Читать книгу План «Победители» - Мария Давыденко - Страница 3

* * *

Верочка была очень даже симпатичной девушкой, но это трудно было заметить – за очками с «черепашьей» оправой, белым халатом, больничным чепчиком. И у неё всегда было такое выражение лица, будто тяжесть всего мира легла ей на плечи, или гримаса «я всех ненавижу». Работа была у неё тяжелая. Вера не искала лёгких путей. Она была хирургом в городской больнице имени Сергея Петровича Боткина.

Она каждые десять минут хваталась за голову: «И как меня угораздило?!» Но призвание есть призвание. Постоянный стресс, кровь, крики, насмешки, стремление доказать, что она не хуже мужчин. И так с утра до ночи. Но Вера, насупив черные брови, продолжала заниматься любимым делом. Высокая, статная, крепкая, стройная, но вечно замученная. Красивая, но уставшая. Остроумная, но агрессивная. В общем, сплошной клубок противоречий.

В этот вечер она была на дежурстве. Две медсестры устроили в ординаторской чаепитие. Верочка тоже не отказалась от сушек с маком. Разговоры пошли на обычные темы.

– Вот странно, – негодовала медсестра Катюша, – этот артист Малого драматического такой здоровенный лоб, а сами видели, какого размера его мужское достоинство. Я думала, что после операции он к нам подойдёт и скажет: «Только никому не говорите».

Верочка и вторая медсестра Таня засмеялись во весь голос и чуть не поперхнулись чаем.

– Катюша, ну ты как скажешь! – сказала Вера и надкусила сушку.

– Я себя прям хранительницей великих тайн чувствую. Столько известных людей у нас оперировались. Помните того прокурора? Можно сказать его жене про родимое пятно на ягодицах и всё, брак разрушен.

– Затейница, – произнесла Таня и сделала глоток чая. – Зато меня даже мой голый муж при включенном свете не пугает.

Все снова засмеялись.

В ординаторскую зашла третья медсестра – Ангелина, она была постарше всех собравшихся. Девушки тотчас замолчали.

– К нам с подозрением на аппендицит привезли. Закругляйтесь с чаем, девочки!

– А только разговорились! – досадовала Катюша.

– Вера Геннадьевна, вы поосторожнее! Солидный пациент.

– Солидный в смысле веса или в смысле социального статуса?

– И то и другое. Он из самого…

– Из самого что? Говори внятнее, я ничего не понимаю.

– Из самого ЦК.

– Матерь божья! А если ж что-то пойдёт не так, нас же посадят?! – запаниковала Катюша.

– Спокойно, Катя! Без истерик. Может, позвонить Всеволоду Владимировичу? Я не хочу оперировать шишку! Нет, нет, нет.

– Вера Геннадьевна, Всеволод Владимирович просил его не беспокоить. Должен же быть у человека выходной, в конце то концов. Вы справитесь.

– Хорошо, девочки, приступим.

Вера стремительно направилась в сторону операционной. Она энергично распахнула дверь и подошла к пациенту. Ангелина, немного запыхавшись, догнала её и вручила медицинскую карту, а затем скрылась на пост. Следом показались медсестры.

– Здравствуйте! Вера Геннадьевна.

– Аркадий Аркадьевич.

– Где болит?

Она приложила ладонь ко лбу больного.

– Температура есть. Покажите язык! Белый. Аппендицит. Будем оперировать.

Аркадий Аркадьевич словно позеленел.

– А кто будет оперировать?! Вы?!

– Врач-хирург Кузнецова, приятно познакомиться.

– Да ты ж девчонка совсем!

– Я молодо выгляжу, но на самом деле мне тридцать один.

– Слабо верится.

– Вам показать мой паспорт, диплом, аттестацию?

– Было бы неплохо. А нельзя позвать другого врача?

– К сожалению, сегодня дежурю я.

– Дочь, вызовите, мать его, врача! Мне же больно.

– Я – врач.

– Вызовите другого врача!

– Я думаю, к его приезду он вам больше не понадобится. И тогда вы сможете лечиться хоть у Антона Павловича Чехова.

Больной прижал колени к животу. Вере показалось, что зрачки сейчас у него просто выпрыгнут из глаз.

– Это что – хирургический юмор?

– Немного.

– Вызовите врача!

– Катюша, срочно побеспокойте Арнольда Яковлевича. И пусть готовят анестезию.

