Читать книгу Семья Корлеоне - Марио Пьюзо - Страница 4

Сонни устроился в кабине грузовика и опустил поля мягкой фетровой шляпы. Этот грузовик принадлежал не ему, однако поблизости не было никого, кто стал бы задавать ненужные вопросы. В два часа ночи этот участок Одиннадцатой авеню оставался совершенно пустынным, если не считать редких пьянчуг, бредущих, шатаясь, по широкому тротуару. Где-то должен был дежурить полицейский, но Сонни рассудил, что тот наверняка дрыхнет, вытянувшись на сиденье у себя в машине. Однако даже если бы полицейский его заметил, что было крайне маловероятно, он притворился бы пьяницей, отсыпающим хмель после бурного субботнего вечера, – что было бы не так уж далеко от истины, поскольку Сонни действительно выпил много. Однако он не был пьян. Он отличался крупными габаритами, в свои семнадцать уже шести футов росту, крепкий, широкоплечий, и алкоголь брал его с трудом. Сонни опустил боковое стекло, впуская в кабину холодный осенний ветер со стороны Гудзона, чтобы не заснуть. Он устал, и как только уютно устроился за большим рулевым колесом грузовика, его стала одолевать дремота.

Час назад Сонни был вместе с Корком и Нико в заведении Джука в Гарлеме. Еще за час до того Сонни был в одном подпольном баре в центре, где они на двоих с Корком проиграли в покер больше сотни долларов шайке поляков из Гринпойнта. Все расхохотались, когда Корк заявил, что им с Сонни нужно убираться отсюда, пока у них еще остались рубашки на теле. Сонни тоже рассмеялся, хотя за мгновение до того он уже был готов назвать одного верзилу-поляка мошенником и проходимцем. Но Корк умел читать настроение своего приятеля, и ему удалось увести его оттуда до того, как Сонни совершил какую-нибудь глупость. До Джука Сонни добрался если и не пьяный, то близкий к тому. После танцев и опять выпивки он уже решил, что на сегодня с него хватит, и собрался отправиться домой, но тут какой-то приятель Корка остановил его в дверях и рассказал про Тома. Сонни готов был врезать щенку в морду, но вовремя остановился и вместо этого сунул ему несколько долларов. Парень назвал ему адрес, и вот теперь Сонни торчал в кабине этого древнего грузовика, судя по виду, оставшегося со времен Великой войны, и смотрел на игру теней на занавесках в комнате Келли О’Рурк.

Там, в комнате, Том как раз начал одеваться, а Келли расхаживала взад и вперед, прикрывшись простыней, поддерживая ее одной рукой под грудью. Простыня волочилась сзади по полу. Келли была бесстыжей девчонкой с выразительным красивым лицом – гладкая кожа, алые губы, голубовато-зеленые глаза, обрамление огненно-рыжих волос, – и было также что-то выразительное в том, как она двигалась по комнате, словно разыгрывая сцену из фильма, а Том выступал в качестве ее партнера, Кэри Гранта или Рэндолфа Скотта[2].

– Но почему ты должен уходить? – в который уже раз спросила Келли. Свободную руку она прижимала ко лбу, словно измеряя сама себе температуру. – На дворе ночь, Том. Ну почему ты хочешь сбежать от девушки?

Том натянул майку. Кровать, с которой он только что встал, была скорее койкой, а пол был завален иллюстрированными журналами. Прямо из-под ног Тома ему соблазнительно строила глазки Глория Суонсон[3] с обложки прошлогоднего номера «Нового кино».

– Куколка, – сказал Том.

– Не называй меня куколкой, – отрезала Келли. – Все называют меня куколкой. – Прислонившись к стене у окна, она выронила простыню и приняла картинную позу, выставив бедро. – Том, ну почему ты не хочешь остаться у меня? Ты ведь мужчина, разве не так?

Надев рубашку, Том начал ее застегивать, не отрывая взгляда от Келли. В ее глазах было что-то наэлектризованное и встревоженное, граничащее с испугом, словно она ждала, будто в любой момент начнется нечто удивительное.

– Возможно, ты самая красивая девушка из всех, кого я только видел, – сказал Том.

– У тебя были девушки красивее, чем я?

– У меня никогда не было никого красивее тебя, – решительно заявил Том. – Честное слово.

Тревога исчезла из глаз Келли.

– Том, останься со мной на ночь, – сказала она. – Не уходи.

Том присел на край ее кровати, подумал немного, затем надел ботинки.

Сонни смотрел на отблеск света чугунного фонаря от двух параллельных полос железнодорожных рельсов, разделяющих авеню пополам. Положив руку на черный бильярдный шар, навинченный на рычаг переключения передач, он вспоминал, как маленьким мальчишкой сидел на тротуаре и смотрел, как товарные составы с грохотом катятся по Одиннадцатой авеню, а конный полицейский едет впереди, разгоняя с путей пьяных и ребятишек. Однажды он увидел мужчину в чудно́м костюме, стоящего на грузовой платформе. Сонни помахал ему рукой, а мужчина скорчил рожу и сплюнул, словно вид мальчугана вызвал у него отвращение. Когда Сонни спросил у матери, почему мужчина так поступил, та всплеснула руками и воскликнула:

– Sta’zitt! Какой-то cafon’ плюет на тротуар, и ты спрашиваешь у меня, в чем дело? Madon’!

После чего мать в гневе удалилась. Так она отвечала на большинство вопросов, которые ей задавал маленький Сонни. Ему казалось, что каждая ее фраза начинается со «Sta’zitt!», «V’a Napoli!» или «Madon’!». У себя дома он был «паразитом», «занудой» или «scucc’», поэтому он по возможности проводил все время на улице, в обществе других детей.

