Читать книгу В тени старой шелковицы - Мария Дубнова - Страница 7

Свадьба Лизы стала последней каплей. «Едем в Александрию, там самооборона[6], хотя бы от погромов спасемся», – бормотала Шейна, завязывая вещи в узлы. «Не поднимай, тебе нельзя», – муж выхватил громоздкий узел с периной из рук жены. Они ждали четвертого ребенка ближе к зиме.

В Александрию так в Александрию. Там жил Лева, двоюродный брат Мэхла, и было известно, что в городе можно найти работу и недорогое жилье. В Новой Праге работы не было. Мучная лавка Мэхла дохода не приносила, жили с того, что распродавали потихонечку вещи, приданое Шейны. Мэхл простился с отцом, Фейгой, поцеловал сестер, братьев – и с тремя детьми и беременной женой на телеге отправился за двадцать километров, в другой город.

Снять жилье получилось довольно быстро: Галя, богатая украинка, чей муж как ушел на фронт в 1914, так до сих пор и рубил где-то саблей, сдала две теплые комнаты. Мэхл нашел работу. В начале зимы родился Шимон, Сёмочка. Девочки подрастали, и Шейна каждую ночь, закрывая глаза, мысленно благодарила Бога: дети живы и здоровы, у мужа есть работа, у нее еще есть что продать… Но вслух не произносилось ни слова: Шейна вдруг стала суеверной, как родители, и не хотела, чтобы смерть за окном услышала, как она спокойна и как благодарна… Шейна, закрыв глаза, повторяла про себя молитву об упокоении отца, о спасении мамы, брата и сестер, но сил хватало на минуту, дальше проваливалась в сон.

На последних месяцах беременности Шейна ухитрилась наквасить капусты на зиму, засолить по кадушке огурцов и помидоров, и вот теперь, когда в доме четверо детей, можно не бояться голода, лишь бы были здоровы. Летом удалось достать зерна, а в подвале, во дворе хозяйского дома, стояла небольшая мельница, с каменными жерновами. Шейна молола зерно и пекла хлеб. Галя, добрая баба, которой Шейна на Покров подарила простенькое колечко, поделилась дровами и предложила встретить новый 1920 год вместе. Женщины налепили праздничных вареников с гречкой и квашеной капустой, достали помидорчиков соленых, и Галя, крякнув, вытащила из погреба бутыль самогона и шмат сала: «От всей души, спаси Господи наш Исусе Христе! Сама не буду, пост, а ты, жидок, прими и закуси».

Мэхл молча посмотрел на угощение, потом – на жену. Шейна расхохоталась.

– Давай, Михась, чего там, какой ты жид, ты посмотри на себя – нормальный же мужик, – и Галя набулькала в стакан мутной жидкости.

Мэхл взял в руки стакан, поднялся. Действительно, чего уж там.

– Давайте выпьем за то, чтобы новый год был у нас счастливый! Чтобы мы были живы, здоровы, чтобы вместе. Спасибо тебе, Галя, что живем у тебя, горя не знаем…

– Цени, цени, Михась!

– Я ценю, Галя. Спасибо, что жене моей помогаешь…

– Так, идрить твою… Четверо ж детей! Кабы мой Гришка не воевал, а сидел бы, как ты, жидок, возле юбки, у меня бы тоже были! Ешь, ешь! – и Галя стала пихать девчонкам хлеб.

Мэхл выдохнул – и выпил. Замер. Через секунду смог вдохнуть. Тепло разлилось по животу – и побежало по жилам.

– Ну а теперь закуси, закуси! – Галя совала ему в рот кусок хлеба с салом, свежим, чуть просоленным…

Мэхл сжал губы. Пальцы Гали пахли салом и чесноком. Шейна, замерев, смотрела на мужа. «Ешь», – показала ему одними губами. Мэхл улыбнулся, взял у Гали бутерброд – и откусил. Стал жевать… Проглотил… Растянул в улыбке губы. Шейна выдохнула.

