Читать книгу Винни Ковальский, гнус частного сыска - Мария Елифёрова - Страница 2

Неджентльмен, или Дебют Винни Ковальского

Оглавление

1


Все английские детективы обычно начинаются с трупа, обнаруженного в особняке баронета. В данном случае мы не погрешим против истины, если будем следовать традиции, так как дело, по которому подающий надежды тридцатилетний инспектор Скотланд-Ярда Джереми Солгрейв ехал сейчас в поезде на север от Лондона, было именно таково. По законам жанра, также не следует называть точное место действия, так что ограничимся упоминанием того, что он сел в поезд рано утром на вокзале Ватерлоо.

Инспектор солидно хмурил брови, надеясь, что это каким-то образом приведёт в движение его мозги. Ибо, несмотря на то, что ему удалось в недавнем прошлом решить несколько довольно запутанных дел, ситуация складывалась так, что у него не было под рукой ни малейшего намёка на версию. Что и говорить, дело было скверное и отчасти скандальное: позавчера около семи вечера в зимнем саду сэра Реджинальда Фицроя (заметим, депутата в парламенте от либеральной партии) нашли тело задушенной Виолы Харди, танцовщицы из варьете с более чем сомнительной репутацией. Ранее поговаривали, что у сэра Реджинальда был с ней роман, однако многие полагали, что это лишь сплетни, пущенные лейбористами. Загадочно, впрочем, было не это. Куда более странными были обстоятельства находки. Тело нашёл садовник, тут же позвавший госпожу Фицрой; самого сэра Реджинальда не было дома до полвосьмого. Однако другой садовник, работавший в парке, клялся и божился, что видел Виолу Харди выходящей из дома через парадный ход в двадцать минут восьмого. Поскольку сестёр-близнецов, столь любимых авторами детективных историй, у Виолы не было (следствие выяснило, что у неё нет никаких родственников, кроме младшего брата), ясно было одно: кто-то из свидетелей лгал.

Пока Солгрейв не мог придумать никакой зацепки, кроме убийства из ревности. Главной подозреваемой в таком случае автоматически становилась Миранда Фицрой. Если она солгала насчёт времени находки… но чёрт подери, зачем было втаскивать убитую назад в дом? И успела ли она это сделать до прихода мужа, а если нет, то не замешан ли он в попытке ввести следствие в заблуждение?

«Господи, меня словно нарочно отправили, чтобы посадить в лужу», – с тоской подумал Солгрейв и решил отвлечься, разглядывая пассажиров.

Народу в вагоне было мало, и напротив Солгрейва сидел один-единственный пассажир, так что взгляд инспектора машинально остановился на нём. Внешность его была весьма примечательна и пробудила в Солгрейве смешанное чувство любопытства и отвращения. Это был маленький тщедушный человечек, дурно сложенный и неопределённого возраста: ему могло быть и семнадцать, и тридцать семь. (Впоследствии, когда он оказался вовлечённым в дальнейшие события, выяснилось, что ему было двадцать восемь). Его одежда – соединение убожества с претензией на шик – выдавала в нём иностранца. На нём был белый полотняный костюм не первой чистоты и свежести, из-под которого виднелись васильково-синяя рубашка и почти такого же оттенка жилет, но украшенный немыслимым узором в виде павлиньих перьев. В канареечно-жёлтый галстук была воткнута булавка с огромным и, несомненно, поддельным опалом. Парусиновым туфлям он, сколько мог, попытался придать пристойный вид с помощью мела, и, когда он закидывал ногу на ногу (а позу он менял несколько раз), то меловая пыль летела на брюки Солгрейва, к вящему неудовольствию инспектора. Носки, которые в такие моменты удавалось лицезреть Солгрейву, были столь же устрашающей расцветки, как и жилет. Не менее фантастично было лицо обладателя этого наряда – гладко выбритое и напудренное сверх всякой меры, оно могло бы сойти за маску Пьеро, если бы не глаза. Огромные, ярко-синие (инспектор уже понял, что рубашки странный тип подбирал под цвет глаз), к тому же подведённые сурьмой, они выражали такую комбинацию детской невинности и наглого бесстыдства, какую ранее Солгрейву доводилось видеть только у страусов в Лондонском зоопарке. Носик у незнакомца был крошечный, вздёрнутый и припухший, почти наверняка от кокаина; рот, напротив, большой и капризный; сдвинутое на затылок канотье с грязноватой синей лентой открывало часть светло-каштановых волос, прилизанных так, как на вывесках провинциальных парикмахерских. Когда гулявший по вагону сквозняк дул от незнакомца в сторону Солгрейва, инспектора обдавало смесью скверных духов, состоявших по преимуществу из аниса, и дыма не менее скверных сигар.

«Отставной конферансье из погорелого мюзик-холла», – решил Солгрейв.

Мысль о мюзик-холле отчасти вернула его к делу мёртвой артистки, но тут раздался голос человека в белом костюме. Голос был ещё необычнее, чем его внешность – бархатистый тенор почти оперной мягкости, но с безобразной дикцией: немного в нос и немного шелестящей (второе, по-видимому, было следствием иностранного акцента).

– Прошу прощения, дражайший, вы так на меня уставились, будто у вас в кармане ордер на мой арест. Я закона не нарушаю.

«Чёрт бы его побрал», – подумал Солгрейв, спохватившись, что и в самом деле чересчур назойливо разглядывал незнакомца. Теперь ему волей-неволей приходилось вступать в общение с этим фруктом. Насколько мог вежливо, он ответил:

– Возможно, я кого-нибудь и арестую сегодня, но вряд ли это будете вы.

(«Потому что даже к парковым воротам Фицроев вас не подпустили бы на пушечный выстрел», – мысленно закончил свою фразу инспектор).

– Рад слышать, – иронически заметил «фрукт». – Однако вы не возражаете, если я вам дам добрый совет? Во-первых, научитесь наконец носить штатское, вы этого совершенно не умеете; а во-вторых, наблюдать за людьми лучше так, чтобы они этого не замечали.

Солгрейв опешил.

– Вы чересчур догадливы, – проворчал он. Незнакомец посмотрел на него весело и доброжелательно.

– Что же я, по-вашему, идиот? Вашу профессию видно за милю.

К счастью, остальные немногочисленные пассажиры сидели далеко и за шумом колёс не могли услышать их разговора. Нахал манерно приподнял шляпу.

– С наилучшими пожеланиями, – он широко улыбнулся, продемонстрировав щербатый рот, поднялся и вышел из вагона в тамбур.

Инспектор чуть не сплюнул. Ему не было дела до мелких жуликов, которых можно встретить в вагоне третьего класса (по некой бюрократической причуде, второго класса в Англии в те годы не было). Не за этим он ехал. Но попутчик сбил его с толку, мысли утратили всякую стройность и смешались. Чем больше он думал о деле Виолы Харди, тем больше чувствовал, что соскальзывает в полную невнятицу.

«Ладно, – недовольно подумал он, – на месте разберёмся».

Через четверть часа поезд мягко затормозил у платформы, название которой значилось в записной книжке инспектора. Солгрейв вышел, остановился посреди перрона и стал обозревать окрестности. Боковым зрением он заметил, что его вульгарный попутчик сошёл на этой же станции – вероятно, остаток пути он курил на площадке вагона. Но Солгрейв тут же забыл о нём, так как увидел подкативший к платформе чёрный «остин», из которого вышел мужчина в форме суперинтенданта полиции и уставился на проходящих пассажиров.

Солгрейв спустился с перрона и подошёл к встречающему. Это был приятный, хотя и несколько провинциального вида, человек лет сорока пяти с седоватыми висками и квадратными плечами. Он протянул руку инспектору.

– Добрый день. Я так понимаю, вас прислали из Скотланд-Ярда?

– Именно, – сказал Солгрейв, обменявшись с ним рукопожатием. – Джереми Солгрейв, инспектор, к вашим услугам.

– Рад знакомству. Майкл Бишоп, ведущий следователь по делу об убийству мисс Харди. Я отвезу вас на машине в участок, чтобы вы ознакомились с материалами дела, а потом к Фицроям в поместье Фервуд.

– Благодарю, – сказал польщённый заботой Солгрейв. Бишоп распахнул дверцу автомобиля. Увидев, что инспектор замешкался, не зная, что делать с зонтиком и саквояжем, он жестом показал, что их можно положить в салон.

Осторожно расправив свой штатский костюм, чтобы не измять его, Солгрейв стал залезать на сиденье, и вдруг его взгляд приковала удивительная картина. В нескольких ярдах от них на обочине припарковался другой автомобиль – огромный, вытянутый в длину, сливочного цвета, он походил на брикет мороженого и всем своим видом демонстрировал принадлежность к той жизни, какую себе могут позволить очень немногие. Перед автомобилем стоял давешний жулик в павлиньем жилете, спокойно докуривая огрызок сигары. Он бросил сигару на землю и затоптал каблуком. Шофёр в лакированной фуражке и крагах открыл дверцу, странный тип забрался внутрь, машина взревела и унеслась прочь, подняв клубы пыли.

– Чья это машина? – непроизвольно спросил Солгрейв.

– Если мои глаза не обманывают, сэра Реджинальда Фицроя.

– А кто в неё только что сел?

