Читать книгу Чувствуй себя как дома - Мария Британ - Страница 6

Моя жизнь меняется. Как дырявый свитер с затяжкой: шевельнешься – приблизишься на шаг к смерти. Я натыкаюсь на Тору в школе каждый день. И сразу меня вызывают к доске, ставят двойки, ругают за невыученные уроки. Черная кошка, чтоб ее! Она здоровается со мной и подмигивает – что за чертовщина?! – по-сто-ян-но.

Но зато – не обзывается Кирпичом.

Не дубасит учебниками по башке.

Она просто роняет: «Привет».

Иногда предлагает орехи.

Но я боюсь ее настроения-сладкой-ваты. Знает ли Тора, что я псих? Дошло ли до этой дурочки, кто разбил окно в Ласточке?

Я пообещал себе сохранить тайну. Пусть Хлопушка считает, что я нормальный. Что у нее завелось НЛО. Что мир сошел с ума.

Лишь бы я был обычным в ее глазах.

Как же я любил перед школой заходить к Ворону! Но Тора все испортила и тоже начала навещать дом по утрам. Я уступил. Теперь мое время – вечером.

Она обводит мелком наш рисунок Облака.

Я обвожу.

Не сговариваясь, мы создаем расписание. Ворон спрашивает меня о Торе. Невдомек ему, почему мы до сих пор не объяснились.

Но о тайнах лучше молчать. Иначе какие это тайны?

По крайней мере, я так считал. До тех прекраснейших пор, пока Тора не разрушила наш распорядок и не явилась к Ворону вечером.

Застала врасплох, чего уж отмазываться. И вот я уже чувствую себя комаром, превратившимся в кашу от удара ладошкой.

– Как ты меня нашел? – интересуется Тора. Хамка, даже не здоровается. – И что ты здесь забыл?

Она взлохмачивает кудряшки и морщится. Кармашек платья оттопыривается под весом содержимого. Я в курсе, что там, – пачка мелков. У нас одинаковые. Тора пришла обводить Облако, чтобы Ворон не скучал.

Мои щеки полыхают – температура поднимается, не иначе. Сколько там максимум? Сорок? Сорок два? А у меня внутри пятьдесят. Я плавлюсь. Надеюсь, Ворон не расстроится, если я растекусь по полу кровавой лужицей.

– Что. Ты. Здесь. Забыл?

– Гуляю. А ты?

Я обычный мальчик, не Кирпич и не шизик, люблю заброшки и играть в классики, честное-слово-поверь-пожалуйста-я-нормальный.

Ворон тихо хихикает. «Не смешно», – мысленно одергиваю его я.

– Это ты нарисовал кота, – подытоживает Тора. – Долго еще ждать?

– Чего жать?

– Правды!

– Мне было скучно, и я решил…

Она хватает меня за запястье. А коготки-то острые! Точно кошка.

– Я не буду обзываться, Захар. Неужели твой котелок до сих пор не переварил, что мы… два сапога пара?

На ее ресничках блестят слезы.

– Врешь.

Я высвобождаюсь и достаю мелок.

Тора дружит с кучей девчонок, которые не обзывают ее Кирпичом. Торины предки не твердят, что с дочуркой «что-то не так». Она не выращивает овощи. Ее не водят к врачу. Ей не пытаются удалить фантазию.

А я грызусь с Пашкой. Скармливаю унитазу кругленькие таблетки, как дохлых рыбок. Общаюсь с домами.

Вывод: Тора хочет забрать у меня Ворона.

– Я не вру, Захар, – всхлипывает она. – Я принесла тебе жареных орехов. Будешь?

Она протягивает мне целый кулек.

– Почему тебя не водят к врачам? Мы ведь психи, разве нет?

– Ласточка теперь меня слушается.

Моя кожа продолжает плавиться. Готов поклясться, на лбу огромными красными буквами проявилась надпись: «ШИЗИК».

– Поздравляю…

– Она сама выключила свет и заперлась, когда я легла спать. Я оживила ее пять месяцев назад. Она совсем кроха, мало что умеет.

Тора подается к часам Ворона и гладит их мизинцем.

