Читать книгу Блуждаем среди звезд - Мария Альварес - Страница 4

Ядовито-желтый. Ядовито-желтые пятна плывут перед глазами. И вот они уже исчезли. Но остается какой-то горький привкус по всему телу и доля желтого во всех оттенках. Окружение непривычное. Это то же место, где живешь уже несколько лет. Но все не покидает чувство, что здесь ты впервые. Образы. Знакомые образы кидает разум в картинках. Вот этот дом из красного, уже почерневшего, кирпича, малые березы. Однако все картины холодные. И нет, не потому, что на них могла быть зима или прохладный осенний ливень. А потому, что это лишь воспоминания, которые по какой-то причине пусты на чувства, переживания. Словно ты находишься в чужом теле с чужой памятью, но не его чувствами, отношением к окружающему. Ты один. Одинокая душа, что забрела в чужое тело, в чужие мысли о прошлом, о будущем, в совсем иную жизнь. Только здесь и сейчас ты свой, настоящий. Кто понимает и осознает чуждость этого мира к себе…

Все эти вышеизложенные чувства, горькие ощущения и не дающие покоя мысли переносил в себе мальчик с именем на букву «Т».

Он помнил, что ему семнадцать лет, где его дом и с кем живет. Имена знакомых, образ дороги, по которой он каждый день возвращался из школы. Но не чувствовал абсолютно ничего к этому. Только холод и растущие ядовито-желтые пятна на кадрах воспоминаний.

Осталось полпути до дома. Разум рисовал в воображении привычный маршрут. Т. доверился ему и стал старательно делать шаг за шагом, словно ходит в первый раз. Он так же, словно впервые, чувствовал под ногами асфальт. Радость, но правда со слегка горьким желтым привкусом, нахлынула на него рекой. Он радовался как ребенок. Но старался скрыть это у себя на лице, спрятать от прохожих.

Т., словно по навигатору, пытался соблюдать маршрут. Но ноги все больше клонили вправо от начерченной разумом линии. В итоге он сбился с пути. Память выдавала вновь иные образы, связанные уже с этим двором, где он теперь находился. А разум придумывал новый маршрут. Но пока случилась пауза, что-то подтолкнуло Т., и он ушел с дозволенной точки прямо к старому кирпичному дому. Разум звал его обратно, называл это действие ошибочным, излишним. Но Т. больше не слушал его. Так как чувствовал и знал, что эти мысли не его.

«Почему же разум и чувства говорят мне взаимно обратное? Почему не покидает мысль, что жизнь эта не моя, а чужая? Почему не выглядят родными улицы? Эти по памяти знакомые лица прохожих», – думал Т., пока мимо него пробегали со сверхскоростью мальчишки. И один за другим с ю кричали: «Привет, Тимофей!» А издали издавались вопросы: «Выйдешь гулять? А с домиком нам поможешь?»

«Тим… Тимофей – это мое, точнее, его имя, – думал он, нахмурив брови и закрывая лицо от летящего по ветру пуха. – А они, получается, мои друзья со двора. И я самый старший среди них».

В его мысли вновь вторгались образы из памяти. Вот картины того, как он мастерит качели во дворе, играет в «московские» прятки, плескается в бассейне с друзьями. Но эти образы с каждой минутой покрываются холодом, они так и остались чужды Тимофею. Там, где когда-то в воспоминаниях было тепло и лето, стал распространяться иней и образовываться множество снежинок.

И в этот холодный для души момент к Тимофею вновь вернулся этот горький привкус желтого. В глазах потемнело, и Тимофей схватился за голову, присел на уже давно заржавевшие качели. Сил не было. Что-то кричало и сходило с ума в его ушах.

– Тимофей! Тимушка! – звал его кто-то будто снаружи.

Постепенно он стал снова видеть. Перед глазами стояла его мать. И все продолжала:

– С тобой, Тимушка, все в порядке? Голова болит? Говорила же тебе не сидеть по ночам за компьютером! Но кто слушал?

– Все в порядке, – тихо, почти неслышно ответил Тимофей.

– Хорошо, пойдем тогда скорей домой. Я ужин буду ставить.

Мысли не давали покоя по направлению к дому, который теперь было трудно таковым назвать. Все знакомо, но в то же время невыносимо чуждо Тимофею.

Он шел за ней по старому дощатому коридору и витой хрупкой лестнице. Лифт не работал, а лестница робела и жаловалась на каждое его движение. Ржавые прутья словно осыпались в песок.

Пока поднимались, Тимофей заметил, что на шестом этаже разбито подъездное окно. Причем отверстие вышло таким маленьким, аккуратным, и по виду сделан был этот удар снаружи, а не изнутри здания. Но как это возможно? Шестой этаж! На самом высоком этаже девятиэтажного дома находилась 68-я квартира, его квартира. За ней шла сразу 70-я: 69-й не было на площадке. На месте, где должна была быть дверь, виднелись лишь забетонированная пустота и черная вмятина. И не покидало ощущение, что этой квартиры никогда и не было.

Дверь в родную квартиру была открыта. У порога встречал большой лабрадор, полный энергии и радости видеть своих хозяев. Он обтерся об ноги матери, выпросил кусочек лакомства из магазина.

– Какой нетерпеливый, Джим! – с улыбкой гладила пса женщина.

«Джим», – мелькало имя у Тимофея в голове. Память выдавала только картинку того, как они вместе бегут по свежей влажной траве, а пес вырывается из поводка, машет хвостом и просит сыграть в догонялки. А после игры смахивает с себя всю утреннюю росу на любимого хозяина.