– Я бы тоже хотел это знать. Я этого человека вижу впервые.


2


– Задушена шёлковым чулком, скрученным в жгут? – Солгрейв поднял голову от отчёта коронёра. – Умно, нечего сказать. Естественно, никаких отпечатков пальцев?

– Куда уж там, – пожал плечами Бишоп. Было заметно, что он не очень хорошо понимал, как вести себя в присутствии приезжего: с одной стороны, Солгрейв был младше и годами, и званием, с другой стороны, он представлял вышестоящую инстанцию. Инспектор счёл, что лучший способ избавить коллегу от неловкости – разговор в сугубо деловом тоне.

– Чулок был её?

– Нет, оба её чулка были на ней. Можете взглянуть, если это вам чем-то поможет.

Суперинтендант достал из ящика стола пакет, натянул на всякий случай перчатки и вынул основную улику. Солгрейв едва не застонал. Это был самый обычный чулок телесного цвета, какие носят тысячи обеспеченных женщин, и теперь, конечно, уже сухой.

– Не много из этого выудишь, – откровенно признался он. – Но ведь у леди Фицрой наверняка таких полно?

– Целый комод, – сказал суперинтендант. – Вы, конечно, спросите, были ли непарные. Этим мы занялись в первую очередь. Все пары были в комплекте, но второй чулок нетрудно выбросить.

– Значит, отрабатываем версию убийства из ревности? – Солгрейв пристально посмотрел на суперинтенданта. – Для чего меня в таком случае сюда вызвали?

Бишоп сел в кресло и придвинулся к Солгрейву.

– Передать дело в Скотланд-Ярд – это была моя личная инициатива, – глухо сказал он. – Видите ли, когда речь идёт о такой фигуре, как сэр Реджинальд… Короче говоря, баронет считает, что в этом деле есть политическая подоплёка и что это связано со стремлением его скомпрометировать.

– Каким образом, если в доме больше не было посторонних?

– Ну, например, если Виолу Харди кто-то специально направил в Фервуд, когда леди Фицрой была дома…

– Ладно, – хмуро сказал Солгрейв. – Давайте разберёмся с хронологией.

Через полчаса в записной книжке Солгрейва оказалось следующее:


Между 18.50 и 19.10 – Миранде Фицрой сообщают о трупе в зимнем саду (более точное время неизвестно).

19.15 – звонок Миранды Фицрой в полицию.

19.20 – садовник из наружного парка предположительно видит живую Виолу Харди, удаляющуюся от дома. Проверить его утверждение невозможно, так как дорожки перед домом посыпаны гранитной крошкой и следов на них не остаётся.

19.30 – возвращение сэра Реджинальда Фицроя.

19.35 – Уолтер Моррис, личный секретарь сэра Реджинальда, спускается на первый этаж и узнаёт о произошедшем. Других показаний он дать не может.

19.45 – прибытие полиции и официальное опознание тела Виолы Харди.


– Гм, – сказал Солгрейв, ещё раз сверив свою запись с записями в деле. – Если бы не этот странный эпизод в 19.20…

– Вот именно, – кивнул суперинтендант.

– По каким часам садовник определял время?

– По большим, над парадным входом. Я знаю, о чём вы думаете. К несчастью, они если и спешат, то минуты на три, не больше.

– Ну, это ни о чём не говорит. Часы могли и перевести.

– Вряд ли леди Фицрой сумела бы сделать это сама, да ещё дважды. Тут необходим сообщник.

– Без сообщника дело не обошлось в любом случае, – сказал Солгрейв. – У вас не найдётся для меня стакана воды? Пока я вижу три возможные версии:

1) Леди Фицрой убила танцовщицу сама и позвонила в полицию. В таком случае лжёт по крайней мере парковый садовник, если не оба. Возможно, лгут оба, и работник зимнего сада не находил тела первым. Разногласия в показаниях садовников объясняются тем, что они не успели договориться между собой, как именно выгораживать хозяйку.

2) Когда леди Фицрой позвонила в полицию, мисс Харди была ещё жива. Вероятно, она лишь потеряла сознание и сумела оправиться. Или же леди Фицрой нарочно позвонила вам заранее, чтобы сбить с толку следствие. Мисс Харди выбегает из дома и…

– И леди Фицрой убивает её снаружи, – подхватил Бишоп. – Мы об этом думали. Но вы не находите странным, что садовник не видел погони? Допустим, труп она могла втащить назад чёрным ходом, но для того, чтобы догнать человека, надо держать его в поле зрения.


– Садовник мог отвлечься, зайти за живую изгородь, да мало ли что. В конце концов, я допускаю, что убийца вовсе не леди Фицрой.

Солгрейв многозначительно отхлебнул воды из стакана.

– Вы подозреваете секретаря? – спросил Бишоп. – С алиби у него плоховато, слов нет, но версия выходит чрезвычайно громоздкая. Ведь из дома он не выходил, если и садовник, и сэр Реджинальд не лгут. В противном случае придётся предположить заговор всех домочадцев. Даже если принять версию с убийством ранее 19.20, нужно ещё как-то объяснить показания двух садовников. К тому же неясно, зачем ему это было нужно.

– Секретаря, конечно, нельзя исключить, но я говорю не о нём.

– Вы подозреваете… – суперинтендант встревоженно посмотрел ему в глаза. – Боже, я только теперь начинаю понимать, что, если в 19.20 мисс Харди была ещё жива и находилась снаружи, то у Реджинальда Фицроя нет алиби!

– Вот именно, – произнёс инспектор. – Потому что в дом он вошёл в 19.30. Стало быть, он мог задушить её снаружи и внести тело в дом с чёрного хода.

– Но чулок? Он же ношеный!

– Мужчины иногда держат странные вещи в карманах. Особенно в память о пылкой страсти.

– Звучит правдоподобно, – признал Бишоп. – И вы полагаете, вам известен мотив?

– Пока у меня нет определённых гипотез, – честно ответил Солгрейв. – Но, в конце концов, Реджинальд Фицрой не первый и не последний мужчина, который мог убить любовницу. Любовницы, знаете ли, это такое дело…

– А третья версия? – напомнил Бишоп. Солгрейв допил воду и поставил стакан на стол.

– Третья самая неуклюжая, но я не могу её исключить. Кого-то наняли для того, чтобы сыграть роль живой мисс Харди, в то время как она была мертва.

– Кто знает, – задумчиво проговорил суперинтендант. – На беду, наша наука пока ещё не может определять время смерти с точностью до четверти часа. Главный вопрос, на мой взгляд, почему мисс Харди вообще очутилась в Фервуде, да ещё в отсутствие сэра Реджинальда. Сам он утверждает, что её туда кто-то заманил.

– Значит, чулок мог использовать кто угодно… А я-то надеялся, что это прольёт хоть какой-то свет. Ладно, – буркнул инспектор, – в любом случае мне надо сначала допросить свидетелей самолично. Рискну предположить, что в деле могут объявиться фигуранты, о которых вы даже не подозревали.

Суперинтендант догадался, что оба они думали об одном и том же – о странной сцене, увиденной на железнодорожной станции.


3


Поднимаясь на парадное крыльцо унылого кирпичного строения, которые принято именовать особняками в тюдоровском стиле (хотя от эпохи Тюдоров там не сохранилось даже подвала), инспектор Солгрейв испытывал лёгкое беспокойство. Ему был известен тот прискорбный факт, что в Англии не любят полицейских и эта нелюбовь одна из немногих вещей, способных разрушить классовые перегородки, ибо в ней едины все от баронета до фабричного. Однако дворецкий, открывший ему дверь, дал понять, что хозяева предупреждены о визите, хотя и не испытывают восторга. Когда Солгрейв представился, он молча провёл его на второй этаж в гостиную.

В собрании людей, находившихся в гостиной, даже не слишком внимательный глаз чуял неестественность. Было видно, что они оказались в это время, в этом месте и в этих позах лишь потому, что ждут прихода инспектора Скотланд-Ярда по поводу убийства. В одном из лёгких кресел колониального стиля сидела Миранда Фицрой, основная подозреваемая по делу. Это была одна из тех несчастных английских леди, которых из вежливости зовут элегантными потому, что не могут назвать красивыми. Фигура у неё была прекрасная, и серое шёлковое платье смотрелось на ней как влитое, но бледное невыразительное лицо, к тому же опухшее от слёз, сводило на нет всё впечатление. Во втором кресле, придвинутом к столику, помещался сам сэр Реджинальд Фицрой, высокий худощавый джентльмен со взлохмаченными рыжеватыми волосами и в поношенном твидовом костюме. Очевидно, он как истый английский аристократ и выпускник Оксфорда считал новые костюмы вопиющим неприличием. При виде вошедшего инспектора он мрачно притворился, будто читал журнал и крайне оскорблён тем, что ему помешали; однако было заметно, что мысли его сосредоточены отнюдь не на журнале. На полосатом пуфе сидел его секретарь мистер Моррис, плотный, темноволосый и не по-секретарски солидный; безупречность его костюма на фоне обшарпанного наряда баронета заставляла заподозрить – уж не разнашивает ли он костюмы для хозяина; однако разница в росте напрочь исключала эту возможность.