– Что? – вспыхиваю я.

Штукатурка не сыплется, потолок не рушится. Дом подпускает ее к сердцу, словно это парк развлечений.

Предатель!

– Ворон, ты чего? Ты доверяешь ей больше, чем мне?

– Однажды она не побоялась штукатурки. А я побоялся швырнуть в нее булыжником, – хрипит Ворон. – Не обижайся…

– Да пошли вы!

Я бросаю кулак в стену и мчусь на улицу.

Небо заволокло тучами, сумерки размыли поселок. Я ускоряюсь, чтобы не исчезнуть во тьме, несусь мимо дремлющих домов и, когда внутри все не только кипит, но и болит, вырываюсь на пляж.

Да, предки ждут меня к ужину, но сегодня я опоздаю.

На берегу нет хижин – чем не идеальное место?

Море штормит. Шепчет, шуршит и плещется, но в школе нас не учат его языку. Сколько бы историй оно поведало?

Я снимаю ботинки. Волны облизывают ступни – холодно. Как раз, чтобы остыть.

Предатель, предатель, предатель.

Повелся на байки глупой девчонки, которая младше меня на целых два месяца! Нам с Вороном не нужны никакие Торы. Они все портят. Девчонки всегда все портят.

А теперь я буду учить язык моря – с Zahnrad покончено.

Я возвращаюсь домой поздно. Предки ругают меня, когда я захлопываю дверь в спальню перед их носом. Матушка вновь жалуется бате, что со мной «что-то не так», вновь предлагает мне съездить к доктору, но я отказываюсь.

Отказываюсь.

Отказываюсь.

Весь следующий месяц.

Я спорю с ними. Топлю таблетки в унитазе. Дружу лишь с Воробьем. Врубаю погромче музыку, чтобы мое «спорю-топлю-дружу» превратилось в клип. Воробей подпевает. Он всегда подпевает.

Дышу.

Ем.

Дышу.

Сплю.

Дышу.

Гуляю по пляжу, слушаю «Аквариум» и «Наутилусов».

Дышу, дышу, дышу…

Моей фантазии пора в отпуск. Месяца три назад, когда я еще не знал эту наглую девчонку, Ворон спросил у меня:

– Когда люди устают, что они делают?

– Берут отпуск, – ответил я.

– Отпуск?

– Ну, некоторые едут в горы. Некоторые – на море, к нам.

– Придет время, и я устану, Захар. – Ворон закряхтел и хлопнул оконными рамами. – Если я когда-нибудь замолчу, не сомневайся: я на море.

– Дурачок! – захохотал я. – Ты и так на море!

Тогда я не понял Ворона, а сейчас сам хочу в отпуск.

Наушники разрываются на максимальной громкости.

Я не навещаю Ворона и не обвожу Облако. Избегаю в школе Тору. Ради такого дела я даже расписание ее вызубрил. Пашка почти меня не трогает. Фингал не в счет. Предки радуются, что после учебы я спешу домой и запираюсь в своей комнате, а не лазаю по заброшкам. Им плевать, чем я занимаюсь. Главное – никому не проломлю череп. Нет, они не говорят об этом мне – они говорят об этом друг другу.

Зато Воробей со мной по-прежнему общается. Его старенькие часы тикают в кухне. Я поинтересовался у предков, откуда они взялись, сколько лет нашему дому, а матушка сказала, что раньше их дарили направо и налево. Какая-то акция от нового предприятия – рекламировали себя.

Я бы и дальше жил в пределах своей комнаты (если забыть о прогулках в школу и обратно), но девочка-сладкая-вата опять все испортила.

Плетусь я, значит, с учебы. И тут – визг со стороны Ворона, да такой, что помидоры на огородах вянут.

Я бы не вмешивался, если бы не узнал эти вопли. Тора. Снова она.

– Помогите!

Покореженные ворота машут мне, но я не обращаю на них внимания – еще чего! – и проскальзываю в дом. Обстановочка не поменялась: пыльные тряпки, дощаной пол, наш рисунок, часы на тумбочке, шашки. Хотя нет, поменялась. Добавилась Тора, привязанная к дряхлой табуретке. На виске – ссадина. Руки – в синяках.

