Читать книгу Подсолнухи - Мария Алексеевна Толмачёва - Страница 3

Глава

III

Когда я была младше, мною было замечено интересное обстоятельство. Почему, когда падаешь на асфальт и под ранку попадает осколочек камня, он хорошо и быстро заращивается кожей, хотя организму эта мелочь, по сути, незачем? Но, когда доктор ставит вам в рот пластины, которые должны выровнять ваши зубы, тело страшно отвергает эту ортодонтическую помощь. Во сне язык сам снимает этот спасительный кусочек металла и пластмассы, а днём по губам так и норовят потечь слюни, которые просто-напросто не успеваешь глотать. Странные защитные механизмы. Почему-то именно сейчас, лёжа в пустой мягкой комнате, я вспомнила эту детскую головоломку, которую решить мне так и не удалось. Пальцы потянулись к коленке. Приглядевшись, можно было хорошо наблюдать крошечное тёмненькое пятнышко и даже рассмотреть форму приросшего ко мне инородного тела. Затем, я потрогала свои зубы. Всё такие же кривые, как в детстве. Нельзя исправить то, что ты сам не даёшь изменить. Я сама не давала зубам выпрямиться. Я сама воссоздавала себе Его. Но ради чего? Не думаю, что это стоит делать ради того, чтобы победить депрессию. Но зачем тогда? Это так и осталось для меня нерешенной задачей. Не на все вопросы, которые задаёт ребёнок, можно ответить. Иногда дети видят мир сразу таким, какой он есть: необъяснимым и бессмысленным.

Моя жизнь разделилась на две эры – до и после Него. И из второго периода я не могу рассказать вам ни одной ситуации, в существовании которой я была бы уверена.

Ко мне часто приходят доктора и просят не называть их так. Они называют себя моими друзьями. Но что за друзья держат вас маленькой комнате, стены которой обиты старыми потемневшими от времени матрасами? Хреновые друзья у меня.

Чаще всех приходит высокая тощая женщина с длинными чёрными волосами. Она мне как лучшая подруга: я рассказываю ей все свои переживания и новости, а она покорно слушает, периодически что-то записывая в небольшой узкий блокнот. Её зовут Лизой. Она даёт мне такой же блокнот для записей, когда приходит ко мне; я оставляю в нём какие-нибудь пометки о сегодняшнем дне под её надсмотром. Карандаш, правда, очень тупой, и им трудно писать, а рисовать и вообще не представляется возможным. Лиза говорит, что это для нашей с ней безопасности. Но неужели она правда думает, что если человек на столько отчаялся, что готов покончить с жизнью при помощи любого подручного средства, он не справится с затупившимся карандашом?

Затем Лиза уходила. Это был знак, что сегодня ко мне уже никто не заглянет. Я оставалась тет-а-тет со своим организмом-лжецом. Мы вместе размышляли, а потом успешно всё забывали, и к следующему приходу докторов я уже не помнила почти ничего, кроме своего имени.

Одно из посещений докторами моей тихой комнаты запомнилось мне особенно красочно. Я назвала его Первым Днём Жизни.