Был в гостиной и ещё кое-кто, чьё присутствие заставило Солгрейва изумлённо вскинуть брови. На диване у дальней стены, закусив зубами сигару, небрежно развалился тот самый павлиний проходимец с насурьмлёнными глазами, которого он видел сначала в поезде, а затем садящимся в машину Фицроев.

– Добрый день, – от напряжения тон Солгрейва сделался подчёркнуто официальным. – Как вы понимаете, я прибыл по делу, касающемуся убийства Виолы Харди…

– Понимаю, – с фальшивым равнодушием отозвался сэр Реджинальд. – Стало быть, вам угодно задавать вопросы?

– Разумеется. Мой первый вопрос – кто ваш гость и что он здесь делает?

Проходимец неспешно поднялся и сделал несколько шагов навстречу инспектору.

– Мы раньше не встречались? – ухмыльнулся он и протянул инспектору маленькую белую руку с грязными ногтями. – Частный детектив Ковальский. Можете звать меня Винни.

Инспектору ничего не оставалось, как пожать его липкую потную ладонь. Нелепость как самой ситуации, так и имени этого человека создавали ощущение полной нереальности происходящего. Правда, кое-что теперь прояснилось – не только дорожные события, но и разговор в поезде. Видимо, Ковальский просто раскусил в нём собрата по цеху и не удержался от искушения поддразнить. Всё же присутствие частного детектива Солгрейва отнюдь не обрадовало.

– Ну да, как же без частного детектива, – саркастически произнёс он, – все у нас теперь шерлоки холмсы.

Винни Ковальский звонко рассмеялся.

– Ну, какой из меня Шерлок Холмс! – возразил он. – Я не колюсь морфием, я нюхаю порошок.

Лица Морриса и сэра Реджинальда перекосило, и почему-то это доставило инспектору странное удовольствие. Леди Фицрой залилась краской.

– Это я его наняла, – сообщила она. – Через агентство. Меня, конечно, не предупредили…

– Не предупредили, что я поляк? – участливо спросил Ковальский. Леди Фицрой махнула рукой и вдруг начала истерически хохотать. Инспектор встревожился, не нужна ли ей помощь. Но она прекратила смеяться так же внезапно, как начала. Утерев слёзы, она проговорила:

– Какая разница… мы, наверное, все немного поляки.

– С мистером Ковальским поговорите позже, – Солгрейв решил, что пора брать события под контроль. – Сейчас мне нужно поговорить с каждым из вас по отдельности. Есть какое-нибудь помещение, где это было бы удобно?

– Я могу предложить свой кабинет, – с явным облегчением сказал Моррис. – Он прямо за гостиной – вот эта дверь. Оттуда ничего не будет слышно.

– Благодарю вас, мистер Моррис, – инспектор поглядел на сидящих. – Кто пройдёт со мной первым?

– Я не против того, чтобы вы начали с меня, – Моррис поднялся с пуфа. – Чем раньше начнём, тем быстрее со всем этим разделаемся.

Он пересёк гостиную и распахнул дверь в кабинет, приглашая инспектора войти. Теснота помещения вначале удивила Солгрейва – в кабинете с трудом помещались письменный стол, потёртое кожаное кресло викторианской эпохи и обитая индийским ситцем кушетка. Но потом инспектор сообразил, что кабинет был попросту забит книгами. Стеллажи стояли в несколько рядов, и взгляд инспектора, рассеянно скользнувший по ним, выхватил несколько названий явно научного характера. Это его не удивило: у таких шишек, как Фицрой, в секретарях сплошь и рядом магистры, а то и доктора.

– Хэвлок Эллис, «Естественная история сексуальности»? – послышался уже знакомый инспектору гнусавый тенорок. Солгрейв обернулся. Позади стоял Винни Ковальский, державший в руках вишнёвую книгу, которую только что вытянул из шкафа.

– Все девять томов… Занятная у вас библиотека, мистер Моррис, – с игривой улыбкой произнёс он. Моррис смутился.

– Хобби, – коротко обронил он. Инспектор надвинулся на Ковальского.

– Поставьте на место и выйдите отсюда, – сурово сказал он. – Вы мешаете мне вести допрос.

– Ладушки, – покладисто отозвался Ковальский. – Нужные мне вопросы я и сам сумею задать.

Театрально бережным жестом он водворил том на место и покинул кабинет.

– Уф, – сказал Моррис. – Ну и рожу она наняла… простите, сэр. Куда вы хотите сесть – в кресло или на кушетку?


4


Выходя из ворот Фервуда, инспектор злился. Он рассчитывал запутать подозреваемых, допросив их повторно, но услышал то же самое, что было подшито в папке Бишопа, без единой новой детали. Моррис показал, что сидел в кабинете до 19.35 и ничего не слышал. В том, что из кабинета не слышно шума в нижнем этаже, Солгрейв убедился лично при следственном эксперименте (кухарка немало повеселилась, когда он заставил её орать дурным голосом). Дворецкий показал, что не впускал никого через парадное до появления сэра Реджинальда в 19.30, хотя за чёрный ход он ручаться не мог. Садовник Грин, в ведении которого находился зимний сад, показал, что не позднее 19.00 он вошёл туда опрыскивать орхидеи и увидел на полу труп, после чего кинулся за леди Фицрой, а она, в свою очередь, позвонила в полицию. Леди Фицрой показала, что всё это время была в гостиной и слушала патефон; вначале она не поверила Грину и спустилась посмотреть, но, увидев, что это правда, впала в истерику (что подтверждалось показаниями Грина). Придя в себя, она тут же позвонила в полицию с телефона в холле. Время звонка – 19.15 – было зарегистрировано, и с ним ничего поделать было нельзя. Лорд Фицрой сообщил, что приехал домой в 19.30 и застал там почти невменяемую жену и мёртвую Виолу Харди. Уильямс, работавший в парке, по-прежнему настаивал, что видел живую Виолу Харди, выскочившую из парадного входа в 19.20.

– Безумие какое-то, – вслух сказал Солгрейв, остановившись и ковыряя зонтиком землю.

– Безумие? Ну нет, сэр – в этом безумии есть система.

Винни Ковальский нагнал его и теперь стоял рядом с ним, держа под мышкой тросточку.

– Опять вы, – прошипел Солгрейв. – Кажется, вы не понимаете, куда вам стоит соваться, а куда нет?

– Не кипятитесь, инспектор, – негромко произнёс Ковальский. – Меня ведь тоже не предупредили.

– О чём, скажите на милость?

– О том, что это убийство. Агентству эта пани Фицрой заявила, что хочет проследить за мужем – дескать, подозревает, что он посещает танцовщицу из непотребного кафешантана. Для агентства частного сыска дело привычное. Её и снабдили… мной. А когда я приезжаю якобы на встречу с клиенткой, вдруг оказывается, что оба супруга дома, а девица, о которой шла речь, уже третий день как в морге!

Солгрейв замер.

– Ну и ну, – вырвалось у него. Поведение леди Фицрой в гостиной стало понятнее, но он почувствовал, что его представления о личности этой дамы более чем неполны.

– Вот видите, инспектор, не торопитесь от меня избавиться – от меня есть кое-какой прок. Держу пари, вы даже не знаете, где обосноваться на ночь. В полутора милях отсюда есть уютная маленькая гостиница, оставшаяся с времён Старой Доброй Англии, и я как раз туда направляюсь. Могу показать вам дорогу.

– Валяйте, – бросил Солгрейв. Здравый смысл подсказал ему, что это практичнее, чем кружным путём возвращаться на железнодорожную станцию к тамошней гостинице. Ковальский самым фамильярным образом взял его под руку.

– Клиентка выдала мне кое-какой аванс, – шепнул он, – мы можем выпить, как только придём. Я угощаю.

Инспектор выдернул руку и посмотрел на сыщика.

– В честь чего? Не рановато ли?

– Отнюдь, – синие глаза Ковальского таинственно вспыхнули. – Если я говорю, что пора выпить, значит, есть причина.

– Только не говорите, что нашли убийцу. Я всё равно не поверю.

– Ну что вы, конечно же, нет, – поморщился Ковальский. – Но я получил ответ на один интересовавший меня вопрос.

– Какой же именно?

– Вы спрашивали у Уильямса, какого цвета платье было на девушке, которую он счёл Виолой Харди?

– Нет, конечно, – удивлённо ответил Солгрейв. – Его вызвали в зимний сад посмотреть на труп, и он уверенно заявил, что видел снаружи именно эту девушку. Мне он повторил то же самое. Какое значение имеет этот вопрос, если он ни на минуту не усомнился, что видел мисс Харди?

– А такое, милейший инспектор, что труп к тому моменту наверняка уже накрыли простынёй. Девять из десяти, что констебль отогнул край простыни и показал Уильямсу только лицо барышни. Платья он, конечно же, не увидел. Зато девушка, которая выбежала через парадное, была в розовом.

– И что из этого следует? – скептически осведомился Солгрейв. Ковальский поправил булавку в галстуке.

– Как – что? Вы же были в участке, вы видели одежду мисс Харди. Какого цвета её платье?

Инспектор напрягся.

– Ч-чёрт, понятия не имею, – то, что цвет не удержался у него в памяти, разозлило его. – Какое это отношение имеет к убийству?

– Грин, нашедший труп в оранжерее, утверждает, что платье было абрикосовое.