– Что случилось? Это… Ворон?

– Да освободи же ты меня! – рявкает Хлопушка.

Я развязываю веревки и озираюсь. Здесь только мы.

– Почему он тебя не спас?

– После того как ты бросил его, он не подает признаков жизни. Ворон почти устал. Ты понимаешь, о чем я?

Тора подрывается и разминает спину. Она ведет себя так, точно и не звала на помощь. Точно ела мороженое с подругой и внезапно решила нагрянуть в гости к приятелю.

Я касаюсь ладонью ее раны.

– Кто тебя побил?

– Пашка.

– Вы же учитесь в разных классах! – выпучиваю глаза я.

– Да уж, преграда!

Наверное, я спал месяцев сорок и лишь сейчас очнулся.

– Я его спровоцировала. Ляпнула, что он слабак и неудачник. Что до сих пор читает детские сказочки.

– Серьезно?

– Да. У нас же с тобой общие источники, не забывай, – подмигивает она. – Он гнался за мной, но я этого и добивалась.

– Зачем?

Нет, все же я проспал месяцев сто.

– Да чтоб ты, дурак, проведал друга. И меня заодно.

Я таращусь на нее, помятую, с синяками на коленках. Она сошла с ума. Маленьким девочкам нельзя так поступать.

– Это плохо, – хмурюсь я.

– Но ведь подействовало же. Пашка хотел, чтобы я провела в заброшенном доме целую ночь. «Ворон… Так вы его называете? Ты ведь любишь его, чего тебе это стоит?» – передразнивает его Тора. – Только он не в курсе, что мне это действительно ничего не стоит.

– Ты ненормальная.

– Ты тоже.

Я бы сам побил ее за такие выходки, но, боюсь, разобьется.

В уши – словно кто-то ваты напихал. Ворон дуется на меня, как девчонка, а я… я глотаю слезы. Соскучился-таки. Позор, позор! Я стискиваю зубы. Пусть хоть ломаются – не реветь же перед Хлопушкой.

– Мы рады, что ты нас простил. – Тора повисает на моей шее.

Я хлопаю ее по плечу – надеюсь, именно так поступают настоящие мужчины – и вытираю рукавом слезу, пока Тора не отлипла.

С этого дня мы начинаем дружить. Ворон постепенно оживает и рассказывает нам все больше и больше историй о своих хозяевах. Как под Новый год Облако смылся из дому и вернулся под бой курантов. Как жена развесила письма мужа в спальне вместо обоев. Как супруги обмакнули ладони в чернила и после очередной разлуки сделали отпечатки на стене, чтобы возвращаться домой и вспоминать друг о друге.

Мы с Торой тут же натыкаемся на тусклые пятна над часами.

О-фи-геть!

Спустя черт знает сколько лет отпечатки почти стерлись, но история Ворона будто подкрасила их.

Мы прислоняемся ладонями к серым обоям.

– Круто! – Хлопушка ведет пальчиком по контуру отпечатков. – Что с ними случилось, Ворон?

– Они умерли от старости. Детей у них не было. И я… я скучаю по ним.

– Не смей грустить! Теперь мы вместе.

– Вместе, – подтверждаю я.

* * *

Следующим вечером Тора приглашает меня в гости. Классно, конечно, но я чувствую себя паршивее некуда. С непривычки, наверное.

Это похоже на праздник: ты моешься, чистишь зубы без подзатыльника матушки, выбираешь, что надеть, и натягиваешь самые чистые носки. Главное – зашитые. Причесываешься аж второй раз за день!

Предки косятся на меня, как на идиота. Или наоборот – как на улучшенную версию сыночка, которого не стыдно повести на день рождения к соседке.

– Вы чего? – я стараюсь говорить как обычно, и это уже само по себе странно.

– Куда ты? – интересуется батя.

– К подруге в гости.

– У тебя появилась подруга? Как ее зовут?

– Тора.

– Тора? Прозвище? – Матушка поглядывает на телефон. Как пить дать позвонит моему врачу, когда я слиняю.

