцатого века пугала. Как они воспримут странного незнакомца?

«Все же, тяжело одному, – думал Алексей, – и посоветоваться не с кем, и помощи ждать неоткуда». В прошлый раз рядом был Сен-Жермен, который, несмотря на все странности, старался помочь. И еще добродушный Семен, опекавший как заботливая нянька. Молодой человек успел привязаться к старому солдату и теперь жалел, что даже не спросил графа о нем. Не до того было.

Сельцо с убогими, закопченными избами и покосившимися заборами производило удручающее впечатление и казалось вымершим. Но, судя по протоптанным тропинкам, народ здесь обитал. Алексей уже подумывал, не постучаться ли в одну из развалюх, когда из ворот неподалеку выскочил старик в драном тулупе и поковылял по улице, опираясь на клюку.

– Эй, любезнейший! – окликнул молодой человек.

Дедок подпрыгнул от неожиданности, оглянулся и метнулся обратно к воротам. Но Алексей в два прыжка оказался рядом и схватил беглеца за рукав.

– Погоди, я спросить только хотел…

– Изыди! Зашибу сейчас! – заорал старик и замахнулся клюкой.

– Да ты что, сдурел?! – опешил Алексей, перехватывая суковатую палку. – Чего дерешься?

Дед дернулся, выворачивая руку, рухнул на колени и, уткнувшись лицом в снег, жалобно забормотал что-то невразумительное. Речь его показалась Алексею странной – вроде и русская, но чужая и понятная, скорее, по смыслу и интонации.

– Перестань, дед! Хватит поклоны бить, я тебе не боярин и не поп, – Алексей поднял старика за воротник, почувствовав, как тот опасно затрещал, поставил на ноги.

– А ты пошто меня замаешь? – дрожащим голосом пробормотал старик. – Нечего у меня взять… Нету ничего…

– Да ты не бойся, – молодой человек начал понимать, о чем говорил старик – заработала серьга-переводчик. – Ничего мне от тебя не надо, я только спросить хочу.

– Спросить? – дедок шмыгнул носом, вытер засаленным рукавом мокрое то ли от снега, то ли от слез лицо. Он перестал трястись, но смотрел зло и настороженно. – А сам ты кто? Откель взялся? Ишь, морда какая-то иноземная…

– Я путник, – Алексей осторожно подбирал слова, стараясь говорить с теми же певучими интонациями, что и дед. – С обозом ехал, но отстал. Вот до Москвы добираюсь, только, кажется, заблудился. Далеко ли до Москвы-то? И где все?

Старик, видимо, совсем успокоился, сердито дернул рукой, освобождая рукав, и проворчал себе под нос:

– И правда, иноземец, и говорит по-чудному… Чего один тут шастает? – Затем, обращаясь уже к Алексею, махнул рукой куда-то в сторону. – Там Москва-то, недалече. Кабы не свернул с дороги, а так прямо и топал, то, как раз, туда и пришел бы. Только теперь засветло, все равно, не поспеешь.

– А у вас в деревне переночевать можно?

– Не деревня у нас, а село! Церковь, эвон, отсель видна. Сельцо наше к Андроникову монастырю приписано. – Старик гордо выпятил грудь, вздернул клочковатую бороденку, словно сам был настоятелем этого монастыря.

– Народ ваш где? – допытывался Алексей.

– Народ-то? Дык, все колдуна жечь побежали. Вот и я, было, побежал, да ты поймал. – Старик отряхнул снег с бороды и с тревогой посмотрел на молодого человека. – Грабить точно не будешь?

– Вот, дурной, – Алексей досадливо покрутил головой, – зачем мне тебя грабить? Ты, лучше скажи, что за колдун такой?

– Да кто ж его знает? Зим пять тут живет. Забрел откуда-то и в лесу поселился. А тут указ из монастыря пришел, чтобы, стало быть, поймать и сжечь. Ты бы отпустил меня, а то и не увижу.

– А я и не держу тебя, – пожал плечами парень.

Странный старик бочком, как ворона, отскочил от Алексея и потрусил по улице, опасливо оглядываясь.

Алексей замер размышляя: вернуться ли на дорогу и попытаться добраться до Москвы, пока не стемнело или же заночевать здесь. Хоть после встреч с некромантом и его зомби в XVIII веке молодой человек утратил изрядную долю чувствительности и пугливости, предстоящая казнь внушала отвращение и страх. Конечно, молодой человек знал – колдунов и ведьм жгли не только в Европе, но и в России, а время, в которое он попал, было лихое и недоброе. Но столкнуться с этим в реальности? И нравы в это время были дикие, поэтому попытка помешать расправе над непонятным колдуном может выйти боком, но просто так уйти было сложно. Алексей сжал зубы, уговаривая себя не вмешиваться, не лезть со своим уставом в чужой монастырь. Ничего не добьешься, разве что, будешь полыхать на соседнем костре, а значит нужно идти. Тем более, зрелище жестокой казни, вряд ли, можно назвать увлекательным.

Молодой человек передернул плечами и уже собрался повернуть назад, как до него донеслись крики и шум голосов. Из узкого проулка вывалилась толпа галдящих людей. Мужики, одетые в зипуны, растоптанные лапти и лохматые шапки, женщины в платках, подметающие снег подолами юбок и радостно визжащие дети. Несколько человек, пыхтя и ругаясь, тащили бревна. Толпа была небольшая – человек тридцать, но шумная.

Терпкая смесь запаха пота, страха, злобы и крови заставила Алексея отшатнуться к стене дома и прижаться к рассохшимся от времени бревнам, стиснув зубы, чтобы сдержать рычание – его звериная сущность, почуяв кровь, рвалась на волю.

Впереди шли два человека в длиннополых кафтанах грязно-бурого цвета, тащившие старика со связанными за спиной руками. Пленник с трудом переставлял ноги, не поспевая за широким шагом конвоиров, время от времени обвисал у них на руках и волочился по снегу. Он был одет лишь в рваную рубаху, из прорех которой выпирали острые лопатки. Длинные седые волосы, слипшиеся то ли от растаявшего снега, то ли от крови, закрывали лицо. Еще двое в кафтанах с широкими топорами на длинных древках подгоняли стрика сзади. «Стрельцы с бердышами», – всплыло откуда-то из глубин памяти. Толпа поравнялась с Алексеем, скрыла от него пленника и конвоиров и покатилась дальше по улице, злобно ворча и потея от страха.

Парень некоторое время смотрел на спины удалявшихся людей, затем решительно направился следом. Он и сам не мог понять, что его влекло к месту казни. Предчувствие каких-то важных событий? Любопытство? Или неотвратимое желание доказать себе, что вмешательство невозможно, и он, Алексей, действительно не сможет ничем помочь? Просто уйти казалось малодушием и трусостью.

Толпа, гомоня, выкатилась за околицу, сгрудилась неподалеку от маленьких, почерневших домиков, скорее всего, бань. Несколько мужиков, скинув с плеч тяжелые бревна, что-то азартно обсуждали с толстяком в длинной шубе нараспашку. Из-за его плеча заинтересованно выглядывал высокий человек с козлиной бородкой, но в спор не ввязывался.

Толстый, или как в те времена говорили, дородный, человек был явно недоволен. Он хрипло ругался и топал ногами. Но мужики не уступали, и до Алексея долетала только многоголосая брань, лишенная какого-либо смысла. Остальная толпа увлеченно наблюдала за спорщиками, время от времени подбадривая то одну, то другую сторону. Нужно было как-то устанавливать контакт с местными жителями, хотя бы для того, чтобы адаптироваться к непривычному времени, обычаям и речи, и молодой человек подошел поближе.

– А из-за чего они там ругаются? – спросил он, стараясь, чтобы голос звучал спокойно и заинтересованно.

Толпа раздалась в стороны, шарахнувшись от него как от заразного – чужих здесь явно не любили. Десятки глаз смотрели настороженно и оценивающе. Молодой человек уже приготовился рассказать душещипательную историю про несчастного путника, отставшего от обоза и потерявшего коня, как откуда-то сбоку выскочил давешний дед.