Веселье понеслось. Взрослые пели песни, дети, объевшись впервые за долгое время, заснули прямо за столом. Под утро Галя, шатаясь, ушла к себе за занавеску и через минуту захрапела на весь дом. Мэхл перенес дочерей в их комнату, Шейна перемыла посуду, убрала со стола – и рухнула без сил на кровать. Через минуту проснулся и закричал Сёма…

В сентябре 1920 года Оля (уже будем называть ее Олей, а не Голдой, это ведь она потом вырастет, постареет и превратится в ту самую бабушку, чьи воспоминания я пересказываю) пошла в гимназию, в первый класс – ей уже было девять лет. Учительница Наталья Ивановна полюбила девочку и часто приглашала к себе домой. Говорила, что позаниматься, а на самом деле – подкормить. Угощала хлебом, картошкой, яблоками, медом. Отец Наталиванны был местным священником.

Поздней осенью в город вошли деникинцы[7] и сразу отправились по домам и квартирам – грабить жидов. Вошли к Гале. В комнате у печи – Шейна, голова повязана косынкой по-деревенски, юбка подоткнута – мыла пол, на кровати Сёма, рядом – Мирра и Сарра.

– Жиды е?

Шейна медленно одернула юбку, поправила вышитую блузку.

– Да откуда у нас? Кушать будете?

– Накрывай.

Отвела детей в дальнюю комнату, посадила за стол. Строго цыкнула на шестилетнюю Сарру: «Сидеть молча! Ни звука!»

Та прижала ручку ко рту трехлетней Мирры и принялась качать спящего Семена. В голове у Шейны стучало: где Оля? Утащили? Где искать? Дочь была во дворе, а сейчас – Шейна нарочно на секунду выскочила из дома – не видно.

Как накормила, как ушли – не помнила. Лишь закрыла калитку – понеслась, как курица, по всему двору:

– Оля! Олечка!

– Мам! Я здесь, внизу!

Ноги задрожали и подкосились. Шейна не села – рухнула на бревно.

– Вылезай.

Оказалось, что соседи, узнав, что жидов ищут, спрятали девочку в подвале, у мельницы, за мешками.

– Пойди, скажи сестрам, можно выходить. Поешьте, там на столе, может, и осталось что.

Ноги дрожали еще несколько минут. Потом Шейна поднялась – во двор входила Наталья Ивановна, Олина учительница.

– Шейна Шлёмовна, вам нельзя оставаться здесь, вечером берите детей и приходите к нам. Ночью опять пойдут по всем домам.

Так и сделали. Как стемнело, Шейна и Мэхл взяли детей и пришли к священнику.

– Вас никто не видел?

– Вроде нет…

– Дай бог! Проходите, мы рады.

И все же какой-то добрый человек видел. Ночью деникинцы вломились в дом к священнику, Ивану Васильевичу, искать жидов.

– У меня никого нет! А это, – Иван Васильевич повел рукой в сторону Ровинских, Мэхл широко улыбнулся, Шейна приветливо наклонила голову, – это дочь моя с мужем и детьми приехали погостить!

– С мужем? А что, может, и так. Пошли, муж, в комендатуру, проверим, хто ты есть…

Мэхл обнял окаменевшую Шейну, поцеловал детей. У Ольги перехватило дыхание, моментально защипало в носу, затуманились глаза, но мать, заметив это, твердо сказала:

– Чего ревешь? Жидов ищут, папа при чем? Папу утром отпустят!

Мэхла увели. Шейна тяжело села на стул. Видя лицо матери, дети замерли. Иван Васильевич встал на колени перед иконами и начал молиться. Рядом с ним – Наталья и Маруся, ее младшая сестра.

Помолившись, Иван Васильевич сел рядом с Шейной:

– Утром пойдем в комендатуру. Если будет жив – приведем.

Шейна взглянула на священника – и поцеловала ему руку.

Утром Иван Васильевич привел Мэхла домой. Ровинские обнялись со своими спасителями и вернулись к себе на квартиру. Дверь была не взломана, все вещи на месте.

Во дворе их нервно поджидал Лёва, двоюродный брат Мэхла, который жил на другом конце города.

– Я за вами. У нас тихо, но до нашего дома еще добраться надо. Вместе не пойдем – так всех заберут. Я сейчас иду с Мэхлом, а ты, – повернулся он к Шейне, – к вечеру перебирайся вместе с детьми, только проулками. По улицам не ходи, убьют.