– Розовое, абрикосовое, – досадливо ответил Солгрейв, – невелика разница. Кто как назовёт, а вы делаете из этого какие-то далеко идущие выводы.

Винни Ковальский посмотрел на него с нескрываемой жалостью.

– Глупо ждать, что у полицейского окажется чувство цвета, – насмешливо проговорил он. – Но садовник – не полицейский. Если кто-то устраивается работать садовником, он должен как минимум отличать жёлтые розы от чайных. Хотя лично я предпочитаю белые… Так вот, я склонен верить профессиональному зрению садовников. И я бы посоветовал вам, как только мы доберёмся до гостиницы, позвонить в участок и спросить, какой цвет платья указан в деле.

Он снова подхватил тросточку под мышку.

– Пойдёмте. Нам, в конце концов, надо пообедать. Ручаюсь, что вы, как и я, с самого утра ничего не ели.

Гостиница в точности соответствовала определению Ковальского – она настолько напоминала всем своим видом о Старой Доброй Англии, что выглядела так же неправдоподобно, как американец в ковбойских сапогах или китаец с косичкой. Архитектору словно было недостаточно белой штукатурки и тёмных дубовых балок в стиле фахверк, что он решил дополнить картину ещё и настоящей соломенной крышей, изрядно заплесневевшей от дождя. Хозяин гостиницы посмотрел на Ковальского так, будто испытывал неодолимое желание выкинуть его за дверь, и лишь солидная внешность его спутника удерживала его от претворения этого желания в жизнь. После незначительного колебания он, однако, отвёл гостям два соседних номера наверху. Ковальский отправился устраиваться (хотя багажа у него не было), а инспектор спросил разрешения воспользоваться телефоном внизу.

В отсутствие Ковальского хозяин сразу стал намного приветливее и заверил Солгрейва, что телефон к его услугам. Солгрейв немедленно схватил трубку. Ждать соединения с полицейским участком оказалось неожиданно томительно.

– Алло, это инспектор Солгрейв. Да-да, по делу убитой мисс Харди. Можете ли вы оказать мне одну услугу? Что написано в деле по поводу платья, которое было на трупе? Я имею в виду, его цвет?

Ожидая ответа, Солгрейв скорчился над столом. Хозяин, поняв наконец, кто его постоялец и что привело его сюда, отодвинулся в сторону и почтительно поглядывал на него издали.

– Светло-оранжевый? А можно его назвать «абрикосовым»? Но не розовым? Точно не розовым? Огромное спасибо. Всего доброго.

Метнувшись мимо изумлённого хозяина, Солгрейв бегом взлетел по дубовым ступенькам наверх и заколотил в дверь номера.

– Эй, вы… Ковальский, как вас там! Вы меня слышите?

– Входите, не заперто, – откликнулся голос поляка изнутри. Инспектор открыл дверь. Ковальский сидел босиком на кровати и отчаянно пытался заштопать носок.

– Опять прорвался, сволочь, – горестно сказал он. – Нет, это я не о вас, это я о носке. Узнали что-нибудь?

Солгрейв перевёл дух.

– Вы правы. Не знаю, как вам это пришло в голову, но платье действительно не розовое. Чёрт вас подери, мы же только что установили крайне важную вещь…

– То-то и оно, инспектор.

– Что Виола Харди не выходила из парадного в 19.20. Уильямс лжёт.

– Я бы выразился по-другому. Кто бы ни выходил из парадного в 19.20, это не была Виола Харди.

Сделав последний стежок, Ковальский воткнул иголку с ниткой за подкладку шляпы и натянул носок. Инспектор бросил саквояж и зонтик на пол и рухнул на стул, охватив голову руками.

– Чушь собачья, – выговорил он. – Если убийце надо было проделать фокус с двойником, уж о платье бы он позаботился в первую очередь.

– А это нам с вами ещё предстоит разгадать, – сказал Ковальский. – Занесите ваши вещи к себе, и пойдёмте наконец обедать. Не знаю как вы, а я умираю от голода.

«Чёрт знает что такое творится», – подумал Солгрейв. А творилось вот что: он принимал помощь в расследовании от иностранного прохвоста, который именовал себя частным сыщиком. Как так получилось и в какой момент это началось, Солгрейв решительно не понимал. Зато он понял, что теперь ему стоит быть осторожнее в общении с начальством – за такие штучки Скотланд-Ярд по головке не погладит.

Вечером Солгрейв постучал в дверь номера Ковальского, но его нового знакомого там не оказалось. На какое-то время он подумал, что этот тип ему приснился. Потом он всё же спустился и спросил хозяина гостиницы, куда делся второй джентльмен, снимавший номер.


– Джентльмен? – хозяина аж передёрнуло. – Что ж, если вам угодно называть его джентльменом… Он уехал ещё в шесть часов. Вот, записку вам оставил.

Инспектор прочёл:


Ужинайте без меня. Я еду в Лондон – собираюсь наведаться в местечко, где танцевала мисс Харди. Вернусь завтра утром.

В. К.


5


Фасонисто сдвинув набок своё канотье, Ковальский шагал по улице в том районе Лондона, где его персона привлекала к себе не больше внимания, чем японец в центре Токио. Смеркалось; бурная ночная жизнь города поднималась из его тёмных пучин, как светящийся планктон из океана. Гибель главной звезды «Шоу Ку-ку» не особенно сказалась на его популярности: к подъезду уже загодя собирались кэбы и таксомоторы. Если бы не мальчик с ведёрком клея, поспешно натягивавший свежеотпечатанный лист афиши с новой программой поверх сияющего улыбкой личика Виолы Харди, никто не догадался бы об утрате.

Ковальский на мгновение задержался, наблюдая, как старая афиша исчезает под новой, затем прошмыгнул в арку и самым деловитым образом вошёл через служебный вход.

Почти сразу на глаза ему попались две барышни, торопившиеся в гримёрную. Прикинув, какая из них посмышлёнее, он двинулся ей наперерез и проговорил:

– Привет, милочка. Не скажешь ли, где найти Виолу?

Обе девицы вздрогнули и замерли на месте. Та, к которой обращался Ковальский, неуверенно ответила:

– Виолы нет.

– Как это нет? – Ковальский подступил ближе. – Она назначила мне свидание!

Испуганно глядя на пришельца, девушка прошептала:

– Убили Виолу.

– Шутки шутить изволите? – Ковальский притиснул девушку к стене, одновременно с тем ловко поймав её запястье и вывернув назад. – Сговорились мне баки заливать, да? Не пройдёт!

– Псих! Руку сломаешь! – взвыла девица, пытаясь оторвать его от себя. – Лиза, тресни его как следует!

– Да что же это такое! Уберите его! – её подруга вцепилась в пиджак Ковальского, оттаскивая его назад. Не отпуская первую артистку, Ковальский изловчился и лягнул вторую каблуком. Та пронзительно завизжала. Расчёт сыщика оказался верен. На шум скандала в коридор вышел директор «Шоу Ку-ку», стройный брюнет лет сорока с нафабренными усами и причёской почти как у самого Ковальского.

– Что здесь происходит? – холодно спросил он, вынув изо рта янтарный мундштук с папироской. Ковальский немедленно выпустил свою жертву, одёрнул на себе костюм и посмотрел на директора ясным взглядом бесстыжих синих глаз.

– Ваши дамочки на меня напали, месье. Вцепились, как бешеные кошки.

– Напали! – возмутилась Лиза. – Сам ненормальный, чуть руку Фанни не вывихнул…

– Я всего лишь хочу видеть Виолу Харди, – перебил её Ковальский. – А мне тут морочат голову и несут какую-то муру.

Директор изменился в лице.

– Кто вы ей? Вы её знали?

– Выступал с ней раньше в одном номере. А теперь, значит, она стала такой звездой, что знаться со мной не хочет?

– Девочки, уйдите, – поспешно сказал директор. Лиза и Фанни неохотно подчинились. – Понимаете, мистер… как вас?

– Зовите меня просто Гастон, – учтиво откликнулся Ковальский и снял шляпу. – Моё старое сценическое имя – всё, что у меня осталось.

– Понимаете, Гастон, Виолу убили третьего дня.

– В самом деле!.. – воскликнул Ковальский и привалился к стене. Тросточка выпала из его руки и покатилась по полу. Директор подхватил его под локоть.

– Воды?

Ковальский посмотрел на него затуманенным взором.

– Виолу… – пролепетал он. – Кто бы мог подумать!

Если он и не выступал когда-то в варьете, актёрские способности у него в любом случае имелись.

Директор подобрал его трость и вложил ему в руку.

– Пройдёмте ко мне в кабинет, – сказал он, – выпейте бренди. Меня зовут Фрэнк О’Брайан.

Усадив Ковальского на диван, он закрыл дверь на задвижку и вынул из тумбочки бутылку. Разливая бренди по стаканам, он обернулся через плечо.

– Тоже, значит, были её поклонником? Неудивительно, такая женщина… Ладно, помянем.

– Не могу поверить, – всхлипнул Ковальский, сжимая в руке стакан. – Кто? Кто её убил?

– Жена этого вшивого баронета, который за ней увивался. Надеюсь, аристократок тоже вешают.

Ковальский, давясь слезами, проглотил полстакана бренди.

