Читать книгу Остров зелёных попугаев - Марина Валерьевна Боева - Страница 3

Первый луч восходящего солнца проник сквозь завешенное кружевным тюлем окно, лёг светлой полосой на окрашенный белой масляной краской подоконник, разбудил мирно дремавшую муху и внезапно исчез. Серенькое насекомое, покрытое редкими волосками, взлетело, нудно зажужжало, закружило под потолком вокруг лампы, выбирая новое местечко для отдыха. Стол, расположенный между двумя окошками, и лавка слева от него показались большими, неуютными. Не приглянулся мушке и туалетный столик с резными изогнутыми ножками, заставленный фарфоровыми статуэтками: изящными балеринами, застывшими в классическом танце; благородными оленями, вскинувшими высоко головы, увенчанные ветвистыми рогами. Она выбрала тёплую стену кирпичной печки, разделявшей кухоньку и кладовую. Разомлела, успокоилась, приготовилась вздремнуть, как вдруг дверь с металлическим кольцом вместо ручки открылась, и в комнату вошёл коренастый мужчина средних лет. В его руке была прямоугольная клетка, а в ней на жёрдочке сидел, озираясь по сторонам, встревоженный переменами волнистый попугайчик. Человек с открытым, добродушным лицом поставил проволочный домик на книжную этажерку, ещё раз взглянул на птичку и вышел.

В ближнем углу помещения тихонько скрипнула железная кровать. На мягкой перине, в куче перьевых подушек, под лоскутным одеялом проснулась девочка, но открывать глаза ей не хотелось. Вспоминая сон, желая продлить увиденную полную ярких сюжетов сказку, она услышала громкое и незнакомое щебетание. Недоумевая, мечтательница резко приподнялась, села на край постели, убрала за ухо непослушную прядь длинных каштановых волос и заметила напротив себя зелёную с глянцевым отливом птаху. Чириканье повторилось. Анна осторожно спустилась на прохладный пол. Босиком ступая по старым потрескавшимся половицам, подошла к попугаю, который внимательно смотрел на неё глазами-бусинами.

Двумя днями ранее под торжественные звуки марша семья Ивановых поднялась на теплоход с надписью «Соловки» на белоснежном боку. Дав задний ход и развернувшись на нужный угол, он отправился в плавание, оставив позади родной город в очертаниях серо-голубых сопок. Стройные краны-жирафы кандалакшского порта вскоре скрылись из вида. Море во всей своей красе сверкало серебряными бликами. В ясном небе кружили неистово кричащие чайки. Пассажиры с палубы бросали им кусочки хлеба, а птицы хватали их на лету, веселя публику. На скамейках разместились геологи, исполненные романтики и стремления к приключениям. Аня облокотилась на перила и стала смотреть на бурлящую за кормой воду. Подул ветерок, обдавая лицо прохладой и моросью, напомнив о последнем приезде в Кузомень.

В тот день на море разгулялся шторм, и его сила, не переставая, возрастала. Свинцовые тучи затянули небо, напористый ветер поднял белёсые волны, воздух наполнился шумом и запахом соли. Теплоход, остановившийся в трёх километрах от берега, переваливался с борта на борт. До́ра, преодолев опасный путь от деревни до корабля, раскачивалась, взлетая выше площадки трапа и падая на метр-другой вниз. Взволнованные люди на «Соловках» не знали, как спуститься на беспокойное судно. Двое отважных мужчин на краю лестницы принимали пассажиров, подхватывали с обеих сторон под руки и при очередном подъёме доры бросали. Тогда от ощущения падения у Анны замерло сердце, дыхание перехватило, но на баркасе чьи-то сильные руки её поймали и спрятали под плотный брезент от брызг и паники. Маленький кораблик отправился в путь по бушующему морю, скатываясь в тёмные водяные ямы и героически вскарабкиваясь наверх.

Ровно год прошёл с того дня, когда она, сидя под тяжёлой парусиновой тканью, одолеваемая чувством тревоги, увидела худощавого мальчика. Выражение его скуластого лица, вопреки обстоятельствам, было спокойным. Зачёсанные назад русые волосы открывали широкий лоб. Мягко-серые глаза под высокими дугами бровей смотрели на неё особенным взглядом, вызывающим доверие. Неожиданно он улыбнулся, и Анна забыла о страхе, увидев на его щеках милые ямочки.

К вечеру небо приобрело молочный цвет, пёстрая водная рябь разгладилась, над горизонтом появилась сизая дымка. Засыпая в каюте, оборудованной шкафом и двухъярусными койками, Анечка представляла встречу с искренним и надёжным другом из небольшого закрытого военного городка, расположенного на берегу Мотовского залива Баренцева моря. Она бережно хранила написанные Сергеем письма с приложенными к ним открытками, засушенными цветами и даже бабочками.

