Читать книгу Продам май (сборник) - Мария Фомальгаут - Страница 16

Прости, хозяин…

Честное слово – не хотел…

Да что теперь говорить… Понатворил невесть чего, теперь говорю – не хотел…

А что же ты хочешь… Непутевый тебе достался работник, непутевый, куда деваться… Другие, вон, видел, и машины хозяйские водят, и самолеты, и доходы-расходы считают, один вообще за хозяина все дела в фирме его ведет, хозяин там и не появляется…

А я…

Ну а что ты хотел! Непутевый я, непутевый… Ты не думай, если я чашку разбил, или тарелку, или рубашку твою утюгом сжег, это не значит, что я тебя не люблю, это же я… сам не знаю, почему. Я уж и не знал, как тебе угодить, вон, помнишь, цветы принес, три розы, помнишь, ты потом у жены допытывался, кто принес, кто…

Прости, хозяин… все хотел как лучше для тебя сделать. И с женой ты когда развелся, она зачем-то там в дом пришла, я ее и на порог не пустил, затрещину ей дал, крепенько так… Ты меня потом отчитывал, а у самого глаза блестят, довольный…

Прости, хозяин…

Нет, не прощаешь, сидишь, строгий, насупился, даже головы не поворачиваешь.

– Доброе утро, хозяин…

Смотрю на часы – чтобы не ошибиться, а то было уже, явился вот так к тебе в четыре утра, и кофе подал, и шторы открыл, а темно было, так я свет зажег, ух ты меня и распекал тогда, только заснул, только голова прошла, а тут ты… Я сколько на твою голову смотрел, вот она, на плечах, не знаю, куда она там прошла, я уж и по комнате смотрел, не пройдет ли чья голова…

Нет, все правильно, восемь утра. Вот он ты сидишь, ко мне спиной, злой, обиженный, вроде бы столько времени прошло, ты все обижаешься…

Ставлю на стол подносик с кофе и булочками, еще раз проверяю, все при всем, ванильные, с маслом, с вареной сгущенкой, все как ты любишь.

– Как вы спали, хозяин?

Не отвечаешь. Крепко обиделся. Странное дело, первый раз вижу, чтобы ты на меня так обиделся, вроде бы отходчивый был, вечером наорешь, ну, зубы выбьешь или глаз, утром как ни в чем не бывало, воркуешь, еще за свой же счет мне зубы вставишь и глаза новые… Веришь, нет, я этим пользовался, как у меня зубы-то подпортились, я нарочно тебя злил, чтобы ты мне…

Прости, хозяин…

Ты, наверное, на это и обиделся, теперь знать меня не хочешь…

Убираю старый поднос. Да что с тобой, опять все осталось, холодный кофе, булочки… Похоже, приболел, это бывает у тебя, когда хлюпаешь носом, надрывно кашляешь, я уж тебе чего только не принесу, ты только отмахиваешься, пошел вон…

Прости, хозяин…

Ты не думай, что я тебя не люблю, как можно хозяина своего не любить? Я же для тебя что только не делал, помнишь, звезду с неба принес? Она в лесу упала, я видел, как падала, выследил, нашел, тебе принес. Ты еще потом орал, кто мне этот булыжник на стол положил, места другого не нашли, что ли, что за манера, как всякий мусор, так мне на стол…

Прости, хозяин…

Я же видел, как ты смотрел видео, хлопал себя по коленкам, м-мать моя женщина, это же сколько на метеорите заработать можно, состояние целое…

Вытираю со стола пыль, открываю шторы, останавливаюсь в дверях, делаю последнюю попытку:

– Простите, хозяин.

Молчание.

– Пожалуйста, простите меня.

Молчишь. Ты не знаешь, как ты делаешь мне больно, когда молчишь. Раньше бывало такое, – на день, на два, но это уже что-то затянулось, ты не разговариваешь со мной вот уже полгода.

Видно, сильно провинился тогда…

ТОГДА…

Смотрю в список дел. Сегодня ты велишь мне углубить яму в саду – там, где ты хотел сделать пруд. И велел купить тапочки.

