Читать книгу Погасить Черное Пламя - Мария Гинзбург - Страница 2

Часть первая. Железный Лес.
I

Оглавление

В 824 году от Дня Наказания за Гордость Разума на главной площади Мир Минаса появился памятник из серого глоссдольского мрамора. Лыжник и двое детей – один стоит перед ним, второй выглядывает из заплечной сумки. Памятник принес жителям города много смущений и огорчений. На вопрос гостей и путешественников:

– Кто здесь изображен?

Еще можно было ответить:

– Это Каоледан, глава Нолдокора Мир Минаса, и его младший брат Тиурику – военный комендант нашего города. Оба прославились своей мудростью и мужеством.

Хотя даже Каоледан и Тиурику не знали, приходятся они братьями друг другу, или нет. Матери у них были разные, это глава Нолдокора Мир Минаса и военный комендант города помнили хорошо.

– А лыжник – кто это? – продолжали допытываться заезжие купцы.

На что получали неохотный ответ:

– Это Реммевагара.

А что еще сказать об эльфе, который расстался с жизнью на этой самой площади двадцать пять лет назад по приговору суда, как профессиональный вор и убийца?

– Реммевагара? Звездный Рыцарь? Так отец братьев из эльдар? А так похож на мандречена! – удивлялись гости. – А братья выглядят ну как чистокровные темные эльфы!

На это жители Мир Минаса обычно отмалчивались. Прозвище спасителя братьев переводилось не «Звездный», а «Звездатый Воин».

– Звездный рыцарь? Эльдар? – говорили другие. – Но обычно памятники им ставят лицом на юг.

Это было тоже верно. Воинов Льда ставили лицом к стране, некогда захваченной ими, изгнавшей пришельцев, но не забывшей унижения и в отместку до сих пор оставлявшей на теле Фейре болезненные укусы. Памятник Реммевагаре смотрит на запад.

Вор и убийца, принесший Каоледана и полугодовалого Тиурику в Мир Минас, глядит на восточный склон Эммин-ну-Фуин. В ясную погоду покрытые лесом склоны кажутся мохнатой спиной неведомого чудовища, да ущелье Дункелайс ухмыляется серым щербатым ртом. Там, чуть выше одинокого скального утеса, высечены семнадцать имен в два столбика – по двенадцать и пять. Столбики соединяет фраза, которую многие темные эльфы могли бы прочесть. Но понять смысл написанного мог бы только боремец.

Реммевагара умер неграмотным; для жизни ему хватило умения быстро считать. Но надпись на скале появилась раньше, чем он умер, и неграмотный полуэльф знал, что она означает. Это было заклинание на неречи, успокаивающее мертвых. Жившие неподалеку от Дункелайс серые эльфы убедились в том, что боремцы мстят даже мертвые, когда в праздничную ночь пламя пожрало деревню Фаммирен, что звалась еще Грюн Фольбарт. После чего выжившие скинулись и заплатили некроманту, чтобы он связал духов, и на горе появилось заклинание.

Но то ли некромант на уроках в Зойберкунстшуле больше заглядывался на очаровательных соседок, чем слушал учителя, то ли духи оказались слишком могучими, чтобы он смог связать их совсем.

И до сих пор иногда, в прозрачных осенних сумерках, когда небо и душу наполняют все оттенки серого, в небе над утесом можно увидеть две фигуры.

Химмельриттера на гросайдечи и назгула на жуткой летучей твари, для которой не нашлось имени ни в одном языке мира. Они кружат над утесом, бок о бок, неспешно поднимаясь и опускаясь в потоках воздуха.

И Реммевагара знает – иногда они даже беседуют. Химмельриттер говорит, что ход истории мира зависит от нелепых и смешных случайностей. Кто бы мог подумать, что пожар в Фаммирен был отзвуком из будущего, когда запылала вся Мандра? Назгул молча кивает. Он мог бы рассказать, как это сладко и страшно – находиться под властью могучего артефакта. Но назгул молчит, боясь потерять своего единственного собеседника, и переводит разговор на другое.

Смерть – это же так скучно. В ней, как никогда, необходим достойный компаньон.


Моруско отвел ветку рябины с тяжелыми алыми гроздьями, шагнул вперед и почти по пояс провалился в сугроб. Император Мандры назначил встречу на пустынном берегу Шеноры, напротив острова Акэе. Он проделал путь по воздуху и не подумал о том, каково будет добираться королю темных эльфов через заснеженный лес. На три версты, отделявшие точку рандеву от Келенборноста, у Моруско ушел весь короткий зимний день, возвращаться предстояло в темноте. Но не это тревожило короля – как и все темные эльфы, он видел ночью лучше, чем днем.

Эльф вышел на обрыв. Император уже ждал его. На фоне снега силуэт дракона казался вырезанным из черной бумаги. За его спиной высилась мохнатая шапка острова. На острове Акэе росли сосны, огромные, с великолепной твердой древесиной. Таких деревьев не осталось больше в Мандре. Раньше они встречались в Бурой Пуще на левом берегу Шеноры. Полане пустили их на корабли, а местность теперь называлась Бурая Пустошь. Разница между новым и старым названием заключалась всего в одной руне.

– А, вот и ты, – сказал Черное Пламя.

Снегирей, возившихся в ветвях сосен, вспугнул его раскатистый голос. Птицы взметнулись над островом, словно язык пламени.

– Зачем ты позвал меня, Морул Кер? – спросил Моруско.

Таков был вольный перевод прозвища дракона, настоящего же имени императора Мандры никто из эльфов не знал.

– Будешь опять угрожать и требовать, чтобы я приказал моим подданным сложить оружие? – продолжал король. – Я устал повторять тебе, что Железный Лес никогда не принадлежал никому, кроме темных эльфов. И я устал повторять, что после того, как ты заставил меня подписать договор о добровольном присоединении к Мандре, темные эльфы больше не считают меня своим королем…

– Это я устал от твоих отговорок! – взревел Черное Пламя. – Лихой Лес – мой, кому бы он ни принадлежал раньше! Но я вижу, ты не понимаешь, когда с тобой говорят по-человечески. Я позвал тебя, чтобы кое-что показать.

Дракон повернул голову к острову. Из пасти императора Мандры вырвался длинный язык пламени. Моруско вскрикнул, когда огонь упал на лес. Зашипел, вскипая, снег. Сосны запылали, как тонкие свечки. Король вскинул руки. Сияющая голубая сфера вылетела из его ладоней, разбухла и накрыла собой остров Акэе.

– Ты думал, что сможешь шантажировать меня? – презрительно обронил Моруско.

Сфера сменила цвет на черный, задрожала и лопнула. Языки пламени с ревом вырвались из-под нее. К небу поднялся столб дыма. Король побледнел.

Дракон засмеялся.

– В каком сыром дупле тебя обучали колдовать? – осведомился Черное Пламя. – Дыхание истинного дракона потушить нельзя, уж это-то ты должен был знать. А теперь представь, если драконы подуют на Лихой Лес с четырех сторон…

– Ты не сделаешь этого, – хрипло сказал Моруско. – Подумай сам, Морул Кер. На выжженной земле не останется никого, кто платил бы тебе налоги песцовыми шкурками, соболями и серебром…

Что-то мелькнуло в глазах дракона. Если бы король темных эльфов не был так ошарашен, он бы узнал безумие и боль – с некоторых пор эта парочка стала и его частыми гостями.

– Сделаю, – отвечал император Мандры. – Земля, удобренная пеплом, чудесно плодоносит. Я поселю здесь более покорных подданных. Я поселю здесь людей! А рудники огонь не затронет… Тебе решать, Моруско. Ты должен выдать мне главарей партизан не позже Коляды, или твой лес вспыхнет, как праздничная елка!

– Смилуйся! – закричал Моруско. – Ты даешь мне всего три недели, а ведь отряды Ежей рассеяны по всему Железному Лесу! Я не успею, Морул Кер! Дай сроку хотя бы месяц!

– Я все сказал, – отрезал император Мандры. – Ты хитер, как лис, но если главари Ежей в день Коляды не будут в Келенборносте, в цепях, я подпалю твою шкурку, и она и вправду станет черной! [1]

Дракон расправил крылья. В лицо эльфу полетела снежная крошка. Потоком воздуха Моруско едва не сбило с ног. Черное Пламя взмахнул крыльями и спланировал с обрыва. Дракон вышел из пике над самой поверхностью реки. Огромное тело на миг заслонило пылающий остров.

Когда эльф снова увидел Акэе, огонь уже погас.

Моруско смотрел на изуродованные черные стволы и плакал, хотя еще с детства знал, что нет ничего более глупого и болезненного, чем рыдать на морозе.