Дети подружились во время летних каникул и проводили дни, придумывая весёлые приключения, совершая удивительные открытия в старинном поморском селе, которое раскинулось в фантастической по красоте местности, утопающей в песках. Деревенька с большими одноэтажными и двухэтажными домами расположилась в низовьях реки Варзуги, впадающей в Белое море. В давние времена на ещё необжитой земле стоял густой лес с озёрами, богатый дичью. Жители строили дома и корабли, разводили овец, коров и оленей, добывали морскую соль. Для солеварен требовалась древесина. Постепенная вырубка тайги, выпас скота, пожары, вихревые потоки и сильные ветры на лёгких почвах привели к образованию пустоши, напоминающей большую песочницу, где детям нравилось бегать босиком, строить домики, прокладывать дороги для игрушечных машин, мечтать о караванах верблюдов, медленно пересекающих «заполярную Сахару». Но вместо горбатых животных в окрестностях села бродили одичавшие лошади якутской породы, завезённые сюда в попытке оживить сельское хозяйство.

Ночь миновала, туман рассеялся, наступило раннее утро. Море, зачаровывая путников величественным спокойствием, выглядело гигантским зеркалом, отражающим диск апельсинового солнца. Небольшое судно, нарушая тишину, размеренно пыхтя, приближалось к кораблю, остановившемуся на рейде. На крыше кормовой рубки сидели деревенские мальчишки, счастливые от возможности прокатиться до теплохода и обратно. Кроме ребят, пассажиров встречали родственники, и среди них был дедушка в клетчатой рубашке и кепке. Люди спустились в дору, заняли свободные места. Подростки сбились в кучку, словно стайка воробьёв, освободив край кабины для городской девочки. Медленно разрезая морскую гладь, оставляя за собой пенный след, судёнышко взяло курс на берег, вошло в устье реки, проследовало дальше и пришвартовалось к бревенчатому причалу. По деревянным мосткам[1] путешественники дошли до середины посёлка, где уже второе столетие стоял их родовой дом. От старости он присел, и его глаза-окошки оказались у самой травы, так что любопытные незабудки могли заглядывать внутрь. Доски обшивки посерели, из кирпичной трубы приветливо струился дымок; крыльцо, пристроенное сбоку, весело зазывало зайти. Две избы, соединённые небольшими сенями, вмещали всю семью. Одна из них окнами выходила на речку, а другая – на улицу. В каждой имелась печь, загородка и горница. На углу дома рдели две звезды, присвоенные в память о бабушкиных братьях, ушедших защищать Родину и не вернувшихся с войны. Алексей погиб рядом с городом Лугой в 1941-м, а Николай дошёл с боями до Кёнигсберга (Калининграда), его не стало весной 1945-го.

Дед толкнул калитку, и горожан с чемоданами встретил просторный палисадник. На крыльцо вышла старушка в ситцевом платье, сняла с головы косынку, обнажив седые, коротко подстриженные волосы, удерживаемые гребнем-ободком. На лице, испещрённом паутиной многочисленных морщин от жизненных радостей и невзгод, играла ласковая улыбка. Увидев родных людей, она с облегчением вздохнула:

– Заволновалась уже, дела переделала, а вас всё нет и нет.

После объятий и поцелуев они вошли в избу, наполненную дивным запахом пирогов. Калитки[2] с картошкой, шаньги[3] со сметаной и творогом, кулебяки[4] с рыбой – всем этим хозяйка была готова накормить дорогих гостей. На столе, повидавшем представителей не одного поколения, на фигурных ножках шумел жаровой самовар. Угольки в его трубе ещё не погасли, на ажурной конфорке[5] стоял заварной чайник. В сахарнице из толстого гранёного стекла лежал кусковой сахар. К ароматному морошковому чаю прилагались конфеты, печенье и галеты[6]. В деревне чаепитие происходило по-особенному, из блюдец. Вода в самоваре продолжала часами кипеть, поэтому налитый в чашки через изогнутый краник кипяток не остывал. Кубики сахара в чай не клали, а раскалывали их щипцами и ели вприкуску. Чайная церемония длилась неспешно, сопровождаясь разговорами.

– За вашей выпечкой, Мария Петровна, я на край света готов поехать, – вымолвил отец.

– Раньше женщины готовили «хлебное» с самой разной начинкой, – начала рассказ бабуля. – Из ржаной муки на опаре[7] делали каждый день шаньги с крупой или картофельной замяткой[8], грибовники, гороховики, репники. Для праздничного застолья ставили дрожжевое тесто и пекли ягодники, пироги с творогом, изюмом и рисом, рыбники. Потрошёную рыбу запекали в тесте целиком – с головой, хвостом и костями. Ячменные хлебы и караваи на специальных листах садили в печь на пёкле.