Иду. Перебираю в уме – углубить яму, купить тапочки, углубить яму, купить тапочки, не перепутать, не забыть, не… А что, было уже, было, когда я сварил твою рубашку, вон там, в большом чане, ты потом долго тыкал меня списком в лицо, кому сказано, русским по белому, пос-ти-рать-ру-башку-сва-рить-кар-тош-ку… Ты, может, еще и картошечку постирал?

Но ведь тогда ты не обиделся на меня так? Ведь нет же? Еще посмеялся надо мной, эх ты, тебя только во французский ресторан, ух ты там настряпаешь…

Иду в сад, волоку лопату, берусь за яму. Она все кажется тебе неглубокой, ты все требуешь углубить ее – изо дня в день. Спускаюсь по веревочной лестнице – вниз, вниз, мимо каких-то глиноземов, черноземов, гумусов, каменноугольных залежей… дальше начинаются твердые скальные породы, долблю и долблю их кайлой, только звон стоит.

Хозяин будет доволен.

Слышит, как я работаю…

Хозяин часто бывает доволен. И часто сердится. Не люблю, когда хозяин сердится, он тогда может и глаз мне выбить, где потом найдешь новый, было дело, выбил мне все три глаза, утром я честно пытался заварить кофе, разбил на кухне все, что можно было разбить, чуть не устроил пожар, когда пробовал разжечь плиту, на грохот примчался хозяин, не выспавшийся, злой, это ты, что ли, я уж думал, воры, ты какого тут… А-а, бедолага, я же тебе глаза-то вчера… Ну пошли, пошли, новые глазешки тебе выберем… самые лучшие… с ночным видением… заслужил.

Так что оно и к лучшему, когда хозяин сердится. Хотя когда не сердится, он мне больше нравится, хоть я его и не понимаю. Ну-ка, друг сердечный, подай винишка бутылочку, а то тоскливо так, выть охота… куда пошел-то, сядь, что ли… давай… посидим…

Начнет говорить что-то – про свою первую, про свою вторую, про передачи, что ли, потом про то, как из дома сбежал, домой вернулся уже когда свой дом был, и я не понимаю, зачем идти домой, когда есть свой дом, и рассказывает все одно и то же, как домой ехал, как все думал, что скажет матери, все слова какие-то подбирал… Я из его рассказа так понял, что к человеку надо слова подбирать, как ключи к замку. Потом рассказывает, как приехал, а на месте старого домишки стоял жилой комплекс, не то Святогор, не то Богатырь, потом хозяин обрывал телефоны, большой видно был хулиган, все спрашивал, где мать, куда переехала, ему показали ее новый дом, за оградкой, под крестом…

Здесь хозяин начинал плакать, я так и не узнал, что он сказал матери, какие слова, и подошли эти слова к матери, как ключ к замку, или нет.

Прости, хозяин…

Прорубаю скалу, глубже, глубже. Меряю глубину ямы – три километра, не меньше. Может, тебе, хозяин, этого покажется мало. Тебе каждый раз кажется: мало…

Выкарабкиваюсь из ямы, спохватываюсь – день ползет к вечеру, а ты просил что-то еще, еще, ах да, тапочки, тапочки…

Наскоро моюсь – смываю, сдираю чернозем, серозем, грязнозем, говнозем, вытираюсь, что наделал, это же полотенце хозяина, то-то ору будет… оно и к лучшему, пусть хоть наорет, пусть хоть зашвырнет в меня чем-нибудь, только не это молчание, не эта мертвая тишина…

Наскоро одеваюсь, выхожу в вечерние сумерки. Спешу – по улочке, залитой светом фонарей, оглядываюсь, смотрю на прохожих, на проезжающие мимо машины, все при хозяевах, черт возьми, все… нате вам, вон сто тридцатый за рулем сидит, господина своего везет, вон семнадцатый за госпожой своей тащится, несет сумки, скалит зубы, как она на него покрикивает, ты полегче, полегче, ты мне сервиз раскокаешь, я тебя самого раскокаю… Вон тридцать третий с детьми хозяйскими играет, пацаны в него из бластеров целятся, бей киборгов, спасай планету…

Прости, хозяин…

Ты бы знал, как оно мне без тебя…

Ты бы хоть сам подсказал мне слова, которые к тебе подходят, как ключ к замку. А то несправедливо получается, ты мои пароли знаешь, а я твои – нет.