Холодное дыхание Раксэ Хэлка убило недолгую оттепель. Реммевагара снял кожаные калоши еще в Жемчужной Капле и нес их теперь в заплечной сумке. Следы от валенок не оставались на твердой корочке наста, а тонкие порезы от полозьев саней ничем не отличались от рубцов, оставленных ветром. Эльф основательно закупился на деревенском рынке. На санках лежали тщательно укутанный, чтобы не заморозить, мешок картошки, увесистая пачка табаку, бочонок квашеной капусты, четыре килограмма пороха, пачка картона, соль, сахар, две корчаги вина, коробочка с разноцветной гуашью, деревянный солдатик, яркая погремушка и четыре книжки. Сыр и творог партизаны сами делали из молока – у них были две козы и одна корова. Сами же добывали и мясо – охота была одним из немногих зимних развлечений отряда Кошмары, как называли грозную предводительницу люди и серые эльфы. На самом деле предводительницу отряда звали Махой, а происходила она из рода Морриганов, издревле владевшего местностью к югу от Дункелайс. Перед нападением на мандреченский обоз Маха всегда раскрашивала лицо жуткими красками. Ее этому научила сестра Че, друидка. Она покинула безопасное становище в сердце Железного Леса ради настоящей борьбы с захватчиками. Сестра Че утверждала, что определенное сочетание красок и расположение полос делают партизан не убийцами, а проводниками воли бога, жертвенными ножами и остриями лап Великого Паука. Она собственноручно разрисовывала лица всем Ежам из отряда перед выходом в рейд, бормоча молитвы. Реммевагара вырос на юге Железного Леса, где поклонялись Матери Рябине, и относился к ритуалу скептически. Но смыв гуашь, партизаны могли разгуливать хоть по самому Бьонгарду, не боясь быть узнанными в лицо, да и кожа не трескалась от мороза под толстым слоем краски. И еще ни один из отряда Кошмары не умер от черной опухоли. В момент смерти чужая Цин переходит в ауру убийцы; и она никогда не усваивается, а оседает во внутренних органах и раньше или позже превращает их в опухоль, пожирающую все тело. Черная опухоль была болезнью профессиональных убийц, которыми, как ни крути, и являлись партизаны.

Зимний день короток. Ожерелья сосулек на березах и величественных елях последний раз вспыхнули драгоценной бирюзой, алыми рубинами и ослепительными хризобериллами в лучах заката, и серые, как паутина, сумерки, окутали лес. Реммевагара заторопился. Узкие, кошачьи зрачки и способность видеть ночью Мелькор подарил только тем, кто помогал ему – темным эльфам. Мать же Реммевагары была звездной эльфкой, приехавшей в Железный Лес после развода. Отцом ее ребенка был мандречен, что нередко случалось во время правления Черного Пламени – единственного властителя за всю историю обитаемого мира, признававшего смешанные браки. Причина подобной терпимости была проста – дракон сам был женат на мандреченке.

Реммевагара совсем не хотел заблудиться в темноте или нарваться на вышедшего на охоту каменного тролля. Увидев впереди и чуть слева черную пасть ущелья, партизан облегченно вздохнул и прибавил шагу. Снег под полозьями санок заскрипел веселее. Реммевагара же никак не мог выкинуть из головы новость, что услышал на рыночной площади… и дважды из-за этого чуть не сбился с пути. Потому и пришел так поздно.

Перед входом в ущелье полуэльф остановился, телепатически просканировал местность. Проход в крохотную горную долину, где находился Дом партизан, был нашпигован магическими ловушками. Каждый воин отряда Махи научил Глиргвай и Квендихен тому немногому, что знал и умел сам, и здесь девушки постарались от души. «Ночные иглы» и «розовые слезы» соседствовали с волчьими ямами, в которых магии не было ни на фарлонг, но на дне их стояли крепкие острые колья. Реммевагара обнаружил Глиргвай в крохотной сторожевой башенке на противоположном конце ущелья. Эльфка лежала, обняв пулемет, и, как показалось ему в первый момент, крепко спала. Партизан чуть не застонал от отчаяния. Достучаться до разума спящего телепатически было невозможно, а пройти ущелье в темноте он бы не смог. «Глира!» вложив в импульс всю свою Чи, мысленно крикнул Реммевагара.


Йоханн сразу сказал, что лис пытается увести их от норы. Вольфганг разделил отряд на две группы, и одну во главе с Йоханном послал за лисом, а сам с ребятами принялся прочесывать окрестности. В летнем лесу было душно. Комары нещадно жрали шею и запястья между латной рукавицей и кольчугой, но Вольфганг ничего не чувствовал, охваченный тем особым предчувствием крупной добычи, которое его никогда не подводило.

Они с Карлом заметили нору одновременно. Вольфганг думал, что там сидит самка с лисятами. Когда бланкблютеры подняли пласт дерна Резаком Айби, под ним оказалась одна лишь лиса – слишком крупная для того, чтобы быть настоящей лисой. Облезлая, с огромным животом. Лиса пыталась драться. Ее магии хватило на то, чтобы сильно обжечь двоих воинов, но ребята Вольфганга ее взяли. Когда оборотня тащили из норы, она перекинулась, и умоляла о пощаде голосом, так похожим на человеческий. Ребята Вольфганга уже навидались этих выродков, чтобы знать – это все обман. Истинная природа оборотней – звериная, а звери созданы Воданом для того, чтобы на них охотились. Но лиса все еще на что-то надеялась, говорила об их матерях, когда из-за спин ребят, усмехаясь, вышел Вольфганг.

– Бёзмюль… – мертвым голосом прошептала она.

Так оборотни прозвали Вольфганга. Больше пойманная женщина ничего не говорила, только орала, скулила и выла. Карл изловил ежа, на свое горе очутившегося рядом с бланкблютерами. Вольфганг вспорол брюхо лисе – ребята крепко держали ее за лапы, а мерзкая тварь орала так, что с ближайшего дуба только что листья не осыпались. Командир бланкблютеров вырвал из раскрытого чрева окровавленный, безволосый липкий комок. Он разбил голову звереныша о дуб, бросил тельце себе под ноги и растоптал его в алую кашу. Крохотные белые косточки хрустели под ногами, смешиваясь с сухими иголками и птичьим дерьмом. Вольфганг засунул ежа в сочащееся темно-алым отверстие и заклинанием заставил рану закрыться. Затем, согласно ритуалу Очищения, оборотню отрубили руки. Карл остановил кровь Клеймом Варна, иначе потеха закончилась бы слишком быстро. Бланкблютеры сели кружком, слушая последнюю песню последней лисы Фюхсвальда.

Группа Йоханна не вернулась до заката, и он не отвечал на попытки Карла выйти на телепатическую связь. Видно, группа в азарте погони ушла слишком далеко. Вольфганг и его ребята заночевали на полянке с разоренной норой – очередным символом Очищения Боремии от жалких пародий на человека.


Лезвие тонет в мехе, и кровь проступает не сразу. Из желто-красных внутренностей показывается крошечная головка, кожа на ней сморщена от воды. Ребенок открывает глаза и смотрит на меня… О боги… Головенка разлетается – я взял его за ноги и вырвал из теплого чрева еще живой матери, и разбил хрупкий череп о дерево.

Да, все это делаю я, Вольфганг фон Штернхерц, которого мать в детстве звала Вольфи.

А теперь меня зовут Бёзмюль. Пока я не встретил того некроманта, я думал, что все понимаю. Для несчастных оборотней я действительно Мельница Зла – та самая ручная мельница, что крутят бесшабашные норны. Из-под жерновов этой мельницы на оборотней последнее время сыплются одни несчастья.

Нет, Бёзмюль – не я. Как выяснилось, бёзмюль – это даже не имя собственное. Я сижу над левым плечом этого ублюдка, скованный линиями собственной перекореженной ауры и не могу даже пошевелиться. Бланкблютеры считают его сильным магом, потому что никто, даже Карл, не может прочесть ауру Бёзмюля – все видят только бессмысленный вихрь вспышек. Йоханн презирает начальника и боится одновременно. Он знает мою настоящую фамилию… и не понимает, что наследник самых крупных угодий Боремии делает вместе с ними – швалью и голытьбой, пришедшей в отряды Очищения за своим куском земли, пусть он даже будет размером с эту полянку. Если выкорчевать Фюхсвальд, здесь смогут прокормиться пять деревень и два города таких вот Йоханнов и Карлов. Но прежде, чем корчевать лес, надо выкорчевать тех, кто сидит на этой земле, как собака на сене – старый род лис-оборотней.

Я не могу ничего изменить, это тело повинуется не мне. Я могу лишь наблюдать, и не могу отвернуться. Некромант, эта тварь, которых чураются даже их учителя, демонстративно встал из-за стола… На вопрос бёзмюля о причинах подобного неуважения маг, усмехнувшись, предложил побеседовать наедине. Во дворе он сказал, что Вольфганг фон Штернхерц – уже не человек, а кукла, которой управляет Локи. Таких кукол и зовут бёзмюлями, мельницами зла … А правила ордена некромантов запрещают им сидеть за одним столом с куклами, которые прикидываются людьми. «Даже у самого тупого некрома, оживленного на третий после похорон, больше собственной воли и мозгов, чем у тебя, бёзмюль», сказал маг и плюнул в лицо. Некромант был прав, и за это бёзмюль хотел убить его; но маг чуть шевельнул рукой, усмехаясь… Бёзмюля приложило об стену трактира, а когда он очнулся, некроманта уже и след простыл.

Локи – бог предателей и трусов. Но я никого не предавал, да и трусом не был.

Или…

Но почему? Как я очутился здесь, над левым плечом?

Раньше мне казалось, что если я найду ответ, то смогу все исправить. Я смогу вернуться в свое тело и…

Но я забыл, что «и».

Я уже не ищу ответа, потому что знаю – он ничего не изменит.

Бёзмюль засыпает. Все, что у нас с ним есть общего – это сны, и странные, зыбкие голоса из прошлого, но ему везет больше – он не помнит, что ему снится и забывает, что шепчет ему память.

А я – помню.

И слышу.