Катя захлопала ресницами.

– План Б, – прошептала ей Вера на ухо.

В считанные минуты Катюша оказалась на улице. Она без промедления прошла в дворницкую.

– Арнольд Яковлевич, вас требует Вера Геннадьевна.

Арнольд Яковлевич перевернулся в сторону Катюши на диване.

– Снова? Что-то нынче востребован. Благодарность прежняя?

– Пол-литра чистого спирта.

Арнольд Яковлевич оживился и поспешил встать с дивана. Они с Катюшей поднялись в отделение. Она на ходу надела на него больничный халат. Арнольд Яковлевич чем-то действительно походил на Антона Павловича Чехова – у него были подобные очки, усы, бородка, он был высок. И с тех пор, как Вера Кузнецова начала самостоятельно оперировать ему не раз удавалось почувствовать себя медиком.

– Я только собрался спать, отложил газету, как мне позвонили!

– Простите, доктор! Аркадий Аркадьевич требовал вас. Он предпочитает умереть тому, чтобы его оперировала женщина.

– Что за предрассудки право! Но раз я уже здесь. Готовьте анестезию!

– Вы Антон Павлович?

– Кажется, пациент готов. Приступайте! Скальпель!

Верочка протянула дворнику флакон спирта.

– Что бы я без вас делала, Аркадий Аркадьевич!

– Всегда раз помочь. Целую вашу ручку.

– В другой раз. Я уже продезинфицировала руки. Скажите Ангелине, пусть отдаст вам наши сушки.

– Вы – чудо, Вера Геннадьевна.

– Вы мне льстите.

* * *

После операции Вера чувствовала себя выжатым лимоном. И дело было не в сложности операции, а в моральном давлении.

– А представляешь, если что-то пойдёт не так?! – нагнетала обстановку Катюша. – И как ты разрежешь этот тройной слой жира? Смотри, я и не вижу его мужское достоинство.

Катюша, конечно, была слегка назойливой и фамильярной, но специалистом хорошим, и, в принципе, Верочке она нравилась. Но в такие моменты она хотела кинуть в неё что-нибудь.

После операции Вера прилегла в палате и уснула. Через час её разбудила Таня.

– Твоя подруга приехала. Корреспондент «Огонька».

– Ах, я и забыла, что ей обещала.

– И тебя никогда не мучает совесть после того, как мы аборты девушкам делаешь? Я никак не разберусь, как к этому отношусь.

– Я оцениваю душевное состояние девушки, степень её решимости, семейное положение, ситуацию. И девушка – не кошка, она имеет право не рожать, если мужчина не собирается ей помогать. И ты же знаешь, деньги мы с тобой берём только с тех, которые способны заплатить, а с других нет. Ведь в противном случае они могут обратиться к какому-нибудь мяснику. Это наша с тобой гуманитарная миссия.

– Согласна. Так жалко этих беспризорных детишек. Я каждый раз плачу, когда их встречаю.

Вера поправила волосы, надела халат и отправилась в операционную.

– Здравствуй, Наташа! Как твои дела? Ты не передумала?

– Нет, Верочка. Ты – моё спасение. Он – женатый человек. Родители со свету меня сживут, ты их знаешь. Я не передумаю.

– Завтра утром сможешь отправиться домой. Тогда приступим.

Всё прошло хорошо. Ещё отец всегда говорил Вере: «У тебя рука легкая». С тех пор она и поверила, что есть в её руках какая-то волшебная сила. Сначала она ходила в музыкальную школу на уроки игры на фортепьяно, а потом решила стать хирургом. Именно хирургом. Она не хотела быть ни педиатром, ни терапевтом, ни стоматологом. Только хирургом. Хирургия казалась ей чем-то заоблачным – высшим пилотажем. Она хотела доказать себе, что справится.

– Золотые у тебя руки! – говорила ей постоянно Таня.

И руки у неё были изнеженные, красивые, с какими-то плавными контурами, интересными движениями. Они привлекали внимание.

* * *

Отработав затем дневную смену, Вера отправилась домой. Летняя Москва не захватила её своим очарованием, так она хотела быстрее переодеться, основательно поесть, почитать книжку, желательно Чехова.

В троллейбусе она задремала и чуть не пропустила свою остановку. Дверь квартиры ей открыла их домоправительница Ольга Семёновна.