– Ох, Виола! Прыгнула на свою голову в постель к баронету… Конечно, у него имение, деньжищи и всё такое…

– Ревнуете покойницу, Гастон? – директор залпом допил бренди и налил себе ещё. – Ужас в том, что её убили зря. Между ними ничего не было.

– Да ну, – недоверчиво хмыкнул Ковальский. Директор придвинулся вместе с креслом к нему.

– Можете мне поверить. Случилось глупое недоразумение… чудовищно глупое. Бедная малышка!

Заметив на подоконнике стопку афишек, Ковальский взял их и принялся перебирать.

– Бедная малышка, – повторил он вслед за О’Брайаном, рассматривая листки. – Вы позволите мне взять что-нибудь на память?

– Из этого – что хотите, – сказал директор. – Они уже никому не понадобятся.

– Это её последняя программа? – спросил сыщик. Директор кивнул.

– Да, то, с чем она выступала в течение последнего года. Три потрясающих сольных номера – джига, фламенко и танец живота.

– Хммм, – протянул Ковальский, глядя в афишку. – Здесь есть и второе отделение.

О’Брайан хихикнул.

– Естественно.

– А во втором отделении, верно, как водится, было что-то особенное?

Слово «особенное» Ковальский произнёс так, что О’Брайан засмеялся нервным смешком.

– Ценю знатоков, – ответил он. – Ну конечно, у нас была особая приманка. Секретный номер «Шекспировская ночь». Виола в нём была неподражаема. Она танцевала чечётку в мужском костюме, а потом раздевалась. Публика на месте сходила с ума.

– Ага, – сказал Ковальский. – А кто этот Себастьян, который указан рядом с ней в программе?

– Ревнивый вы человек! Это сценический псевдоним её брата, Мартина Харди. Первую часть чечётки они исполняли вдвоём.

– Мне следовало догадаться, – вздохнул Ковальский. – Конечно, раз Шекспир… Когда мы виделись последний раз, её брат был ещё маленьким, и я не подумал, что он может выступать. Ведь сейчас ему шестнадцать?

– Семнадцать. Виола на восемь лет старше… была старше.

– Была! – Ковальский шмыгнул припухшим носом. – Не могу привыкнуть к этому слову.

– Ещё бренди?

– Ах нет, спасибо. Так можно я заберу эту афишку?

– Я же сказал, берите хоть все.

– А фотокарточки её у вас не осталось?

– К сожалению, здесь нет. У Мартина надо спрашивать, но сегодня его не будет. Номер отменили.

Он поднялся с кресла и положил руку на плечо Ковальскому.

– Чем мне вам помочь? Если вы не против переночевать в гримёрке, то я вам дам адрес Мартина, и утром вы сходите к нему. Он живёт недалеко, но сейчас наверняка где-то шляется, его не застать.

– Сердечно благодарю, – заявил Ковальский и крепко обнял директора. – Я никогда не забуду вашей услуги.

Если бы директор мог знать истинный смысл последней фразы, он вряд ли бы рискнул помогать тому, кого называл Гастоном.


6


Утром в гостиницу «Лиса и фазан» пришла телеграмма, заставившая её адресата немало поломать голову. Значилось там вот что:


СВЯЖИТЕСЬ ЛОНДОНОМ НАСЧЕТ МАРТИНА ХАРДИ ТЧК БУДУ ДВУХЧАСОВЫМ ПОЕЗДОМ ТЧК КОВАЛЬСКИЙ


Всё, что понял из этого инспектор – это что брат Виолы Харди, по-видимому, имел какое-то отношение к делу. Но что имел в виду Ковальский? Что Харди соучастник преступления или что он знает какие-то факты, касающиеся отношений его сестры с сэром Реджинальдом? Уж не он ли послал Виолу в Фервуд, когда там находилась разгневанная леди Фицрой? Как жаль, что на квартире брата и сестры не было телефона, а то бы, может статься, вскрылись бы важные обстоятельства предыдущих дней.

Солгрейв ещё размышлял над телеграммой, когда в номер снова постучали. За дверью оказался курьер, державший плотно заклеенный коричневый пакет.

– Вы будете инспектор Солгрейв?

Инспектор предъявил удостоверение, расписался и несколько секунд стоял с пакетом в руках, слушая удаляющиеся шаги курьера в коридоре. Хотя на пакете не было обратного адреса, он догадывался, кто мог его прислать. Достав перочинный нож, он распорол коричневую бумагу. Внутри был всего один предмет – картонка с наклеенными фотографиями.

Фотографий было две. На первой была, несомненно, Виола Харди, снятая в полный рост вместе со своим братом – невысоким юношей с мягкими чертами лица. Они стояли рядом на ступеньках какого-то здания, Виола прислонилась к балюстраде, а Мартин изображал танец, отставив ногу и выбросив в сторону руку с зонтиком. На второй фотографии была одна Виола в мужском костюме…

Или нет. Странная форма карточки, поза фигуры – точно та же отставленная нога, точно та же рука с зонтиком, – говорили о том, что второй снимок вырезан из копии первого. Солгрейв поднёс картонку к самым глазам. Голова Виолы была приклеена к туловищу Мартина… но нет, он ошибся. Голова Мартина была на месте. В обрамлении подклеенной к ней причёски Виолы.

– Дьявольщина, – вслух сказал Солгрейв. Причёска (впрочем, она была париком – инспектор вспомнил запись в деле) подчеркнула фамильное сходство, которое в обычных условиях не так бросалось в глаза. Разумеется, лица были всё же не одинаковы, но человек, малознакомый с сестрой и ни разу не видевший брата, мог запросто обмануться.

Итак, садовник не лгал. Кто-то действительно вышел из парадного в 19.20, когда настоящая Виола была уже мертва, и этим кем-то был её брат Мартин в платье и парике. Имел ли он отношение к убийству, или его лишь заставили сыграть роль Виолы – в этом ещё предстояло разобраться.

Смысл телеграммы стал ясен инспектору, и он спустился вниз позвонить в Лондон и передать распоряжение об аресте Мартина Харди.

В промежутке между обедом и чаем Солгрейв не поднимался в номер. Он остался в трактире ждать Ковальского. Наконец тот появился, улыбаясь во весь рот и прижимая к себе охапку каких-то свёрточков.

– Добрый день, инспектор! – объявил он. – Вы получили мою телеграмму?

– Получил, хотя понять её было трудновато. Вы хотели, чтобы я отдал приказ арестовать Харди?

– Разумеется. Я не был уверен, что пакет успеет прийти к вам вовремя, и решил отправить ещё и телеграмму. Только на телеграфе у меня не приняли текст со словами «арестуйте Мартина Харди». Пришлось выкручиваться…

– Ясно, – сказал Солгрейв. – А это что? Улики?

Он кивнул на занятые руки Ковальского.

– Ах, это, – на лице сыщика сквозь пудру проступила краска. – Зашёл в пару магазинов в Лондоне. Носки, рубашки, мыло и всё такое… Не знаю как вы, а я не люблю путешествовать с одним станком «Жиллетт» в кармане.

– Носки вам не помешают, – рассмеялся Солгрейв. – Что вы теперь намерены делать?

– Навестить леди Фицрой, – ответил Ковальский. – Но вначале хочу попросить вас ещё кое о чём.

– О чём же?

– Позвоните Бишопу и скажите, что он должен вызвать на допрос сэра Реджинальда. Потом отправляйтесь к ним в участок и задайте этому джентльмену один вопрос. А именно, что ему известно о Мартине Харди.

– Вы думаете, что этот спектакль разыграл сам Фицрой? – переспросил инспектор. – Я предполагал, что ему нужно было избавиться от Виолы, но моя версия – что она была жива в 19.20 и он убил её в парке, а затем затащил в дом, – страдала натяжками. Теперь, пожалуй, противоречия разрешаются. Сэр Реджинальд нанимает молодого Харди, чтобы тот переоделся Виолой, зашёл следом за ней в дом и задушил её. У Фицроя, таким образом, алиби, подозрение падает на жену, а появление «живой Виолы» перед свидетелем окончательно запутывает дело. Какой же циничный человек! Пойти на такой расчёт…

– Сэр Реджинальд, безусловно, неприятный человек, – согласился Ковальский, – и вашу версию я нахожу убедительной. Хотя меня всё-таки смущает это розовое платье.

– Если Виолу изображал её брат, то я не вижу здесь трудности. Он позаимствовал одежду из её собственного гардероба, а у неё не было второго точно такого же.

– Да, женщины обычно не держат у себя двух одинаковых платьев… Что ж, в первую очередь необходимо заняться сэром Реджинальдом. Готов поклясться, он знает, что делал Харди в Фервуде и для чего он явился туда в этом маскараде.


7


– Хотел бы спросить, что вы здесь делаете?

На лестничной площадке нарисовалась плотная фигура Морриса. Винни Ковальский посмотрел на него снизу вверх.

– Выполняю заказ леди Фицрой, если вам так нужен ответ.

– Да уж пожалуйста! – ехидно бросил секретарь. – Но если леди Фицрой угодно нанимать всяких клоунов и изображать частное расследование, это не значит, что вы можете заявляться к нам по двадцать раз на дню. Здесь не проходной двор.

– Всего второй раз за двое суток, – кротко поправил Ковальский.

– Неважно. Убирайтесь отсюда.