Сегодня у него был удачный день, и поэтому ночь наверняка будет переполнена кошмарами…


Вольфи не сводил глаз с оранжевой горизонтальной линии, делившей яйцо пополам. Вторая линия, зеленая, перечеркивала яйцо дракона от основания до макушки. Вольфи слышал легкое потрескивание скорлупы. С минуты на минуту яйцо должно было расколоться; только вместо одного дракона из него должны были вылупиться четверо. Они никогда не сравняются в размерах со своими дикими сородичами, рожденными не в Инкубаторе; но именно они, летающие ящерицы, гросайдечи, удерживают вечно голодных драконов Пустоши вдали от городов родной Боремии.

Линии на скорлупе засияли так, что стало больно глазам, и яйцо с грохотом развалилось на четыре части. Вольфи и еще трое будущих небесных наездников бегом бросились к осколкам – первым в этом мире гросайдечь должна была увидеть своего хозяина. И вот Карл уже держит на руках огромную золотистую ящерицу, мокрую и дрожащую; Йоханн, присев на корточки, гладит по голове свою гросайдечь, нетвердо стоящую на ногах… Вольфи откинул тяжелый кусок скорлупы, измазанный засохшим драконьим пометом.

На мальчика обрушилась лиса. Она была мертва, на оскаленных зубах застыли кровь и слюна. Вместо передних лап у зверя торчали культяпки, а живот был в мелких дырочках, в которых застряли изломанные иглы пытавшегося освободиться ежа.


…. Химмельриттеры? Папа не разрешит тебе, Вольфи. Да и тебя могут не принять, там нужны способности. Да, гросайдечи очень красивые…. Сынок, ты же не оставишь маму одну?


Цитадель основана безродным ублюдком, и набирают туда всякий сброд. Почему? Потому что половину из них давят гросайдечи при рождении, а вторая половина гибнет на патрулировании. Драконы сжирают твоих ненаглядных химмельриттеров вместе с костями и дерьмом… Что ты сказал? Прокляну и лишу наследства. Пошел вон.


Вольфганг открыл глаза, рванулся, и остатки сна вылетели у него из головы. Командир бланкблютеров вдруг понял, что не может пошевелиться… и это чувство показалось ему странно знакомым. Серый, как двухнедельные портянки, рассвет, озарял труп лисы на дубе и трупы бланкблютеров вокруг дерева. От ребят мало что осталось – огромный лис, передними лапами прижимавший командира бланкблютеров к мокрой от росы траве, сделал все, от него зависящее, чтобы опознать кого-то в этом рагу из кольчуг, ног и обгрызенных черепов было невозможно. На левом боку зверя шерсти не было – были лишь черные, обугленные струпья.

Йоханн тоже сделал все, что мог.

Но этого оказалось недостаточно.

«Ты спрашивал, почему?», телепатировал лис Вольфгангу.

– Я ни о чем не спрашиваю тебя, тварь! Убей меня, выродок! – Вольфганг хотел крикнуть, но не узнал своего голоса – получился тонкий, почти детский истеричный выкрик.

Оборотень фыркнул ему в лицо, обдал зловонной слюной.

«Ты сам себя убиваешь, непрерывно, беспрестанно… Как поется в той колыбельной, что звучала и над твоей кроваткой, храбрец умирает лишь однажды, а трус умирает тысячу раз каждый день…. Ты говоришь, ты никого не предавал? А себя самого? Ты предал свою мечту, ты струсил. Ты не хотел лишаться наследства. А еще, ты боялся потерять любовь. Но ты знал, что мать тебя не любит. Потому что не умеет любить. Она поэтому и ушла от нас к людям – с вами ей было легче, с вами, в области чувств недалеко ушедшими от деревянных кукол… Но ты боялся лишиться и этой жалкой декорации, этой кукольной имитации любви, которую имел…»

– А тебе бы спектакли ставить, – прохрипел бёзмюль. – Монолог хорош, куда там скальдам… Декоратор в паленой шкуре…

«А я и поставлю. Мой первый спектакль будет называться „Волчонок“, сообщил лис.

Воздух вокруг них задрожал, заискрился. К горлу Вольфганга подкатила тошнота.

«О нет, я не убью тебя. Посланника бога может остановить только бог. Куда уж мне, жалкой пародии на человека, тягаться с богами. Но я могу закрутить жернова в другую сторону…».

Зеленые листья дуба стали светло-серыми. Вольфганг вдруг ощутил, что лису, стоящему над ним, семь с половиной лет. Бёзмюль понял, что источником знания был запах тела зверя, и истошно завопил. Вольфи хотел крикнуть «нет», но смог только нечленораздельно зарычать…

«Ты никогда не думал, почему ты так легко находишь наши норы? Почему мать бросила в огонь роскошную волчью шубу, которую подарил ей отец? Оборотни учатся менять облик с самого детства, и с непривычки тебе будет трудно… Не знаю, сможешь ли ты когда-нибудь снова стать человеком, Вольфи… Но бёзмюлем тебе больше не быть. Никогда»

Лис отступил, и Вольфганг вскочил на четвереньки. Лис несколько секунд смотрел на стоящего перед ним волка, с одурелым видом нюхавшего собственные лапы. Лис думал, что теперь волк убежит. Но перед ним стоял потомок тех, кто утопил Звездных Рыцарей в их собственной крови. Волк поднял морду и пристально посмотрел лису в глаза, вызывая на бой. Лис вздыбил шерсть на хребте и громко тявкнул. Волк хлестнул себя хвостом по бокам, присел, собираясь для прыжка…

И увидел дрожащие в туманной дымке контуры Мглистых гор.

Гор, отделяющих Боремию от Экны. Страны, где не смотрят, человек ты, оборотень или горный тролль, и оставляют в живых всех, кто признал милосердного Барраха.

Гор, в которых спряталась Цитадель, основанная безродным ублюдком, научившимся делить драконье яйцо на четыре части…

И остановился.

«Возможно, когда-то я скажу тебе спасибо за то, что ты со мной сделал», телепатировал волк. Он отвернулся от лиса и направился к восточному краю поляны. – «Даже жертву богам за тебя принесу… Но не сейчас».

Волк исчез в кустах. Солнце заглядывало ему в глаза – и удивлялось, вместе со старым лисом, на правом боку больше никогда не будет расти шерсть.

Лис пошел в другую сторону – его путь лежал на юго-запад, где Боремия граничила с Мандрой. Там законов о чистоте человеческой расы не принимали.

Пока.


Вольф закричал и сел на кровати. «О Водан, за что мне это», думал он, вытирая мокрый лоб смятой простыней. – «Ведь я давно искупил все, что сделал тогда… Я вывел всех оборотней, кто еще оставался в живых, спас всех, кого смог найти. Они все в Экне, я не скажу, что аулы оборотней процветают, но ведь и никто не голодает. Я принес благодарственную жертву за Рейнарта, короля лис… Я больше не Вольфганг фон Штернхерц, я старший химмельриттер Вольф… За что ты посылаешь мне эти сны?».

Он услышал всхлип – короткий, детский – и повернулся. Красавица Брунгильда, которую Вольф чудом не разбудил, когда метался в кошмаре, плакала во сне.

И тут старший химмельриттер Вольф понял, что вовсе не Водан наслал ему сегодняшний сон. Вольф готов был поклясться, что стон и плач сейчас слышен в каждой спальне Цитадели, и не только. Часовые на стенах наверняка тоже боролись с кошмаром, сжимая в руках алебарды и луки…

Он осторожно потряс Брунгильду. Воздушная наездница открыла глаза, мутные от ужаса. Вольф подал ей кольчугу. Чудесную кольчугу Брунгильды, серебристую, столь мелкого плетения, что она была похожа на свитер, которые носят на севере Фейре. Она действительно была связана, а не выкована – связана из затвердевшей слюны гигантского паука, из которой чудовища плетут свои сети. Так, по крайней мере, утверждал торговец, у которого Брунгильда приобрела кольчугу. На вороте и плечах были мифриловые накладки с эмалью в виде лиловых колокольчиков и желтых ромашек. Чар на кольчуге было едва не больше, чем колечек – Вольф постарался, и теперь даже при ударе секирой тело воздушной наездницы не превратилось бы в фарш.

– Одевайся, – сказал Вольф. – Пора на бой.

Глаза оборотня горели красным. Он криво усмехнулся:

– Но кажется мне, что этот бой мы уже проиграли….

Наездница гросайдечи поднялась, натянула кольчугу поверх кружевной ночной рубашки.

– Я готова, – хрипло сказала она.