– Верочка, а у нас гости. Проходи ужинать!

Вера сразу почувствовала неладное – засаду. Интуиция её не подвела. В столовой она увидела своего отца, генерала-майора Кузнецова, и полковника Одинцова. Полковник уже месяц не уставал посещать их квартиру, приносить с собой тортики, чтобы очаровать Верочку. На все его знаки внимания она отвечала отказом, но полковник не сдавался. Вере не нравились его залысины у висков, противный командный голос, совершенно огромный лоб, но что особенно её раздражало – его манера коверкать ударения в словах и очевидные ошибки в грамматике. Одинцов всегда говорил «накласть пюре», «вылаживать правду», «позвОнит», «шелкОвый». Её всю передёргивало каждый раз, когда полковник употреблял слово «плебисцит», а делал он это довольно часто. Ещё он любил слово «пертурбации». И всегда его «умничанье» выглядело крайне нелепо и смешно. Ещё у него с трудом застёгивались пуговицы на кителе, потому что он очень быстро набрал вес, когда его повысили в звании. И каждый раз, когда полковник говорил о своей покойной жене, он вставлял комментарий «святая была женщина». В этот момент Вера всегда думала: «Конечно, святая. Столько лет тебя терпела. Наверняка, там её причислили к святым мученикам». И хотя полковнику было чуть больше сорока, он выглядел на один возраст с её отцом, потому что тот был постройнее и меньше пил.

– А вот и Верочка! Присаживайся! Ольга Семёновна сегодня приготовила нам кулебяку, расстегайчик.

Отец пододвинул ей стул. Верочка тяжело вздохнула.

– Как рабочий день?

– Устала очень, папа. Кстати, привозили твоего знакомого – Аркадия Аркадьевича.

– Как?! Что с Аркадием Аркадьевичем? Надеюсь, он выздоровел, – бесцеремонно вмешался в беседу Одинцов.

– Аппендикс. Его уже выписали.

– Какая радость! Нужно будет ему позвОнить. Вы кушайте, кушайте, я ещё тортик принёс.

– Виктор Петрович, вы меня право закормили тортами. Скоро я в эту дверь не смогу проходить.

– Ничего, чай не крепостные, новую, если что, поставим, – успокоил Веру отец.

Но ей и кусок кулебяки в рот не лез. Её явно сватали. Она даже пожалела, что сейчас в цветастом ситцевом платье. Нужно было прийти домой в больничном халате, чепчике, очках в «черепашьей» оправе. Может, хоть это отпугнуло бы жениха.

– Я вам принёс пластинку – Шаляпин «Эй, ухнем». Надеюсь, вам понравится.

– Верочка больше любит Бетховена, – проговорилась Ольга Семёновна, подавая чай.

– Так давайте как-нибудь сходим в консерваторию!

– Отличная идея! Дочь редко куда-нибудь выходит. С работы домой – из дома на работу, – не унимался генерал-майор.

– Возможно, когда-нибудь.

«В следующей жизни», – закончила мысленно фразу Вера. Она взяла графин с водкой и налила напиток в рюмку Кузнецова, а затем залпом выпила. В этот момент Ольга Семёновна как раз поставила новую пластинку. В столовой раздался громовой голос Шаляпина. Это позволило Верочке несколько минут помолчать и выпить ещё водки.

– Гений! Самовыродок! – воскликнул полковник.

Верочка чуть не поперхнулась.

– Самородок!

– Дорогая, невежливо поправлять гостей.

– Ничего, буду теперь знать, как правильно, Геннадий Михалыч.

Настала неловкая пауза.

– Геннадий Михайлович, Вера Геннадьевна, я хотел задать вам один вопрос. Я знаком с вашей семьёй ни один год… Я помню Верочку совсем юной. Теперь она стала красивой женщиной. Да, я уже не так молод. И Верочке уже не восемнадцать.

«Сволота!» – мысленно крикнула Вера.

– Но я уверен, что смогу стать для неё надежным тылом. Я сделаю всё возможное, чтобы она стала счастливой. Смею ли я … это, надеяться, Вера Геннадьевна, что вы станете моей женой?

Верочка почувствовала, что зря выпила водку на голодный желудок. Её подташнивало. А ещё нужно было сформулировать ответ так, чтобы Виктор Петрович не сильно обиделся.

