Читать книгу Нестрашный мир - Мария Беркович - Страница 3

Начало этой истории находится между началом конца детства и его окончательным концом.

Может быть, всё началось рано, в мои тринадцать и три четверти, или ещё раньше – в мои тринадцать с половиной, или с того, как тётя Надя продала дачу в Зеленогорске, Торфяная улица, а номер дома – удивительно! – но сейчас оказалось, что я его не помню. Может быть, даже еше раньше, в начале августа 1998 года. Это был очень трудный август. Тогда мы с дедушкой Мишей и Никифором (домашнее прозвище моей бабушки) уехали за тысячу километров от нашей дачи в Зеленогорске и жили в доме, который стоял в сосновом лесу. Я помню запах прошлогодней сырости в комнатах и вкус масла, полежавшего на открытой тарелке в холодильнике.

В это лето я вдруг поняла, что время идёт очень быстро, не успеешь оглянуться, как мама постареет и умрёт, и я сама постарею и никогда больше не поеду в лагерь в Финляндии, и дачу нашу снесут – дача была для меня тем же, что счастье. Так плохо, как тогда, мне никогда в жизни не было (а мне плохо бывает очень редко). Я лежала на верхнем этаже домика, вертела в руках старый том Гайдара с повестью «Судьба барабанщика» и плакала. Я бродила по сосновому лесу и сочиняла какие-то глупые пьесы в стихах. Плакала и просила Бога, чтобы всё это поскорее кончилось. В самом деле, стало полегче.

Когда я приехала в город, оказалось, что тётя Надя продала дачу.

Про Зеленогорск я, наверное, не буду рассказывать. У каждого есть такой Зеленогорск. Не перечислять же: вокзал, заброшенная больница, лес, дорога на залив, крыша сарая, финские поезда, ты ждёшь маму в начале улицы, коробка для ложек и вилок, полосатая ваза. Это моё, это скажет мне всё, это сокровища, равных которым нет. Если бы я могла просто налить своё детство в чашку и дать выпить тем, кого люблю.

Любовь для меня начинается там, где соприкасаются два детства. Даже если о детстве не сказано между нами ни слова.

Любовь – я вспоминаю ночь накануне переезда на дачу, когда не можешь заснуть. Лежишь и смотришь, как на занавесках качаются тени деревьев. Окно приоткрыто. Кисловато пахнет такими маленькими желтыми букетиками, которыми усыпаны тротуары в начале июня. Вскакиваешь и идёшь босиком на кухню. Бабушка, конечно, не спит, читает. Капает мне в рюмку пятнадцать капель корвалола.

Тётя Надя продала дачу.

С этого момента детство стало кончаться с невероятной скоростью.

Не стало детского, привычного, знакомого до последней трещинки счастья. Начиналось что-то неведомое и страшное.

Мы вернулись в город, и я плакала ещё день или два, пока мама не спросила меня, что случилось. Я сказала. Тогда мама объяснила, что бояться нечего. Время действительно идёт очень быстро, и мы действительно рано или поздно умрём. Вот тут-то и начнётся всё самое интересное. Поэтому можно думать о старении и смерти без страха, а с любопытством: такая большая и быстрая река – интересно, куда она принесёт меня?

Я сидела одна за партой и рисовала истории про то, как Эа, Омесса и Онарис отправились в путешествие за Синим Камнем. Герои рисовались быстрыми росчерками, схематично, они постепенно обретали признаки, имена. Откуда, как они появились в моём воображении, я не знаю. Мир строился и рисовался на стенах нашей комнаты в Апраксином переулке. На ободранных обоях танцевали чёрные фигуры, одна будто наклонилась, чтобы что-то поднять, другая держала в вытянутой руке свечу. Под потолком я написала имена своих героев: Анемон, Эа, Омесса, Онарис, Повелитель Ветров, Повелитель Оленей.

Был ТЮТ – театр юношеского творчества. Я любила его. Близких друзей, даже приятелей, не было, играла я в спектаклях мало. Любила коридоры, лабиринты, кулисы и декорации. Это было такое место для тихого аутиста. Можно было ходить, смотреть, думать и дышать этим воздухом. Я ходила в большой соседний концертный зал «Карнавал», когда там не было концертов, и бродила по его мраморным этажам. Танцевала, когда меня никто не видел. Балансировала на широких перилах (на высоте третьего этажа). Однажды меня поймали за этим занятием и привели к зав. воспитательной работой Ларисе Петровне.

– Зачем же ты ходила по перилам?

– Хотела покончить жизнь самоубийством, – соврала я. – Из-за несчастной любви.

Мы говорили около часа. Это был мой первый и единственный разговор с ней.

И хоть я и не хотела кончать жизнь самоубийством, было мне, вероятно, не слишком-то весело. Разговор с Ларисой Петровной очень помог. С тех пор при встрече мы всегда здоровались и улыбались друг другу. Ещё я очень любила стоять на контроле, отрывать билеты. Там я себя чувствовала на своём месте.

Спектакли – «Сирано де Бержерак», «Сотворившая чудо» – знала наизусть. Наверное, не будь «Сотворившей…», не стала бы я дефектологом.

Что ещё помню?

Дотронуться, за руку взять – лучше раскалённое железо.

Всегда жила во мне уверенность, что человек, которого я люблю, об этом должен сам догадаться, то есть он уже об этом знает. А я должна делать вид, что он мне совершенно безразличен. Или хотя бы не необходим.

Зачем, главное? Бог его знает, так я тогда была устроена. Я и сейчас так устроена.

Мне казалось, достаточно того, что я сама чувствую, внутри себя, это и так мучает, и так жжёт.

Школу я не любила из-за французского и математики, да и вообще почти из-за всех предметов. Из-за того, что меня дразнили. Я была неаккуратная – в рюкзаке разные бумажки и учебники по всем предметам, потому что было лень вечером их вынимать, – и ходила по-уродски, косолапо. И была ниже всех в классе.

Любила я кабинет французского. Он находился между четвёртым и пятым этажами, в тёмном коридорчике напротив кабинета химии. Дверь из коридорчика открывалась в свет. Кабинет всегда был полон солнца, даже в пасмурные дни. На низеньких окнах цвела красная герань, а по карнизам вечно бродили голуби. Пахло здесь чердаком: сухим деревом, пылью, солнцем, кровельным железом, облаками, небом.

Из окна были видны крыши до самого конца города, до подъёмных кранов в порту.

Вот там-то я впервые ощутила прикосновение нестрашного мира.