– Что такое пёкло? – спросила Аня.

– Плоская деревянная лопата с длинной ручкой.

– Слушая тебя, я словно в краеведческом музее побывала.

– Могу научить готовить ска́нцы.

– Ещё одно новое слово…

– Для этого надо замешать ржаную муку с водой, солью и сахаром в густое тесто, раскатать скалкой в круглые лепёшки и выпекать одной стороной на сковороде в печке. Сварить пшённую кашу на молоке. При подаче на стол смазать сканцы маслом и в блины положить кашу, заворачивая их в кулёчки. Русской печи у меня нет, – посетовала старушка, – в ней стряпня получалась особенно вкусной.

– Твои кулебяки с сёмгой самые лучшие во всём мире. Пальчики оближешь, – произнесла Анечка, отправляя очередной кусок в рот.

– Рыба для поморов – основная пища, – сказала бабушка, глядя на внучку. – Треску ели солёной, вяленой и сушёной. Готовили с картошкой, жаренной на растительном масле или сёмужьем сале. Завтра сделаю для вас сельдь беломорскую мачко́м.

– Что значит мачком? – поинтересовалась девочка.

– Тушенная с водичкой на ла̜дке[9].

– А ещё чем питались поморы? – полюбопытствовал папа.

– Ухой рыбацкой, грибовницей. Готовили щи из куропатки, глухаря или баранины, заправляя квашеной капустой. Из костей ног оленя делали холодец. Кстати, чугуны[10] в печь ставили с помощью ухва́тов.

– Ухватов? – перебила Анна.

– Это такие металлические рогатины, насаженные на палку. Ели каши с киселём или молоком, пили простоквашу и ряженку. Для промысловиков готовили творог, выдержанный в печи, он назывался «ста́вка». В пост хлебали редьку с квасом. Из репы делали па́реницу: резали овощ на крупные куски и парили в глиняном горшке под крышкой.

– Другая планета… – выдохнул отец. – Я родился и вырос в городе.

– К Степану племянница приехала, – сменил тему разговора дедушка.

– Видели, – подтвердила мама, – сорванец, а не девочка.

Прошло пять лет, как Степан поселился в маленьком полуразрушенном домике на отшибе деревни. Это был мужчина лет сорока пяти, внушительного роста, с красивым загорелым лицом, украшенным густыми усами и бородой. Тёмные длинные волосы с проступающей проседью он собирал на затылке в хвост – так его лоб и широкие брови приоткрывались, а грустные карие глаза делались ещё более выразительными. Степан носил удлинённый свитер с высоким горлом и прямые брюки. С жителями он не общался, да и они сначала были к нему равнодушны. Его разговоры состояли из нескольких фраз в местном магазине или на почте, при получении газет и журналов. Таких приезжих в селе не любили, постепенно его личность начала обрастать легендами. Говорили (а людей хлебом не корми – дай поговорить), что у него плохое прошлое: мол, он вступил в тайную секту и остался без родных и друзей. Мужчина же занимался повседневными делами и не думал, что о нём судачат. С утра до вечера стучал то молотком, то топором – подлатал крышу, поставил новый забор. Позже завёл собаку – дворнягу чёрного окраса с белым пятном на груди. Время шло, щенок рос, осваивая правила жизни и нужные команды. Когда Степан приобрёл катер, они вместе с Диком стали выезжать на другой берег реки. В доме установились порядок и спокойствие, которые были нарушены ранней весной письмом. И об этом письме толковали в деревне. Почтальон с интересом разглядывал, крутил, вертел конверт в руках, пытаясь догадаться о содержимом секретного послания. Не знали жители села, что в городе у него осталась больная сестра и её дочь. Женщина просила брата взять племянницу в Кузомень на лето, пока она сама будет лечиться в санатории. Племяшка запомнилась ему малышкой, похожей на куколку в кружевном платье, капроновых гольфах и лакированных туфлях. Из-за бантов, вплетённых во вьющиеся золотистые волосы, он в шутку называл её стрекозой.

Дом был отремонтирован, и стало возможным принимать жильцов. Мужчина занялся приготовлением гостевой комнаты. Не имея ни малейшего понятия, как общаться с девочками, и не представляя, как вести себя в необычной ситуации, он решил положиться на интуицию и случай.