– Это немчин! – со знанием дела заявил старик, ткнув в Алексея клюкой. – От своих, вишь, отстал, да по бестолковости не на ту дорогу повернул. Вот и мыкается тута… Любопытствует, стало быть.

Селяне с легким сочувствием оглядели «бестолкового иностранца» и утратили к нему всякий интерес. Видимо, подобные происшествия были не в диковинку, в отличие от предстоящей казни колдуна. Никто не хотел отвлекаться на иноземца, чтобы не пропустить что-нибудь интересное. Только дед на правах старого знакомого или просто в силу присущей болтливости принялся словоохотливо объяснять, что тот, который пузатый – местный староста Тихон, по прозванию Лапша, а рядом с ним Тимоха – целовальник здешний.

– Мужики-то бревна на сруб притащили, да мало, а еще раз идти никому неохота, да и вечереет уже. Пока туда-сюда ходят, совсем стемнеет. Негоже ночью божий суд вершить. Староста-то, вишь, предлагает со срубом не возиться, а в бане сжечь. Только каждому своей бани жалко. Вот и спорят.

Дед продолжал рассуждать, сравнивая достоинства разных бань, но Алексей его уже не слушал – тут все было ясно. Он обратил внимание на стоящего поодаль колдуна. Его все так же держали стрельцы, с интересом наблюдавшие за спором и, кажется, уже бившиеся об заклад, чью баню палить будут. Рядом с ними крутился маленький человечек. Длинный подол подрясника, выглядывавший из-под овчинного тулупа, и сбитая на бок скуфейка говорили о том, что это местный служитель культа. Поп на спорщиков внимания не обращал, а ругался и плевался в колдуна, стараясь ударить того кулаком по лицу. Когда поборнику православной веры это удавалось, колдун дергался и мотал головой, стряхивая на затоптанный снег алые капли крови. Наконец один из стрельцов, попридержав рьяного служителя культа, начал что-то ему укоризненно выговаривать. Но поп вырвался, затряс кулаками, и до Алексея донеслось: «Анафеме предам! Нечестивому пособляешь?!» вперемешку с отборным матом.

Молодой человек покачал головой. Смотреть, как избивают беззащитного связанного старика, было противно, а вмешиваться глупо. Силы не равны, помочь – не поможешь, только себе костерок рядом обеспечишь.

– Мужики, а за что его жечь-то собрались? – обратился он к стоящим рядом крестьянам.

– Знамо дело, за что, – мрачно буркнул один из них, – за колдовство.

– Он, колдун-то, тут в лесу живет, а где – никто не знает, – снова встрял дед с клюкой. – Отец Паисий сказывал, будто это он недород нынче наслал, да и ранние морозы – его же рук дело. Слыхано ли дело, на Семиона Столпника уже снег лег! Жито убрать не поспели, так часть под снегом и осталась. А отец Паисий у нас, ого-го, герой! Ишь, как кочетом наскакивает! Он сам колдуна-то поймал, когда тот из леса выполз. Хорошо стрельцы рядом были, а то не известно еще, кто бы кого одолел.

– Чего ты языком попусту мелешь, Ширяй! – вмешался сивый мужик в лохматом малахае. – Знамо дело, вера православная сильнее, одолел бы поп колдуна.

– Вера, вера… – бурчал дед. – Вера, оно, конечно… Колдун-то старым богам кланяется, да говорят, больно силен. Как бы пакостить не стал. Проклянет, не ровен час, нас…

– Да не каркай ты, дурья башка! До старости дожил, а ума не нажил. – Сивый аж в сердцах плюнул.

Стоящий рядом с ним мужик, зло глядя на болтливого Ширяя, уже закатывал рукава. Дед ойкнул и попятился, стараясь побыстрее исчезнуть с глаз рассерженных односельчан.

Отец Паисий, видимо утомившись, оставил пленника в покое, отошел в сторону и бормотал себе под нос – то ли ругался, то ли молился. Колдун поднял голову и повернулся к толпе. Молодой человек впервые увидел его лицо – старое, изрезанное морщинами и залитое кровью. Сквозь свисающие прядями волосы яростно сверкали зеленые глаза. Старик обвел толпу высокомерным и презрительным взглядом и наткнулся на Алексея. В глазах колдуна мелькнуло удивление, он усмехнулся, разбитые губы беззвучно шевельнулись, словно старик хотел что-то сказать, но передумал.

У Алексея внезапно закружилась голова, застучало в висках, но, впрочем, это быстро прошло, и молодой человек отчетливо понял, что смотреть на то, как будут сжигать человека, не хочет. Надо либо срочно уходить отсюда, либо… попытаться его спасти. Второй вариант нравился больше. Конечно, он не собирался лезть в драку с вооруженными стрельцами, которых, несомненно, поддержат местные жители. Но можно попробовать другое средство. Алексей запустил руку за пазуху, нашарил в кошеле монетку покрупнее и, зажав ее в кулаке, направился к старосте.

Заметив незнакомца, Тихон отвлекся от препирательств с мужиками, тем более, спор явно зашел в тупик и превратился в ленивое переругивание с припоминанием прежних обид.

– Ты кто таков?

Представитель местной власти настороженно оглядел Алексея. Оценил простой, но новый жупан², сапоги из дорогого сафьяна, зацепился взглядом за висящий на поясе клеврец³ с серебряной насечкой, хмыкнул, потеребил бороду. Было видно – Тихон в растерянности, так как не может определить статус чужака и поэтому не знает, как себя с ним вести – то ли снимать шапку и кланяться, то ли нет. Алексей решил не демонстрировать свое превосходство – вопрос, с которым он собирался обратиться к старосте, был весьма деликатный.

– Вечер добрый, почтеннейшие, – начал молодой человек, тщательно подбирая слова. – Я – путник. С немецким обозом шел, да вот, по глупости своей отстал, коня волки задрали. Теперь пешком до Москвы добираюсь и по дороге в ваше селенье завернул.

– Наемник, стало быть, – староста облегченно вздохнул – перед наемником шапку ломать не надо. – А пошто завернул-то?

– Интересно стало, что тут такое происходит. – Алексей наивно и честно посмотрел в глаза Тихону.

– Интересно ему… – хихикнул молчавший до этого целовальник. – Немчин, что ли?

– Э-э-э…да, то есть, нет, – смешался молодой человек. – Ну, я иностранец, но не немец, а серб.

– Серб? – староста удивленно вскинул брови. – Это еще кто? Из татар али как?

– Нет-нет, – поспешил заверить Алексей. Еще не хватало, чтобы его басурманином считали. – Сербы – они православные рядом с болгарами живут.

– А-а-а… – равнодушно протянул Тихон. – Ну и что же тебе, серб, надобно?

– Да вот есть у меня к тебе, почтеннейший, важный разговор. Дорогой разговор, – добавил молодой человек, подойдя вплотную к старосте, и подбросил на руке монетку, так, чтобы стоящие поблизости мужики не заметили. – Отойдем на пару шагов, коль интересно.

Тихон, увидев блеснувший серебряной рыбкой увесистый тайлер, крякнул и вытаращил глаза. Затем спохватился, серьезно нахмурил брови, огладил бороду и проговорил:

– Ну, ладно, раз дело секретное и государственное, то, конечно, отойдем к сторонке, – кивнув Алексею, двинулся к ближайшей бане.

– Какое дело у тебя ко мне, серб? – глаза старосты алчно блеснули, и молодой человек понял, что избрал верный путь.

– Я хочу, чтобы ты отпустил колдуна, – у Алексея не было никакого желания ходить вокруг да около и разводить политесы, как говаривали в памятном восемнадцатом веке.

Такое заявление повергло Тихона в изумление и растерянность, он даже поперхнулся и натужно закашлялся.

– Как же это?.. – староста категорически замотал головой. – Невозможно никак… Это ж… указ ведь был. Люди-то видели. Настоятель узнает – прикажет батогами бить… До смерти забьет – пошто мне мертвому твои деньги… Кабы не видал никто.