– Сокращенное от Виктории. Живет на соседней улице. Учится в четвертом «Б». Это ее я спас.

Матушка косится на тумбочку, где валяются мои таблетки, и кусает губу.

– Хорошо тебе погулять, сынок, – кивает она.

Я вылетаю на крыльцо и молюсь, чтобы предки не позвонили доктору.

Дверь захлопывается. Через открытую форточку слышно, как матушка затевает старую песню под названием «Что-то не так». Но ведь сегодня я… улучшенная версия. Почему что-то не так, мама? Я надел самые чистые носки. Без дырок. Причесался. Я не болтал в твоем присутствии с Воробьем и не швырялся цветочными горшками.

Что со мной не так сегодня?

Я оглядываюсь и машу рукой – скорее дому, чем предкам, а мне машет калитка.

Сегодня странный день: соседи слишком улыбчивые, здороваются громко и по-доброму (их хижины – тоже), никто не пытается меня прибить. Солнце чересчур печет – дефективный ноябрь.

И я весь такой чистый. Еще бы, праздник! Иду в гости.

Я застываю перед Ласточкой.

Привет, птичка. Ты не изменилась – лишь окна новые. Надеюсь, ты не плакала.

Во двор выбегает Хлопушка и тянет меня в дом. Хвастается, что впервые сама приготовила яблочный пирог с орехами.

Предки Торы суетятся в кухне и зовут нас к себе.

Совсем недавно здесь ругались клоуны, а сейчас Ласточка дышит уютом: гудит холодильник, закипает чайник, на столе – скатерть в цветочек, из печки – аромат корицы.

Матушка Торы тараторит без умолку, и единственное, что я успеваю переварить – имена: тетя Марина и дядя Антон. Они обнажают все тридцать два и подсовывают мне табуретку, словно не видят мой диагноз под названием «Что-то не так». Наливают чай, спрашивают, как дела. У меня давно никто не спрашивал, как дела.

Тетя Марина достает из духовки пирог, разрезает и накладывает каждому по кусочку. Я сразу же его пробую. Вкуснотища!

Тора щебечет о школе, о куклах и книгах, о том, как мы подружились. Без истории с домами, естественно.

– И все же, – щурится тетя Марина, – как ты забрел сюда, Захар? Насколько нам известно, ты живешь немного ближе к морю.

– Он искал кота, мам, – выдает Тора. – У него пропал кот, представляешь?

Пирог застревает в горле, и я поспешно запиваю его чаем. Половина течет мимо рта.

Что же ты несешь, дурочка?

– Бедняга. – Тетя Марина подливает мне чая. – Нашел?

– Нет, – хриплю я.

– Как его звали? – подает голос дядя Антон.

– Облако.

На этот раз краснеет Тора. Кулаки сжимает. Ха-ха, так тебе и надо! Нечего болтать!

Чайничек в руках тети Марины вздрагивает. Капелька падает на скатерть.

– Ох, извините…

Тетя Марина хватает тряпку и трет стол, уничтожает вместе с пятном и мой ответ. Дядя Антон пододвигается к нам, щурится, рассматривает меня. Жалеет небось, что лупу не прихватил.

– Необычное имя для кота.

– Согласен, – фыркаю я. – Вот это совпадение, да? А вообще, люблю облака. Когда-нибудь мы научимся на них летать.

Кивнув, он вцепляется в чашку, игнорируя то, что она обжигает ладони. Дядя Антон высокий и полный, и теперь я понимаю почему: из-за кожи толщиной в сорок сантиметров, которой нипочем ни кипяток, ни лава.

– Мы пойдем поиграем, хорошо? – нарушает тишину Тора.

– Конечно, солнышко, – отзывается тетя Марина. – Только без Облака – я его постирала.

Тик-так.

Я вздрагиваю. На шкафу с сервизом громоздятся часы Zahnrad.

Мы с Торой идем в ее комнату – маленькую, как домик куклы: мини-кроватка, мини-столик, мини-стульчик, мини-картина с Белоснежкой и гномами, мини-книги на полках. И – большой-большой шкаф. Между дверцами торчит кусок фиолетовой юбки.