Башенка была наглухо защищена от всех ветров, но не отапливалась. Да пару щелей в каменной кладке пришлось оставить – для тонкого, длинного, похожего на хобот гигантского комара ствола пулемета, и для стрелка – чтобы видеть, куда стрелять. Впрочем, Глиргвай не мерзла. Волчий полушубок и шерстяные штаны, а так же заклинание Сферы Тепла, которым она окружила себя, вполне решили эту проблему. Сменив Моркобинина на посту, девушка проверила поворотный механизм пулемета, смазала его, посмотрела, легко ли ходит патронный диск, и накрутила около сотни патронов. Тиндекет, владелец пулеметов – того, что стоял сейчас в сторожевой башенке и второго, находившегося над входом в Дом Ежей – всегда говорил: «Не знаешь, чем заняться? Накрути патронов». Сам Тиндекет никогда не рассказывал об этом, но Хелькар как-то обмолвился, что эльф заплатил за волшебное оружие половиной своей жизни. Морана, богиня Смерти и Зимы, выпила из Тиндекета половину его Чи. Партизаны редко пользовались пулеметами – они были слишком тяжелы для того, чтобы таскать их с собой по лесу, но почти каждую зиму кому-нибудь в Жемчужной Капле приходило в голову подзаработать на головах преступников. Глиргвай этому не удивлялась и не злилась, в отличие от Квендихен. «Ведь мы защищаем их», со слезами в голосе говорила подруга, рассекая трупы, чтобы скормить их Дому. «Если бы не мы, здесь давно бы хозяйничали мандречены. Они вырубили бы весь лес, увезли бы пауков, чтобы показывать их в цирках, опустошили бы рудники…». Квендихен повторяла слова Моркобинина, своего возлюбленного, за которым увязалась в одном из кабаков. До судьбоносной встречи Квендихен была трактирной певицей, и политикой не интересовалась вообще. Она с равным удовольствием исполняла под заказ посетителей и протяжные песни мандречен, и арии из опер серых эльфов, изобилующие цветистыми сравнениями, и суровые песни эльфов темных, отличающиеся рваным ритмом и скупостью поэтических оборотов. Но маленький, ворчливый, похожий на медвежонка Моркобинин чем-то сумел покорить сердце избалованной актрисы. Глиргвай догадывалась, чем именно. Если бы она оказалась на месте Квендихен, она бы не стала повторять ничего не значащие слова о политике – она бы установила небольшого идола в виде фаллоса и во время отлучек Моркобинина смазывала бы его соком грецких орехов, петрушки или, на худой конец, сырым яйцом. Как-то Глиргвай поделилась своими мыслями на этот счет с Хелькаром. Эльфка думала, что он засмеется, но тот печально улыбнулся и сказал: «Я чувствую и свою вину в том, что ты выросла такой циничной». Но так или иначе, Квендихен была хорошей подругой. Она научила Глиргвай играть на лютне и петь, а так же пользоваться тушью не только для того, чтобы чернить глазные впадины перед боем. Поэтому Глиргвай помалкивала, когда на Квендихен находило желание порассуждать о политике. Певица сделала себе под грудью наколку в виде черной стрелы, хотя понимала, насколько это опасно. За голову Махи давали сто золотых далеров; голова Квендихен оценивалась в пятнадцать, а сама Глиргвай, как ей недавно удалось узнать, стоила, по мнению мандречен, двадцати пяти.

Но голова Черной Стрелы, ненаследной принцессы Железного Леса, чей отряд контролировал большую область на юге, была оценена в двести далеров.

Зима – время безысходной тоски. Она отупляет и заставляет забыть боль прошлых ошибок. Иногда охотники за головами приходили из очень отдаленных мест, но конец всегда был один и тот же. Тиндекет называл это «крутить диски». Гостям не удавалось придти нежданными; партизаны успевали перетащить в ущелье второй пулемет, и установить его в незаметной пещере над входом в ущелье. Один поворот диска занимал полторы минуты и съедал пятьдесят патронов. Прошлой зимой Тиндекет впервые разрешил Глиргвай покрутить диски вместе с ним. На втором пулемете всегда сидел Моркобинин, и в ту зиму с ним была Квендихен.

Им пришлось отстреливаться в течение получаса, на этот раз пришла не ватага, а маленькая армия. Через пятнадцать минут пулемет разогрелся так, что стрелки обжигали себе руки, касаясь механизма смены диска. До весны девушки проходили с лубками на руках – они сожгли кисти до живого мяса, до костей. Квендихен, надышавшаяся порохового дыма, долго кашляла.

Но в этот раз дежурство прошло спокойно до самого вечера. Когда начало темнеть, Глиргвай забеспокоилась. Реммевагара, отправленный в Жемчужную Каплю за покупками, давно уже должен был вернуться, но его все не было видно. Полуэльф не нашел бы дороги к долине в ночном лесу. Глиргвай обняла ствол пулемета и погрузилась в поисковый транс, которому ее обучила сестра Че.


Землянка Черной Стрелы была теплой и сухой. Лежанка, сколоченная из сосновых досок – просторной. Да и тюфяк был набит не соломой, как у остальных партизан, а гусиным пухом. Но после смерти Эарона лежанка казалась эльфке слишком просторной, тюфяк – комковатым. По вечерам Ваниэль долго не могла заснуть, несмотря на изнурительные дневные рейды по лесу. Она лежала, вдыхая горьковатый запах смолы, и нежный звон магического шара даже обрадовал ее.

Ваниэль села, всунула ноги в валенки и подошла к столу. Никто очень давно не выходил с ней на связь; она пользовалась магическим шаром как пресс-папье для карт и бумаг. Сейчас хрустальный шар светился нежным молочным светом. Эльфка коснулась его рукой, и в прозрачной глубине появилось лицо матери. Ваниэль нахмурилась.

– Вани, прошу тебя, не разрывай связь! – воскликнула королева Ниматэ. – Выслушай меня!! Вы с братом должны бежать из Железного Леса, бежать как можно быстрее. В конце концов, у тебя есть предназначение, и ты должна сохранить себя для него!

– Это что-то новенькое, – пробормотала эльфка и опустилась на табуретку. – Обычно ты предлагаешь мне вернуться домой.

Королева Ниматэ ответила. Ненаследная принцесса темных эльфов слушала. Слушала долго.


К облегчению Реммевагары, эльфка зашевелилась, села и ответила: «И вовсе незачем так орать, я все прекрасно слышу».

«Деактивируй ловушки, я пройду», передал он.

«Я проведу тебя», отвечала Глиргвай. – «Подожди».

Она прикрылась магическим щитом и исчезла из башенки и из ощущений Реммевагары. Эльф вздохнул и сел на санки. Темнота вокруг сгущалась. Так вода в стакане становится все черней по мере того, как в нее добавляют краску. Реммевагара от нечего делать счистил снег с валенок.

Глиргвай появилась из темноты бесшумно – черная фигурка на сером фоне, словно в театре теней. Реммевагара вздрогнул. Впрочем, ничего удивительного в этом не было, если учесть, кто учил Глиргвай подкрадываться. Хелькар подобрал девочку – тогда ей было лет пять – в горящей деревне, через которую мандречены гнали отряд Махи после крайне неудачной вылазки.

Да, ее подобрал Хелькар.

Обычно он не был склонен к милосердию.

Стройный, на голову выше любого в отряде, Хелькар отказался остричь волосы и скреплять их в иглы. Из-за этой прически партизан и называли Ежами. В длинных светлых кудрях он носил эмалевую заколку в виде трилистника с крохотными изумрудами. По словам эльфа, это был подарок погибшей возлюбленной. Так что Хелькар ничем, ну вот ничем не походил на Короля-Призрака, о котором длинными зимними вечерами рассказывала Реммевагаре мать. Ничем, кроме одного.

А сейчас вся надежда была только на старые сказки, на странные, удивительные песни Звездных Эльфов, на кардинально расходившиеся с летописями предания. И на то, что он, Реммевагара не ошибся, и те два кольца, что Хелькар носит на шее на серебряной цепочке – это не обручальные кольца его и девушки, которую брат Хелькара убил из ревности. Эльф объяснял их происхождение именно так, но на его месте Реммевагара тоже соврал бы.

– Санки нам не провести через ущелье, – сказала Глиргвай, перебивая размышления полуэльфа. – Давай телепортируем их.

Реммевагара поднялся и закинул на санки кожаный хомут, в который впрягался, когда тащил их.

– Давай.

Он снял рукавицы, засунул их за пояс. Глиргвай тоже стащила перчатки, связанные сестрой Че из козьей шерсти, убрала их в карман волчьего полушубка. Они подняли руки, внимательно глядя друг на друга. При совместном плетении заклинаний самым важным моментом была синхронность приложения силы. Вспыхнули и сплелись оранжево-голубые молнии – девушка пользовалась Чи Огня, Реммевагара был магом Воздуха. Причудливые, безумно искаженные тени полуэльфа и Глиргвай легли на стены ущелья, и санки исчезли.

– Мы были бы с тобой идеальными Синергистами, – заметил он.

– Ты каждый раз это говоришь, – фыркнула Глиргвай и натянула перчатки. – Пошли.

– Возьми меня за руку, – попросил Реммевагара. – Я ничего не вижу.

Она так и сделала, и Ежи двинулись через ущелье. Чернильная мгла вокруг казалась Глиргвай бархатисто-серой поволокой, и девушка шагала быстро. Реммевагара едва поспевал за ней. Эльфка вела товарища странными зигзагами, иногда надолго замирая на одном месте и что-то бормоча. Неожиданно она резко сбавила темп. Реммевагара знал, что сейчас они проходят «розовые сопли». Воспользовавшись моментом, полуэльф вытащил из-за пазухи леденец в бумажной обертке, протянул Глиргвай. Девушка развернула его, спрятала обертку в карман, засунула леденец за щеку.

– Я тебе еще книжку купил, – сказал Реммевагара. – «Воины Льда – поход на юг», как ты просила.

По вечерам, когда отряд собирался в общем зале Дома, сестра Че страстно говорила о необходимости продолжения рода именно в эту трудную для отечества годину. Такова была доктрина друидов – растить и защищать – и сестра Че оставалась истинной друидкой. Она могла помочь сохранить беременность любой сложности и выпестовать самого слабого ребенка, в чем Ежи убедились на примере Глиргвай. Девочка была сильно обожжена, когда Хелькар нашел ее, но сейчас, к двадцати годам, на теле девушки не осталось и следа тех страшных ожогов. Эльфы отряда Махи относились к разным племенам и поклонялись разным богам, но друиды пользовались уважением среди всех обитателей Железного Леса. Да и редко какой отряд мог похвастаться тем, что среди них есть жрец. Поэтому сестру Че почтительно слушали. Никто не мог упрекнуть ее в том, что слова сестры Че расходятся с делом. В отряде было двое детей, Каоледан семи лет и полугодовалый Тиурику. Сестра Че утверждала, что отцом Каоледана был Отец Дуб. По крайней мере трое партизан думали иначе, но никто не возражал – друидка была вспыльчива, как чистокровная мандреченка. Маха не делала никаких заявлений насчет отца своего сына, но Тиндекет, появившись в отряде, научил эльфов трем вещам: готовить борщ, стрелять из пулемета и сбивать сыр [2].