Вот и сейчас, находясь в Адской Кухне[4] и видя перед собой вереницу магазинчиков и лавок, увенчанных двумя-тремя жилыми этажами, Сонни чувствовал, будто вернулся в детство, в те годы, когда его отец каждое утро вставал ни свет ни заря и ехал в центр на Хестер-стрит, в свою контору на складе, где он работал и по сей день. Однако теперь, разумеется, когда Сонни вырос, все изменилось – то, что он думал о своем отце и о том, чем тот зарабатывал на жизнь. Но тогда отец был для него бизнесменом, владевшим вместе с Дженко Аббандандо компанией по продаже оливкового масла «Дженко пура». В те дни, увидев отца на улице, Сонни бросался к нему бегом, хватал за руку и торопливо выпаливал все свои детские мысли. Сонни замечал, как смотрят на его отца другие люди, и гордился этим, потому что отец был большой шишкой, владел собственным делом, и все – все относились к нему с уважением, поэтому Сонни еще с малых лет привык смотреть на себя как на принца. Сына большой шишки. Ему было одиннадцать лет, когда все это изменилось, или, наверное, лучше сказать, сместилось, поскольку он по-прежнему считал себя принцем, хотя теперь, разумеется, принцем уже совершенно в другом смысле.

На противоположной стороне улицы в квартире Келли О’Рурк, над парикмахерской, за знакомыми черными кружевами пожарных лестниц чья-то тень скользнула по занавескам, чуть раздвинув их, и Сонни успел разглядеть полоску яркого света, мелькнувшую бело-розовую кожу и копну рыжих волос. И вдруг ему показалось, что он одновременно находится в двух разных местах: семнадцатилетний Сонни смотрит на зашторенное окно квартиры Келли О’Рурк на втором этаже, и в то же самое время одиннадцатилетний Сонни, забравшись на пожарную лестницу, заглядывает в служебное помещение бара «Мерфи». Воспоминания о той ночи в «Мерфи» местами были очень живыми. Было еще не очень поздно, девять вечера, самое большее – половина десятого. Сонни уже лег в кровать, но тут услышал, как отец и мать о чем-то разговаривают друг с другом. Негромко – мама никогда не повышала голос, разговаривая с папой, – и слов Сонни разобрать не мог, однако ее тон прозвучал для ребенка безошибочно; этот тон красноречиво говорил, что мать чем-то озабочена или встревожена. Затем отворилась и закрылась дверь, после чего послышались шаги отца на лестнице. В те времена еще никто не дежурил у входной двери, никто не ждал на улице в большом «паккарде» или черном восьмицилиндровом «Эссексе», готовый отвезти папу туда, куда он только пожелает. В тот вечер Сонни увидел из окна, как отец вышел за дверь, спустился с крыльца и направился к Одиннадцатой авеню. К тому времени как Сонни оделся и сбежал по пожарной лестнице, отец уже завернул за угол и скрылся из виду.

Сонни обнаружил отца в нескольких кварталах впереди себя и только тут задался вопросом, что он делает. Если отец его увидит, он хорошенько его выдерет, а почему бы и нет? Он бегал по улицам, в то время как должен был спать у себя в постели. Испугавшись, Сонни замедлил шаг и даже собрался было развернуться и поспешить назад – однако любопытство взяло верх, и он, натянув шерстяную шапку чуть ли не до переносицы, продолжил следить за отцом, стараясь держаться в тени, отпустив его вперед на целый квартал. Когда они добрались до квартала, где жили ирландцы, беспокойство Сонни резко возросло. Ему запрещалось играть в этом районе, да он и сам бы туда не пошел, даже если бы ему и разрешили, поскольку знал, что мальчишек-итальянцев, заходивших сюда, жестоко били, и он слышал рассказы о ребятах, которые, случайно забредя в ирландский квартал, бесследно исчезали и объявлялись только через несколько недель плавающими в Гудзоне. В квартале впереди отец шел быстро и уверенно, сунув руки в карманы и подняв воротник пиджака, защищаясь от пронизывающего ветра, дующего со стороны реки. Сонни следовал за ним, пока они не оказались у самых причалов, и там отец остановился перед вывеской «Гриль-бар Мерфи». Нырнув в подворотню, Сонни стал ждать. Когда его отец входил в бар, на улицу выплеснулись звуки песен и смеха, тотчас же затихшие, как только дверь закрылась снова, хотя Сонни по-прежнему слышал их, только уже приглушенные. Он пересек улицу, держась в тени, от одной подворотни к другой; наконец оказался прямо напротив «Мерфи» и в узкое окно увидел темные силуэты мужчин, сидящих у барной стойки.