Было ясно, что староста разрывался между желанием получить деньги и страхом, перед наказанием, от одного представления о котором бросало в пот. Тихон вытер вспотевшее лицо рукавом шубы, на первой взгляд дорогой, но изрядно поношенной и поеденной молью.

– Вот, кабы как по-хитрому?.. – староста с надеждой уставился на Алексея.

– Да не трясись ты! – ухмыльнулся молодой человек. – Вот уж, действительно, Лапша! Все нормально будет. Ты сейчас скажи людям, мол, решил своей баней пожертвовать, ради народного блага, так сказать. А колдуна сжечь и поутру можно, тем более, к тебе важный человек по делу прибыл. Я, то есть. Запрешь колдуна в бане, ночью мы его отпустим, а утром пустую баню спалишь. Тут на баню, я думаю, хватит? – Алексей вложил в потную ладонь старосты серебряный тайлер. – А как старика освободишь, я тебе еще один добавлю. Глядишь, и домишко свой подновишь. Ну как, решился?

– А…а… ага, – растерянно пробормотал Тихон. – Только тебе-то что за дело до колдуна?

Взгляд старосты снова стал колючим и подозрительным.

– Да какая тебе разница! Я же деньги плачу, и не малые, – усмехнулся молодой человек – Кстати, меня Лехом звать – Алексеем крестили. По прозванию Артемий.

Тихон задумчиво покивал, потеребил бороду, о чем-то размышляя, затем весело хохотнул.

– Ох, и ловок ты, пан Леха! – Хлопнул молодого человека по плечу и пошел к толпе.

Народ воспринял решение старосты довольно равнодушно – поворчал немного, что, мол, зря от дел оторвали, и разошелся по домам. Только отец Паисий, возмущенно рассыпая проклятия, подскочил к Тихону с требованием сжечь проклятого колдуна немедленно. Лицо попа раскраснелось, глаза сверкали фанатичным огнем, а жидкая бороденка воинственно топорщилась.

– Ты кто такой?! – заорал он на Алексея. – Пособник нехристя окаянного?! Жги, Лапша, вместе с колдуном и этого щенка мокроносого, чтобы не встревал!

На молодого человека пахнуло смесью чеснока и перегара – отец Паисий был изрядно пьян и находился в том состоянии, когда мозги уже отключились, а все остальное функционирует само по себе.

– Э-э-э… отче, зачем ты буянишь? – староста миролюбиво придержал попа, с кулаками кинувшегося на Алексея. – Сожжем мы колдуна. А как же иначе? Только завтра, утречком. Нынче, гляди, уж смеркается. Да и ты, это… того, устал. Поди-ка домой проспись, то есть, выспись, отдохни.

Митроха, проводи-ка отца Паисия, – Лапша толкнул в бок целовальника, который растерянно хлопал глазами, видимо удивленный непонятным решением старосты, – а то, не ровен час, споткнется, да в сугроб завалится.

– А… этот как же? – кивнул головой целовальник в сторону стрельцов, заталкивающих колдуна в одну из бань.

– Этот-то? Все путем будет. Я тебе позже объясню. Ты попа проводишь – ко мне приходи, да человека понадежнее прихвати, не из болтливых. Дело есть.

– А… ага, – кивнул головой Тимоха.

Подхватив попа под локоток, целовальник потащил его в сторону церкви, игнорируя возмущенные вопли и проклятия поборника веры.

– Крут наш отче, ох, крут! – ухмыльнулся староста. – Чуть что не по его, так сразу кулаком в рыло заехать норовит, а то и крестом наперсным благословить может. – Тихон потер лоб, видимо, вспомнив о таком «благословении». – Ну, ништо! Отдохнет, с утра похмелится и подобреет. А может и вовсе забудет, о чем серчал. Пойдем ко мне, пан Леха, повечеряем, да и переночевать у меня можно – изба большая, места хватит. Али брезгуешь?

– Да, почему брезгую? – Алексей пожал плечами, подумав, что приглашение старосты оказалось очень кстати.– Спасибо за честь. Только, вот, старик-то не замерзнет в бане?

– Ну, ты скажешь, пан Леха! – Лапша захохотал, его объемистое брюхо заколыхалось, перевалившись через опояску. – В бане! Замерзнет! Вот немцы чудные! Не боись! – успокоил молодого человека староста, вытирая выступившие слезы. – Вчера топлено, там еще париться можно. Ничего с твоим колдуном не сделается. Что-то ты уж больно о нем заботишься, как о родном?

Тихон подозрительно глянул на Алексея, затем добродушно хмыкнул и махнул рукой.

– Да, мне-то что! Пойдем в избу, а то озяб я.

Короткий зимний день угасал, серая морозная мгла съедала его, превращая в царство смутных теней. Было непривычно и жутковато – ни одного огонька в округе, лишь кое-где мелькают тусклые пятнышки света, пробивающиеся сквозь затянутые бычьим пузырем окна крестьянских домишек. Даже луны не видно, низкие снеговые тучи кажутся тяжелыми, как бетонные плиты и такими же плотными.

Алексей шел, спотыкаясь, больше ориентируясь на чутье, чем на зрение. Наконец Лапша, уверенно пыхтящий впереди, толкнул скрипучую калитку. Откуда-то из темноты раздался хриплый лай, и к ногам лохматым клубком выкатился большой дворовый пес. Резко затормозил, всеми четырьмя лапами проехав по снегу, и сердитый лай перешел в утробное рычание. В глазах собаки красным огнем вспыхнуло бешенство, верхняя губа приподнялась, обнажая клыки, шерсть на загривке встопорщилась, но зажатый между задних лап хвост выдавал панический ужас.

– Что это с ним? – удивился Лапша. – Ровно дикого зверя увидел. Эй, Раздирай, ты чего это?

Пес, не обращал внимания на хозяина, пятился, опустив голову и рыча, затем взвизгнул и метнулся за дом, оставив после себя желтую лужу.

– Ну и ну! – покачал головой староста. – Кто ж его так напугал? Иль ты такой страшный, пан Леха?

Лапша хохотнул, но чувствовалось, что ему не по себе, да и перед гостем стыдно за позорное поведение своего пса.

– Конечно, это я такой страшный, особенно, когда голодный, – проворчал Алексей, думая, что это совсем не шутка. Затем добавил: – Да, пустое это. Видно, спросонья твоему псу невесть что почудилось.

– Может, и почудилось… – пробормотал староста и, скрипнув парой ступенек, прошел в дом.

Алексей потопал, сбивая налипший на сапоги снег, и поднялся следом. Уличная морозная тьма сменилась теплым, пахнущим дымом и скотиной сумраком сеней. Где-то в стороне слышались сопение и вздохи коровы. Почуяв Алексея, она забеспокоилась, замычала зачмокала копытами по соломе.

– Да, что с ними сегодня такое? – удивился Лапша. – Волк, может, из леса забежал, да по деревне шастает? Так Раздирай волка бы не забоялся…

Алексей, грустно усмехнувшись про себя, подумал, что на свете есть твари, значительно более опасные, чем обычные волки. И животные этих тварей чуют лучше людей. На ощупь преодолев темные сени, вошел за хозяином в избу и на миг зажмурился – свет двух горящих лучин показался удивительно ярким. Сидевшая за прялкой женщина вскочила, со страхом рассматривая гостя и поправляя убрус, поклонилась.

– Здравствуй, хозяйка, – поприветствовал молодой человек, затем, опомнившись, покрутил головой и, найдя освещенные лампадкой образа, перекрестился.

Услышав, как одобрительно хмыкнул хозяин, Алексей порадовался, что вовремя вспомнил – до середины семнадцатого века на Руси крестились двумя перстами, а не щепотью.

– А я-то думаю, почему это Раздирай так лает, – облегченно вздохнула женщина.

– Дурак, вот и лает, – буркнул Лапша. – Чем языком молоть, на стол бы собрала. Не видишь – гость у нас?

Женщина тенью метнулась за печь и загремела там ухватом. На улице хлопнула, калитка, тявкнул и замолчал пес, и хозяин, бросив: «Отдохни чуток, гляну, кто там пожаловал», – вышел.