Помимо необходимости продолжения рода, Че напоминала и недопустимости отношения к любовнику как к собственности. «Идет война», говорила друидка, – «и мы не должны привязываться к возлюбленным. Ведь если любимый погибнет, мы тоже не сможем драться так, как надо, и Железный Лес потеряет не одного защитника, а двух». Ежи Махи слушали эти речи минимум на пятнадцать лет дольше, чем Глиргвай. Благодаря речам ли друидки, или упрощению нравов, которые, по словам Хелькара, всегда сопутствуют длительной войне, но отношения в отряде были очень свободные. Года два назад Глиргвай тоже задумалась о необходимости выбора мужчины. Квендихен, желая помочь подруге, дала точную и исчерпывающую классификацию каждого воина отряда. Глиргвай спросила, любит ли подруга Моркобинина.

– Конечно, – ответила Квендихен. – Но чем выше число генетических комбинаций, тем более здоровым будет потомство.

Глиргвай позавидовала способности подруги легко и не задумываясь усваивать чужие взгляды, становиться адепткой любой философской системы. Тогда Глиргвай впервые обрадовалась тому, что отряд Махи встретился актрисе раньше вербовщиков в Серые Колготки. Так назывались отряды снайперш, в основном серых эльфок, которые воевали на стороне мандречен. Армия Мандры поддерживала их оружием, провиантом и обмундированием. Квендихен носила их форменный полушубок из чернобурки с жемчужной розой на плече, который сняла с одной из убитых лучниц.

А ее трофеем могла бы стать и куртка Ежа, сшитая из коричневых, оранжевых и желтых кусочков замши – под цвет леса.

– Зря стараешься, – ответила Глиргвай и захрустела леденцом. – Хелькар говорит, что в таких замкнутых сообществах, как наше, необходим приток свежей крови. Мой ребенок будет не от тебя, Ремме, можешь не подлизываться.

Одним из качеств, доставшихся Реммевагаре по наследству, была известная во всем мире мандреченская вспыльчивость. Полуэльфу немало пришлось потрудиться, прежде чем он научился сдерживать себя, но в этот раз удар был слишком неожиданным, а отравленное лезвие насмешки вошло слишком глубоко.

– Он пустой, твой Хелькар, – резче, чем хотел, ответил Реммевагара. – Но он как собака на сене, и сам не ам, и другим не дам. Он не хочет, чтобы ты с кем-нибудь из нас легла. Но кто бы ни стал отцом твоего ребенка, воспитывать-то будем мы, все вместе.

Эльфка повернулась к нему, глаза ее вспыхнули, как у кошки. Реммевагара думал, что она сейчас ударит его… по крайней мере попытается… и тогда акт зачатия, хочет она того или нет, свершится в ближайшем сугробе.

Но вместо этого Глиргвай вскинула лук, с которым не расставалась, молниеносно наложила стрелу на тетиву. Полуэльф не вздрогнул, хотя видел, что раздвоенный наконечник стрелы направлен ему в лицо. Тонко пропела тетива, и прямо на руки Реммевагары упала пронзенная стрелой птица.

Стрелять Глиргвай тоже учил Хелькар, и боевое ее прозвище было – Смертельная Стрела.

Полуэльф поморщился. Он не любил таких фокусов, эффектных, но пошлых.

Эльфка сказала:

– Отнеси рябчика на кухню, это будет хорошей добавкой к ужину. Мы пришли. Дальше доберешься сам. Мне пора на пост.

И исчезла, словно ее сдуло ветром. Разочарованный Реммевагара поплелся к Дому. Его зеленоватое свечение уже было отчетливо различимо во мраке.


Разрушитель Игнат переоборудовал под Инкубатор Лесную Кошку – центральную башню крепости Татцельбург. С одной стороны от магического сооружения находились норы гросайдечей. С другой полумесяцем обхватывало трехэтажное здание из грубого серого камня – общежитие старших химмельриттеров.

Люди, которых ожидал император Мандры, появились на внешней галерее общежития, выбежали на улицу и остановились, не доходя до Инкубатора саженей двадцати. Крохотные фигурки, одна сжимает меч, другая – лук. Дракон зевнул – из пасти вырвались крохотные язычки пламени – и с усмешкой глянул на двух людей. Один из людей оказался женщиной. Длинная светлая коса доходила ей почти до колен. Ночная сорочка из полупрозрачных кружев заканчивалась чуть ниже крепких бедер и не защищала ни от холодного зимнего ветра, ни от нескромных взглядов. Но, несмотря на спешку, женщина успела надеть кольчугу и захватила с собой лук. Эмалевые цветочки на вороте и плечах кольчуги светились от окутывающих ее чар. Мужчина был в одних штанах и коротких теплых сапогах. Глаза его горели алым, а кончик меча, направленного на дракона, дрожал, словно жало змеи.

– Поздравляю, – сказал Черное Пламя. – Мало кто может справиться с сонными чарами, когда их насылает дракон… Главный Химмельриттер? – осведомился он у мужчины.

– Нет, – отвечал тот. – Старший химмельриттер Вольф.

Дракон лениво провел лапой по стене. В очертаниях постройки все еще можно было узнать замковую башню, но она была словно вся обмотана ватой, как новогодняя игрушка, уложенная в коробку до следующих праздников. Из-под когтей императора брызнула штукатурка. Женщина яростно закричала и схватилась за лук, но мужчина взял ее руку.

– Странно, – сказал Черное Пламя. – Такой сильный маг, как ты, и на такой низкой должности. Впрочем, в чужую Цитадель со своим уставом не ходят…

Он снова царапнул стену, и по Инкубатору скользнула черная змейка трещины. Небесная наездница больше не кричала. Глаза ее стали мертвыми.

– Что тебе нужно? – спросил Вольф.

«Высота Инкубатора шесть метров, периметр четыре… Он обхватил его хвостом и положил голову на верхушку… Значит, его длина метров одиннадцать. Маловат император для дракона, если бы он еще огня не выдыхал, я бы сказал, что это вообще линдворм», непроизвольно подумал оборотень.

– Ты скоро узнаешь, – заверил Черное Пламя. – Иди, разбуди Главного Химмельриттера. Приведи его ко мне. Ну что это такое, сам император в гости пожаловал, а он дрыхнет, как младенец?


Капище Гниловран находилось на высоком холме. Здесь, по утверждению волхвов, никогда не рос лес. Священное место обнесли забором из кольев, на верхушке каждого из которых торчало по черепу эльфа. Некоторые черепа были очень старые, выбеленные солнцем и ветром. Другие, на западной стороне частокола, были относительно свежими. Утром того дня, когда Эназерел наделал переполоху в лагере, не меньше трети самых старых и рассохшихся черепов сняли – приближалось время обновления декораций.

Воспитательный лагерь находился в низинке у подножия холма. Здесь никогда не просыхала грязь, под ногами все время хлюпало. Лайтонд, когда прибыл в Гниловран пятьдесят лет назад, посоветовал класть в переходах между бараками стволы деревьев, расколотые вдоль. Ему случалось видеть такие мостовые в Линдалмаре. Город, где находилась лучшая музыкальная школа в обитаемом мире, тоже расположился в довольно-таки заболоченной местности. Дренадан прислушался к его совету, и с тех пор был уложен уже третий ярус мостовой – бревна гнили, разбивались под сапогами воспитуемых, да и просто уходили в жидкую почву под собственным весом.

На склоне холма, между капищем и воспитательным лагерем, находился небольшой домик. Стены его были сложены из камня. Забор в полтора человеческих роста высотой окружал дом. Верх забора был утыкан заостренными железными прутьями.

По словам Дренадана, раньше здесь было требище – хлипкий сарай, где жрецы Ящера готовились к ритуалам. Остальные боги мандречен были просты и скромны в своих запросах. Полевой цветочек, миска крупы, яркая ленточка, пара-тройка блинчиков с пылу с жару – этого им вполне хватало. Но Ящер был не таков. В дар себе он принимал только жизни, и половину сарая еще в те далекие времена занимал загон для жертвенных животных.

Теперь здесь содержали эльфов, назначенных к жертвоприношению.

Эназерел рухнул без сознания, едва воспитуемые добрались до лагеря. Охранники унесли его, и никто не сомневался, куда. Обнаружив в своей миске двойную норму, Лайтонд не удивился. До барака, в котором размещался его отряд, эльф так и не дошел – его забрали сразу из столовой. Лайтонд последний раз взглянул в застывшие, искаженные лица друзей и врагов. Пятьдесят лет – достаточный срок, чтобы обзавестись и теми, и другими, даже в воспитательном лагере. Только сытым и порядочным горожанам кажется, что все воспитуемые равны и делить им нечего. В вязкой, как клей, тишине эльф помахал на прощание рукой.

Уже стемнело. Факел, который нес один из охранников, ронял длинные огненные слезы на грязную мостовую. Их посыпали песком, чтобы не было скользко, и сейчас под ногами идущих булькала каша из снега и песка. «А ведь это Эназерел предложил», вспомнил Лайтонд. Неизвестно почему, эта мысль ободрила его.