Наступил долгожданный день. Степан отварил картофель и пожарил щуку на растительном масле, предварительно обваляв кусочки рыбы в муке. Надел рубашку, брюки, старенький, но добротный пиджак. Пробежался по комнатам, убедился, что везде чистота, вышел на улицу и направился к причалу. Стоявшие на помосте из брёвен кузомляне, с нетерпением дожидавшиеся прибытия доры, были удивлены появлению мужчины с окраины и терялись в догадках, кого же он встречает. Люди шептались: «Из-за того письма пришёл». Судёнышко, похожее на половинку скорлупы грецкого ореха, пришвартовалось, и из него стали выходить пассажиры. Среди них была девчоночка в модном плаще и шляпке. Степан нерешительно подошёл к ней:

– Здравствуй, Настя!

– Извините, но вы ошиблись, я Анна, – вежливо ответила она.

Мужчина растерянно посмотрел по сторонам. Больше девочек он не видел.

– Дядя, я Настя, – раздался голос за его спиной.

Он оглянулся. Перед ним стояла худышка лет двенадцати в джинсах, ветровке и кедах. Лицо скрывал длинный козырёк кепки, из-под которой торчали две тоненькие косички. Степан не удержался и снял бейсболку с её головы. Луч солнца коснулся девичьих волос, и они засияли золотом.

– Стрекоза, – буркнул он.

– Зачем сразу обижать? – возмутилась племяшка.

– Ещё и бойкая.

За прошедшие годы Степан впервые улыбнулся – невозможно было оставаться равнодушным, глядя в озорные зелёные глаза, выражающие одновременно радость, любопытство и удивление. Курносый нос и пухлые губы были точь-в-точь как у той прекрасной малышки, похожей на куклу и на его сестру. По пути домой они всю дорогу молчали. Дядя нёс в руке спортивную сумку и размышлял: «Вот незадача, ждал принцессу, а приехала Пеппи Длинныйчулок… Откормить девчонку надо, ноги у неё словно спички… Сливки и молоко привозят по четвергам вкусные, а хлеб и того лучше. Корехов[11] наловлю, скоро грибы и ягоды пойдут… С виду она добрая и открытая. Надеюсь, уживёмся».

Мысли в голове племянницы путались: «Брат у мамы мрачный, неприветливый. Я огромный путь проделала… На поезде, потом по морю. Впервые на теплоходе побывала, страшно же… И красиво, вокруг небо и волны, а я плавать не умею… Место какое-то странное, куда ни посмотри – пески, но рядом со зданиями трава растёт. Река широкая, вокруг одни просторы. Есть где развернуться. Вот найду друзей… И всё же, почему он такой бука? Заботы женской нет… Ладно, я постараюсь, уживёмся».

У калитки их встретила радостным лаем собака. Подпрыгивая и виляя хвостом, она подбежала к хозяину, затем к Насте и лизнула ей руку.

– Ты ему понравилась! – проговорил дядя.

Сняв обувь на крыльце, они оказались на просторной веранде с решётчатым окном, собранным из большого количества маленьких стёкол. Через прозрачные квадратики тонкими полосками лился радужный свет, приветствуя девочку. Ступая по полосатой домотканой дорожке мимо низкой скамьи со стоящими на ней оцинкованными вёдрами, наполненными колодезной водой и прикрытыми фанерными дощечками, Степан с гостьей подошли к двери. Из мебели в горнице находились обеденный стол, накрытый скатертью, и громоздкий комод, над которым висело зеркало в широкой деревянной раме. В углу у порога Настя увидела русскую печь, и её глаза изумлённо округлились. Царица дома, состоящая из бочки[12], двух кожухов[13] и лежанки, с вмонтированными дымоходом и вьюшками[14], смотрела прикрытым заслонкой[15] устьем[16] в окно.

– Ух ты, шикарно, – прошептала племяшка. Проведя ладонью по белой глиняной стене, она принялась разглядывать морильницу[17], кочергу и веник из сосновых веток.

– Я готовлю на газовой плите, – дядя указал рукой на вход в кухню, занавешенный цветастой тканью. – Пойдём, покажу тебе твою комнату. – Вернувшись на веранду, Степан открыл другую дверь, ведущую в «покои» девочки. – Устраивайся и выходи завтракать. Днём отведу тебя к соседям помыться в бане, свою ещё не построил. Заодно познакомишься там с девочками. Во время каникул тебе будут нужны подруги.

Настя осталась одна и огляделась. На окне с открытыми створками развевались от речного ветерка тюлевые занавески, на кровати выстроились в стройную пирамиду подушки с рюшами[18]. Её внимание привлёк домик на курьих ножках из серого мрамора. Она подошла к прикроватному шкафчику и приподняла светильник. Верхняя часть избушки очутилась в руках, а ножки с недогоревшей свечой внутри остались стоять на тумбочке. «Тяжёлая», – подумала девочка, возвращая стены и крышу с трубой на прежнее место. Вытащив из сумки плюшевую обезьянку Читу, которую она брала в поездки как талисман, и прижав игрушку к себе, Настя произнесла: «Добро пожаловать!»