Молодой человек присел на лавку и огляделся. Было интересно и одновременно неуютно. Алексей постоянно опасался сказать или сделать что-то не то и остро чувствовал свою чуждость этому миру. В восемнадцатом веке было проще. Возможно, потому что он долго не верил в свое перемещение во времени, или хватало других проблем. И еще сейчас Алексею не давал покоя запах опасности, хотя, вроде бы, пока ничего ему не угрожало. Но запах не пропадал. Вместе с ним появился мерзкий холодок, пробегавший между лопатками, отчего постоянно хотелось вздыбить шерсть и зарычать, оскалив клыки.

Обругав себя за излишнюю мнительность, парень начал разглядывать просторную, разделенную дощатой перегородкой избу. Правда, смотреть особо было не на что. Дрожащие огоньки лучин, вставленных в высокий кованный светец, освещали лишь широкий, выскобленный добела стол и незамысловатую прялку с комком кудели. Все остальное было каким-то зыбким и нереальным. Смутно угадывались широкие лавки и сундуки у стен, то ли шкаф, то ли поставец с посудой, да призрачной белесой тенью громоздилась печь. Тусклая лампадка, воняя горелым маслом, освещала закопченные образа на божнице. Тени от огонька метались по ликам, заставляя святых злобно кривиться и ухмыляться.

Хозяйка, не поднимая глаз, расставила на столе глиняные миски с дымящейся кашей, блюдо соленых грибов и ломти серого хлеба на деревянной тарелке. Открылась дверь, впустив в избу морозный воздух и запах хлева, и вошедший Лапша, довольно потирая руки, сказал:

– Ну вот, дело сделано. Сейчас Митроха-целовальник заходил, так я ему наказал колдуна твоего выпустить, а баню снова запереть. Поделиться с ним, конечно, придется. Да, ты обожди, – остановил староста Алексея, потянувшегося за кошелем. – Утром расплатишься. Сам баньку проверишь и расплатишься. А то вдруг я тебя обманул? Негоже таким доверчивым-то быть.

Староста, огладив бороду сел за стол и подвинул к себе миску с кашей.

– Давай, пан Леха, откушай, благословясь, чем бог послал.

Алексей вслед за хозяином перекрестился и заработал ложкой. Он успел изрядно проголодаться, и даже нехитрая крестьянская снедь показалась, если не вкусной, то, по крайней мере, съедобной. Хозяин был задумчив и ел, молча, то ли соблюдая обычай, то ли не желая отвлекать гостя. Потом, словно спохватившись, заговорил:

– Ты уж не обессудь, пан Леха, коли скудно угощаю. Видишь, как нынче с урожаем-то туго – почти все под снегом осталось. Что по весне есть будем – не ведаю. А еще сеяться надо, да и монастырь свое требует. Ох, грехи наши тяжкие! – Лапша сокрушенно покачал головой. – По грехам господь и наказывает. Ну, авось, переможемся.

Староста помолчал, повздыхал, затем оживился:

– А что это мы всухомятку жуем. Кусок в горло не лезет. Вот сейчас я тебя взваром с липовым цветом попотчую. Самое то с морозу, да с устатку.

Лапша суетливо поднялся и направился в закуток за печь. До Алексея донесся тихий шепот хозяйки и окрик старосты: «Молчи, дура! Иди отсюда, сам все сделаю!»

Женщина выскочила из-за печки и, всхлипывая, скрылась за перегородкой. Алексей уткнулся в миску. Стало неловко и жалко тихую и явно забитую женщину, но лезть в чужие дела парень не собирался.

Староста вынес две глиняные кружки, исходящие душистым травяным паром.

– Вот ведь бабы! Волос долог, а ум короток. Наградил господь женой – все самому приходится делать, – раздраженно проворчал Лапша.

Алексей, демонстрируя мужскую солидарность, покивал головой и отпил из кружки. Душистый ягодный взвар оказался настоян на каких-то травах. Терпкий привкус вызывал ассоциации с лекарством, но неприятным не был, скорее, наоборот.

То ли от еды, то ли от горячего питья стало жарко, Алексей чувствовал приятную истому, глаза слипались, а голос старосты доносился, словно сквозь вату.

– Ишь, как тебя разморило, сейчас я на лавке постелю.

Единственное, на что хватило сил – сбросить сапоги, да подложить под голову сумку. Молодой человек провалился в сон как в омут, не чувствуя ни жесткой лавки, ни вони брошенной на нее хозяином козлиной шкуры. Это был даже не сон, а душное небытие без времени и пространства. Алексей перестал ощущать себя и растворился в этом небытии как кусок сахара в стакане с горячим чаем.

Внезапно в безвременье сна ворвалось чувство опасности, оно оказалось настолько сильным, даже перехватило дыхание. Молодой человек закашлялся и проснулся. Звериным чутьем угадал движение и скатился на пол, услышав раздраженную брань – человек, замахнувшийся на него ножом, не удержавшись, ткнулся в пустую лавку.

– А, косорукий, бей его! Уйдет ведь! – раздался хриплый голос старосты. Алексей рывком вскочил, одновременно встречая прыгнувшего на него мужика кулаком в челюсть. Тот хекнул, отлетел к стене, рухнул на большой сундук и затих.

Староста матюгнулся и, размахивая топором, кинулся вперед. Парень с трудом увернулся, уходя в сторону, подхватил табуретку, но ударить не успел. Лапша, несмотря на свой объемистый живот, оказался шустрым. Топор свистнул, рассекая воздух, и с хрустом врезался в подставленный Алексеем табурет. Староста дернулся, пытаясь освободить оружие, получил пинок в живот, отлетел к стене и, врезавшись в высокий поставец, съехал на пол под градом посыпавшихся с полок глиняных мисок.

– Ах, ты, сволочь! – прорычал молодой человек, чувствуя, как горбится спина и удлиняются клыки. – В гости, значит, пригласил, накормил, напоил и спать уложил?!

Лапша захрипел, задергал ногами, расшвыривая черепки и пытаясь подняться. Алексей щелкнул клыками и шагнул к старосте, желая только одного – свернуть подлецу жирную шею. Одержимый яростью, он слишком поздно почувствовал опасность. Боковым зрением выхватил метнувшуюся к нему фигуру человека, но обернуться не успел. Сильный удар по голове взорвался вспышкой боли и фейерверком огненных искр. Парень рухнул на колени. Но злость была сильнее боли, и в полубессознательном состоянии он начал подниматься.

– А-а-а! – заорал Лапша. – Бей его, Митроха! Он же встанет сейчас! Бей!

Раздалась матерная брань, и новый удар швырнул Алексея на пол. Мир рассыпался осколками и погас. Парень уже не чувствовал, как целовальник, словно цепом, молотит по его безжизненному телу тяжелой кованной кочергой.

– Вот же, чертяка! Чуть всех тут не угробил, – бормотал Лапша, с трудом поднимаясь. – Даже сонный отвар на него не подействовал. А мне, видно с перепугу, показалось, будто у него клыки выросли, и глазищи адским огнем сверкают. Ну, все, думаю, конец мой пришел. Чай, не оживет?

– Не оживет, – ответил Митроха, отбросил в сторону кочергу, вытер дрожащие, липкие от крови руки вышитым рушником и рухнул на лавку. – Вон, я ему башку-то как раскроил. А Жирдяй-то как?

– Да, похоже, помер, – староста, охая и держась за поясницу, склонился над подельником. – Об сундук, стало быть, ударился, да шею-то и сломал.

– Что теперь делать будем? – целовальника трясло так, что стучали зубы. – Удумал же ты, Лапша! А ну, как прознает кто? Или баба твоя сболтнет?

– Кто прознает-то? Тут только мы с тобой. А баба не сболтнет – знает, если рот откроет, мигом вслед за этим отправится, – староста кивнул на окровавленное тело. – Хватит рассиживаться, давай-ка приберем здесь, пока не рассвело. Немчина этого за деревней в сугробе прикопаем. Только раздеть надо сперва – одежка у него справная, хоть и попортил ты ее малость. По весне вытаит, так о нем уж все забудут. А и вспомнят – наше дело сторона. Ушел из села, а кто его упокоил – бог знает. Жирдяя, думаю, тоже в сугроб надо сунуть. Родни у него нет, никто, поди, и не хватится. Скажешь, коль спросят, мол, в Москву подался.