Дверь в требище оказалась открыта; охранники заходить внутрь не стали и поспешно удалились, накрепко закрыв внешние ворота. Лайтонд вычаровал светящийся шар, завесил его над своим левым плечом и шагнул внутрь.

В требище не обнаружилось ничего из того, что можно было ожидать – ни крючьев для сдирания кожи, ни дыбы, ни пыточного стола. В сенях пахло сырой кожей и чем-то медицинским. Небесно-голубая нить ментального следа Эназерела тянулась в сторону двери, которая оказалась закрыта. Другая дверь привела Лайтонда в большую, жарко натопленную комнату. Эльф увидел два ряда коек, накрытых серыми шерстяными одеялами. Заправлены были только две дальние от входа. На тумбочке между ними горел теплый глаз масляной лампы. Чувствовалось, что в помещении недавно проветривали, но полностью избавиться от затхлости – большую часть года требище пустовало – не удалось.

В общем и целом, требище почти ничем не отличалось от барака, где Лайтонд провел предыдущие пятьдесят лет. Разве что только стены здесь были толще – эльф увидел массивные бревна, пазы между которыми были плотно и аккуратно забиты мхом, и понял, что старое деревянное требище одели в камень, когда в этом возникла необходимость. И здесь было необычно пусто, но, как подозревал Лайтонд, ненадолго. Сорок-пятьдесят воспитуемых из числа самых слабых, больных, старых и намозоливших глаза администрации за последний год всегда можно было отобрать. Преимущество Лайтонда и Эназерела заключалось в том, что они были первыми.

Лайтонд подошел к застеленным койкам, увидел бумажки, приколотые к подушке. На одной из них было написано «905», на второй – «608». На кровати, отведенной ему, обнаружилась смена чистой одежды – куртка и штаны воспитуемого из плотного хлопка в красно-зеленую вертикальную полоску, а так же полотенце, гребешок и мыло, которые выдавались обычно только по банным дням. Но сегодня была не суббота, а вторник. Эльф задумчиво посмотрел по сторонам и увидел две двери. Не веря себе, Лайтонд поочередно открыл их. За одной из них обнаружилась душевая кабина с горячей водой и полусидячей ванной, за второй – теплый сортир. Эльф с умилением смотрел на фаянсовый цветок унитаза и думал: «В положении приговоренного к смерти есть свои преимущества». Он набрал в ванну столько воды, сколько смог, и втиснулся туда своим длинным телом, как лягушка в ужа. Колени торчали из воды. Лайтонд неторопливо намылил их.

И все же, несмотря на все небольшие, но приятные мелочи, положенные ему как жертвенному животному, умирать эльф не хотел. Ему казалось, что Дренадан никогда не назначит его на эту роль. Ведь тогда Музыка, которой старый жрец обучил Лайтонда, тайные знания, которыми Дренадан щедро делился – все становилось бессмысленным. Но эльф ошибся. «А что Дренадан», думал эльф, обмакивая мочалку в теплую воду. – «Он человек подневольный. Значит, она все-таки уговорила дракона. Хорошо еще, на этот раз она не настаивает на четвертовании, как после штурма замка…».

Он потер грудь. Мочалка была дешевая, некачественная – одноразовая, сделанная из пропаренного мха. На груди эльфа остались короткие желто-черные волокна. Лайтонд плеснул воды, смыл их.

«Надо дождаться, пока Эназерелу станет лучше», подумал эльф. – «Поодиночке нам не прорваться, а вот вдвоем – мы уйдем, это точно. К воротам лагеря я нас обоих телепортирую, а магический щит над требищем не от таких, как я, делали… Двигать сразу по дороге из лагеря, и все».

Что будет потом, Лайтонд решил пока не задумываться. Сама мысль о побеге, которую он себе позволил как бы вскользь, настолько взбудоражила его, что эльфу предстояло немало потрудиться, чтобы замаскировать ее следы в своей ауре. Верховный маг Фейре отчетливо чувствовал мысли тех, кто находился рядом, потому и был так молчалив. Но Дренадан был единственным, кто слышал мысли Лайтонда – мага высшего, седьмого класса, единственного в обитаемом мире Музыканта Смерти.

Эльф ощутил короткий, болезненный укол в плечо. Лайтонд непроизвольно вздрогнул и обернулся.

Перед ним стоял высокий, сухощавый мужчина в черном длинном балахоне. Он был абсолютно седой, но с косматыми черными бровями. На правой стороне груди горела серебром вышивка в виде ящерицы – знак высокого положения на иерархической лестнице жрецов бога Смерти. Нижние чины носили шеврон на рукаве, средние удостаивались пояса с застежкой в виде ящерицы. Мягкие черты лица, которые не удалось ужесточить даже векам пребывания на должности первого главного волхва Ящера, наводили на мысль о том, что кто-то из близких родственников Дренадана вел свой род из нелюдей. Лайтонд знал, что так оно и есть – мать Дренадана была эльфкой. Лайтонд как-то спросил, к чему это накручивание титулов, если «первый», и так понятно, что «главный». Дренадан объяснил, что первый – это не звание, а порядковый номер. Лайтонд не поверил – получалось, что все восемьсот лет, прошедшие со Дня Наказания за Гордость Разума, у Ящера не было других главных жрецов. Да и люди столько не живут, столько не живут даже эльфы. Но уточнять он не стал.

Дренадан всегда подходил бесшумно и появлялся неизвестно откуда. Лайтонд ни разу ни смог почувствовать колебаний его ауры, сопутствующих появлению любого живого существа, хотя ментальный след жреца – черную, словно грязную, струну чистой Цин – ему хватало сил увидеть. Но всегда после того, как Дренадан уже удалялся.

Сейчас жрец бога Смерти стоял рядом с ним и облизывал длинную костяную иглу. Лайтонд покосился на свое плечо, где алела капелька крови.

– Пойдет, – сказал Дренадан.

– Что? – осведомился эльф.

– Твоя кровь, – ответил жрец. – Эназерел очень слаб, сделаем ему переливание.

– У нас могут быть разные группы, – заметил Лайтонд. – Так будет только хуже.

Тут он сообразил, зачем Дренадан уколол его в плечо, и замолчал. «Кем же надо быть, чтобы определять группу крови на вкус», подумал эльф и чуть усмехнулся. С помощью некоторых ритуалов можно было научиться гораздо большему. Да и старый жрец вовсе не обладал демоническим обаянием и красотой, которую молва приписывала вампирам.

– Пошевеливайся тут, – сказал Дренадан и исчез.

Лайтонд вздохнул, пошарил рукой в мыльной воде и выдернул пробку. Затем поднялся и включил душ. Вода успела остыть, и сначала эльфа обдало ледяной струей. Лайтонд тихонько вскрикнул, но вода уже пошла теплее. Эльф кое-как домылся и вышел из душевой, на ходу вытираясь серым, застиранным полотенцем с треугольной черной вышивкой в углу: «Гниловранский воспитательный лагерь ». Лайтонд надел униформу и вышел в сени. Эльф зябко поежился, когда ему протянуло по ногам сквозняком из неплотно прикрытой входной двери. Дверь, ведущая во вторую половину дома, на этот раз оказалась открыта. За ней обнаружилась небольшая комната. На столе горела лампа, такая же, как на тумбочке у кровати Лайтонда. По обеим сторонам от стола находились жесткие деревянные топчаны. На одном из них лежал Эназерел, с ног до головы укутанный в казенное одеяло. Дренадан стоял спиной ко входу. Услышав шаги Лайтонда, он сказал:

– Ложись, – и махнул рукой в сторону свободного топчана.

Эльф послушался. Расхлябанные доски топчана с наслаждением впились ему в ребра, тонкий хлопок униформы сыграть роль буфера не смог. Главный жрец чем-то подозрительно булькал, крякал и причмокивал. По комнате пополз ядреный запах – жрецы, судя по всему, гнали самогон из шишек реснисосен.

– Что-то я не вижу и капельниц, ни катетеров, – сказал Лайтонд с сомнением. На медицинскоей оборудование тянул разве что облезлый умывальник в углу, куда Дренадан сейчас шумно сплюнул. – Как ты собираешься перелить кровь?

Дренадан обернулся. Главный волхв Ящера ухмылялся во весь рот, и Лайтонд первый раз обратил внимание, какие ровные и крепкие у него зубы.

Особенно клыки.

От изумления эльф не смог даже пошевелиться.

– А вот как, – произнес жрец и наклонился к Лайтонду.

Перед глазами эльфа все поплыло. Что-то холодное и скользкое коснулось его шеи.


… В полумраке над собой Лайтонд видел Рингрина. Алый отблеск от магического шара, висевшего где-то вне поля зрения эльфа, лежал на щеке принца Железного Леса. В первый момент Лайтонд подумал, что это кровь. Лежать было холодно и жестко, но это был уже не топчан – он чувствовал спиной, что рисунок стыков изменился. Тянуло сыростью и могильным, вечным холодом глубокого подземелья.

– Он мертв, ваше высочество, – услышал Лайтонд незнакомый, спокойный голос на мандречи.

Рингрин посмотрел прямо ему в глаза.

– Не может быть, – сказал он с отчаянием. – На теле нет ран, ну разве кроме этой, но не может жизнь покинуть тело сквозь такую крохотную дырочку!

– Иногда волшебники умирают от своей магии, – сказал другой голос, с твердым боремским акцентом. – Если Владислав говорит, что Лайтонд мертв, значит, так оно и есть. Врачи не ошибаются.