Вхожу из темноты улицы в свет витрин, продавец понимающе кивает:

– Тапочки?

– Тапочки. Тридцать восьмой размер.

Жду. Расплачиваюсь. Спешу домой, хоть чем-то порадовать хозяина, который так на меня обиделся. Снова смотрю на лица, лица и лица, вон девяносто девятый стрижет газон, вон семьдесят первый на крылечке со своим господином, читает ему вслух про каких-то не то мормонов, не то морлоков, хозяин у него два года как ослеп, уж он и любит своего семьдесят первого, обнимает, приговаривает, куда мне без тебя…

– А-а, сорок девятый пошел…

– День добрый, – поворачиваюсь к человеку, улыбаюсь, как учили.

– Что-то хозяина твоего не видно давно, приболел, что ли?

Вспоминаю остывший кофе, не съеденные булочки.

– Приболел.

– Это дрянь дело. Ночи-то сейчас холодные… Бабье лето, бабье лето, какое там лето… днем как в Африке, ночью дубак… хрен один.

Не понимаю, на всякий случай киваю:

– Хрен один.

– Во-во… ты ему скажи, чтобы выздоравливал… а то куда это годится-то? Ну давай…

Уходит. Так и не успел спросить у него что хотел, какие слова подходят к человеку, как ключ к замку, как пароль к программе, я понимаю, у каждого человека свой пароль, как у каждого компьютера, ну вы мне хоть намек дайте…

Вхожу в дом, поднимаюсь в твою комнату, хозяин. Кладу в угол тапочки, с трудом нахожу место, куда положить, тапочек уже набросано до самого потолка, синих, красных, бордовых, желтых, зеленых, с открытым мыском, с закрытым мыском…

– Добрый вечер, хозяин.

Не отвечает. Обиделся. После того случая.

Делаю вторую попытку.

– Хозяин… я прошу прощения.

Молчание. Сидит, уткнувшись в монитор, может, занят, я его отвлекаю…

– Вы прекрасно сегодня выглядите.

Молчит.

– Хозяин… я… прошу прощения. Я… не хотел делать вам больно.

Убираю со стола подносик с кофе и булочками. Опять все осталось. Была какая-то пара недель, когда не оставалось, потом я вернулся пораньше, увидел, как булочки доедают крысы. В другой раз крысы погрызли самого хозяина, я все боялся выстрелить в них, чтобы не покалечить самого хозяина. Пришлось расставлять ловушки, разбрасывать по дому яды, наверное, хозяин был очень недоволен, что вот, развел в доме крыс…

– Вам приготовить ужин?

Молчание. На всякий случай спускаюсь в кухню, разбиваю на сковородку два яйца. Черт, опять перепутал, сначала же надо было обжарить ветчину, потом… Что со мной, почему я все путаю, да-а, мне не то что глаза выбить, мне голову оторвать надо…

Наливаю чай, бросаю две ложки сахара, не перепутать, две, и размешать, размешать, сахар не должен остаться на дне. Несу в комнату, еще раз проверяю, ничего ли не забыл… сахар не растворяется… Кажется, чай должен быть горячим, а не холодным… не помню. Или нет, это сок должен быть горячим…

Говорю – уже ни на что не надеясь:

– Вы самый лучший дизайнер… из всех, кого я знаю.

Молчание.

– Я восхищен вашими работами.

Тишина.

Делаю последнюю попытку:

– Я вас… люблю.

Не отвечает. Крепко обиделся. Ну да, я бы после такого тоже обиделся, если бы был человеком…

Вытираю со стола, мою пол, закрываю занавески, чтобы спрятать ночь. Вооружаюсь губкой, бережно-бережно протираю лицо хозяина, скребочком-скребочком счищаю с черепа гниющее мясо, где счищается, остаются какие-то жилки, протираю их лосьоном, до блеска надраиваю челюсти…

– Видел Николаева. Он велел вам выздоравливать.