Митроха, казалось, не слушал старосту. Он сидел на лавке качал головой и причитал:

– Ой, грех! Грех-то какой… – потом встрепенулся и поднял голову. – А ведь грех-то на мне, Лапша, стало быть, и доля моя побольше твоей должна быть.

– Да какой грех?! – Староста уже совсем оправился и даже повеселел. – Чай, не наш он, чужой. За колдуна, вон, вступился, так, может, одного с ним поля ягода. Так что, нету никакого греха! А с деньгами потом разберемся, сначала надо мертвяков прибрать. Да, и нечего пока монетами звенеть, а то донесет какой-нибудь доброхот отцу казначею, так тот все к себе приберет. Знаю я его, прощелыгу! А деньги пусть пока у меня в сундуке полежат.

– А чего это у тебя?! – взвился целовальник.

– Не ко времени ты, Митроха, спор-то затеял. Давай, лучше помоги мне.

Староста склонился над Алексеем, стягивая с него окровавленную рубаху.

Глава 2

Тела не было, лишь чуть теплилось сознание, вмороженное в глыбу льда. Вспыхнувшее едва уловимой искоркой, оно готово было снова погаснуть, поглощенное холодным небытием. Это небытие казалось настолько привлекательным и желанным, что Алексей испугался. Ощущение неизбежности смерти заставило его уцепиться за трепещущий огонек сознания и попытаться вырваться из ледяного плена. Молодой человек заскреб руками, не чувствуя, как ломаются ногти об острые комки смерзшегося снега. Дышать было невозможно – казалось, легкие заполнены осколками льда, а на груди лежит холодная бетонная плита. От попыток освободиться Алексей окончательно пришел в себя и почувствовал ужас. Осознание того, что он погребен под снегом, вызвало такой панический страх, что окоченевшее тело ожило, задергалось, огненными змейками побежала по сосудам оттаявшая кровь.

Включившиеся звериные инстинкты подавили панический ужас погребенного заживо человека. Алексей зарычал и рванул вверх, расшвыривая утрамбованный, пропитанный смерзшейся кровью снег. И на поверхность, молотя лапами и кашляя, выбрался большой светло-серый волк. Он отполз в сторону и лег на брюхо, стараясь отдышаться. Остро пахло кровью. Его собственной кровью. Волк вздыбил шерсть на загривке, зарычал, оскалив клыки, вскочил, желая поскорее убраться отсюда и скрыться в спасительном лесу. Но лапы дрожали от слабости, а сердце больно колотилось о ребра, и зверь снова лег. Алексей опомнился, постарался загнать свою звериную сущность поглубже и хоть немного разобраться в том, что произошло.

Сначала он почувствовал облегчение и радость от того, что не только остался жив, но и сумел выбраться из снежной могилы. Парень даже готов был поблагодарить Локи за его «подарочек». Обычный человек, не оборотень, если бы и пережил удар кочергой, уже давно превратился бы в окоченевший труп. Лапша позарился даже на одежду – раздел догола.

Но радость была недолгой, ей на смену пришли злость и отчаяние. Злость на подлеца-старосту с подельниками, которые не только ограбили, но и фактически убили. Злость на себя за доверчивость и неосмотрительность – в результате он остался без денег, оружия и одежды. Пропало и письмо, которое граф написал своему знакомому, содержащему постоялый двор в Немецкой слободе. Что теперь делать, Алексей не знал. И еще его мучил голод – организм потратил слишком много сил на восстановление, и их необходимо было восполнить.

Первым порывом было бежать в деревню и расправиться с негодяем. От одной мысли о том, как он вопьется клыками в жирное горло и будет рвать теплую живую плоть, пасть наполнилась слюной. Оборотень решительно вскочил и, пошатываясь от слабости, направился к деревне. Опомнился только тогда, когда добежал до крайней избы. «Да что ж я делаю! – ужаснулся Алексей. – Мало тех глупостей, которые натворил, так еще и человека жрать собрался!». Было ясно – к людям сейчас идти нельзя, зверя он может не удержать, и тогда случится беда.

Он обязательно вернется, и с Лапшой поквитается, и имущество свое вернет. Но позже, когда будет сытым и отдохнувшим, а пока надо уходить в лес. Волк немного потоптался, сопротивляясь решению человека, затем повернулся и потрусил прочь.

Справа показались знакомые баньки, и Алексей вспомнил, с чего начались его злоключения. «Колдун! – мелькнула мысль. – Надо бы проверить, что с ним. Вряд ли староста собирался выполнить свое обещание, раз планировал избавиться от состоятельного и доверчивого путника».

Небо из угольно-черного стало темно-серым, словно в него плеснули ложку белил. Началась метель, и непроглядный мрак сменился мутной снежной мглой, сквозь которую проступали тени изб и покосившихся заборов. Долгая зимняя ночь уходила. В деревне слышались голоса сонно переругивающихся женщин, скрип колодезного журавля и ленивый лай собак, где-то замычала корова, встречая хозяйку с подойником. Нужно было торопиться, и инстинкт зверя, и здравый смысл требовали немедленно уходить в лес. Но Алексей, плюнув и на то, и на другое, повернул к запомнившейся бане старосты.

Открытая настежь дверь болталась на одной петле. Судя по следам на снегу, народу тут топталось много, но это могли быть и следы стрельцов, вчера вечером тащивших колдуна. Оборотень осторожно подкрался к двери и сунул нос в теплую влажную темноту. Пахло гарью, березовыми вениками, мокрым деревом и еще чем-то резким, возможно, щелоком, который использовали вместо мыла. Колдуна там не было, хоть его чуть заметный запах Алексею все же удалось уловить. Если старик там и находился, то недолго, а вот куда потом делся, непонятно – то ли сам сбежал, то ли по приказу старосту куда-то увели.

Волк покрутился немного, а затем, посмотрев на светлеющее небо, решительно побежал к лесу. Старика Алексею, конечно, было жалко, но не настолько, чтобы вот прямо сейчас кинуться на его поиски. И так из-за этого колдуна он вляпался в неприятную историю, которая еще неизвестно, чем может обернуться. Мысли об исчезнувшем колдуне быстро выветрились из головы – думать о чем-либо, кроме еды, стало совершенно не возможно. Жрать хотелось так, что Алексей даже позабыл о слабости.

Лес встретил тишиной и особым сонным покоем, который бывает только зимой, когда деревья спят, скованные морозом. В зимнем лесу человек попадает в колдовские сети Зимы-Мораны, ступает осторожно и даже говорить старается шепотом, чтобы не потревожить этот сон, так похожий на смерть.

Покрутившись между тонкими осинками с обглоданной зайцами корой, волк поймал самую свежую ниточку знакомого запаха и чуть не захлебнулся слюной. Больше ничего не существовало, ни деревни, ни старосты, ни старика-колдуна, только этот упоительный аромат добычи и азарт погони. Заяц путал следы, но оборотень не поддался на хитрость, срезая замысловатые петли, и быстро нагнал зверька. Прыжок – и теплое, еще живое тельце бьется в зубах, а в пасть течет такая вкусная, сладкая, живительная кровь.

Первого зайца Алексей сожрал целиком, вместе с костями и шкурой, оставив только маленький пушистый хвостик. Облизнул измазанную кровью морду и отправился на поиски следующего. За ним, правда, пришлось побегать. То ли зверьки, почуяв волка, стали осторожнее, то ли с наступлением дня попрятались. А скорее всего, вместе с чувством лютого голода утихли звериные инстинкты, а из самого Алексея охотник был никакой.

Но вот мелькнуло между еловых лап белое пятнышко – поднятый с лежки заяц бросился наутек, и оборотень устремился за ним. Но когда до желанной добычи оставался один прыжок, что-то несильно стукнуло его по голове. Алексей затормозил, с удивлением посмотрел на крупную сосновую шишку, отскочившую от его лба, раздраженно рыкнул и продолжил погоню. На миг ему почудился издевательский женский смех, но раздумывать над этим было некогда, а вскоре странное происшествие и вовсе забылось в азарте погони. Наконец шустрый зверек был пойман и съеден.

