Читать книгу Последний разговор - Мария Белоусова - Страница 2

Это случилось очень давно, в стране, которой больше нет, в эпоху, о которой врут много и вдохновенно. По стране шла война. Шла уже целый год, покрывая её просторы трупами и оплавленным железом. Молодой лейтенант очнулся в госпитале после ранения, далеко от дома, в городке, занятом врагами. Он выжил, но лишь затем, чтобы очень скоро погибнуть в лагере для военнопленных.

Он не хотел умирать. Он не мог поверить, что его только начавшаяся жизнь уже закончилась. Она и без войны не баловала его радостями, – с высоты сегодняшнего дня жизнь этого парня и вовсе может показаться убогой, – но тем горше было осознавать, что всё закончится мучительной смертью от голода, болезни или пули в затылок. Это было несправедливо.

Судьба, как это часто бывает, предложила ему два совершенно негодных выхода из положения. Он мог примкнуть к горстке военнопленных, которые собирались бежать из госпиталя и проникнуть за линию фронта, к своим; другая возможность – перейти на сторону врага. Первый путь был высок и труден и мог закончиться смертью, ещё более мучительной, чем в лагере. Второй обещал жизнь, но для этого надо было изменить присяге и отечеству. Не выбор, а злая насмешка.

И всё-таки парень выжил. Он нашёл третий путь – перешёл на службу врагу, дав себе слово жить так, чтобы после войны, чем бы она ни кончилась, ему было не в чем себя упрекнуть. Конечно, это был самообман. Но наш герой был только человеком и верил в то, что говорил. Его выпустили из госпиталя, поставили на квартиру, назначили жалование и продовольственный паёк. Что же до благородных намерений, то за них поблажек не полагалось. Теперь он был полицаем – грязью на сапогах завоевателей.

– Опять явились, ироды? – сказала тощая старуха в первой же хате, куда он с напарником пришёл осуществлять реквизицию тёплой одежды. – Что вы всё ходите? Всё ж забрали уже, сколько можно?

– Приказ, мать. Не слышала? – по-хозяйски проходя в комнату, ответил напарник. – Доставай тёплые вещи.

– Нет у меня ничего.

– Давай-давай. На дворе осень. Или хочешь, чтоб твои освободители задницы себе отморозили?

– О ком толкуешь-то?

– Смотри, бабка – пойдёшь у меня как вражеский элемент. Может, ты и бандитов тут прячешь?

– Партизан что ли?

– Да.

– Вон мой партизан, – старуха показала на кровать возле окошка. – Отвоевался.

На кровати под одеялом лежал старик, глаза его были открыты, но он молчал.

Приличных вещей в доме, и правда, не оказалось, зато под стариком нашёлся мешочек соли килограмма на два.

– Паразиты, – говорила им вслед старуха. – Мы же с голоду помрём.

– А ты работать иди. Нечего дефицитом спекулировать.

– Ироды. Кровопийцы. Управы на вас нет.

Напарник только посмеивался. У новоиспеченного полицейского горели щеки.

– Постой, Петруха.– услышал он во дворе. – Есть куда отсыпать?

Сначала он даже не понял, что ему предлагают делить добычу.

– А что прикажешь с ней делать? – спросил напарник, неправильно истолковав его взгляд. – Сдать что ли? Пользы от этого ноль, а старуху подставим. Может и на каторгу загреметь, если штраф платить нечем.

– Я имел в виду, – хмуро ответил Пётр, – давай оставим соль старикам. А то и правда с голоду помрут.

– А толку? Не я, так другой реквизирует, а мне тоже жрать охота. Бабка так и так меня ненавидит, и не объяснишь ей, что мы люди подневольные.

Пётр не был законченным гадом, но он взял соль и отдал её своей квартирной хозяйке. Женщина приняла и даже взглянула ласково; он подумал и отдал ещё и кальсоны, почти новые, которыми разжился в этот же день. Из кальсон она сшила подштанники двум своим ребятишкам, и с тех пор между Петром и нею установились приятельские отношения. Женщина не была наивна и не могла не знать, откуда взялась эта соль и эти кальсоны. Но что она могла сделать? Защитить соседей от полицейского произвола было не в её власти, но и отказаться от нежданных даров она не могла – впереди зима, а у неё голодные дети. Она приняла их, тем самым став соучастницей произвола, ведь как ни крути, ей тоже кое-что перепало. И так было всюду. Люди жили одним желанием – перетерпеть, переждать войну.