– Мистер Моррис, – Ковальский поставил ногу на ступеньку и облокотился о перила, – не создавайте затруднительных положений. Пропустите меня к леди Фицрой. В противном случае это я буду вынужден задать вам вопрос, что вы делаете в этом доме.

– Это шутка? – холодно переспросил Моррис. Ковальский ухмыльнулся.

– О да, и очень удачная. Особенно в том, что касается вашей библиотеки. Зачем вам столько томов по психологии секса? Это тоже входит в обязанности секретаря?

– Мне запрещено иметь хобби? – огрызнулся Моррис.

– И кушетка – хобби? Понимаю, Солгрейв несколько неотёсан, но мы-то с вами образованные люди…

Лицо Морриса пошло пятнами.

– Вы начинаете надоедать, – сквозь зубы произнёс он. – Я скажу дворецкому, что разрешение пропустить вас было ошибкой и что сэр Реджинальд уволит его, если это ещё раз повторится.

– Прелестно, – заявил Ковальский, поигрывая тросточкой. – Я готов уйти. Но отсюда я направлюсь прямо к инспектору Солгрейву. Вы что-то знаете об этом доме. Ручаюсь, вы знаете, у кого были мотивы убить Виолу Харди и за что её убили. Но, по досадному упрямству, вы не желаете делиться информацией. Ладно, с вами поговорит полиция.

– Что вам нужно? – потухшим голосом спросил секретарь.

– Чтобы вы пропустили меня к леди Фицрой, только и всего.

После того, как Моррис неохотно препроводил его в гостиную, сыщик устроился на диване и задумался. Он лучше, чем обычно это бывает с героями английских детективов, был знаком с изнанкой жизни и явственно чуял своим прококаиненным носиком, что за убийством мисс Харди крылось нечто, как цинично выражались в мире шоу-ревю, «особенное». Однако на мотиве убийства его мысль упорно спотыкалась. Размышления его были прерваны появлением Миранды Фицрой, которая вошла в гостиную и села в кресло напротив него.

– Вы что-то раскопали? – умоляющим голосом спросила она. По её помятому лицу было видно, что она провела бессонную ночь. Ковальский откинулся на диване.

– Да, мэм. Я теперь почти наверняка знаю, что вы невиновны.

– Слава богу! – воскликнула леди Фицрой. – Вся моя надежда была на вас… честно говоря, я не очень надеялась, но у меня не было другого выхода. Полиция заранее настроилась против меня.

– Не думайте, мэм, что невиновность освобождает вас от разговора с полицией, – лучезарно улыбнулся Ковальский. – Вам придётся выступить в качестве свидетеля.

– Свидетеля? – леди Фицрой побледнела. – Но я ничего не видела! Клянусь, на допросе я сказала всё, что знала!

Винни Ковальский поднялся с дивана, прикрыл дверь гостиной и подошёл к хозяйке.

– Вы сказали всё и не всё. Я верю, что об убийстве вы больше ничего не знаете. Но вы знаете что-то ещё. Что-то, касающееся Виолы Харди и вашего мужа.

На леди Фицрой жалко было смотреть. Её губа задрожала.

– Нет, нет, я не могу! – она закрыла лицо руками. – Это слишком ужасно! Вы не представляете себе, насколько…

– Представляю, – с сардонической усмешкой перебил Ковальский. – Вы думаете, петля лучше?

– Не знаю, – выдохнула леди Фицрой и разрыдалась. – Господи, что же мне делать?

– Всё рассказать полиции, – Ковальский прохаживался по комнате. – Виола шантажировала сэра Реджинальда?

– Вы сами всё знаете, что же мне ещё говорить?

Сыщик вдруг ощутил на своих плечах руки леди Фицрой. Её горячие губы впились в его шею.

– Вы сами всё знаете… гадкий, гадкий мальчик…

– Ага, – хмыкнул Ковальский. Вывернувшись из её рук, он подошёл к двери и набросил крючок. Затем принялся расстёгивать пуговицы на брюках.

Полчаса спустя они лежали бок о бок на ковре перед камином, облокотившись на диванные подушки. На Ковальском был сиреневый с чёрным кружевом корсет Миранды Фицрой, леди Фицрой накинула на себя его синюю рубашку, а где в этот момент находилась рука хозяйки – мы не станем упоминать, иначе это будет не детективная повесть, а несколько другой жанр литературы.

– Гадкий, гадкий, – восторженно шептала леди Фицрой. – Надо же, при таком росточке…

– Помилуйте, мэм, вы щиплетесь, – плаксиво отозвался Ковальский. – Это больно, в конце концов.

– Ах, простите. Увлеклась немного…

Ковальский приподнялся на локте и посмотрел в раскрасневшееся лицо леди Фицрой.

– Вижу, ваш муж не очень-то балует вас своим вниманием?

– Совсем нет, – едва слышно проговорила она, – он ни разу, ни разу…

– Вот как, – Ковальский прижался к леди Фицрой и поймал её за подбородок. – И Моррису про это известно?

Почти в ту же секунду ногти леди Фицрой вонзились ему в бедро.

– Вы забываетесь, мистер Ковальский!

– Это ещё кто из нас забывается, – сердито заметил Ковальский, оторвав от себя её руку. – Видите, синяк сделали… Что ж, не хотите говорить – не надо. Я и сам восстановлю картину событий – фактов у меня достаточно. Мне, например, теперь совершенно ясно, что у Морриса есть ещё одна должность, помимо секретарской. Должность почтенная в наше время, но он почему-то делает из неё тайну.

Леди Фицрой отпрянула, подозрительно глядя на Ковальского.

– Что вы имеете в виду?

– Что Моррис – психоаналитик. И нанят он потому, что у вас серьёзные проблемы в семейной жизни, которые вы хотите скрыть.

– Что же делать? – беспомощно проговорила леди Фицрой в который раз за последние сорок минут. Ковальский поднялся на ноги.

– Что делать, что делать! Одеваться. Будьте любезны отдать мне мою рубашку.


8


– Сэр, пришёл какой-то… – констебль не решился выговорить слово «джентльмен», – человек. Утверждает, что у него есть важные сведения по делу Виолы Харди.

– Впустите, – немедленно ответил Бишоп. Однако читатель уже догадывается, кого он увидел на пороге своего кабинета, и потому может вообразить его реакцию.

– Вы? Может, наконец, скажете, кто вы такой?

За спиной у суперинтенданта раздался смех Солгрейва.

– Не беспокойтесь, сэр, – произнёс инспектор, – это мой агент.

– Ваш агент? С каких это пор?

– Со вчерашнего вечера.

«Агент» церемонно снял соломенную шляпу и наклонил голову.

– Разрешите представиться. Ковальский. Винни Ковальский.

Суперинтендант подумал, что, видимо, для пользы дела лучше ничему не удивляться.

– Как идут дела с Фицроем? – спросил Ковальский, без приглашения усевшись на стул. Солгрейв раскуривал трубку.

– Всё отрицает. Досадно то, что улик против него нет. Придётся его отпускать, иначе будет большой скандал. Сэр Реджинальд слишком значительная фигура, чтобы арестовывать его по смутным подозрениям.

– Мои подозрения довольно ясные, – возразил Ковальский. Бишоп надвинул на нос очки и пристально посмотрел на него сквозь стёкла.

– Мистер Ковальский, ваши подозрения значения не имеют. Имеют значения доказательства. А доказательств того, что сэр Реджинальд убил мисс Харди, вы представить не можете.

– Естественно, не могу, – невозмутимо отозвался Ковальский. – Потому что сэр Реджинальд её не убивал.

– Не убивал своими руками? – уточнил Солгрейв. Поляк развязно закинул ногу на ногу и подтянул носок (новый).

– Возможно, и чужими тоже. Видите ли, всё дело в том, почему её убили.

– Вы намекаете, мистер Ковальский, – в слово «мистер» Бишоп вложил всё доступное полицейскому искусство оскорбления, – что вы это знаете?

Лицо Ковальского неожиданно стало серьёзным.

– Знаю.

Он достал из кармана пиджака измятую афишку.

– Особенный номер, «Шекспировская ночь»… Директор варьете сказал мне, что Виола танцевала в мужском костюме вместе с братом. Я сразу подумал, что брат должен быть на неё похож – иначе бы он не взял сценический псевдоним «Себастьян». Помните, у Шекспира брата с сестрой всё время путают? Дальше – элементарная логика. Если сестру можно было переодеть в мужской костюм, то и брата можно переодеть женщиной. Ну, фотографии вы видели. Должен признаться, я слукавил – попросил у Мартина одну фотографию, а, когда он отвернулся, вытащил две. Небольшой эксперимент с ножницами и клеем…

– Это нам известно, – прервал Бишоп.

– Благодаря мне, шеф, – напомнил Ковальский. – Вам не пришло в голову, что лже-Виолой мог быть её брат. Вы для этого недостаточно испорчены. Тем более для того, чтобы понять, почему Виолу убили.

– Что за чушь?!

– Э, нет, дражайший, это не чушь. Это называется английское ханжество. Вы и Солгрейв исходили из презумпции, что Виола была любовницей сэра Реджинальда. Но она ею не была. Кто-то очень хотел, чтобы мы думали, будто сэр Реджинальд состоит с ней в связи.