Алексей почувствовал усталость, сытую истому и желание вздремнуть, зарывшись носом в пушистый хвост. Волк нырнул под полог густых еловых веток, свернулся клубочком и погрузился в сладкую дрему. Но уснуть по-настоящему не удалось. Если сытый волк оказался вполне доволен жизнью, наслаждался свободой и удачной охотой, то человеку было тревожно. Беспокоило не только неясное будущее и необходимость вернуть украденные старостой вещи. Пугало то, что в теле волка придется находиться довольно долго. Конечно, браслет-татуировка Сен-Жермена – сильный артефакт, и Алексей надеялся, что даже через сутки сможет вернуть человеческий облик… Но вот, захочет ли? Уж слишком хорошо ему было в зверином теле. Бегая по лесу, он чувствовал такую легкость и свободу, каких в человеческой жизни никогда не испытывал. Алексей думал о том, насколько привольна жизнь дикого зверя без повседневных забот и хлопот.

«Граф снова заставил решать задачу со множеством неизвестных, – грустно размышлял молодой человек. – Сейчас же заказ стал практически невыполним. Ни денег, ни одежды, ни письма, ни мыслей о том, как все это вернуть. А потом… достать книгу – это всего лишь этап, знать бы еще на пути к чему?» Что его ждет в родном двадцать первом веке? Пожизненное рабство у мага-авантюриста, который может в любую минут сгинуть в очередной исторической авантюре? Тогда оберег быстро утратит свою силу, и Алексей превратится в кровожадного монстра. Не в благородного зверя, убивающего только ради пропитания, а в чудовище. В этой шкуре парень уже побывал однажды, недолго, правда, но ему хватило, чтобы до дрожи в коленях бояться повторения этого кошмара. Так, может лучше бегать свободным волком? «Маму жалко!» – с тоской вздохнул Алексей и прикрыл нос лапами.

В момент горестных раздумий он снова получил удар по лбу. От неожиданности оборотень подскочил, удивленно рыкнул, рассматривая сосновую шишку. Раздался веселый смех, и вторая шишка щелкнула по носу. Вот это было и больно, и обидно. Алексей рассердился и закрутил головой в поисках обидчика. Меж стволов берез мелькнула девичья фигурка, осенней листвой вспыхнуло пламя распущенных волос, и незнакомка скрылась в зарослях орешника. Злость мгновенно прошла, и заинтригованный Алексей бросился в погоню.

Задорный смех раздавался то справа, то слева, мелькала среди кустов рыжая грива волос, но девушка ускользала, как туман. Оборотень крутился в густом подлеске, проваливаясь по брюхо в глубокий снег и оставляя клочки шерсти на цепках ветках. Наконец он выдохся и остановился, тяжело дыша и высунув язык. В незнакомке было что-то странное, кроме, конечно, того, что она в одиночку ходит по лесу и швыряет шишками в волка. Немного отдышавшись, Алексей понял – девушка не пахла человеком. Вокруг полно запахов, но человеческого среди них не было. Да и следов она тоже не оставляла. На истоптанном снегу остались только волчьи следы. «Странно все это, – удивился парень. – Или это последствия удара кочергой, и с головой у меня не в порядке. Мало того, что оборотень, так еще и свихнувшийся!» Алексей нервно хихикнул. Как ни странно, настроение заметно улучшилось, по крайней мере, чувство тоски и безысходности прошло.

Видимо, в погоне за незнакомкой он убежал довольно далеко от своей лежки. Лес

заметно изменился: исчез подлесок, а вместо берез и маленьких елочек росли дубы. Огромным, в три обхвата исполинам, наверное, не одна сотня лет. Их стволы были покрыты мхом, толстые корявые ветки нависали так низко, что человеку пришлось бы наклоняться. Молодой поросли совсем не было, а древние великаны отживали свой век. Некоторые уже упали, их стволы гнили, рассыпаясь трухой, а ветви казались скрюченными пальцами мертвых гигантов. Упавшие деревья приходилось обходить, продираясь сквозь сухой валежник, перелезая через завалы из сучьев и корней. Видимо, когда-то здесь росла прекрасная дубрава, превратившаяся теперь в кладбище деревьев.

Наконец Алексей выбрался из бурелома. Мертвый лес сменился привычным березняком, пахнуло дымом и человеческим жильем. Оборотень с удивлением принюхался, замер, решая, то ли повернуть назад, то ли проверить, кто поселился в чаще. Возможно, как раз тут живет странная девушка, в одиночестве гуляющая по лесу, или же колдун. Жители в древне говорили, что он давно обосновался в чаще леса. Алексей еще раз втянул в себя воздух, окончательно определился с направлением и решительно потрусил на запах.

Довольно скоро он выбежал на большую поляну, поросшую низкими кустами, верхушки которых, едва виднелись из-под снега. В центре поляны возвышался холм. Довольно высокий, метров пять в диаметре, он напоминал яйцо, до половины воткнутое в землю. К холму жалась небольшая избушка, почти утонувшая в сугробах. Холм и избушку окружал странный забор, даже не забор, а редкий частокол. Заостренные стволы молодых березок и елочек торчали вкривь и вкось, не столько скрывая двор от чужого глаза, сколько обозначая границу. Ворот не было, просто достаточно широкий проход между кольями. Но удивление вызывало не это – почти на каждом коле висели черепа, в основном, животных, но Алексей разглядел и несколько человеческих. Похоже, он, действительно, нашел жилище колдуна.

Оборотень осторожно подкрался к частоколу, не решаясь войти – неизвестно, как хозяин, если, конечно, он дома, прореагирует на заглянувшего в гости волка. Вдруг решит, что для украшения забора еще одного черепа не хватает? Свободных кольев достаточно. Можно было перекинуться, но голый человек, выходящий из заснеженного леса, произведет совсем уж странное впечатление. Алексей покосился на черепа, и ему почудилось, будто они повернулись в его сторону. «Бред! Нашли чем пугать? И не такое видели!» – мысль была бодрая, а вот состояние – не очень. Шерсть на хребте поднялась дыбом, часто-часто застучало сердце. Алексей даже удивился ощущению жути – опасности никакой он не чуял. Скорее всего, какое-то колдовство, отпугивающее посторонних. Решив не обращать внимания на ужас, оборотень направился к проходу между кольями. Глаза черепов вспыхнули красным огнем, челюсти защелкали, раздалось раздраженное шипение. Оборотень попятился.

В это время дверь в избушке приоткрылась, и послышался насмешливый голос:

– Чего топчешься у порога? Заходи уж, коли пришел.

Настороженно косясь на ожившие черепа, оборотень пробежал по тропинке к дому и нырнул в приоткрытую дверь. Присел у порога, сам себе напоминая дворового пса, которого хозяин, непонятно зачем, позвал в избу. Оскалился в смущенной улыбке, разглядывая колдуна. Сейчас он был совсем не похож на того забитого, измученного старика, которого Алексей видел накануне: высокий, жилистый, по юношески стройный, с белой бородой до пояса и аккуратно расчесанными длинными волосами, перехваченными полоской бересты. Чистая рубаха с вышивкой по воротнику, подпоясана плетеным ремешком с набором амулетов. Молодые глаза в лучиках морщинок смотрят дружелюбно и немного насмешливо.

– Ну, здравствуй, спаситель! Благодарствую за помощь, – старик улыбнулся и низко поклонился, коснувшись рукой пола. – Только, зачем же ты волком прибежал? Давай-ка, перекидывайся, а то всю избу мне псиной провоняешь. Да и говорить с тварью бессловесной несподручно.

Волк опустил голову и грустно засопел.

– А-а-а… вон оно как! Что ж я, старый дурак, сразу-то не догадался. Ну, ничего, сейчас найду тебе какую-нибудь одежонку.