– Виктор Петрович, вы – замечательнейший человек. Я уверена, что вы можете сделать счастливой любую женщину. Но думаю, что я ещё не готова к семейной жизни. Работа занимает всё моё свободное время. Я хочу сосредоточиться на своей профессии. И поверьте, скоро вы поймёте, как вам повезло, что я не стала вашей женой. Вы найдёте женщину более хозяйственную, сговорчивую, терпимую, которая оценит все ваши достоинства. Но это не я. И я не хочу, чтобы моим мужем был военный, потому что я знаю, каково было моей матери, столько путешествовать по гарнизонам с отцом.

Снова неловкое молчание. Вера похвалила себя за блестящую отказную речь: «Лучше сказать нельзя было». Виктор Петрович выпил рюмку водки.

– То есть вы мне отказываете?

– К сожалению, да.

Тут уже выпил генерал-майор.

– Вот что я скажу вам, барышня, – произнёс Одинцов, – возможно, я – ваш последний шанс. Вы уже не девочка и скоро, как знаете, может начаться война. Неужели вы хотите остаться одна-одинёшенька? Вы пропадёте. Я повторю своё предложение. Верочка, вы станете моей женой?

– Нет.

Она быстрее побежала в туалет, потому что её тошнило. Когда она вернулась, полковника как ветром сдуло. Верочка включила «Лунную сонату» на граммофоне.

Генерал-майор не стал ждать окончания записи.

– Что это было, Вера Геннадьевна?! Полковник был так к тебе добр!

– Я не обязана выходить за каждого, кто ко мне добр.

– Как мне теперь ему в глаза смотреть?!

– Ну извини, папа, что я не одобрила твой выбор!

– Доча, я уже не так молод, я внуков нянчить хочу. Ты меня сведёшь в могилу! Воображаешь себя Верой Гейдройц! Или Кларой Цеткин.

– А ты во мне сомневаешься?

– Вера Гейдройц была одна. Не обязательно выбирать такой трудный путь! И тебе императрица Александра Федоровна, как той, теперь не поможет.

– Зато у меня есть ты.

– Всё – происки твоей матери! Говорил же ей – не забивай дочери голову всякой ерундой! Фортепьяно, танцы, книжки – вот что вышло. Теперь и замуж тебя никто не возьмёт!

– Возьмёт кто-нибудь!

– Кто-нибудь и был полковник Одинцов!

– Вот наступит война, все вы, мужики, уйдёте на фронт, и кто вас будет оперировать? Конечно же, мы – женщины-хирурги, и вам будет на это наплевать.

– На фронт собралась? Это тебе не в операционной работать. Там каждый день – сплошной риск, что ты ничем не сможешь помочь умирающему человеку. И тебе с этим придётся как-то смиряться.

– Ко всему привыкаешь.

– Ды ты хоть знаешь, как называется трёхлинейная винтовка 1891–1930 года выпуска?

– Вопрос с подвохом. Трёхлинейная винтовка 1891–1930 года выпуска.

– Ты смотри, молодец.

– Мосинка, трёхлинейка – в народе. Да брось, я ж дочь генерала-лейтенанта.

– А мозгов кот наплакал! Одни разочарования!

Верочка поняла, что сейчас поможет только одно – слёзы. Она умело заплакала. Генерал совершенно не выносил женских слёз. Он мгновенно терялся и впадал в оцепенение. Это было для него что-то совсем непереносимое.

– Ну будет, будет. Прости, доча! Я перегнул палку. Ты же меня знаешь. Ладно, ладно, черт с этим полковником!

– А могу я теперь идти читать Чехова?

– Иди, доча, всё будет хорошо. Хочешь оперировать – оперируй. Не хочешь замуж – не ходи. Хочешь на фронт – иди.

«С мужчинами всё-таки проще», – подумала Верочка и пошла к себе в комнату.

В спальне она первым делом закрыла глаза, открыла «Чайку» и ткнула указательным пальцем в этот отрывок:

«Я одинока. Раз в сто лет я открываю уста, чтобы говорить, и мой голос звучит в этой пустоте уныло, и никто не слышит… И вы, бледные огни, не слышите меня… Под утро вас рождает гнилое болото, и вы блуждаете до зари, но без мысли, без воли, без трепетания жизни. Боясь, чтобы в вас не возникла жизнь, отец вечной материи, дьявол, каждое мгновение в вас, как в камнях и в воде, производит обмен атомов, и вы меняетесь непрерывно. Во вселенной остается постоянным и неизменным один лишь дух».

– Как грустно.

Она захлопнула книгу. Из окна открывался вид на Красную площадь. «И что мне ещё нужно?» – вопрошала она у самой себя. Виляя хвостом, к ней подбежал огромный рыжий пёс Утёс, которого генерал-майор назвал в честь любимого исполнителя – Леонида Утёсова. Пёс был беспородным, но иногда Вере казалось, что у него такой глубокомысленный взгляд, будто он решает судьбу всего грешного мира. Утёс словно познавал тайны мировых философий и поэтому, наверное, не говорил ни слова, понимал – молчание есть признак мастерства мысли.

* * *

Веру утром вызвали к главному врачу. У неё сердце забилось чаще. С Карлом Иосифовичем они учились на одном курсе, только он поступил не сразу после школы, а на несколько лет позже – после армии. Айзенберг был тогда обычным кудрявым ботаником, которого интересовала исключительно наука. Вера всегда у него списывала лекции и просила помощи на контрольных. Айзенберг был всех на курсе старше, ответственнее, талантливее и перспективнее. Девушки на него всегда обращали внимание, хоть он и был худощавым, выглядел младше своего возраста. Он пленял всех своей преданностью профессии и чёрным медицинским юмором. Но он сразу выделил Веру. Он таскал за ней толстенные книги, провожал до дома, не отходил от неё в институте ни на шаг. Он смотрел на неё преданными влюблёнными щенячьими глазами, и Вере это внимание было приятно. Незаметно парень стал занимать в её жизни чуть ли не главное место. Она уже не могла представить, как можно без него обходиться. И преданность Карлуши её подкупила, он не обращал внимания ни кого другого, для него существовала только Вера. Вместе они даже ездили отдыхать на дачу его деда. И там их отношения вышли на новый уровень. Вскоре все начали говорить об их свадьбе. Это был уже пятый курс. Но вскоре на горизонте появилась профессорская дочь. Её отец мог обеспечить Айзенбергу, в совокупности с его талантом, головокружительную карьеру. Родители Карлуши сделали всё возможное, чтобы он согласился на эту выгодную партию. Дочь профессора в его ситуации была предпочтительнее дочери военного. О его свадьбе она узнала уже как о свершившемся факте. Её девичье сердце было разбито вдребезги. Она плакала ночами напролёт в подушку, хотела выброситься в окно и ненавидела родителей Карлуши со всей силой обманутой двадцатилетней девушки. Геннадий Михайлович забеспокоился и даже вызвал доктора, чтобы тот прокапал ей успокоительное. Врач к его удивлению сообщил, что Вера ждёт ребёнка. Кузнецов вышел из себя, бил кулаками по столу и обещал Вере застрелить «Карлушу». И тут в дело вмешался сам Карл. Айзенберг пришёл к Вере, два часа успокаивал её, говорил, что родители его заставили заключить брак. Также он нашёл ей врача, который сделал аборт. Вера тогда ещё находилась под влиянием Айзенберга, безоговорочно ему доверяла. Потом их отношения даже какое-то время продолжались, пока Вера не осознала с полной отчётливостью, что он её предал. Она почувствовала, что ей пренебрегли ради более удачной партии. Это открытие стало для неё настоящим откровением. Она впервые в жизни ощутила себя отвергнутой, а в двадцать лет это гораздо больнее, чем, скажем, в двадцать пять, тридцать, сорок. Это стало для неё чуть ли не трагедией всей жизни. С тех пор она не доверяла мужчинам и решила сосредоточиться на профессии. Каждый успех Айзенберга глубоко бил по её самолюбию, а успехов у него было много. Он постоянно выступал в Московском хирургическом обществе, стал «мэтром» желудочной хирургии. И каким-то чудом, при посредничестве то ли своего тестя то ли своего таланта, а, может быть, и обоих, он возглавил в тридцать четыре года московскую больницу. И так как Верочку побаивались брать на работу из-за её непростого характера и неподходящего для профессии хирурга женского пола, ей пришлось обратиться к Айзенбергу. Тот с радостью помог ей с работой, и к тому времени Вера уже не так на него злилась и могла общаться с «Карлушей» довольно спокойно. И они снова стали встречаться: урывками, тайком, когда у того была возможность сбежать от семьи.