Пётр был не в восторге от такой жизни, но, как и все, понимал, что может быть хуже, и приспособился. Обычно он вместе с напарником патрулировал улицы: проверял документы у подозрительных личностей и ловил нарушителей комендантского часа. Иногда его отправляли на реквизиции и задержание злостных уклонистов от трудовой повинности. Пётр находил успокоение в том, что не участвовал в гнусностях. Не брал лишнего, не издевался над задержанными, не доносил. Так и жил. Делал своё маленькое дело и надеялся на лучшее.

Пока однажды кто-то не вывесил на бывшей школе имени Ворошилова красный флаг.

Заметили его рано утром, седьмого ноября. Сначала разгоняли толпу зевак, потом искали лестницу, потом долго, как зачарованные, глядели на пылающий в пасмурном небе символ их родины. Лезть на крышу не решались: кто-то сказал, что флаг заминирован.

– Может, за минёрами послать?

Робкое предложение было высказано для ушей начальника полиции Соколовского, стоявшего тут же. Это был высокий крупный человек с взрывным характером и тяжёлыми кулаками. Лицо его багровело, глаза под набрякшими веками сверкали, но пока он молчал. Минёров в Красной Шахте не было, ждать их из Луганска пришлось бы полдня.

Пётр глядел на флаг с непонятным чувством. Сперва по незабытой ещё привычке в душе что-то встрепенулось, но потом ему стало неприятно смотреть, как глупо флаг полощется на ветру. Он казался неуместным здесь, чужеродным, как старый друг, который припёрся в дом, когда его давно перестали ждать. Удивляясь самому себе, Пётр вышел вперёд и спросил:

– Разрешите?

Соколовский коротко глянул и молча качнул головой, как делают бодливые коровы. Пётр двинулся к школе, двое полицейских с лестницей неохотно поплелись за ним.

– Наперёд осмотрись там, Петруха! – крикнул вслед напарник.

Поднявшись на второй этаж, они без труда нашли люк на крышу. Крышка была захлопнута; вместо замка в кольца кто-то продел верёвку и завязал её на несколько узлов.

Когда приладили лестницу, Пётр поднялся под потолок и взялся за верёвку.

– Ты смотри там, – сказали снизу. – А ну как рванёт.

– Не боись, – ответил Пётр. Во взрыв он почему-то не верил.

Аккуратно срезав ножом узлы, он приподнял крышку люка и, поскольку ничего не рвануло, осторожно её откинул. На чердаке было темно и пыльно. Место, где установили флаг, он заметил сразу – там была разобрана крыша и виднелась полоска утреннего света. Из дыры торчал конец древка, привязанный к стойке стропил, но ни мин, ни проводов поблизости не наблюдалось.

Когда он вылез на крышу через слуховое окно, на улице приветственно завопили, кто-то даже подбросил в воздух шапку. Вблизи флаг оказался обычной тряпкой, чем-то вроде лоскутного покрывала. Лоскутья были разной фактуры и плотности, разных размеров и разных оттенков красного, – некоторые даже с рисунком в мелкий синий цветочек, тонкие, как женская шёлковая косынка, – хотя издали производили впечатление слитного красного полотнища. С одного края на нём сохранилась жёлтая бахрома, и за неё этот флаг был надёжно примотан к древку. Пётр срезал бахрому и сорвал полотнище. Внизу опять одобрительно загалдели.

Встретили его как героя, словно он и правда обезвредил бомбу. Соколовский скучно осмотрел трофей, а потом, уже с интересом, – того, кто его добыл.

– Как звать? – спросил он.

Пётр назвался. Щуплый злой следователь Макаров, крутившийся рядом, стал расспрашивать его о вылазке на крышу. Поспешно записав ответы в блокнот, он забрал покрывало и бросился осматривать место преступления.