Алексей вздохнул с облегчением – избушка нашлась очень кстати, да и колдун оказался гостеприимным. Если бы он побегал волком еще несколько часов, то, возможно, и не захотел бы снова стать человеком. Удивительно, что старик его узнал даже в волчьем обличье. Хотя, если он колдун, то должен видеть истинную сущность. Правда, ничего колдовского в старике Алексей пока не заметил. Волк отряхнулся, с четверенек поднялся уже человек и с удовольствием потянулся, распрямляя спину. С беспокойством коснулся уха и облегченно вздохнул – староста не позарился на незатейливую бронзовую серьгу

Раздавшийся звонкий девичий смех был настолько неожиданным, что Алексей подскочил, завертелся на месте в поисках, куда бы спрятаться – не привык он перед девушками голышом разгуливать. Метнулся за печку, перевел дыхание и сообразил – в избе, кроме него, никого нет. Осторожно выглянул и удостоверился, что маленькая полутемная комнатушка совершенно пуста: широкий стол, лавки по стенам, да большая печь. Только в дальнем углу на полках то ли колдовские принадлежности, то ли просто хлам, да еще пучки травы и связки сухих грибов над печкой.

«Чудеса! – подумал Алексей. – Может, и верно с головой не в порядке? Только почему после удара кочергой мне девушки мерещатся?»

Хлопнула дверь, и вошел колдун с ворохом одежды.

– На, вот, накинь на себя. А то, негоже в гостях голой задницей сверкать.

Алексей, поблагодарив, с трудом влез в слишком узкие портки и залатанную, но чистую рубаху. Обуви старик не принес, впрочем, он и сам был босиком.

Колдун присел на лавку, положил на стол руки с узлами вен и тонкими, как у пианиста пальцами, а потом пристально взглянул на одевшегося парня и кивком указал на колченогий табурет.

– Давай, гость, сказывай, как звать-величать? Зачем ко мне пожаловал?

– Меня Алексеем зовут… можно, Лехой, – молодой человек поежился, от колючего взгляда старика стало неуютно, по спине пробежали мурашки, и захотелось спрятаться. – А на избушку я случайно набрел, когда по лесу бегал.

– Ага.., – покивал головой колдун. – Случайно, стало быть. Ну, а меня зачем спасал? Али тоже случайно?

– Ну… – смутился Алексей, – типа того. Мимо шел, и захотелось помочь… жалко стало. Неправильно это – живых людей жечь.

– Неправильно?.. – колдун задумчиво побарабанил пальцами по столу. – Иной раз бывает и правильно… Я-то сам дурак – на попа наткнулся, да отвести глаза ему не сумел. Кабы не эта «христова дудка», сам бы ушел – не удержали. Из бани-то ушел. Но за радение – спасибо. Добро не забуду. Сказывай, уж, что надо. А то ломаешься, как девка на сеновале.

– Да ничего не надо! – возмутился Алексей, выведенный из себя настырностью старика. – Говорю же, случайно на избушку вышел. Меня староста чуть не убил, одежду, деньги отобрал – вот и пришлось волком по лесу бегать.

Колдун нахмурился, глаза под нависшими бровями зло сверкнули.

– И в наш мир случайно попал? – сердито прошипел он. – Экий ты упрямый! Ведь чую же, что чужой ты, совсем чужой, хоть и оборотень, а не наш. Откель такой взялся?!

Колдун поднялся, грозно сжав кулаки, навис разъяренным медведем. Алексею даже показалось, словно он стал выше ростом, чуть не под самый потолок. Парень в испуге отшатнулся, чуть не упав с табурета.

– Э-э-э… дедуля, ты того… это полегче. Не сердись так, – пробормотал он, пытаясь справиться с паникой.

– Какой я тебе дедуля! – Старик грохнул кулаком по столу, так, что с потолка посыпалась сажа, и как-то сразу успокоился, сел, проворчав: – Тоже мне, внучек нашелся. Щенок мокроносый!

Алексей ошарашено замотал головой, пытаясь вытряхнуть из волос хлопья сажи, и обиженно подумал, что он в этом мире всего два дня, а уже второй человек его щенком обзывает. Покосился на сердитого колдуна и решил: подписку о неразглашении он Сен-Жермену не давал, а без помощи ему никак не обойтись. Старик, вряд ли, его историю кому-нибудь расскажет, а если и расскажет, так ему все равно не поверят.

– Ну, хорошо, – вздохнул молодой человек, – слушай. Только вот не знаю, поверишь ли?

И Алексей поведал старику о том, что появился он из будущего, где по неосторожности испортил ценный и древний артефакт, для восстановления которого нужна одна книга. Хранится она в библиотеке царя Ивана Грозного, спрятанной, по слухам, где-то в подвалах Кремля. Вот за этой-то книгой и послал Алексея его учитель – чародей. Только как найти ту библиотеку – ее еще Либерией называют – неизвестно. Еще рассказал, какая беда с ним случилась в гостях у старосты, и как мыкался он по лесу в волчьей шкуре, пока на избушку колдуна не наткнулся. О девушке, правда, не рассказал, так как сомневался в ее реальности.

Говорить было тяжело. Колючий взгляд колдуна вызывал страх, от которого путались мысли, а слова с трудом складывались в осмысленные предложения. Казалось, будто мохнатый паук, копошился в голове холодными, колючими лапками Отвратительные ощущения заставляли Алексея ежиться и вздрагивать. «Телепат доморощенный!» – подумал он, разозлившись, и представил, как отрывает мерзкому пауку лапки, а затем давит тварь, размазывая каблуком по полу.

Колдун дернулся, сморщился как от зубной боли, и неприятные ощущения исчезли. Алексей с тревогой посмотрел на старика, ожидая очередной вспышки гнева, но тот, напротив, одобрительно хмыкнул, улыбнулся и кивнул головой – продолжай, мол, я слушаю.

Когда Алексей закончил, колдун, удивленно покачав головой, проворчал:

– Да… В твой рассказ, поверить трудно, но ты говоришь правду. По крайней мере, как сам ее понимаешь. То, что Лапша с тобой учинил, удивления у меня не вызывает. Поганый человечишка, за медный грош мать родную удавит, что уж тут о чужом человеке говорить. Да и кто другой черным монастырским воронам служить будет? А вот остальное… Дивную историю ты мне поведал. Сколько лет на свете живу, а не слыхивал, чтобы кто-то из будущего в прошлое как из села в село ходил. Ведь его будущего-то и нет еще… Какое сотворим, то и станется. – Старик с удивлением покачал головой, оглаживая бороду. – Да еще книжницу⁴ эту сокрытую в Кремле ищешь… Нда.. Ну, об этом мы опосля поговорим. Сперва надо выручить тебя из беды, в которую из-за меня да по собственной глупости попал. Но это уж ночью, а сейчас отдыхай, мне вон печь надо истопить, со вчерашнего дня не топлена – стужа в избе.

Старик поднялся и направился к печке, буркнув через плечо:

– Меня Чурилой кличут. Имен этих крещеных не признаю, да и сам крещением не испоганенный.

В доме, действительно, было холодно. Алексей, поджав босые ноги и пуская клубы пара изо рта, съежился на лавке. Был бы человеком, наверное, уже воспаление легких заработал. «Хотя, – грустно подумал парень, – человека здесь бы и не было. Сидел бы сейчас у теплой батареи и мотался по социальным сетям, или на лекции дремал. – Посмотрел на колдуна, суетящегося у печки. – А дедок-то совсем не прост, мутный дедок. Но в помощи не отказал – и на том спасибо. Добуду свое имущество, ручкой помашу – и в стольный град Москву. И так уже сутки потерял». Затем, вспомнив лесную незнакомку, окликнул колдуна:

– Слышь, Чурила, а здесь какая-нибудь девушка живет?

Старик повернулся, недоуменно вскинул брови и посмотрел на Алексея как на ненормального.

– Где это «здесь»?

– Ну… с тобой, в избушке.

– Тебя, и верно, по голове сильно стукнули. Какие девушки? Я и в молодости до девок не больно охоч был – волхование, знаешь ли, требует себя в чистоте блюсти, да силу для чародейства хранить, а не на баб тратить. А теперь мне и вовсе эти вертихвостки без надобности.