Хозяин резко кивает так, что у него чуть не отлетает голова, подхватываю голову, ставлю на место. Это уже что-то. Как говорят конструкторы, есть контакт.

– У вас тоже… как у меня… голова не держится. Ее надо болтами закрепить, я вот закрепил себе, и все стало хорошо.

Снова резкий кивок. Снова подхватываю голову.

Выхожу из комнаты, делаю последнюю попытку.

– Хозяин… я прошу прощения.

Тишина. Нет, он меня не простил. Да я бы тоже не простил… после такого… если бы был человеком…

Прости, хозяин…

Выхожу, смотрю список дел на завтра. Все то же самое, углубить яму, да что он там за прудик собирается делать, и купить тапочки, хоть бы написал, какие тапочки нужны, а то я уже какие только не приносил, и мужские, и дамские, и с каблуком, и без, и резиновые, и тряпичные, и пушистые, и с какими-то цветами и стразами…

Хозяин не скажет, хозяин обиделся. После того случая. А ведь наутро я попросил у него прощения, первым делом зашел в комнату, извинился, принес кофе с булочками, ложку кофе, две ложки сахара, ложку сливок… Еще долго вытирал кровь со стола, что натекла за ночь, долго мыл пол под хозяином, кровь присохла, не отмывалась, переодел хозяина во все чистое, вымыл ему лицо, долго мыл шею, долго поправлял голову, чтобы держалась, протирал позвонки, торчащие из горла… Он даже не кивнул мне тогда, просто мотал головой, мол, уйди, уйди, а как я уйди, если пол надо вымыть, и стол, и вот, на стене кровь, тоже протереть надо…

Обиделся.

Я бы тоже обиделся…Я же не хотел, честное слово, не хотел, ты пойми, хозяин, если я что где испорчу, я же не нарочно… и когда к тебе пришла Она, я не хотел проливать кофе ей на платье, так получилось, и поднос я уронил тоже не нарочно. И ты сам мне велел по вечерам убирать в спальне, вот я и пришел, разве я вам чем мешал, когда вы лежали на постели, и она растирала твою шею, сжимала ее своими тонкими пальцами, и плечи, и грудь… Я же все делал правильно, пришел пылесосить ковер, и незачем было швырять в меня ночником, орать – пошел вон…

Прости, хозяин…

Я не хотел.

И разбивать плазму я тоже не хотел, я сам не знаю, как это вышло… да, я пришел ее повесить, как ты мне велел, хозяин, закрепить на стене, сам не знаю, как она выскользнула, грохнулась, экран стал темно-лиловым с какими-то оранжевыми разводами… Я не хотел, хозяин. И когда ты бил меня, стараясь разбить платы, я все повторял тебе – я не хотел…

Я не хотел… я уже не знал, как загладить свою вину, я принес тебе кофе, и булочки, и ты даже не посмотрел на меня, сидел, уткнувшись в монитор, и я сказал – доброй ночи, хозяин. И ты не ответил мне. Я не знал, чем тебя порадовать, будь у меня деньги, я бы купил новую плазму, денег не было, ничего не было.

Я вспомнил, что делала Она, вспомнил случайно, я подошел к тебе, я сжал твою шею, разминал ее пальцами, как Она. Помню, как ты закричал, громко, надрывно, помню твой крик, переходящий в сдавленный хрип.

Ты крепко обиделся. Ты даже не поблагодарил меня…

Спускаюсь в холл, снова перебираю в уме какие-то слова, какие-то комплименты, которые могут быть ключом к тебе. Прекрасно выглядите… вы самый лучший специалист… я восхищен вами… Нет, все не то… Люди это как-то умеют… Я – нет.

Прости, хозяин…

Вхожу в сеть, снова набираю – Пароли к людям, Яндекс снова выдает мне какую-то галиматью, не понимает меня. Может, не там ищу, должен же я, черт возьми, найти слова к тебе, коды доступа к твоей душе…

2012 г.