– Ты чуть не выложила им все! – накидываюсь я на Тору.

– Но не выложила же. Хотя они не разрешают мне дружить с необычными.

И вот мое сердце уже на низком старте. Три, два…

– Твои предки знают?..

Один.

– Знают что?

– О нашей тайне!

– Захар. – Тора кладет ладошки мне на плечи. Я чувствую себя на приеме у врача. – Это никакая не тайна. По крайней мере, для нашей семьи. Родители верят, что я дружу с домами.

– Почему? Они разве не думают, что с тобой что-то не так?

– Они тоже с ними общаются.

Ноги подкашиваются. Я сползаю на пол. В висках стучит звонкое «я не один, я не один, я не один»…

– И все же ты им обо мне ничего не сказала.

Тора прилипает лбом к мини-окну.

– А зачем? Ты необычный. Нам нельзя дружить.

– Но зато о тайне семьи болтать направо и налево – это как два пальца об асфальт, да?

– И что? Детей никто не воспринимает всерьез. Тебе ли не знать…

– Что все считают меня психом и не воспринимают всерьез? – морщусь я.

– Прости.

– Ты темнишь.

Раскрой свою мини-тайну, Хлопушка.

– Необычным нужно темнить. На свету мы умираем.

– Вампиры, блин.

– Я сейчас.

Тора проскальзывает в кухню, но не запирает меня.

– Пока, мамочка! Пока, папочка!

Предки шепчутся, щелкает замок, и Хлопушка возвращается ко мне.

– Уехали на работу.

– Так поздно?

– У них не… ненор… нормированный график, – поясняет Тора. – Дурацкое слово! Давай лучше в прятки сыграем. С Ласточкой.

– Как это – с Ласточкой? – недоумеваю я.

– Ты же умеешь общаться с домами мысленно? Умеешь. Вот и попробуй ее перехитрить. Чтобы, когда ты искал, она не кряхтела половицами, а когда прятался, не выталкивала тебя тумбочкой прямиком ко мне!

– Ладно.

– Чур, я прячусь!

– Да пожалуйста.

Я ведь взрослый. Уступлю.

– Считай до ста, – командует Тора и толкает меня в угол.

Из кармана выпадает проигрыватель. Я с замирающим сердцем поднимаю его. Только не реветь, только не реветь, только не реветь… Посередине появилась трещина.

Тора гладит его по кнопкам.

– Ничего! С ним все в порядке!

Она выуживает из шкафа кассету и вручает ее мне.

– Давай попробуем.

Щелк. Начинает пиликать скрипка. Проигрыватель в норме.

– Это Джузеппе Тартини[8], – сообщает Тора. – Мой любимый композитор. «Дьявольская трель». Я играю на скрипке, так что… без Тартини – никуда. Ладно, считай!

Я жмурюсь. Ступни Хлопушки шлепают в ритм музыке. По-моему, она взбирается на второй этаж.

– Раз!

Я убавляю громкость, чтобы по звукам определить, где Тора.

– Два!

Точно, второй этаж. Ласточка, мы же команда?

– Три!

Мне надоедает на пятидесяти.

– Сто! – выкрикиваю я в надежде, что Тора не слышит ничего, кроме своего Тартини. – Кто не спрятался, я не виноват!

А потом я целый час слоняюсь по дому. И все из-за Ласточки: то шторами взмахнет, то шкафом затрещит. Предательница, за Тору играет. Стычка с ворами пошла ей на пользу.

Я ползаю под столом, под лестницей, под диваном. Натыкаюсь на поломанных кукол, топчу крошки. Что, если Тора мне померещилась? Что, если я залез в чужой дом? Что, если матушка права и я болен?

Я облокачиваюсь на стол. Огромное растение Ториной матушки щекочет мне щеки. У моих предков такое же, арека называется.

– Ласточка, я сошел с ума?

– Тогда мы сошли вместе.

Растение выплевывает крохотную ручку, и та дает мне подзатыльник. Из-за листьев выглядывает Тора.