Поскольку отца не было видно, Сонни подкрался к окну, присел на корточки и стал ждать, но всего через какое-то мгновение он снова пришел в движение, метнувшись через вымощенную булыжником улицу в заваленный мусором переулок. Сонни сам не мог сказать, о чем думал тогда, помимо того, что там может быть черный вход, и он, возможно, что-нибудь там увидит, – и действительно, завернув за «Мерфи», Сонни обнаружил закрытую дверь, а над нею занавешенное окно, из которого на улицу пробивался желтоватый свет. Он ничего не смог рассмотреть в окно, поэтому забрался на большой железный мусорный бак на противоположной стороне переулка, а оттуда запрыгнул на последнюю ступень пожарной лестницы. Еще через мгновение Сонни уже лежал на животе и заглядывал в щель над занавеской в служебное помещение бара «Мерфи». Помещение было заставлено деревянными ящиками и картонными коробками, а отец Сонни, засунув руки в карманы, спокойно обращался к мужчине, привязанному к стулу с высокой спинкой. Сонни узнал сидящего на стуле мужчину. Он встречал его в районе, вместе с женой и детьми. Рук мужчины не было видно за спинкой стула, и Сонни предположил, что они связаны. Бельевая веревка, обмотанная вокруг груди, туго впивалась в помятый желтый пиджак. Из разбитой губы сочилась кровь, голова безвольно поникла набок, и мужчина мог сойти за пьяного или за спящего. Перед ним на ящике сидел с хмурым лицом дядя Сонни Питер, а другой его дядя, Сэл, стоял, угрюмо скрестив руки на груди. То, что дядя Сэл был угрюмый, ровным счетом ничего не значило, потому что у него всегда был такой вид, но вот хмурое лицо дяди Питера – это уже было что-то другое. За всю свою жизнь Сонни видел его только улыбающимся, готовым рассказать какую-нибудь смешную историю. Он зачарованно наблюдал со своего высокого насеста своих отца и дядьев, в складском помещении бара, вместе с человеком из их района, привязанным к стулу. Сонни представить себе не мог, что там происходит. Затем его отец присел на корточки и положил руку на колено связанному мужчине, и тот плюнул ему в лицо.

Вито Корлеоне достал из кармана платок и тщательно вытер лицо. У него за спиной Питер Клеменца поднял с пола гвоздодер и сказал:

– Ну, все! Этому подонку конец!

Вито поднял руку, приказывая тому подождать.

Клеменца побагровел.

– Вито! – воскликнул он. – V’fancul’! Мы только напрасно тратим время на этого тупого ирландца!

Посмотрев на связанного окровавленного мужчину, Вито поднял взгляд на окно, словно зная, что Сонни устроился на пожарной лестнице и подсматривает за ним, – однако на самом деле он ничего не знал. Он даже не видел окно и убогую занавеску на нем. Все его мысли были поглощены мужчиной, который только что плюнул ему в лицо, Клеменцей, пристально следившим за ним, и Тессио у него за спиной. Оба пристально следили за ним. Склад был ярко освещен голой лампочкой, свисающей с потолка прямо над головой Клеменцы. Из-за запертой на засов двери из зала доносились пение и смех. Повернувшись к связанному мужчине, Вито сказал:

– Генри, ты вел себя неразумно. Мне пришлось просить Клеменцу, чтобы он сделал одолжение и не сломал тебе ноги.

Прежде чем Вито успел сказать что-либо еще, Генри его перебил:

– Я ничего не должен вам, макаронникам! Долбанные итальяшки! – Даже несмотря на то, что он был пьяным, его голос прозвучал отчетливо, с той певучей мелодичностью, которой отличается речь ирландцев. – Вы все можете убираться восвояси на свою гребанную Сицилию и трахать своих долбанных сицилийских мамаш!

Клеменца отступил назад, не столько разъяренный, сколько удивленный.

– Вито, этот сукин сын безнадежен, – угрюмо произнес Тессио.

Клеменца снова взял гвоздодер, и снова Вито поднял руку. На этот раз Клеменца гневно сплюнул и, подняв лицо к потолку, издал длинное сочное итальянское ругательство. Вито подождал, пока он закончит, затем подождал еще, пока наконец Клеменца не посмотрел на него. Молча выдержав его взгляд, он повернулся к Генри.

Сонни, лежавший на пожарной лестнице, крепко обхватил себя руками, защищаясь от холода. Ветер усилился, угрожая принести дождь. Со стороны реки донесся долгий низкий рев корабельной сирены, разлившийся по улицам. Отец Сонни не отличался высоким ростом, но при этом обладал крепким телосложением. Годы работы грузчиком на железнодорожном складе оставили ему мускулистые руки и широкие плечи. Порой он вечером присаживался на край кровати сына и рассказывал о тех днях, когда он загружал и разгружал вагоны. Только сумасшедший мог плюнуть ему в лицо. У Сонни не было другого объяснения этому вопиющему поступку. Сидящий на стуле мужчина сошел с ума. Эта мысль несколько успокоила Сонни. Сперва ему было страшно, поскольку он не знал, как относиться к происходящему, но затем он увидел, как его отец снова присел на корточки и обратился к связанному мужчине, и он увидел такого отца, которого хорошо знал – спокойного, рассудительного, каким тот бывал, когда серьезно разговаривал с Сонни о чем-то важном. Мальчишке стало легче от мысли, что этот связанный незнакомец сумасшедший, а отец пытается его урезонить. Он проникся уверенностью, что мужчина вот-вот кивнет, и тогда отец его развяжет, и все недоразумения будут улажены, поскольку именно для этого, несомненно, его и позвали, чтобы он решил проблему, все уладил. Всем в районе было известно, что Вито Корлеоне умеет решать любые проблемы. Это было известно всем. Сонни наблюдал за зрелищем, которое разворачивалось перед ним, ожидая, когда же его отец все уладит. Однако вместо этого мужчина начал яростно дергаться на стуле, стараясь развязать веревки. Он был похож на животное, которое силится освободиться от пут; затем он выкрутил голову вбок и опять плюнул в отца Сонни; слюна была смешана с кровью, поэтому показалось, будто он каким-то образом нанес ему рану. Однако это была его собственная кровь. Сонни видел, как кровавая харкотина вылетела изо рта связанного мужчины, видел, как она попала отцу в лицо.