– Странно… – пробормотал молодой человек, – неужели, и в самом деле, почудилось?

Колдун, тем временем, запалил бересту и сунул ее в печь. Дрова занялись сразу, жаркое пламя заплясало на березовых поленьях, из устья потянулся шлейф густого дыма, заклубился вокруг старика и потек в прорубленные под самой крышей волоковые оконца. Но тяга была плохая, и серая, пахучая мгла расползлась по избушке. Алексей закашлялся, от едкого дыма запершило в горле, и градом потекли слезы.

Чурила весело хохотнул, вытерев вспотевший лоб.

– Что, волчара, не нравится? Али у вас там, в будущем по иному печи топят? Поди, все с трубами себе понаделали? Так от них толку мало, весь жар в трубу-то вылетает, в избе ничего и не остается. Нет уж, дымных горестей не изведав, тепла не видать. А ты поди на двор, коль совсем невмоготу. Там в сенях чоботы⁵, да кожушок накинешь.

Алексей, кашляя и протирая глаза, выскочил из горницы, сунул ноги в разношенные кожаные полусапожки, схватил тулуп и вышел на улицу. Обжигающе холодный воздух ворвался в легкие, прочищая их от дымной гари. Было холодно и тихо, казалось, что все звуки замерзли и осели пушистым инеем на еловых лапах, на кустах рябины и орешника. Даже черепа на кольях сверкали морозным серебром.

После полумрака закопченной избы от сияния ослепительно белого снега и чистого воздуха закружилась голова. А может, просто от усталости – последние сутки были тяжелыми и насыщенными разнообразными событиями. Разлапистые ели, окружавшие поляну, подернулись туманной дымкой, картинка «поехала», а затем снова встала на место. Только теперь у ближайшей елки появилась девушка в длинном зеленом платье и меховой безрукавке.

Алексей вздрогнул от неожиданности, побежал по тропинке к лесу, выскочил за ограду и остановился в нерешительности.

– Ну, здравствуй, волчонок! – голос у незнакомки был похож на журчание весеннего ручейка, а в зеленых глазах плясали озорные искорки.

Молодой человек заворожено смотрел на лесную гостью, любуясь стройной фигуркой и рыжей гривой рассыпавшихся по плечам волос. Внезапно стало жарко, словно в летний полдень, запахло нагретой на солнце сосновой хвоей и земляникой. Вдохнув этот сладкий, хмельной запах, Алексей пошел к девушке, но через несколько шагов провалился в снег чуть не по пояс и забарахтался, пытаясь выбраться. Растоптанный сапог свалился, застряв в сугробе, и Алексей, чертыхаясь и поджимая голую ногу, стал его вытаскивать. Когда он, наконец, освободил обувку и поднял голову, девушки уже не было.

– Что за черт! – возмутился Алексей. – Знаю, что в лесу голову заморочить может леший, но никогда не слышал, чтобы он в девушку превращался. Кое-как выбрался из сугроба на тропинку и поковылял обратно, хлюпая растаявшим в сапогах снегом. За спиной послышалась противное хихиканье, совсем непохожее на задорный смех незнакомки. Алексей резко повернулся – на него, ухмыляясь, таращился пустыми глазницами козлиный череп. Молодой человек в раздражении плюнул, показал образине кулак и, решив, что свежим воздухом он уже надышался, пошел в избу греться.

– Садись, гость, откушай, – пригласил старик, раскладывая деревянные ложки.

На столе уже исходил паром большой чугунок с кашей, горкой лежали на блюде ломти вяленого мяса. Алексей еще не проголодался после ночной охоты, но отказываться не стал. Жидкая каша с грибами пахла дымом и была почти несоленой, но молодой человек, чтобы не обижать хозяина, молча, хлебал обжигающее варево, закусывая жестким, как подошва, мясом.

Когда чугунок опустел, старик разлил по кружкам травяной настой и поставил берестяной туесок с медом. Алексей зачерпнул ложкой душистого лакомства и с подозрением посмотрел на кружку.

– Чего косишься? – Чурила шумно отхлебнул ароматный чай и крякнул от удовольствия. – Не бойся, не отравлю. Мне это без надобности, да и гостя не пристало обижать. Я, чай, не этот прощелыга Лапша, по совести живу и веру блюду. Да и свой ты.

– Как это «свой»? – удивился молодой человек. – Ты же мне говорил, что чужого во мне почуял.

– А то и значит! – ухмыльнулся колдун. – Оборотней сам Велес хранит, а я ему служу. Рожденный волкодлаком лесу родной, а, стало быть, и мне.

– Велес?! Так ты же старым богам поклоняешься! – вспомнил Алексей разговор крестьян.

– Не старым, а истинным! – колдун погрозил пальцем, его глаза сердито свернули. – Нашим, родным богам я служу, а не иноземному распятому рабу. А ты, что, другим богам требы⁶ приносишь?

– Э-э-э, да… нет, – пробормотал молодой человек. Он совершенно не знал, как ответить колдуну, чтобы и не соврать, и не разозлить, поэтому решил перевести разговор на более безопасную тему. – А почему ты меня рожденным волкодлаком назвал? Я не рожденный – меня покусали.

– Как так? – удивленный Чурила даже забыл о важном теологическом вопросе, который только что задал. – Что-то ты, паря, не договариваешь. Коли не по своей воле оборотнем стал, как же так просто в человека перекидываешься? Ведь известно, ежели колдун кого проклянет, или волкодлак покусает, тому обратно в человеческое обличье хода нет. Ну, колдун-то еще может свое проклятие снять, да и то не всегда. А вот от укуса вовек не избавиться. Может, ты врешь? Где укус-то?

Молодой человек вздохнул и закатал рукав рубашки.

– Вот он. Видишь, отпечатки зубов? А это, – Алексей ткнул пальцем в татуировку, – браслет-оберег, что не дает превратиться в зверя. Его мне мой учитель-маг дал, а потом в такой вот рисунок превратил, чтобы не потерял ненароком, или лихие люди не отобрали.

– Укус вижу. И, правда, волкодлачий. А вот оберег слабенький, поди, не больше месяца продержится, потом менять надо будет.

– В этом ты прав, Чурила, оберег временный, а другого у графа не было. И за этот я благодарен, потому и служу ему. Мне деваться некуда, если вовремя не подновить, то рисунок начнет бледнеть, а затем и вовсе исчезнет. Тогда все! – молодой человек сжал в побелевших пальцах деревянную ложку, которую машинально взял со стола. – Не будет больше человека. А ты не знаешь, другого, более надежного средства? Ведь ты же – колдун, – спросил Алексей, виновато рассматривая обломки ложки.

– Нет, – старик покачал головой, – не знаю. Кабы знал, так не сидел бы здесь в лесу. Человека в волкодлака превратить легко, а вот управлять им сложно. Он же не просто диким зверем становится, а чудовищем. Волк, он что? Только ради пропитания убивает, а волкодлак без этого жить не может. Задерет, на куски порвет, даже если жрать не станет. Так, забавы ради. Не знаю, как твоей беде помочь. Слыхал я, был в древности народ такой – невры. Вот они умели в волков оборачиваться, когда хотели, а потом назад в людей перекидываться. А нынче это искусство забылось. Лет пятьсот назад кое-кто помнил еще, а сейчас не осталось никого из тех, ведающих. Измельчал народец, попами замордованный.

Колдун, сокрушенно вздыхая, собрал со стола посуду и скрылся в запечном закутке. Какое-то время там возился, что-то бормотал, потом появился уже в тулупе и поршнях⁷.

– Я по делам отлучусь, а к ночи вернусь – пойдешь добро свое вызволять. Сам проворонил – сам и пойдешь. Я, может, чего присоветую и до села провожу, а то тропка-то у меня заговоренная – сам дорогу не найдешь. Пока отдыхай, вон, на лежанке, а коли жарко покажется, так подстилку на лавку брось. Тебе выспаться надо, а то глаза-то как у окуня мороженного.