Читать книгу Тайна Ведьминой Рощи - Марита Мовина-Майорова - Страница 5

Он чувствовал! чувствовал, что всё это не к добру! Так и вышло. Пропала его Златушка в лесу. Не вернулась домой после обряда. Сгинула. И хоть и искали её весь следующий день, почитай, всеми окрестными сёлами, однако ни следа, ни пылинки какой, показавшей бы, где была она и где ещё искать её, родимую, так и не сыскали. Уж и деревья в лесу и в той берёзовой роще подарками для русалок увешали, и гостинцев съестных под деревьями, по лугам да берегам реченьки для них пооставляли, уж и хороводов девчата с парнями в их честь поводили, а уж песен величальных сколько спето было! Не показалась никому Златушка, не ответила голоском своим ангельским. Не нашлась. Как есть, сгинула. …Ни с чем вернулись они в деревню.

Мать Златы заходилась в плаче. Всем миром стояли у её избы деревенские, как есть – без вины виноватые – но сами-то они и выбрали её доченьку единственную в «русалочки»… А и то правда – краше неё никого в деревне не было – в чём их винить… Да только сами они себя винили. Потому и стояли, понурившись мужики, и утирая слёзы, бабы. Никто не осмелился войти в избу к матери, потерявшей свою единственную дочь-кровинушку, без мужа взрастившую её и выпестовавшую.

И Яромир не вошёл в избу – вину свою чувствовал безмерную: ведь всё время сердцем чуял, кровью своей ощущал, что не кончится добром всё это – быть неладному, коли его невеста в роль ту пойдёт. Стоял у избы и в который уж раз корил себя без жалости: ведь пришёл к ней снова, в тот день во второй уж раз, чтоб просить не ходить в «русалки», а на своём не настоял.

– Сызнова, Яромир, ты средь бела дня ко мне идёшь. Не говорила ли я тебе, что не к лицу мне, девке на выданье, пусть хошь на выданье и за тебя, а всё ж – парня – в избе своей привечать. Эк, какой неслушный ты!

– Правду говоришь ты, лелечька моя, но не могу я поперёк своих чувств неспокойных идти. Не спится мне, не дышится спокойно с того дня, как выбор на тебя пал с ролью русальной этой. Пришёл оттого, что уж завтрева тебе идти в ту роль придётся. Времени у меня совсем не осталось, чтобы заставить деревенских всё назад отвернуть… Вот, послушай, что скажу.

И Яромир, не проходя в светлицу, так и стоя у двери, рассказал, что ходил к старцу Посохню после разговора ихнего за околицей, и что сказал ему старец.

– …и отказал он мне пособить, но сказал, коли деревенские придут за советом, то уж тогда на мою сторону станет. Сердечко моё, Златушка, пойду к деревенским спориться – пусть отменят выбор свой! Не стану мириться с ним! Тебя, единственная моя, оберечь хочу.

Подошла к нему Злата, руки лёгкие на плечи его опустила, в глаза ласково заглянула.

– Что ж мы, Яромирушка, не здешние словно будем. Ведь век от веку обычай этот существует, век от веку наши предки русалками рядились и – ничего. И в нашей деревне не впервой девушку обряжают – всё ж всегда ладно было, и молодёжь веселилась. Праздник, вона какой, вслед за тем идёт! Ивана Купалы! Нешто испортим мы своим отказом сельчанам нашим этот праздник?

– Ой, и не след тебе, доченька, в русалки-то идти, – подала голос её мать, возившаяся до того у печки и как будто не слушавшая их разговор. – Ведь невеста ты. Осенью, вона, и свадьбу играть решили. А для кикимор тех да русалок самая сладкая добыча – девушка на выданье. Али неведомо тебе, что и русалки те сами невестами были, да до срока померли. Вот и призвал к себе Водяной их, чтобы тешили они его, пучеглазого, да других невест в омут утягивали. Вишь, красотой-то потому и надо светиться, чтобы в русалки девушку выбрали… Но ты, доченька, на выданье! Ой, чует моё сердце материнское – быть беде. Не ходила бы ты в «русалки»! Послушайся и Яромира – не ходи.

Девушка в расстройстве сняла руки с плеч жениха и к матери обернулась.

– Да что ж вы совсем запугали меня! Моё-то сердце ничего мне не пророчит печального. Только радость оттого, что Иван Купала приближается. Так радостно да весело через костры прыгать, хороводы водить, песни до утра петь! Вот и венков мы с подружками завтрева наплести собираемся, наряды уж приготовили праздничные. И себе наряд русальный я уж подобрала в сундуке бабушкином. А вы всё беду кликаете!

Она с укором посмотрела на Яромира и снова обернулась к матери.

– Да плетите вы венки и наряды готовьте. И веселиться вам никто не возбраняет. Да только ты-то в «русалки» не ходи! – в сердцах уже воскликнула мать.