То, что произошло дальше, стало последним, что Сонни помнил о событиях той ночи. Это было одним из тех воспоминаний, обычных для детских лет, которые сначала кажутся странными и таинственными, но с годами проясняются благодаря жизненному опыту. В тот момент Сонни был сбит с толку. Его отец встал и вытер лицо, посмотрел на связанного мужчину, затем развернулся к нему спиной и отошел, но всего на несколько шагов, к двери, и застыл там, совершенно неподвижно, в то время как дядя Сэл достал из кармана, подумать только, наволочку. Из всех троих дядя Сэл был самый высокий, но он сильно сутулился, его длинные руки болтались по сторонам, и он не знал, что с ними делать. «Наволочка». Сонни произнес это слово вслух, шепотом. Дядя Сэл обошел стул сзади и накинул наволочку мужчине на голову. Дядя Питер поднял гвоздодер и взмахнул им… и дальше все в сознании Сонни слилось в одно размазанное пятно. Некоторые моменты он запомнил отчетливо: дядя Сэл натягивает белую наволочку мужчине на голову, дядя Питер взмахивает гвоздодером, белая наволочка становится ярко-красной, дядья склоняются над связанным мужчиной и возятся с веревками. Кроме этого, он больше абсолютно ничего не помнил. Наверное, он как-то добрался назад до своего дома. Наверное, он лег в постель. Однако ничего этого Сонни не помнил, совершенно ничего. Все, что было до наволочки, отчетливо запечатлелось у него в сознании, затем следовал туман, до тех пор пока воспоминания не исчезали полностью.

Долго-долго Сонни не понимал, свидетелем чего ему довелось стать. Потребовалось несколько лет, чтобы сложить детали воедино…

На противоположной стороне Одиннадцатой авеню в окне над парикмахерской занавески затрепетали, затем раздвинулись, и показалась Келли О’Рурк, смотрящая вниз на улицу, – волшебное зрелище, молодое женское тело, залитое светом уличного фонаря, окруженное черными пожарными лестницами, красными кирпичными стенами и черными окнами.

Уставившись в темноту, Келли потрогала свой живот, как непроизвольно делала на протяжении последних нескольких недель, стараясь почувствовать хоть какой-нибудь трепет новой жизни, которая, как было ей известно, уже пустила там корни. Ее родители и братья уже давно отвернулись от нее, за исключением, быть может, Шона, так что какое ей было дело до того, что они о ней думали? В клубе Келли проглотила одну большую голубую таблетку, отчего ей стало легко и беззаботно. Теперь она никак не могла собраться с мыслями. Перед ней были лишь непроницаемый мрак и ее собственное отражение в оконном стекле. Было уже очень поздно, и все постоянно бросали ее одну. Келли положила ладонь на живот, пытаясь почувствовать хоть что-нибудь. Однако сколько она ни старалась, ей никак не удавалось собрать свои мечущиеся мысли, обуздать, утихомирить их.

Отстранив Келли от окна, Том задернул занавески.

– Успокойся, милашка, – сказал он. – Зачем ты это делаешь?

– Что? – спросила Келли.

– Вот так вот стоишь перед окном.

– А что? Ты боишься, Том, что кто-нибудь увидит тебя вместе со мной?

Положив было руку на бедро, Келли рассеянно уронила ее и снова принялась расхаживать по комнате, глядя то на пол, то на стены. Казалось, она не замечала Тома; мысли ее были где-то в другом месте.

– Келли, послушай, – сказал Том. – Я проучился в колледже всего несколько недель, и если я не вернусь…

– О, только не хнычь, – перебила его Келли. – Ради всего святого.

– Я не хнычу, – обиделся Том. – Я просто хочу объяснить…

Келли остановилась.

– Знаю, – сказала она. – Ты еще ребенок. Я знала это, когда тебя подобрала. Кстати, сколько тебе лет? Восемнадцать? Девятнадцать?

– Восемнадцать, – сказал Том. – Я только хочу сказать, что мне нужно вернуться в общежитие. Если меня не будет там завтра утром, это заметят.

Подергав себя за ухо, Келли уставилась на Тома. Оба молчали, не сводя глаз друг с друга. Том гадал, что видит перед собой Келли. Он гадал об этом с тех самых пор, как она скучающей походкой приблизилась к его столику в баре Джука и пригласила его на танец таким томным голосом, словно приглашала его в постель. Та же самая мысль мелькнула у него в голове, когда после нескольких танцев и одного коктейля она попросила его проводить ее домой. Они почти ни о чем не говорили. Том рассказал, что недавно поступил в Нью-Йоркский университет. Келли рассказала, что временно осталась без работы, что она из большой семьи, но не ладит с родственниками. Ей хотелось бы сниматься в кино. На ней было длинное синее платье, которое обтягивало ее тело от щиколоток до груди, с глубоким вырезом, обнажающим белизну ее кожи, резко контрастирующую с атласной тканью. Том сказал, что машины у него нет, что он здесь со своими друзьями. Келли ответила, что в этом нет ничего страшного, машина есть у нее, и он не стал у нее спрашивать, как у безработной девушки из большой семьи может быть машина. Том предположил, что, быть может, это не ее машина, а затем, когда Келли отвезла его на Одиннадцатую авеню, он не стал открывать ей, что сам родился и вырос в трущобах в нескольких кварталах отсюда. Увидев ее квартиру, Том понял, что машина чужая, однако у него не было времени задавать вопросы, так как они сразу же оказались в постели, после чего мысли его были уже заняты другим. События развивались стремительно, и в каком-то смысле это было для Тома непривычным, и вот теперь он лихорадочно думал, глядя на Келли. Ее поведение менялось ежесекундно: сначала соблазнительница, затем беззащитная девочка, не желающая, чтобы он уходил, и вот теперь в ней начинало проявляться что-то твердое, гневное. Келли смотрела на него, и у нее все напрягался подбородок, поджимались губы. У Тома внутри тоже что-то переворачивалось. Он готовился к тому, что может сказать или сделать Келли, готовился к спору, заготавливал ответ.

– Так все-таки, кто ты такой? – спросила Келли. Отступив к столику рядом с белой фарфоровой раковиной, она облокотилась на него и скрестила ноги. – Ирландско-итальянская помесь?

Том взял со спинки кровати свой свитер. Накинув его на плечи, он завязал рукава на шее.

– Я ирландский немец, – сказал он. – С чего ты взяла, что во мне есть что-то итальянское?

Взяв со столика пачку «Уингс», Келли вытряхнула одну сигарету и закурила.

– Потому что я знаю, кто ты такой, – сказала она. Она театрально помолчала, словно играя роль. – Ты Том Хаген. Приемный сын Вито Корлеоне.

Она сделала глубокую затяжку. За пеленой дыма ее глаза сверкнули загадочным блеском счастья и ярости.

Том огляделся вокруг, внимательно отмечая то, что увидел, – а увидел он лишь дешевую меблированную комнату, даже не квартиру, с раковиной и буфетом у двери в одном углу и кровать, больше похожую на койку, в другом. Пол был завален журналами, пивными бутылками, одеждой, фантиками от леденцов и пустыми пачками из-под «Уингс» и «Честерфилда». Одежда для данной обстановки была чересчур дорогой. В одном углу Том заметил шелковую блузку, которая стоила больше, чем месячная плата за квартиру.

– Я не приемный сын, – сказал он. – Да, я вырос в семье Корлеоне, но никто меня не усыновлял.

– Без разницы, – сказала Келли. – Так кем же ты у нас получаешься? Ирландцем, макаронником или макаронно-ирландской помесью?

Том присел на край кровати. Теперь они с Келли вели разговор. Причем по-деловому серьезный.

– Итак, ты выбрала меня, поскольку тебе было кое-что известно о моей семье, так?

– А ты что подумал, малыш? Что все дело в твоей физиономии? – Келли стряхнула пепел в раковину и открыла воду, смывая его.

– Какое отношение может иметь ко всему этому моя семья? – спросил Том.

– К чему «к этому»? – удивилась Келли, с искренней улыбкой на лице, словно она действительно наслаждалась происходящим.

– К тому, что я проводил тебя домой и трахнул, – сказал Том.

– Малыш, ты меня не трахал. Это я тебя трахнула. – Она умолкла, по-прежнему усмехаясь, внимательно наблюдая за ним.

Том пнул ногой пачку «Честерфилда».

– А это кто курит?

– Я.

– Ты куришь и «Уингс», и «Честерфилд»?

– «Уингс» – когда развлекаюсь с мальчиками. А так – «Честерфилд». – Поскольку Том сразу ничего не ответил, Келли добавила: – Но уже теплее. Продолжай.

– Ладно, – сказал Том. – Итак, на чьей машине ты приехала сюда? Она не твоя. Тот, у кого есть машина, не живет в такой конуре.

– Отлично, малыш, – похвалила она. – Теперь ты задаешь правильные вопросы.

– И кто покупает тебе эти классные шмотки?

– В самую точку! – воскликнула Келли. – Ты совершенно прав. Одежду мне покупает любовник. Это его машина.

– Ты должна ему сказать, чтобы он подыскал тебе жилье получше. – Том обвел комнату взглядом, словно поражаясь ее убогости.

– Знаю! – Вслед за Томом она оглядела свою комнату, казалось, разделяя его удивление. – Тебе нравится эта дыра? Вот где я должна жить!

– Ты должна поговорить с ним, – сказал Том, – с этим своим любовником.

Казалось, Келли его не услышала. Она продолжала осматривать комнату, словно видела ее впервые в жизни.

– Наверное, он меня ненавидит, да? – спросила она. – Раз заставляет жить в такой дыре?

– Ты должна с ним поговорить, – повторил Том.

– Убирайся, – приказала Келли. Спрыгнув со столика, она обмоталась простыней. – Уходи. Я устала играть с тобой.

Том направился к двери, где повесил на крючок свою шляпу.

– Я слышала, твоя семья сто́ит миллионы, – сказала Келли, обращаясь к его спине. – Вито Корлеоне и его банда.

Нахлобучив шляпу на затылок, Том расправил поля.

– В чем дело, Келли? Почему ты просто не выложишь все начистоту?

Келли помахала сигаретой, предлагая ему уйти.

– Уходи, сейчас же, – сказала она. – До свидания, Том Хаген.

Вежливо попрощавшись, Том вышел в коридор, однако не успел он сделать и несколько шагов, как дверь распахнулась и Келли шагнула следом за ним, кутаясь в простыню.

– Ты не такой уж и крутой парень, – сказала она, – как и вы все, Корлеоне.

Том прикоснулся к полям шляпы, поправляя ее. Он смерил взглядом Келли, дерзко застывшую на пороге своей комнаты.

– Едва ли меня можно считать истинным представителем своей семьи.

– Ха! – презрительно бросила Келли. Она провела пальцами по своим волнистым волосам, кажется, озадаченная ответом Тома, после чего скрылась у себя в комнате, не потрудившись плотно закрыть дверь.

Сдвинув шляпу на лоб, Том спустился по лестнице и вышел на улицу.