До вечера Шейна с детьми просидела в подвале, а как стемнело, двинулись на другой конец города. Было решено идти группами: впереди Шейна с грудным Сёмой на руках, за ней, досчитав до тридцати, идет Ольга с бидончиком капусты и мешочком муки, после, досчитав до тридцати, идут Сарра и Мирра, вдвоем, взявшись за руки. Короткими перебежками. Идем до проулка, потом направо, проходим два дома, налево – и еще три двора. Там мы вас будем ждать. Ясно? Сарра, повтори…

Сарра и Мирра потерялись.

Шейна поняла это, когда они с Ольгой уже десять минут стояли в ожидании девочек на углу светлого деревянного дома, в окне которого горел свет, какая-то толстая баба накрывала на стол… Шейна отдала Ольге Сёму – и вернулась, пройдя обратно весь путь до места, где Саррочка получила инструкцию, как идти. Дочерей не было.

Не было.

Шейна как безумная ходила туда – три дома, направо, два дома, проулок… И обратно, снова – проулок, поворот, два дома, поворот, три дома… Туда – и обратно. Ощупывала в темноте канавы и кусты. Звала шепотом… Напевала колыбельную – чтобы не побоялись откликнуться… Проулок, два дома, направо, три двора… Послышались пьяные голоса. Ольга стояла, бледная, огромные глазищи светятся в темноте…

– Мам, он сейчас закричит…

Шейна молча взяла Семена.

– Иди рядом. Только рядом. Не отставай.

Они дошли до квартиры, где их ждал Мэхл, втроем: Шейна с Семеном и Оля. На вопрос отца, где дочки, Оля заревела. Шейна молча прошла мимо Мэхла и села в комнате прямо на пол. Там на полу уже сидело человек двадцать спасшихся: друзья, родственники, дети… Живые.

Сарре было шесть. Мирре – три. Шесть и три.

Все молились о спасении, отдельно молились за Сарру и Мирру. «Утром я пойду их искать», – повторял Мэхл. Лёва сказал – и я пойду. Еще кто-то вызвался. Шейна молчала. Взяла Сёму на руки – его нужно было кормить. Еле слышно заскулила от голода годовалая Рахиль. Шейна дала грудь и ей. Мать Рахили заплакала: «Храни Господь твоих дочек, Шейндл». Шейна без улыбки, твердой ладонью погладила Ольгу по голове, та сидела молча, в глазах – ужас.

Три ночи Шейна с Ольгой ходили на старую квартиру той чертовой дорогой, мимо светлого деревянного дома: вдруг девочки сами вернулись домой? Нет. На третий день Шейна снова принесла из дома бидончик квашеной капусты и немного муки: дети в квартире Лёвы совсем обессилели от голода, еды там не было, магазины не работали… Квартиру Ровинских разграбили, документы, бумаги – все исчезло. Гали тоже не было – она, как только деникинцы вошли в город, сбежала к матери в деревню. Мэхл, правда, после иногда говорил, что все их вещи Галя и прихватила, а Шейна пожимала плечами: какая разница? Не Галя, так бандиты взяли бы…

Главное – девочки нашлись.

В ту страшную ночь одна русская баба, выйдя во двор, услышала плач детей, доносившийся с улицы. Выглянула – две маленькие жидовочки, явно потерялись. Взяла их, привела к себе – и спрятала в дальнюю комнату, без окон. Там они и просидели три дня: ели, что принесет, пили, когда даст, писали в ведро. И главное – молчать! Ни звука, особенно когда к женщине заходили соседки или деникинцы.

Так и выжили.

Когда через несколько дней в Александрию вошли красные, по городу пополз слух о пропаже двух девочек. Женщина услышала – и привела. Ваши?

Мои. Шейна упала ей в ноги: до конца жизни молиться буду за тебя! Полезла за деньгами.

– Оставь, не вздумай! Может, и моих когда Господь спасет…

Не в силах оставаться в Александрии, Ровинские собрали оставшиеся пожитки – пара чемоданов, мешок с кастрюлями, горшком и сковородой, узел и вязанка лука – и отправились в Никополь, к Мееру Файвелевичу, младшему брату Мэхла.