Соколовский несколько мгновений буравил Петра глазами, а потом спросил:

– Не страшно было на крышу лезть? А если б там и вправду мина была?

Пётр пожал плечами.

– Не без этого, конечно.

Соколовский рассмеялся.

– Ай да хлопец! Смелый и честный. Зайди ко мне вечерком.

– Что он сказал? – спросил напарник, когда грузная фигура скрылась из вида.

– Зайти просит вечером.

– Фу-ты, ну-ты. Наградить, поди, хочет. За геройство.

Пётр усмехнулся.

– И хорошо же тебе, Петруха, – притворно вздохнул напарник. – Один как перст, делай себе, что хочешь… А если серьёзно, ты с ним поосторожней. Дурной он мужик, нервный.

– Да, я слышал.

– Не так посмотришь – сразу кулаками машет. Гешку Шепелявого видал? Это Соколовский нос ему своротил. А раз мальца одного чуть до смерти не засёк. Прямо на улице, я сам видел. Насилу оттащили.

– За что?

– Молоко продавал в небазарный день. Мамаше его, глупой курице, ещё и штраф заплатить пришлось.

– А раньше он кем работал?

– Бог его знает. Пришлый он, вслед за немцами появился. Как и Макаров, прихвостень его. Этого я бы тоже опасался. Он хоть и жидкий, но подлый.

Зайдя вечером в участок, Пётр спросил на месте ли Соколовский.

– Нет, – ответил дежурный. – Но Макаров хотел тебя видеть. Посиди пока, он сейчас занят.

– Это по флагу? – Пётр кивнул на трёх молодых женщин, которые томились на лавке в ожидании вызова на допрос.

Обычно там сидели свидетели и воры с одинаковыми лицами. Петру иногда казалось, что задерживают всё время одних и тех же жуликоватых мужиков, а свидетельствуют против них те же самые старухи. Девушки были другими. Они были напуганы, одна беззвучно плакала.

– Ага, – отозвался дежурный. – Остатки.

– Что, много народу натаскали?

– А то. Макаров дёрнул осведомителей. Те, однако ж, ни сном, ни духом, всего пару адресов дали. Тогда хлопцев погнали выявлять элементы, ну и пошло-поехало.

Пётр ушёл в конец коридора и встал у окна. Ему было жаль девушек, но он ничем не мог им помочь. Он стал думать о людях, которые вывесили флаг. Попались они или нет? И если нет, то думают ли о тех, кто теперь пострадает из-за их никому не нужной выходки.

– Василенко! – крикнул дежурный. – Зайди!

Макаров сидел за столом, делая пометки в каких-то бумагах, наверное, в протоколах допросов.

– Проходи, Василенко. Садись.

В кабинете справа от стола стояло кресло, а перед столом – табурет. Пётр сел на табурет. Несколько минут Макаров не обращал на него никакого внимания. Кончив черкать, он достал свой блокнот и внимательно изучал каракули, сделанные утром возле школы. Потом вдруг поднял глаза и спросил:

– Откуда ты знал, что флаг не заминирован?

От неожиданности Пётр замешкался.

– Я не знал.

– Тогда зачем полез? Жить надоело?

Пётр опять не нашёл, что ответить.

– Я не думал об этом, – сказал он, помолчав. – Наверное, понадеялся на авось.

– Понятно, – Макаров уткнулся в блокнот. – Ты у нас бывший красноармеец, так?

– Да.

– Комсомолец?

Это был допрос. Петру вспомнился госпиталь и душный кабинет главного врача, где он разговаривал с вербовщиком.

– Вступил в сороковом году, – сказал он, – под давлением коллектива. Сжёг билет через месяц, после ареста отца.

– За что его взяли?

– Он был бригадиром фрезеровщиков на заводе. У них там старые станки встали за пятнадцать минут до окончания смены. Он и отпустил всех по домам. Его осудили на три года.

– Ты обиженный, значит. Идейный. Это хорошо.

Петру послышалась издёвка. История про отца была выдумкой от первого до последнего слова.

– Так что с флагом?

– Что?