Как только он появился на крыльце, Сонни выскочил из машины и бросился к нему через улицу. Том взялся было за дверь, словно намереваясь юркнуть обратно в подъезд, но Сонни подбежал к нему, обвил рукой за плечо и рывком толкнул на тротуар, увлекая за угол.

– Эй, idiota! – сказал Сонни. – Ты скажи мне одну вещь, приятель, хорошо? Ты нарочно делаешь все так, чтобы тебя пришили, или ты просто stronz’? Ты хоть знаешь, с чьей девчонкой только что закатил номер? Ты знаешь, где находишься?

Его голос становился все громче с каждой фразой, затем он снова толкнул Тома в переулок. Ему пришлось сжать кулак и стиснуть зубы, чтобы не швырнуть Тома в стену.

– Ты понятия не имеешь, в какое дерьмо вляпался, да? – Сонни угрожающе надвинулся на Тома, словно собираясь наброситься на него. – И вообще, что ты делаешь с какой-то ирландской шлюхой? – Вскинув руки вверх, он описал маленький круг, подняв лицо к небу, будто взывая к богам, и крикнул: – Cazzo! Мне следовало бы пнуть тебя по заднице и сбросить в сточную канаву!

– Сонни, – сказал Том, – пожалуйста, успокойся. – Разгладив рубашку, он поправил свитер, перекинутый за спину.

– Ты говоришь мне успокоиться? – бушевал Сонни. – Позволь спросить еще раз: ты знаешь, чью девчонку только что трахнул?

– Нет, не знаю, – сказал Тони. – И чью же девчонку я только что трахнул?

– Ты не знаешь, – сказал Сонни.

– Понятия не имею, Сонни. Почему бы тебе меня не просветить?

Сонни недоуменно уставился на Тома, затем, как это нередко с ним бывало, его гнев бесследно испарился. Он рассмеялся.

– Это телка Луки Брази, идиот. И ты не знаешь!

– Я понятия не имел, – сказал Том. – А кто такой Лука Брази?

– Кто такой Лука Брази, – повторил Сонни. – Тебе лучше не знать, кто такой Лука Брази. Лука вырвет тебе руку и забьет тебя до смерти обрубком только за то, что ты на него косо посмотрел. Я знаю очень крутых ребят, которые до смерти боятся Луку Брази. А ты только что отколол номер с его девчонкой!

Том принял информацию спокойно, словно оценивая ее возможные последствия.

– Ну хорошо, – сказал он, – итак, теперь твой черед ответить на вопрос. Какого черта ты здесь делаешь?

– Пошли сюда! – сказал Сонни. Обхватив Тома удушающими объятиями, он отодвинулся от него, чтобы лучше видеть. – И как она? – Он махнул рукой. – Madon’! Она просто конфетка!

Том высвободился из объятий брата. По улице тощая чалая лошадка тащила вдоль железнодорожных путей тележку со свежим хлебом. Жирный возница бросил на Тома скучающий взгляд, и тот прикоснулся к шляпе, прежде чем повернуться к Сонни.

– А почему ты одет так, словно только что провел вечер с Голландцем Шульцем[5]? – Том прикоснулся к лацкану двубортного пиджака Сонни и потрогал дорогую ткань жилета. – Откуда у парня, работающего в гараже, такой костюм?

– Послушай, – остановил его Сонни, – здесь вопросы задаю я. – Снова обхватив Тома за плечо, он увлек его обратно на улицу. – Серьезно, Томми, ты хоть представляешь, в какие неприятности ты мог впутаться?

– Я не знал, что она подружка Луки Брази, – сказал Том. – Она мне ничего не сказала. – Он указал на улицу. – Куда мы идем? Обратно на Десятую авеню?

– Зачем ты торчал у Джука? – спросил Сонни.

– Откуда ты узнал, что я был у Джука?

– Потому что я побывал там после тебя.

– Ну, а ты зачем торчал у Джука?

– Заткнись, пока я тебе не врезал! – Сонни пожал Тому плечо, показывая, что на самом деле он на него вовсе не злится. – Это не я поступил в колледж и должен грызть учебники.

– Сегодня суббота, – напомнил Том.

– Уже нет, – поправил Сонни. – Сейчас уже утро воскресенья. Господи, – добавил он, словно только что сам вспомнив, как же сейчас поздно. – Будь я проклят!

Том сбросил с плеча руку Сонни; сняв шляпу, пригладил волосы и снова надел шляпу, низко надвинув ее на лоб. В мыслях он вернулся к Келли, которая расхаживала по крохотной комнате, таская за собой простыню, словно сознавая, что ей следует прикрыться, но в то же время не находя для этого сил. От нее исходил аромат, который Том не мог описать. Он поджал верхнюю губу, что делал, когда напряженно размышлял, и понюхал свои пальцы, наслаждаясь запахом Келли. Это был сложный запах, терпкий, естественный. Том был ошеломлен тем, что с ним произошло. Казалось, это была чья-то чужая жизнь. Больше подходящей такому человеку, как Сонни. По Одиннадцатой авеню прогрохотала машина, следом за гужевой повозкой. Машина притормозила, водитель быстро оглянулся на тротуар, затем обогнал повозку и устремился вперед.

– Куда мы идем? – спросил Том. – Для прогулки уже поздновато.

– У меня есть машина, – сказал Сонни.

– У тебя есть машина?

– Машина из гаража. Мне разрешают ее брать.

– Черт побери, где ты ее оставил?

– Еще несколько кварталов.