Удивлённая таким тоном, какого никогда от матери не слыхала, Злата растерянно опустила руки, но всё же упрямо наклонив голову, проговорила:

– Не пойду я супротив общего выбора… А вы, маменька, – кинулась она к матери, – не страшитесь понапрасну – всё хорошо будет. Вот увидите. Весёлая да счастливая прибегу я завтра после гулянья ввечеру домой с подружками нахороводившись, да с парнями набегавшись.

Она нежно обняла мать и в глаза ласково заглянула – не помогло: на упрямые слова дочери та отстранилась от неё и только огорчённо головой покачала… обессиленно опустилась на лавку у печи и голову на руки опустила, а потом, тихо так, и печально, точно про себя произнесла:

– Так же и отрада сердцу моему – соколик ясный Веденеюшка, тятенька твой, говаривал, когда собрался за тем Перуновым Цветком в ночь на Ивана Купалу. «Нешто может со мной что худое приключиться, когда ты, душа моя, любишь меня». Вот как сказал он мне напоследок… и ушёл. И больше его никто не видал.

Мать приложила край передника к глазам своим и зашлась в тихом плаче.

Яромир продолжал стоять у двери, растерянный, а Злата, до того присевшая на скамейку под окном, вскочила и подбежала к матери. Первый раз с тех пор, как пропал отец, маменька об нём вслух сказала. Видно, не спроста она, и в самом деле, так встревожилась. Но сама Злата никакой тревоги не чувствовала, а напротив, не могла дождаться вечера, чтобы с молодёжью деревенской погулять и повеселиться на проводах «русалки» из деревни.

Обняла она мать за плечи и давай к ней ластиться.

– Ну, будет, будет, маменька! Печалиться вам не о чем, – ласкала она мать, – вот и Яромир мой, свет, рядом же со мной. И в обряде, и после него, не даст никакому худу случиться!

И так радостно и светло улыбалась Злата, так нежно обнимала за плечи и к плечу её льнула, что хоть и не отлегло от сердца материнского, но высохли слёзы печальные, и улыбнулась она своей Злате:

– Будь по-твоему, Златушка. Раз и Яромир рядом с тобой будет, как есть – нечего мне печалиться. Ваше дело молодое, когда и погуляете, как не в такие праздники! Замужней станешь – забудешь игрища, не до того будет.

Яромир тоже больше не мог противиться словам и смеху Златы. А и правда ведь – последний праздник девичий у неё. Пусть порезвится с подружками.

И не стал он больше перечить своей Златушке ненаглядной, только улыбнулся в ответ на её улыбку…

И стоял сейчас Яромир у избы невесты своей, голову повесив, и тяжко корил себя в случившемся: вот теперь так всё и случилося, как сердце материнское и его любящее сердце чувствовало. И кого винить теперь, кого наказывать, как не самих себя, что не остановили Злату, на уговоры её купилися… Да что толку кориться? Что произошло, того не поправить. …Да только как жить теперь ему, как быть теперь ему без лебёдушки своей, Златушки?

Постоял так постоял он у избы, не смея войти в неё, и пошёл куда глаза глядят. Шёл он, не ведая, куда идёт, и сжигали его сердце терзания. Всё не мило было Яромиру, всё сразу опостылело. Одна мысль только жгла его, одно желание теребило душу: найти свою ненаглядную. И даже если придётся пропасть, ищучи, то и пусть! А без неё не жить ему на этом свете, да и на том свете покоя больше не знать! Потому ноги сами несли парня за околицу, к тому самому брёвнышку, что стало свидетелем беседы той ихней, так ничем для Яромира и закончившейся… Подошёл Яромир к брёвнышку, опустился на него и осмотрелся вокруг – куда идти, где искать Злату?.. А вокруг всё дышало миром и покоем, солнышко то и дело скрывалось за почти прозрачными облачками, и оттого лёгкие, зыбкие тени пробегали по травам и цветам луговым. То и дело жужжали коротенькими крылышками упитанные шмели, пролетавшие по своим делам, а рядом с брёвнышком и по всему лугу на цветах трудились тихие пчёлы, собирая для ульев своих нектар и пыльцу.

«Господи боже, день-то до чего хорош! Да разве может так быть, чтобы в таком покое и раздолье водились тёмные силы и пристанище себе где-то, среди эдакой красоты находили?! – невольно засмотрелся на красоты эти Яромир. – Да нешто подвластны могут быть силы природные нечисти какой аль нежисти?»