– Видел там что-нибудь интересное? Следы, окурки?

– Да вроде нет.

– Подумай, – и следователь снова сделал вид, что углубился в бумаги.

Пётр пожалел, что не оставил флаг болтаться на крыше до приезда минёров. Когда он уже представил, как Макаров выходит в коридор, возвращается с парой хлопцев, и те начинают его избивать, дверь открылась, и в кабинет вошёл Соколовский.

Макаров встал, Пётр вытянулся в струнку.

– А, Петруша, – сказал начальник приветливо. – Хорошо, что ты здесь. – Затем сел в кресло и, расстегивая пальто, обратился к Макарову: – Рассказывай.

– Пока арестовано восемь человек, все неблагонадёжные.

– На-ка, – Соколовский сделал знак рукой.

Пётр сообразил, что начальник обращается к нему, взял с его колен пальто, повесил на рогатую вешалку и прислонился спиной к стене.

– Признание есть?

– Не совсем.

– И что канителишься?

– Версию отрабатываю, даже две. Появился новый подозреваемый.

Макаров многозначительно посмотрел на Петра.

– Вот он, – Макаров ткнул в Петра пальцем, – полез на крышу, когда все думали, что флаг заминирован. Скорее всего, он знал, что взрыва не будет, потому что знает тех, кто эту тряпку там вывесил. Или… – Макаров выдержал паузу. – Он им сочувствует. И помчался на место преступления раньше всех, чтобы избавиться от улик.

Пётр похолодел.

– Он бывший красноармеец. И комсомолец, – припечатал следователь.

– Что ж ты, гнида, – раздалось в полной тишине, – парня мне портишь? Гэбиста из себя строишь. Нашёлся один смельчак среди крысиной своры, а ты мне его в большевистские ублюдки записываешь?

Соколовский выпрямился в кресле и уставился на Макарова; потом взялся руками за подлокотники и всем телом подался в сторону следователя. Шумно дыша, он распространял по кабинету запах алкоголя. Следователь отвёл глаза.

– Ты мне не финти, а говори по делу: кто это был? Подполье, партизаны?

– Да какие тут партизаны, – сказал Макаров. – И про подполье никаких сигналов не поступало.

Макаров не врал. Заняв пост следователя во вспомогательной полиции, он собирался делать карьеру и обзавёлся сетью осведомителей, тайных и явных, причём первых было гораздо больше, чем вторых. Среди обычных людей тоже находились доносчики, так что Макаров знал, о чём говорит.

– Народ у нас в высшей степени сознательный.

– А флаг откуда?

– А бог его знает.

Соколовский возмущенно фыркнул.

– А ты что думаешь? – повернулся он к Петру.

Чувство самосохранения подсказывало прикинуться дураком.

– А разве это флаг? – как мог беспечно проговорил Пётр. – Скатерть обычная, хулиганьё шутки шутит.

– Нет, мил-друг, – снисходительно возразил Соколовский. – Она хоть и скатерть, да только не простая. Ты на календарь посмотри. И вот на это…

С этими словами он достал из кармана мятый серый прямоугольник и протянул Петру. Парень приблизился и осторожно развернул сложенный вчетверо лист бумаги. Это была листовка со сводкой о положении дел на фронтах. Причем не с фальшивой пропагандистской сводкой, какие распространяло оккупационное правительство, а с настоящей, пришедшей с другой стороны, – от сражающейся, ещё не побеждённой страны.

– Откуда? – спросил Пётр, впиваясь глазами в листовку.

– Оттуда, – ответил Соколовский, чрезвычайно довольный произведённым впечатлением. – И вот ещё на, посмотри.

Он вытащил ещё один клочок бумаги, на котором корявыми печатными буквами цветным карандашом было нацарапано: «Холуям пощады нет, всех спровадим на тот свет».

– Такие записки кто-то клеил на двери участка сразу после прихода немцев, – объяснил Макаров. – Помню, было ещё две: «Если колбаса дороже, получай по сытой роже» и «Ешь ананасы и рябчиков жуй, день твой последний приходит, холуй».

Пётр невольно восхитился наглостью отчаянных храбрецов.