– Рингрин, мы не можем помочь ему, – добавил девичий голос на языке темных эльфов. – А отсюда надо убираться. Чем дальше, тем лучше.


…Дренадан впился в шею эльфа – страстно, сильно, больно. Лайтонд слышал, как он урчит и чавкает, но ничего, кроме невыносимого отвращения, не испытывал. Ему хотелось сбросить жреца с себя, но руки его не слушались, тело стало словно тряпочное.


… Рингрин еще раз вгляделся в лицо Лайтонда, а затем провел ладонью по глазам, опуская веки. «Нет!», хотел крикнуть эльф. – «Не надо! Я еще жив!». Но он не смог открыть рта. Рингрин всхлипнул. Маг шестого класса уже не нуждается в зрении для восприятия окружающего мира; а уж что волшебник седьмого класса, которым был Лайтонд – и тем более. Он увидел светящиеся, горячие капли, которые опускались ему на лицо, раньше, чем слезы Рингрина действительно на него упали.

Принц плакал, как мальчишка.

Недвижимый, бездыханный друг лежал перед ним.


Лайтонд дернулся изо всех сил и тут же рухнул обратно на топчан. От слабости гудела голова, перед глазами плавали черные точки. Дренадан сидел на краю койки Эназерела. Обеими руками он держал руку воспитуемого, плотно прижав его запястье к своим губам. Глаза Дренадана были открыты. Заметив, что Лайтонд пришел в себя, жрец подмигнул ему. Эльф обессиленно растянулся на топчане. Дренадан отнял запястье Эназерела ото рта, положил руку воспитуемого на кровать и поднялся. Эназерел, на свое счастье, так и не пришел в себя. Жрец провел по лицу широким рукавом, стирая с него капли крови, облизнулся и поднялся. Подойдя к Лайтонду, он взял его подмышки и ловко поставил на ноги.

– Он теперь поспит, да и тебе это не помешает, – сказал Дренадан и положил руку Лайтонда себе на плечи. Эльф недобро посмотрел на него. Жрец засмеялся и сказал:

– Я помогу тебе добраться до койки. Я поцеловал тебя строго по медицинской необходимости, никакого удовольствия мне это не доставило.

– Мне тоже… Но ты же заразил его, – пробормотал Лайтонд.

С трудом переставляя ноги и опираясь на жреца, он двинулся к выходу из комнаты. Дренадан распахнул дверь, и они уже были в сенях.

– У моей слюны антисептические свойства, – сухо сказал главный волхв. – Полость рта я перед переливанием продезинфицировал. Кстати, о слюне. Помимо прочего, она обладает некоторым магическим действием. Она иногда усиливает провидческие способности, иногда улучшает способности ко втягиванию Чи – но ненадолго. Ты видел что-нибудь?

– Да, – неохотно ответил эльф.

– Я говорил с провицами на эту тему, – сообщил Дренадан. – Одни считают, что полностью ложных видений не бывает. Будущее многовариантно. Другие думают, что все дело в правильном толковании видения. Имей это в виду.

Лайтонд задумчиво кивнул:

– Благодарю тебя.

Эльф толкнул дверь в комнату, где ему предстояло провести ночь, и произнес, с усилием выталкивая слова:

– Эназерел же теперь, когда умрет, станет… превратится…

Непонятно почему, Лайтонд вдруг смутился. Дренадан хмыкнул.

– Я бы на твоем месте не верил так сильно старым сказкам, – сказал жрец. – Для того, чтобы стать ходячей фабрикой по производству крови, одного контакта с… такой же фабрикой недостаточно, поверь мне.


Над притолокой загорелся зеленый огонек.

– О, санки прибыли, – сказал Моркобинин.

Выход стационарного телепорта находился в подвале Дома, глубоко под землей. Каждый раз, когда там что-то появлялось, над всеми внутренними дверями Дома вспыхивала зеленая звездочка.

– Иди, помоги разобрать их, – разрешил Тиндекет.

Маха сказала, чтобы он взял кого-нибудь себе в помощники, так дело пойдет быстрее. Но Тиндекет не любил участия непосвященных в таинстве приготовления борща, и с удовольствием отослал Моркобинина. Тот положил нож рядом с доской, на которой рубил капусту, и вышел из кухни. Тиндекет взялся за нож, чтобы закончить дело, и вздохнул.

– Ну кто так рубит капусту? Так рубят только дрова, – пробурчал он себе под нос.

Умиротворяющее побулькивание борща на плите было ему ответом. Нож дробно застучал по доске. Охота в этот раз оказалась неудачной; звери, напуганные морозом, не показывали носа из своих нор. В качестве заправки для борща предстояло использовать тушенку, которую эльфы взяли в последнем разграбленном обозе. Реммевагара, смеясь, называл круглые банки с нарисованной на них коровой «гуманитарной помощью от Армии Мандры голодающим партизанам». Вся душа Тиндекета восставала против подобного варварства – в борще обязательно должна быть сладкая мозговая косточка, а не приготовленные с помощью темной магии куски мяса неизвестного животного. Но ни костей, ни настоящего мяса партизаны Махи не видели уже недели две.

Тиндекет родился в Келенборносте, и его бабушка была с другого берега Шеноры. Старая поланка приучила всех своих многочисленных детей к наваристому супу из свёклы и капусты, который показался эльфам с севера Железного Леса в диковинку. Впрочем, партизаны быстро привыкли к нему. Все, кроме Хелькара. Он сейчас как раз устроился в углу кухни на мягком пушистом диванчике и бесцельно смотрел в потолок.

Тиндекет высыпал капусту в суп и покосился на товарища. Обычно Хелькар только ел вместе с партизанами, а все остальное время проводил в своей комнате. Чем он там занимается, можно было догадаться по картинам удивительной, но странной красоты, которые Хелькар иногда приносил и вешал в общих помещениях Дома. На стене кухни он разместил изображение черной то ли башни, то горы, над верхушкой которой горел алым огромный глаз.

Хелькар не был ни с кем особенно дружен, кроме Махи и Глиргвай, конечно. Но, если так можно было выразиться, с Тиндекетом он был особенно недружен.

Когда Мандра напала на Железный Лес, Тиндекет долго не знал, что делать. Многие его родственники уехали в Полу – переждать это странное и ужасное время. Он же решил остаться. Наблюдая за ходом войны, эльф понял, что ему нужно. Ему было необходимо самое совершенное, самое лучшее в мире оружие и отряд, к которому можно было бы примкнуть. К кому идти за оружием, Тиндекет знал.

У Мораны он встретился с Махой. Она пришла за тем же.

А потом появился Хелькар.

И пулеметы.

Увидев их, Хелькар засмеялся. Тогда речь доставляла ему чисто физические затруднения – словно он забыл, как произносить слова.

– Да и не пулеметы это вовсе, – неожиданно четко и чисто произнес он. – Я бы назвал это многозарядным дисковым кремневым ружьем… интересно, откуда Морана выкопала эту рухлядь? Неужели существовали и стимпанковские ареалы?

Тиндекет не понял и половины слов, но смысл произнесенного уловил весьма четко. Его никогда не надо было просить дважды, чтобы дать кому-нибудь в глаз. Они сцепились с Хелькаром, и тут оказалось, что руки и ноги слушаются светловолосого эльфа еще хуже, чем язык. Тиндекет навалял ему так, что Хелькар еще долго не мог ходить. Троице пришлось задержаться в таверне Мораны. Отношения, начатые столь своеобразно, не смогли превратиться в дружбу даже тогда, когда Тиндекет увидел лук Хелькара и понял причину его презрения к пулеметам.

Тиндекет принялся открывать тушенку.

– Я помню то время, когда Дом был маленьким грибочком, который сестра Че посадила в этой пещере, – кряхтя, сказал он. – Тогда мы все спали под одним одеялом, на голой земле….

Тиндекет взломал крышку, бросил ее в стоявшее в углу ведро и закончил:

– Но я до сих пор не знаю, ни что такое Дом, ни что такое ты, Хелькар.

– Уймись, ради Мелькора, – вполне дружелюбно отвечал тот. Эльф уже знал, к чему клонит собеседник. – Я не буду есть твой борщ. Трава – не пища для орлов.

– Трава? – вскинулся оскорбленный в лучших чувствах Тиндекет. – Ты называешь это чудо, этот дар богов травой ?

Борщ решил принять участие в дискуссии – возмущенно шипя и пузырясь, он побежал из кастрюли.

– Аааа, козни Илу! – выругался Тиндекет.

С ловкостью фокусника он схватился за торчащий сбоку от плиты рычажок и перевел его в положение «минимум». Эльф мелко накрошил волокна тушенки, поставил рядом с кастрюлей небольшую сковородочку и высыпал тушенку на нее. Жир, растопляясь, зашипел. Тиндекет нагнулся, извлек из ларя пару луковиц, морковку, уселся на табурет рядом с мусорным ведром и принялся чистить лук.

В кухню заглянула Квендихен. В руках у нее была книжка в яркой обложке. «Приключения Анавенды при дворе короля Ирида», прочел Хелькар.

– Ууу, какие запахи! – воскликнула девушка. – Признайся, Тиндекет, ты бог? Бог кулинарии?

– Поверженный, – проворчал эльф. – Мои последователи изменили мне, теперь жрут всякое непотребство вроде картофельного пюре и вареной кукурузы…

Последнее слово Тиндекет выплюнул с нескрываемым отвращением. Квендихен чмокнула его в щечку.