– Привет, Джим, – неуверенно теперь произносил новый Тимофей.

Взгляд пса обратился к мальчику. Они заискрились. Но щенячий писк, уныние, непонимание сменились гневом и тревогой. Зрачки сузились, наполнились словно пламенем. Джим занял позицию хищника, громко залаял. Тимофей прижался к двери и пытался нащупать за спиной ее ручку. Но пес подошел слишком близко.

– Стой, Джим! Стой! – схватила его за шею мать Тимофея. – Что на тебя нашло? Это наш Тимушка, твой друг.

Она с долей нервов стала быстро гладить собаке голову, шею и чесать за ушком в надежде, что это его успокоит. И действительно, вскоре пес прекратил рычать. Но злобный взгляд и подозрение Джима на некогда своего лучшего друга не пропадали весь вечер. И Тимофею казалось, что добрая щенячья улыбка преобразовалась в львиную пасть с острыми зубами.

– Все в порядке, Тимофей? – побеспокоилась за ужином мать. – Ты о чем-то задумался, ничего не ешь. А ведь какие чудные котлетки в сухарях у меня получились! Объеденье! Сама не нарадуюсь. Что ж ты не пробуешь?

– Я не хочу есть, – неуверенно произнес Тимофей.

– Говори четче и внятнее! – тявкнул отец, лицо которого было полностью закрыто газетой.

За весь ужин Т. ни разу не увидел его выражения лица. В памяти вместо улыбки или отцовской хмурости лишь возникали поочередно образы последней новостной строки, фотографии людей, кричащих у стойки, иллюстрации трудяг субботника, но чаще всего картинка лупоглазого щенка с объявлением: «Ищу хозяина!». Как жалко и одновременно отвратительно было ему смотреть на это. Так хотелось пожалеть, приласкать этого, уже старого, пса, пережившего столько мучений, но в то же время желание убежать быстрее, чем зубы собаки доберутся до твоего тела, было гораздо сильнее.

– Почему молчишь, когда спрашивают?! – низким тембром произнес отец, вырвав Тимофея из размышлений.

«Немногословен он и редко выходит из газеты», – подумал Т., подняв взгляд на противоположный конец стола, на заголовки прессы: «Для двадцати восьми граждан созданы рабочие места», «Гуманитарная помощь союзнику», «Какие последствия ждут люди от кризиса?».

– Тимушка, – забеспокоилась еще сильнее мать, – не заболел ли ты? Весь день сам не свой. На улице, помню, тебе поплохело.

– Нет, он… – запнулся Тимофей. – Я здоров.

Суровый, хмурый от усталости взгляд отца наполовину выглянул из-за газеты. Мама уловила это.

– Ладно, не будем об этом, – промолвила она. – Как у тебя, милый, с поиском? Нашел работу, дорогой?

– Попытки тщетны. Никому не нужны нынче мои навыки. А ведь я знаю больше, чем весь их отдел! Если бы только не тот день! Приказ. И сокращение! Тридцать лет жизни отдал этим неблагодарным! И что взамен?!

За несколько минут он успел обрисовать эпопею о его героизме в профессиональной сфере и о том, как жестоко поступила с ним судьба. Т. вспомнил, как долго и ярко готов вести разговор этот человек, если речь пойдет о его прошлой работе. Однако эта беседа, где оппонировал только один, отвела внимание от проблемы Тимофея – отсутствия у него аппетита – и от него самого.

Т. отодвинул скрипящий по полу стул и направился к балкону. Приоткрыл давно не открывавшуюся дверь, впустив резкий поток ветра в теплую, ранее даже душную, комнату. Ни один из этих звуков не заслужил внимания родителей, не отвлек от дела.

Необъяснимое чувство одолело Тимофея. Свежий воздух, поток ветра манили его. Почти черное небо, темная пустошь вокруг вызывали любопытство увидеть, что скрывается за пеленою ночи. Нигде поблизости не было ни света, ни звука. Только желтый слабый луч из комнаты от люстры да отголосок мужского монолога о жизни.

– Мне здесь не место, – шептал Т. в ночную даль, словно ожидая ответа.

Белая вспышка пролетела перед глазами, но это была не гроза. А лишь маленькая искра в верхнем окне ветхого дома напротив.

«Это оно! – подумал Т. – Такое теплое среди одного холода».

Т. не понимал, что говорит. Губы не слушались его, как теперь и все тело. Его руки облокотились о перила, ноги забрались наверх. И вот он уже стоит над входом в пропасть. В одном шаге от смерти… Черной смерти. Тихой смерти среди сумрака пыли, такой, что никто и не заметит его участи.

«Что вы делаете?» – началась паника в его мыслях.

– Тимофей? – сначала недоумевала мать. – Тимушка! Разобьется! Держи!

Родители в спешке подбежали к балкону, схватились за дверь. Но ту заклинило. Слезы. Истерики. Мольбы. Руки Тимофея раскинулись. Сам он стоял уже спиною к пропасти, лицом к родителям. По щекам текли чужие слезы.

Дверь отворилась. Но было поздно. Т. летел спиною в пропасть. Поток ветра забирал и уносил его вместе с собою. И вдали во тьме казалось, что его распахнутые в стороны руки превратились в крылья. Но ничего этого не было… Т. исчез, и никто, как ни искал, не мог больше найти его…