– Почему ты оставил машину там, если знал, что я…

– Che cazzo! – Сонни развел руками, показывая, что поражается наивностью брата. – Потому что это территория Луки Брази, – сказал он. – Луки Брази, семейства О’Рурков и банды сумасшедших ирландцев.

– А тебе-то что до этого? – спросил Том. Остановившись перед Сонни, он развернулся к нему. – Какое дело парню, работающему в гараже, чья это территория?

Сонни отстранил Тома с дороги. В этом движении не было ничего вежливого, однако Сонни улыбался.

– В этих краях опасно, – сказал он. – Я не такой бесшабашный, как ты.

Как только эти слова сорвались с его уст, он рассмеялся, словно только что себя удивил.

– Ну хорошо, смотри, – сказал Том, снова двигаясь вперед. – Я отправился к Джуку со знакомыми ребятами из общаги. Мы собирались потанцевать, немного выпить и вернуться назад. И тут эта куколка приглашает меня на танец, и прежде чем я успеваю опомниться, я уже лежу с ней в кровати. Я не знал, что она подружка Луки Брази. Клянусь.

– Madon’! – Сонни указал на черный «Паккард», стоящий под фонарем. – Вот моя машина.

– Ты хочешь сказать, машина из гаража.

– Верно, – согласился Сонни. – Заткнись и забирайся в нее.

Усевшись в машину, Том закинул руки на спинку сиденья. Сонни снял шляпу, положил ее на сиденье рядом с собой и достал из кармана жилета ключи. Как только двигатель заработал, затрясся длинный рычаг переключения передач, торчащий из пола. Сонни достал из кармана пиджака пачку «Лаки страйк», прикурил и положил сигарету в пепельницу, встроенную в полированное дерево приборной панели. Струйка дыма поднялась к ветровому стеклу. Открыв бардачок, Том нашел там пачку «Троянс».

– И тебе разрешают брать такую машину в субботу вечером? – спросил он у Сонни.

Ничего не ответив, тот выехал на авеню.

Несмотря на усталость, Тому совершенно не хотелось спать, и он рассудил, что ему еще нескоро удастся добраться до кровати. Мимо мелькали улицы. Сонни направлялся в центр.

– Ты везешь меня в общагу? – спросил Том.

– К себе домой, – ответил Сонни. – Останешься на ночь у меня. – Он посмотрел на Тома. – Ты хорошенько обо всем подумал? – спросил он. – У тебя есть какие-нибудь мысли насчет того, что ты будешь делать?

– Ты хочешь сказать, если этот тип Брази все узнает?

– Да, – подтвердил Сонни. – Именно это я и имел в виду.

Том уставился на пробегающие за окном улицы. Мимо тянулись жилые дома, ряды темных окон над пятнами света фонарей.

– Откуда он может узнать? – наконец сказал Том. – Келли ему ничего не скажет. – Он покачал головой, словно отрицая возможность того, что Лука Брази узнает правду. – По-моему, у нее не все дома. Весь вечер она вела себя как чокнутая.

– Понимаешь, Том, тут дело не в тебе, – сказал Сонни. – Лука узнает правду и тебя прикончит. Тогда папа прикончит его. Начнется самая настоящая война. И все только из-за того, что ты не сумел держать свою ширинку застегнутой.

– О, ну пожалуйста! – воскликнул Том. – Ты еще будешь читать мне лекции о том, чтобы держать ширинку застегнутой!

Сонни сбил шляпу у него с головы.

– Келли ему ничего не скажет, – уверенно заявил Том. – Можно не опасаться никаких осложнений.

– Осложнений! – передразнил Сонни. – А ты откуда знаешь? Почему ты думаешь, что ей не вздумалось заставить Луку поревновать? Ты об этом не думал? Быть может, она хочет заставить его поревновать.

– Но это же полное безумие, ты не согласен?

– Да, – согласился Сонни, – но ты ведь сам только что говорил, что она чокнутая. К тому же она баба, а бабы все тронутые. Особенно ирландки. Все они помешанные.

Том задумчиво помолчал, затем заговорил так, словно для себя решил этот вопрос:

– Я не думаю, что Келли ему скажет. Но если она ему скажет, мне не останется ничего другого, кроме как обратиться к папе.

– Какая разница, убьет тебя Лука или папа?

– А что мне еще остается делать? – сказал Том. Помолчав, он добавил, высказывая вслух только что осенившую его мысль: – Быть может, мне следует обзавестись пистолетом?

– И что дальше? Ты отстрелишь себе ногу?

– А у тебя есть какие-нибудь мысли?

– Никаких, – усмехнулся Сонни. – Хотя было приятно познакомиться с тобой, Том. Ты был мне хорошим братом. – Откинувшись назад, он заполнил машину своим хохотом.

– Очень смешно, – обиженно заметил Том. – Послушай, я готов поспорить, что Келли ему ничего не скажет.

– Ага, – сжалился Сонни. Стряхнув пепел с сигареты, он затянулся и заговорил, выпуская дым: – Ну, а если скажет, папа придумает, как это уладить. Какое-то время он будет на тебя злиться, но он не даст Луке тебя убить. – Помолчав еще немного, он добавил: – Разумеется, братья Келли… – Не договорив, он снова разразился хохотом.

– Хорошо повеселился? – спросил Том. – Умник!

– Извини, – сквозь смех проговорил Сонни, – но это круто. Наш Идеал оказался не таким уж и идеальным. В Хорошем Мальчике есть кое-что плохое. Я просто тащусь. – Протянув руку, он взъерошил Тому волосы.

Тот отстранил его руку.