– Лейбористы? – невесело усмехнулся Солгрейв. – Да, эта версия гуляла вначале, но согласитесь, что в свете последних данных она выглядит довольно нелепо.

– Вы не подумали о самом сэре Реджинальде.

– Вот это уже действительно чушь, – возмутился Бишоп. – С чего сэр Реджинальд должен желать сам себя скомпрометировать связью с какой-то артисткой из кабаре?

– Для того, чтобы скрыть нечто, что может скомпрометировать его ещё больше, – спокойно ответил Ковальский. – Сложите два и два, в конце концов. Его жена явная невротичка, у секретаря вся библиотека заставлена книгами по теории сексуальности, а на роль любовницы он почему-то выбирает девушку, которая переодевается в мужской костюм и у которой есть брат, весьма похожий на неё.

– Чёрт побери… – пробормотал Солгрейв. Бишоп непонимающе уставился на Ковальского. Сыщик ответил ему взглядом, полным унизительного сочувствия.

– Провинция, сэр! Ваш коллега из Скотланд-Ярда догадливее. Фицрой сожительствовал не с Виолой Харди, а с её братом, Мартином Харди. Ну не любит он женщин, что делать. Мартин приходил к нему под видом Виолы, переодевшись в платье сестры.

– Фу, пакость какая, – передёрнуло Бишопа. Солгрейв сохранял хладнокровие.

– Понятно, – сказал он, – значит, отпускать его в любом случае рановато. Но только как с этим делом связана настоящая Виола? Разве что она шантажировала сэра Реджинальда?

– По-видимому, да. Причём леди Фицрой было известно всё, но из щепетильности она могла пойти в петлю, только бы не обнародовать семейный позор.

В этот момент в дверь постучали.

– Войдите, – ответил Бишоп. В кабинет заглянул констебль.

– Сэр, привезли Мартина Харди. Его арестовали в Лондоне.

– Да-да, – вмешался Солгрейв, упреждая вопросы суперинтенданта, – это я велел его арестовать. Ведите его сюда.

– Будем допрашивать? – Бишоп покосился на Ковальского. – В таком случае не удалите ли вы вашего, гм, агента? Его присутствие…

– Намёк понят, шеф, – без всякой обиды откликнулся частный детектив. – Никаких затруднений.

Он встал, нахлобучил на голову шляпу и вышел. В коридоре он на миг задержался и увидел, как мимо него два констебля проводят худенького темноглазого юношу с девически нежными чертами лица.

Мартин Харди тоже увидел Ковальского. Щёки артиста от гнева сделались как свёкла.

– Сука раскрашенная, – выдохнул он. – Так ты ещё и легавый?

– Закрой рот, приятель, – сказал один констебль и впихнул Харди в следовательский кабинет. Второй констебль чуть задержался на пороге, и Ковальский негромко спросил его:

– Прошу прощения, сэр, где здесь телефон?

– В приёмной, – не оборачиваясь, ответил констебль, – вон там.

Зайдя в кабинет, Мартин Харди несколько секунд обводил взглядом обоих следователей. Потом он куснул нижнюю губу, дёрнул плечом и, выставив перед собой скованные наручниками руки, произнёс:

– Снимите с меня это. Я хочу дать письменные показания.

– По поводу чего? – уточнил суперинтендант. Харди набычился, что выглядело смешно при его миниатюрном сложении.

– Что я забавлял сэра Реджинальда. Ну, ложился с ним в постель.

Бишоп взглянул на Солгрейва. Инспектор весьма значительно подмигнул ему. Впрочем, если бы он мог, он бы подмигнул и сам себе – на счастье, Ковальский отсутствовал и не мог позлорадствовать.

– Прекрасно, – брезгливо проговорил Бишоп. – Самое время устроить очную ставку. По удачному стечению обстоятельств, сэр Реджинальд у нас.

Через минуту в кабинете появился Реджинальд Фицрой. Хотя он был без наручников, так как всё ещё проходил по делу свидетелем, он выглядел куда более напуганным, чем Харди. Когда же он увидел самого Харди, он даже замер на мгновение. Правда, он тут же взял себя в руки и сел на стул, указанный ему суперинтендантом.

– Вы знаете этого молодого человека? – спросил Бишоп. Сэр Реджинальд надменно вздёрнул верхнюю губу.

– Вряд ли. Хотя, кажется, я видел его в варьете «Шоу Ку-ку» – чечётку он танцует, что ли.

Харди выпрямился и окатил сэра Реджинальда водопадом такого презрения, что аристократическая ужимка баронета на этом фоне сделалась жалкой.

– Хватит придуриваться, Реджи. Ты платил мне деньги и пользовал меня до посинения. Я ходил к тебе в женском платье, и все думали, что это Виола. Ей ты тоже платил, чтобы она помалкивала.

Баронет вскочил на ноги. Он бросился бы на артиста с кулаками, если бы констебль не удержал его.

– Да как ты смеешь! Молокосос!

Харди только фыркнул.

– Я, может, и молокосос, но не дурак. Если я скажу всю правду, меня посадят на пару лет в тюрьму, и только. Мне всего семнадцать, у меня ещё вся жизнь впереди. А если я буду запираться, то господа полицейские решат, что это я убил сестру. С виселицы обратно дороги нет.

– Мистер Харди, – сказал Солгрейв, – выяснять отношения сейчас не время. Вы должны объяснить, почему вы были в Фервуде во время убийства вашей сестры и что вы там видели.

Харди потупился.

– Хорошо. Я и правда там был. Только я вообще не знал, что Виола поехала туда.

– Что в таком случае подвигло вас туда отправиться? – недоверчиво спросил Солгрейв. – В отсутствие вашего… ммм… друга?

– Друга! – Харди мрачно посмотрел на сникшего баронета. – Кому друга, а кому… Надоело мне это дело хуже горькой редьки, я и решил сказать всё начистоту мистеру Моррису.

– Моррису? – переспросил Солгрейв. – Всё чудесатее и чудесатее, как сказала Алиса. Какое отношение ко всему этому имеет Моррис? Извольте объясниться.

– Он и нанял меня. Вернее, нас с Виолой. Мистер Моррис увидел наш номер «Шекспировская ночь» в «Шоу Ку-ку», и ему пришла в голову эта идея. Кто-то из этих, как их… политиканов, в общем, прочухал, что Реджи… то есть сэр Реджинальд, любит мальчиков. Вот мистер Моррис и придумал этот трюк – роман с Виолой. Якобы сэр Реджинальд как все люди. Но только Виола была недовольна, что я отстёгивал ей мало денег. Вначале она принялась шантажировать сэра Реджинальда, а потом, видно, и его жену. Думаю, потому она и очутилась тогда у них в доме.

– Да в этот дом без калош не войдёшь, – пробурчал Бишоп, – а ещё лучше засыпать его карболкой. И что же там произошло?

– Я вошёл чёрным ходом и хотел пройти, как обычно, через зимний сад. Но увидел на полу мёртвую Виолу. Я так испугался, что выскочил с другой стороны через парадное, не подумав, что меня могут заметить.

– Ты её и убил! – вскинулся сэр Реджинальд. – Кто подтвердит, что тебя не было в доме до того? Вы повздорили из-за денег, и ты придушил её, а теперь думаешь улизнуть от ответственности!

– Я бы набил тебе морду, Реджи, если бы не наручники, – холодно ответил юноша. – Виола была не лучшей сестрой, но я не убийца. У вас есть детектор лжи?

– Не завели пока что ещё, – хмуро сказал Бишоп. – Так или иначе, вы оба теперь арестованы, так что никуда не денетесь. Обойдёмся без спешки.

Солгрейв прочищал свою трубку.

– Боюсь, это не все, кого надо арестовать, – заметил он. – Миранда Фицрой по-прежнему остаётся в кругу подозреваемых.

– Убийство за шантаж?

– Да, если Мартин говорит правду. А может, она не ожидала, что дома появится настоящая Виола, и со спины приняла её за Мартина. Ведь душат обычно сзади?

– Чёрт… – произнёс Бишоп. – Как вы считаете, сэр Реджинальд, могла ваша жена убить мисс Харди?

Баронет истерически захихикал.

– Она может всё что угодно. Удивительно, что она меня до сих пор не убила.


9


Белый автомобиль затормозил чуть в стороне от входа в Фервуд. Винни Ковальский выпрыгнул из него, любезно помахал рукой в сторону шофёра, давая понять, что оценил его услуги, и стал пробираться вокруг особняка к чёрному ходу.

Леди Фицрой встретила его сама. Она тихонько приотворила дверь и впустила сыщика внутрь. От волнения на ней лица не было.

– Какие у вас новости? – прошептала она, буквально приперев Ковальского к стене. Тот мягко освободился.

– Благоприятные, мэм, если вы будете хорошей девочкой и пойдёте сейчас к себе наверх.

– Вы не хотите мне ничего говорить? – огорчилась леди Фицрой. Ковальский самым учтивым образом поднёс её руку к своим губам и поцеловал её пальцы.

– Я бы много мог сказать вам, мэм, если бы располагал временем, поверьте. Но сейчас мне гораздо важнее поговорить с мистером Моррисом.

– Хорошо, – леди Фицрой посторонилась, пропуская сыщика. – Он, по-моему, у себя в кабинете.