– Я была ближе некуда, а ты не нашел. Опять считай!

– Подожди. – Я хватаю ее за локоть. – Если твои предки такие же, как мы… Почему они не принимают таблетки от нашей болезни?

Тора хлопает меня по лбу.

– Дурачок! Это не болезнь. Это дар. Мы с родителями почти не обсуждаем его. Он есть – и точка. Мама и папа не пытаются меня от него уберечь. Только просят говорить о любых странных случаях в поселке и шушукаются, шушукаются…

– Мои тоже.

– Ладно, считай! – командует Тора.

Я вновь отворачиваюсь.

– Р-р-раз.

Вечер пролетает за секунду. Я запоминаю все: Хлопушку, вкус яблочного пирога, шершавые стены Ласточки. А когда возвращаюсь домой, сразу падаю в кровать. Даже крошки от пирога с ног не смываю – утром будет подтверждение, что Тора настоящая. Что я не одинок. Что я дружу с Хлопушкой, и она – о боги! – не называет меня Кирпичом.

* * *

Нам десять.

Нам одиннадцать.

Осенью Тора исчезает на целых два месяца. Ее брат Димка, который живет в городе, болен. Я никогда его не видел и впервые услышал о нем, когда Хлопушка прощалась со мной у машины, теребила мою руку. Я ничего не спрашивал, боялся ее расстроить. А она думала, что мне хватит его имени и дурацкого «родился-учился-работает». Ладно уж, если начистоту, так и есть.

Тора пообещала, что вернется как можно скорее, но на ее глазах блестели слезы. И я понял – не дурак – что «как можно скорее» вряд ли наступит. На прощание Тора поцеловала меня в щеку, и я до ночи не мог избавиться от ощущения, что она по-прежнему прижимается ко мне губами. Кожа горела. Пашка бы меня засмеял.

И вот я краду у предков черный фломастер, чтобы зачеркивать дни на календаре. Матушка обнаруживает пропажу и ругается, что я беру вещи без спросу. Я извиняюсь, помогаю ей полить огород, а она покупает мне новый фломастер – целехонький, с колпачком и почти не израсходованный!

Каждый день в восемь утра я рисую крестик на календаре. Это мой ритуал.

Зачеркиваю. Ем омлет.

Зачеркиваю. Чищу зубы.

Зачеркиваю. Натягиваю дырявые носки.

Зачеркиваю, зачеркиваю, зачеркиваю…

Фломастер высыхает, а Торы нет.

Я прошу у предков новый. Они обещают, что купят, и я временно использую вместо него угольки из-под костра – батя часто жарит шашлыки.

Я навещаю Ворона. Мы скучаем по Торе вместе. Мы ждем ее, чтобы снова считать до ста и кричать «кто не спрятался». Я постоянно хожу мимо Ласточки и все чаще замечаю, как в саду опадают листья.

Искать меня – любимое занятие Пашки. Где бы я ни находился, отовсюду звучит его противный голос: «Кирпич!».

И если я успеваю добраться до Ворона или Воробья – отлично. Нет – Пашка вытряхивает на мой котелок гору мусора. Это его ритуал.

Я зачеркиваю последний, тридцатый день месяца и плетусь к Ласточке.

Пусто, черт бы ее побрал.

Теперь я не снимаю наушники, когда сплю. Круглосуточное немое кино.

Месяц превращается в два.

Я вешаю календарь над кроватью – так удобнее.

Зачеркиваю. Ем омлет. Иду к Ласточке.

Зачеркиваю. Чищу зубы. Иду к Ласточке.

Зачеркиваю. Натягиваю дырявые носки. Иду к Ласточке…

Стоп.

Листья убраны.

Убраны!

Я зову Тору, горланю на всю улицу и не краснею: прогресс!

Хлопушка выскальзывает из дома – бледная-бледная, синяки под глазами. Я заваливаю ее вопросами, но она отвечает коротко, словно разучилась со мной общаться.

«Мы же друзья?» – спросил бы я, но сердце нырнуло даже не в пятки – в кончики пальцев ног.

А потом Тора говорит, что ее брат был спасателем. И умер.