– Мама тревожится насчет тебя, – сказал он. – Она нашла пятидесятидолларовую бумажку в кармане брюк, которые ты отдал ей постирать.

Сонни с силой хлопнул пястью по рулевому колесу.

– Так вот куда она подевалась! Мама ничего не сказала папе?

– Нет. Пока что ничего не сказала. Но она волнуется.

– Как она поступила с деньгами?

– Отдала мне.

Сонни вопросительно посмотрел на брата.

– Не беспокойся, – сказал тот, – они у меня.

– Так что же мама волнуется? Я работаю. Скажи ей, я отложил эти деньги.

– Ну же, Сонни, мама не глупая. Речь идет о пятидесятидолларовой банкноте.

– Если она волнуется, почему не спросит у меня?

Том откинулся на спинку сиденья, словно его утомил один лишь разговор с братом. Опустив до конца стекло, он подставил лицо набегающему ветру.

– Мама не спрашивает у тебя, – сказал он, – по той же самой причине, по которой не спрашивает у папы, почему нам сейчас принадлежит целый дом в Бронксе, хотя не так давно мы вшестером ютились в двухкомнатной квартире на Десятой авеню. По той же самой причине, по которой не спрашивает у папы, как получилось так, что все, кто живет в этом доме, работают на него и почему у крыльца постоянно торчат два типа, следящих за всеми, кто проходит и проезжает мимо.

Зевнув, Сонни провел пальцами по густой копне черных вьющихся волос, рассыпавшихся на лоб чуть ли не до самых глаз.

– Ну как же, – усмехнулся он, – торговля оливковым маслом – очень опасное занятие.

– Сонни, – сказал Том, – откуда у тебя в кармане оказалась пятидесятидолларовая бумажка? Почему на тебе двубортный костюм в полоску, в котором ты похож на гангстера? И почему, – спросил он, быстро просунув руку за пазуху пиджака Сонни к плечу, – ты носишь пистолет?

– Послушай, Том, – сказал Сонни, убирая его руку, – ты мне вот что скажи. Мама вправду верит, что папа занимается торговлей оливковым маслом?

Том ничего не ответил. Он ждал, молча глядя на Сонни.

– Я ношу с собой «пугач», – сказал Сонни, – потому что мой брат может попасть в беду, и тогда ему понадобится тот, кто его из беды вытащит.

– Но где ты раздобыл пистолет? – продолжал Том. – Что с тобой происходит, Сонни? Папа тебя убьет, если ты действительно занимаешься тем, чем, судя по всему, ты занимаешься. Что случилось?

– Ответь на мой вопрос, – настаивал Сонни. – Я говорю серьезно. Как ты думаешь, мама правда верит, что папа торгует оливковым маслом?

– Папа действительно занимается торговлей оливковым маслом. А что? Чем же он, по-твоему, занимается?

Сонни посмотрел на брата так, словно хотел сказать: «Не говори так, будто ты полный кретин».

– Я не знаю, во что верит мама, – продолжал Том. – Я только знаю, что она попросила меня поговорить с тобой насчет денег.

– Вот и скажи ей, что я отложил их, работая в гараже.

– Ты по-прежнему работаешь в гараже?

– Да, – подтвердил Сонни. – Работаю.

– Господи Иисусе, Сонни…

Том потер глаза ладонями. Машина свернула на Канал-стрит, вдоль тротуаров по обеим сторонам тянулись пустые торговые палатки. Сейчас здесь все было тихо, но через несколько часов улица будет запружена гуляющими толпами в воскресных нарядах, спешащих насладиться погожим осенним деньком.

– Сонни, – сказал Том, – послушай меня. Всю свою жизнь мама тревожится о папе – но, Сонни, она не должна тревожиться о своих детях. Ты меня слышишь, умник? – Он повысил голос, подчеркивая свою мысль. – Я поступил в колледж. У тебя хорошая работа в гараже. Фредо, Майкл, Конни – они еще малыши. Мама спокойно спит по ночам, потому что может не беспокоиться о своих детях, так, как она беспокоится каждое бодрствующее мгновение своей жизни о папе. Подумай, Сонни. – Том взял пальцами лацкан пиджака брата. – Какую тяжесть ты собираешься взвалить на мамины плечи? Во сколько тебе обошелся этот сшитый на заказ костюм?

Сонни остановился у тротуара перед гаражом. Вид у него был сонный и скучающий.

– Вот мы и приехали, – сказал он. – Сходи, открой ворота, хорошо, приятель?

– И это все? – спросил Том. – Это все, что ты хочешь мне сказать?

Закинув руку на спинку сиденья, Сонни закрыл глаза.

– Господи, как же я устал.

– Ты устал, – повторил Том.

– Ей-богу, – пробормотал Сонни, – мне кажется, я на ногах уже целую вечность.

Том подождал, глядя на брата, и тут до него дошло, что Сонни уже засыпает.

– Mammalucc’! – пробормотал он, нежно взяв брата за волосы и встряхнув его.

– В чем дело? – спросил Сонни, не открывая глаза. – Ты уже отпер гараж?

– А у тебя есть ключи?

Открыв бардачок, Сонни достал ключ и протянул его Тому. Он поставил машину прямо напротив ворот.

– Добро пожаловать, – сказал Том.

Он вышел из машины. Они были на Мотт-стрит, в квартале от дома, где жил Сонни. Том хотел было спросить у брата, почему тот держит машину в гараже в квартале от своего дома, вместо того чтобы просто оставлять ее на улице прямо перед подъездом. Однако, подумав, он решил ни о чем не спрашивать и направился отпирать гараж.