Быстрым шагом пройдя через зимний сад, Ковальский поднялся по лестнице на второй этаж, пересёк гостиную (не без щемящей сладости воспоминания, вызванного узорами персидского ковра) и постучал в дверь кабинета секретаря.

Дверь распахнулась примерно на фут, но, едва Моррис увидел, кто стоит снаружи, он поспешил захлопнуть её снова. Ковальский, однако, оказался ловчее и успел вставить в дверную щель свою бамбуковую тросточку.

– А что это мы так нервничаем, дуся? – поинтересовался он. – Даже поговорить не хотим?

– Мне не о чем с вами говорить, – бросил Моррис из-за двери. – Вы мне надоели.

– Вам легко надоесть, – вздохнул Ковальский. – Бедняжка Виола Харди это не учла.

– Какого чёрта?.. – секретарь на миг растерялся, и Ковальскому этого оказалось достаточно, чтобы оттолкнуть дверь и протиснуться в кабинет. – Убирайтесь отсюда!

Моррис сжал кулаки и надвинулся на Ковальского, но маленький поляк не шелохнулся. Привалившись к дверному косяку, он проговорил:

– Я, конечно, уберусь, но ведь у вас не единственный в доме телефон. Из холла тоже можно позвонить в полицию.

Секретарь замер.

– Вы спятили, – тяжело дыша, произнёс он. Ковальский глядел на него пронзительными синими глазами.

– О да, конечно. Нужно немного спятить, чтобы догадаться, что вы убили Виолу Харди.

– У вас нет доказательств, – неуверенно выговорил Моррис. По его широкому лицу катились капли пота.

– А у вас – алиби. К тому же Мартин Харди сейчас в полицейском участке и даёт показания. Ручаюсь, он прояснит вашу роль в этих событиях.

Моррис посерел.

– Мартин арестован?

– Да, и уже наверняка рассказал, почему он ездил в Фервуд в женском платье. А всё-таки, милейший, чем вам помешала Виола?

Утерев пот со лба, Моррис грузно опустился на кушетку.

– Доконала она нас всех, – хрипло сказал он. – Шлюха пустоголовая. Она вообще не понимала, во что ввязывается. Забавлялась, и всё тут. Вначале требовала денег, с сэра Реджинальда, с его жены, потом просто так для развлечения стала пугать нас, что расскажет всё журналистам. А потом действительно всплыли слухи – не знаю, ей мы этим обязаны или нет. Мне едва удалось предотвратить появление заметки в одной лейбористской газетёнке…

– Какие ныне влиятельные секретари! – саркастически отметил Ковальский. Моррис отвёл глаза.

– Да, я не секретарь. Вы, впрочем, не обо всём догадались. Я готовил сэра Реджинальда к предвыборной кампании в 1918 году. Моими усилиями он прошёл в парламент. Представляете, каково мне пришлось теперь? Только мне удалось погасить слухи о его незаконных пристрастиях, как вдруг всё должно было пойти прахом стараниями одной дуры из варьете.

Он сплёл пальцы, хрустя суставами.

– Да, я убил её. И вместе с ней, если позволительно так выразиться, двух зайцев: во-первых, я прекратил её глупые выходки, во-вторых, судебный врач, осмотрев труп, имел возможность убедиться, что она точно и несомненно женщина. Конец всем сплетням! Мартина было бы несложно заставить залечь на дно, ему и самому надоела эта история.

– Но о Мартина ваш план и споткнулся?

– В том-то и дело. Этот болван вздумал именно в тот вечер приехать ко мне для объяснений. Естественно, под видом Виолы, так как прислуга знала его только в таком виде. Он увидел труп и с перепугу выскочил через парадное, а садовник его заметил. Если бы не его приезд, всё прошло бы безупречно.

– Безупречно? – приподнял бровь Ковальский. – И вас не смущало то, что леди Фицрой должна была отправиться на виселицу?

– Миранда – всего лишь истеричная баба, – досадливо сказал Моррис, – да к тому же он её терпеть не мог, женился на ней потому, что родители велели. Губить из-за неё политическую карьеру было бы крайне неразумно.

– Матка боска! – воскликнул Ковальский. – И эти люди осуждают меня за то, что я подвожу глаза!

Он подошёл к столу Морриса и снял трубку чёрного телефона.

– Вы этого не сделаете, – слабым голосом попытался возразить Моррис. – Сколько вам надо?

Ковальский обернулся и кинул на него через плечо взгляд, полный презрения.

– Душа моя, я продажен, но не с аукциона.

Одновременно с голосом полицейского в трубке он услышал и ещё кое-что. За спиной у него раздался скрип окна и звук падения чего-то тяжёлого во дворе.

– Именно. В поместье Фервуд. Прямо сейчас.

Повесив трубку, Ковальский подошёл к распахнутому окну.

– Ну и дурак. Там же кусты боярышника, – он выглянул наружу. – Так я и думал. Во всяком случае, он сломал ногу и теперь может мирно дожидаться полиции.


Эпилог


Обстоятельства происшествия в доме сэра Реджинальда наделали много шуму; в особенности тяжёлый удар понесла либеральная партия, один из влиятельнейших членов которой, как выяснилось, оказался замешан в столь неприглядной истории. Говорят, что именно эти события, ставшие причиной ареста сэра Реджинальда и казни его секретаря, стали и одной из причин сокрушительного поражения либералов на выборах в ноябре 1922 года, после чего в течение двух лет либеральная партия фактически прекратила своё существование.

Но вернёмся в 25 мая 1922 года, когда инспектор Солгрейв и Винни Ковальский сидели в пабе «Зелёный лев», находившемся в одном из тех уютных переулков, отходящих вглубь города от набережной Миллбэнк, о существовании которых не узнать без провожатого. На Ковальском был новый с иголочки костюм из ослепительно белого габардина, из кармана высовывался аккуратно сложенный синий шелковый платочек.

– Что вы теперь намерены делать? – полюбопытствовал инспектор. Ковальский отправил в рот большой кусок бифштекса.

– Выехать, наконец, из мерзкой меблирашки и снять квартиру поприличнее. Храни господь леди Фицрой и её кошелёк! Правда, рояль я всё ещё не могу себе позволить, но всё же для дебюта вознаграждение неплохое.

– Для дебюта? Что вы хотите сказать?

– Ну, инспектор, мне ведь ещё ни разу не приходилось вести расследование. Тем более убийства.

От изумления Солгрейв опустил на стол кружку с пивом.

– Вы же говорили, что вы частный детектив?

– Последние две недели. Я зарегистрировался в этом дурацком агентстве потому, что не нашлось другой работы. А согласитесь, инспектор, дебютное выступление вышло очень даже неплохо?

– Ну и ну, – рассмеялся инспектор. – Но как вы, при отсутствии опыта, догадались, кто убийца?

– Догадался я не сразу, – признался Ковальский. – Вначале я просто обратил внимание, что Моррис ведёт себя слишком по-хозяйски в этом доме. А уж когда я увидел обстановочку в его кабинете – подумайте, целый шкаф литературы по психологии секса! – тут мне стало ясно, что в доме не всё ладно и что все они что-то скрывают. Но что именно? Уж явно не роман баронета и танцовщицы, из-за этого незачем набивать шкафы такими книжками. Понимаете, инспектор, я-то сразу подумал, что двойником Виолы мог быть её брат. Вы знали, что у неё нет сестёр, и решили, что садовник попросту лжёт. Расхождение насчёт цвета платья для вас стало подтверждением того, что он солгал, для меня же это послужило доказательством того, что кто-то, выдававший себя за Виолу, очутился в Фервуде в момент убийства. Брат мог усиливать сходство с помощью грима. Всё превосходно складывалось.

– Да уж, превосходно, – хмыкнул инспектор. – Но мне-то вы можете сказать, между нами? Вы догадались про сэра Реджинальда потому, что вы сами из этой породы?

Ковальский строго посмотрел на Солгрейва. Ни с того ни с сего инспектор вдруг почувствовал себя школьником, которого собираются высечь.

– Из какой я породы, милейший, это ни до кого не касается. Я опирался на то, что знаю о людях. И, как видите, знания меня не подвели.

– Как же вы поняли, что убийца – Моррис?

– Видите ли, инспектор, – Ковальский улыбнулся, – вы джентльмен. А я – нет.

– Опять говорите загадками?

– Никаких загадок. Я попросил вас вызвать на допрос сэра Реджинальда не потому, что рассчитывал на очную ставку с Харди, а главным образом для того, чтобы удалить его из дома и поговорить с остальными без хозяина и полиции. С вами Моррис мог проявлять железную выдержку, и ему это было несложно. Вы сами этому способствовали – своим внешним видом, манерой держаться и прочее. Я же его раздражал. И в моём присутствии он позволял себе много такого, чего бы не допустил в вашем. Я увидел, что он не заинтересован в независимом расследовании, даже несмотря на то, что это могло бы спасти его хозяйку. Наш предпоследний разговор его напугал, но боялся он не за леди Фицрой. Мне стало ясно: Моррис хочет, чтобы обвинили её. Уже тогда я был на девять десятых уверен, что это он убил Виолу. Потом я получил от леди Фицрой подтверждение своих догадок насчёт семейной тайны…

Винни Ковальский, гнус частного сыска

Подняться наверх