Но в ту же секунду неоткуда вдруг налетела тёмная – чёрная туча, затянула весь небосклон собой, солнце закрыла! И стало темно вокруг и совсем тихо… Как по мановению злой волшебной палочки, исчезли все звуки, и цветы закрыли свои лепестки… Насторожилось пространство… и замер воздух вокруг в недвижности… Длилось это, может, мгновение, может, чуть поболе… – и дунул мощно ветер! порыв его пригнул цветы и травы к земле – и погнал! погнал ту тучу прочь, так и не дав ей громом и молниями нарушить мирный порядок течения жизни. Яромир даже не успел встревожиться – снова цветы распустили лепестки, снова в глубине их чашечек трудились пчёлы, снова пригрело солнышко, и зажужжали шмели.

«Однако… – подумал Яромир, – а не знак ли я получил от кого, стоило только о нечистой силе вспомнить?»

Холодком сердце обдало, и снова вся тревога и вся печаль по утрате любимой затопили его.

«Пойду искать. Во что бы то ни было – найду Злату! А уж если и вправду старики говорят, что нежисть её утащила, то пусть и меня утащит: не на этом свете, так хоть на том встретимся».

– Ох, ох, ох, паря: не разбрасывался бы ты словами такими, судьбу бы свою не искушал.

Но Яромир не услышал голоса оберегающего. Он решительно поднялся с брёвнышка и пошёл к роще…

***

Но так ни с чем, под самую ночь, и вернулся домой. Цельный день ходил-бродил он по лугам и полям окрестным, рощу ту вдоль и поперёк прошёл, в лес, тёмный и дремучий даже днём, не побоялся войти – всё напрасно. Ни следа, ни знака. И не встретил он там, в лесу, злыдней каких тёмных или гостей в лесу непрошенных. Как всегда, шумели сосны да ели, как всегда, трепетали листвой осинки, как всегда, сухие веточки хрустели под ногами, как всегда, трещали сороки, предупреждая живность лесную о приближении человека.

…Родители его встретили молча, только переглянулись меж собой, понимая, что не след им сейчас о чём-то сына спрашивать. Сестра тоже только быстро глянула на родненького братишку, смахнула передником со стола невидимые крошки и принялась проворно на стол еду выставлять – хлеб да молоко, и картошечку молодую в миске.

Яромир и не видел ничего. Безразлично посмотрел на стол… и за печь ушёл… на лежанку свою лёг и к стене отвернулся: камнем тяжким на сердце его давила вина…

И весь следующий день пролежал он, отвернувшись к стене. Но как только солнышко за речку пошло катиться, и по избе тени вечерние пролегли, встал с лежанки, и ни слова никому не сказав, вышел из избы и снова за деревню направился. Видели это деревенские, но как ни хотели Яромиру помочь, никто уж в вечер, а тем паче – в ночь, не рискнул больше в ту рощу войти – уж больно странным и почти необъяснимым стало исчезновение Златы. Поневоле начнёшь во всякие небыли верить!

…И всю ночь, и весь день следующий бродил жених неутешный один по окрестным лугам, лесам и берегам реки.

«Злата, Злата, невеста моя наречённая. Где искать тебя, дай знак хоть какой – пойму я и вызволю тебя, где ни была бы ты, с кем бы воевать мне ни пришлося».

Так звал-позвал он свою суженную по имени, просил русалок да кикимор, в существование которых уже верить начал, отдать ему его суженую, молил владыку ихнего, Водяного, отпустить на свет божий возлюбленную. Да только молчали леса и луга, неслышно шевелили листвой белые берёзоньки в роще, да текла-потекала реченька лесная неширокая, не плеснувшись даже на камешках…

Когда пришёл он домой следующим вечером, осунувшийся, сам на себя непохожий, встретил его в избе Богдан, брат его названный. Хотел по первости накинуться на него, ведь и родители все глаза проглядели, и сестра слёзы тайком утирает: а как, в самом деле, сгинет в лесу братик любимый! Но увидав исхудавшего за два дня и с потухшим взглядом Яромира, просто спросил:

– Что сам-то один по лесам бродишь? Чай, есть у тебя я, брат твой. Вместе-то сподручнее. Клятву же давали, что и радость, и беду пополам всегда делить будем. Не гоже её нарушать.

Яромир посмотрел на Богдана пустыми глазами и только рукой махнул. И снова, ни слова не говоря, за печь ушёл и молча улёгся на лавке.

Богдан остановился в нерешительности, не зная, идти ли вслед за другом, и с какими словами утешения к нему подступиться… Потом лишь заглянул за печь и произнес:

– Ты вот что… Ты это… я так понимаю… чай, снова сегодня в ночь искать любушку свою пойдёшь. Так я тебя за околицей ждать буду – вместе двинемся.

Постоял, ожидая знака какого от Яромира. И не дождался. Тогда вернулся в светлицу, и желая успокоить совсем поникших от горя родителей друга, с тревогой и надеждой смотревших на него, приложил руку к сердцу своему и тихо, но с твёрдостью в голосе, произнёс: