Читать книгу Быть женщиной из писем - Мария Бережная - Страница 3

«Меня зовут Виолетта. Надо представиться же в начале. Это мое первое письмо. Я думала, что уже разучилась писать что-то длинное, неспешное, а не просто время на бумажке под жгутом. Знаешь, я думала, что тяжелее всего мне будет справиться с потерями. С воспоминаниями. С мужчинами и женщинами, которых приносили в госпиталь без рук без ног, совсем дети, я каждый раз чувствовала себя виноватой, что я цела. Мне немного стыдно в этом признаваться, но я немного завидовала тем, кто завтра пойдет в бой. Будет страшно и больно, но хоть какое-то движение. А мы замирали и иногда даже не могли присесть много ночей. Одна наша медсестра, Лизонька, она учила меня, что война когда-нибудь закончится, а женщиной нужно быть всегда, так и умерла стоя во время очередного дежурства. И мы не сразу это заметили, что самое ужасное мы не сразу заметили, что ее уже нет.

Но сейчас в мирное время тяжелее всего оказалось справиться со злостью. Она живёт в моем сердце, оставляет внутренности, разъедает словно яд. Я не понимаю, как они живут те, кто делал такое с нами. Многие сдались в плен, многие вернулись к семьям. Сделали вид, что не было этой войны. И живут каждый день. Я тоже стараюсь жить. Но бывают дни, когда я просыпаюсь от ярости. От того, что она раздирает меня изнутри. Наверное, если бы не Максим и его письма я бы сошла с ума.

Есть в моем сердце и антисоветская злость за то, что случилось с этим городом. Мои родители жили в Кенигсберге много лет. И я столько раз с замиранием сердца слушала их рассказы о прекрасных замках, кружеве мостов, фонарях, променадах у моря и теплоходах в Пиллау. О множестве тайн и загадок рыцарей, которые я мечтала разгадать. В моем детстве у Кенигсберга не было вражеского лица, с детства он был моей мечтой. Яркий, красочный, загадочный, я знала названия улиц и могла по памяти перечислить любимые кафе мамы и папы. Могла рассказать, когда были построены замки и про путешествия по железной дороге. Мои родители подарили мне мечту. Моя бабушка рассказывала мне сказки про холодное Балтийское море. И всей душой я ненавижу немцев за то, что они ее отняли. Деревянные променады, беседки, весь этот город был и моим. И вот как они сами то живут теперь, понимая, как много всего уничтожила эта война?

В те дни, когда ярость не даёт мне спать, на утро я иду разбирать завалы. Под грудой камней, каждый из которых мне хочется погладить и заплакать от нежности к разрушенным домам, я пытаюсь найти свой Кенигсберг, город садов и марципана на розовой воде. Город кофеен и путешественников, таким рисовали мне его родители, но каким он был на самом деле, я уже не узнаю.

По утрам на улицы выходят пленные немцы. Они стаскивают технику, разбирают тяжелые завалы под присмотром караульных.

Первым делом нужно освободить дороги.

Разминировать дома и сады.

Проверить устье Преголи.

Зачем я все это пишу? Для истории. Нельзя полагаться на собственную память, этому с детства меня научила бабушка Мария-Тереза. Австрийская немка. Она преподавала русский и французский языки, дед записал ее на русскую фамилию, справил ей русские документы, а говорила она всегда почти без акцента, а после контузии начала еще и заикаться и оставила себе только первое имя – Мария. Бабушка Мария-Тереза всегда все записывала и даже зарисовала, ее дневники, можно читать как иллюстрированные книги.

А войну они вместе с дедом пропали без вести под Калугой. Спасли всех своих учеников, а сами сгинули где-то… Где-то.

Бабушка, вот бы ты удивилась, зная, где я. Я хожу по улицам, о которых ты столько мне рассказывала. Я каждый день прохожу мимо кафе, где познакомились мама и папа. Да, бабушка, я видела тот самый закрытый сад масонов.

Теперь все это наше, бабуль.

Только вот теперь всего этого нет.

Но я упрямо копаю. На земле расстелен брезент. Туда складывают найденные ценности, столовые приборы. Книги.

Посуду можно брать себе.

Поэтому у меня дома собран настоящий сервиз, только разбитый, как и я, как и все, наверное. Все мы разбитые люди.

«Чертова баба» говорит про меня патруль. И я радуюсь, если они произносят это вслух. Мне тоже есть, что им сказать. Спасибо, прихрамывающему сероглазому солдатику, рядовому, который присматривает за мной, в шутку называя меня капитаншей, и я ему это позволяю. Ох, и крепок он на язык. Хотя я тоже не плоха.

Тем более, что капитанша я и есть. Вчера. Да, это было вчера. Под завалами я нашла первое тело. Жаль я не могу посоветоваться с Максимом вслух. Понимаешь, я уверена, что эта женщина погибла не под завалами. Я в этом уверена, во-первых, кровь. Если бы камень упал ей на голову, как это казалось вначале, шла бы кровь. Но кровь на ране уже запеклась к моменту, когда ее ударили камнем и не шла. Кровь идет пока бьется сердце, этому нас учили в полевом госпитале. Здесь камень буквально впечатан ей в висок, но кровь в этот момент уже не текла. Я видела сотни ранений и тысячи убитых. Это я могу сказать точно.

Потом сами камни. Слишком уж любовно они были уложены вокруг нее.

Как если бы кто-то боялся… Повредить тело? Не хотел нарушить гармонии спящей. Рана на виске была сделана слишком… Аккуратно? Наконец-то мне есть о чем подумать. А не обо всей этой новой жизни, о которой нам твердят на каждой листовке и газете».

– Ого. Да у нас тут детектив! – Вслух сказала Соня, и Ольга подняла голову, услышав ее возглас, – Как ты думаешь, Максим – это кто? Ее муж? Или друг, с которым она познакомилась на войне? Она ставит только год 1946.

– Я думаю, что кто-то ей очень близкий, – тактично высказалась Ольга.

Вопросов было много. Кем работала Виолетта? Кто она вообще? Какое тело под завалами? Почему он так хочет обсудить это с Максимом? Что там вообще происходит и, главное, где?

– Я нашла Максима, – неожиданно сказала Ольга, – прямо у нас с тобой под носом.

Пока Соня перечитывала письмо Виолетты, Ольга протянула ей верхнее письмо из второй пачки. Она прочитала первые письма раньше.

Это была совсем другая история. Женщина поняла это по почерку. Писал мужчина, привыкший к порядку. Чуть наклонные буквы, а сами строчки, они были похожи на море, легкие волны в солнечный день, но при этом буквы были твердыми, ровными, так пишет только очень уверенный в себе человек. Такой почерк Соня видела в первый раз, если наклонить голову и чуть расфокусировать взгляд, то даже крючочки над буквами «б» и «д» были похожи на россыпь бликов на воде, и можно было бы увидеть красоту гармонии в письменных буквах.

– Надо же насколько один только почерк настроил меня на романтический лад, – сказала Соня сама себе, тихонько, хорошо, что играла музыка и никто не слышал ее слов, кроме Ольги, которая, кажется, прочитала по губам и тут же ей кивнула.