– Мы никогда не изменим тебе, – заверила она эльфа, протягивая ему жестяную коробку с нарисованной на ней трубкой. Этот сорт табака растили только в Железном Лесу, и Тиндекет считал его лучшим. – Вот, я тебе курятину принесла. Мы с Морко разбирали, что там Ремме добыл. А это тебе, – она положила на стол перед Хелькаром краски.

– Спасибо… Скажи, Квенди, а Анавенда – это девушка или мужчина? – спросил Хелькар.

– Я пока сама не знаю! – засмеялась эльфка. – Пойду, помогу Махе накрывать на стол.

– Рано еще, – проворчал Тиндекет, но девушка уже убежала.

Эльф принялся резать лук. Разделив каждую луковицу на четыре части, он положил их в деревянную глубокую миску и стал рубить специальной полукруглой сечкой. Добавив нашинкованный лук в тушенку, Тиндекет взялся за морковку. Хелькар тем временем открыл коробку с красками и внимательно осмотрел их. Затем эльф поправил заколку у себя в волосах и сказал:

– Набить тебе трубку? Закончишь с супом и покуришь.

– Ты сегодня прям сам на себя не похож, – хмыкнул Тиндекет. – Но я буду дураком, если не воспользуюсь этим. Набей, сделай милость.

– Это все северный ветер, – сказал Хелькар и добавил каким-то странным голосом: – Буря идет…

– Буря так буря, пересидим, не впервой, – пожал плечами Тиндекет.

– В этот раз отсидеться не удастся, – сказал Хелькар. – Это будет огненная буря.

– Поговори с Че, – посоветовал Тиндекет. – Она тебя поймет лучше, чем я. Может, подскажет что. Например, сменить сорт табака.

Хелькар промолчал. Он сделал жест рукой, и коробка с табаком подплыла к нему. Второй жест – и трубка Тиндекета, лежавшая на полочке, плавно спланировала на стол перед эльфом. Он открыл коробку, разорвал бумажную пачку и принялся набивать трубку. Тиндекет почистил морковку и стал тереть ее на терке.

– Помнишь, мы говорили о пулеметах… ну, когда только познакомились? – спросил Хелькар.

Эльф кивнул, усмехнулся:

– Хочешь продолжить беседу?

Он отложил терку и деловито подтянул штаны. Хелькар отрицательно покачал головой.

– Ты стал умнее, – одобрительно заметил Тиндекет и снова взялся за морковку.

– Я хочу извиниться за то, что тогда сказал, – произнес Хелькар. – Морана дала вам самое совершенное оружие, какое могла. Существовали и другие механизмы для убийства, но к ним потребовались бы запчасти, которые негде взять.

– Существовали? – переспросил заинтересованный Тиндекет. – Когда? Где?

Над дверью снова зажегся огонек, на этот раз желтый. Голос Дома, лишенный каких бы то ни было интонаций, сообщил:

– Реммевагара вошел.

– Наконец-то, – сказал Хелькар. – Я уже начал за него беспокоиться.

Он встал, положил набитую трубку Тиндекета на стол и вышел из кухни.

– Как раз вовремя, – пробормотал эльф, провожая его взглядом. – Осталось только помидоры порезать, и будем есть.

Он высыпал морковку на сковородку к тушенке и луку.


Реммевагара и Каоледан играли на ковре.

Игрушками для маленького эльфа обычно служили сломанные ложки, пустые жестяные пудреницы Квендихен, куколки из ивовых веток, которые плела сестра Че, и смешные мягкие зверюшки из обрезков меха, которые иногда шила Маха. Счастье мальчика при виде деревянного солдатика в мундире из настоящей кожи, шелковом плаще и железной крохотной алебардой было неописуемым.

После ужина в общем зале собрался весь отряд. Даже Хелькар, которого редко можно было увидеть вместе со всеми, кроме как в бою, сидел в кресле и смотрел на огонь в камине. Точнее, это был не совсем огонь и не совсем кресло, так же как и ковер не был ковром. Насколько уразумел Реммевагара из объяснений сестры Че, все, чего они касались внутри Дома, было видоизменившимся телом гриба, который она посадила здесь двадцать пять лет назад. Гриб вырос, заполнил соседние пещеры, но внутри остался пустым, и в этой полости они и жили. Здесь нельзя было зажигать огонь, так же, как и нельзя было передвинуть мебель – она росла прямо из пола. Обстановку и планировку комнат партизаны придумали сами в тот день, когда гриб был посажен. Камин, находившийся у стены, очень походил на настоящий, так же как и пламя, пылавшее в нем. Иногда дрова в камине даже потрескивали. Нельзя было и забивать гвозди в стены – но из них в нужных местах вырастали крючки. На одном из таких крючков висела лютня Квендихен.

Сама Квендихен сидела на диване и вышивала шарф. В другом конце дивана устроился Тиндекет с Тиурику на руках. Эльф развлекал малыша новой погремушкой. Моркобинин растянулся на полу перед диваном. Можно было подумать, что он спит, но Квендихен время от времени взвизгивала и сердито пинала его в бок – эльф щекотал ее под коленкой. Глиргвай, закинув ноги на подлокотник кресла, читала исторический трактат про Воинов Льда. Сестра Че и Маха сидели на ковре перед камином и что-то обсуждали вполголоса.

Бессчетное число вечеров было проведено отрядом Махи именно так. Ежи редко разговаривали – за столько лет уже обо всем было переговорено. Но Реммевагара знал, что этому вечеру предстоит стать последним в череде, казавшейся бесконечной, и он не смел нарушить очарование и уют, вдруг оказавшийся таким хрупким.

Каоледан уронил саблю из руки солдатика и теперь искал его в толстом ворсе, таком гладком и чистом, словно ковер мыли только вчера. Реммевагара улыбнулся.

– Посмотрим, посмотрим…. А что у нас здесь? – спросил эльф и извлек сабельку из-за уха мальчика.

– Как ты это сделал? Ты же не пользовался Чи! – воскликнул Каоледан. – Я бы почувствовал!

– Магия, Чи, – с чувством невыразимого превосходства сказал Реммевагара. – Ловкость рук и никакого мошенничества!

Он отдал саблю мальчику.

– Кстати, что нового? – спросила Маха, оборачиваясь к нему. – Не слышал на рынке ничего интересного?

Реммевагара вздрогнул. Именно этого вопроса он ждал и боялся.

– Не идут ли мандреченские обозы по Старому Тракту? – добавил Тиндекет и подмигнул Реммевагаре.

Полуэльф чуть улыбнулся. Отличить его от мандречена было практически невозможно. Единственное, что его выдавало, это очень уж невысокий рост, но далеко не все мандречены были такими богатырями, как можно было подумать, наслушавшись их песен. Трюк «раненный солдат, отбившийся от своих» разыгрывался Реммевагарой уже раз двадцать – и с неизменным успехом. Обоз, подобравший страдальца, в пункт назначения не приходил.

– Не собирается ли прибыть на постой в Жемчужную Каплю отряд Серых Колготок? – мечтательно добавил Моркобинин и торопливо добавил, покосившись на подругу: – А то засиделись мы без дела.

– Серые Колготки – это хорошо, – не поднимая глаз от вышивания, сказала Квендихен. – Я в тот раз не сообразила и папаху взять, модные у них папахи, и теплые….

Хелькар смущенно хмыкнул.

Две зимы назад Серые Колготки прибыли в Жемчужную Каплю – собраться с силами перед рейдом в ущелье, из которого собирались выкурить зловредных Ежей. Одна из них познакомилась в местном трактире с высоким светловолосым эльфом. Он тоже оказался из синдарин, и эльфка пригласила его к себе в казарму, под которую отвели дом деревенского старшины.

Утром всех лучниц нашли мертвыми и голыми, в таких позах, что местный художник старательно перерисовал их в тетрадку. Олеографии с тех рисунков, получивших название «Оргия Мертвых Девственниц», до сих пор можно было приобрести на рынке по сходной цене. Хелькар утверждал, что в одном художник соврал. Девственницы там не было ни одной. Квендихен, помогавшая ему на заключительном этапе операции, ничего не могла сказать по этому вопросу.

Отряд Махи был слишком малочисленным, чтобы проводить масштабные акции, но фантазии и дерзости у восьми эльфов хватало на дивизию.

– Так что там? – переспросила Маха.

Она перестала участвовать в вылазках месяца за два до рождения сына, и сейчас Реммевагара видел в ее глазах опасный, голодный блеск человека, надолго оторванного от любимого дела.

– Да, я совсем забыл, – неохотно сказал он и достал из кармана туго набитый кошелек из алого бархата с вышитым золотом вензелем.

– Гм… Это не то… – пробормотал Реммевагара, но кошелек уже перекочевал к Махе.

– Отрубят тебе когда-нибудь руки, – пророчески сказала эльфка, и кошелек исчез в складках ее домашнего платья. – Ну зачем тебе это, Ремме? Разве тебе чего-нибудь не хватает?

– Да как-то… Само собой получилось. Вот оно, – произнес полуэльф и извлек из кармана листовку, напечатанную на грубой серой бумаге.

– Ты же не умеешь читать, – сказал заинтригованный Тиндекет.

– А там еще вслух объявляли, – ответил Реммевагара, поморщился и добавил: – Каждые полчаса глашатай надрывался, я наизусть выучить успел…

Маха взяла из его рук бумажку, скользнула по ней взглядом.

– Ну-ка, давай проверим твою память, – сказала эльфка.

Реммевагара вздохнул и начал.


Кэльминдон так и не выучился читать на авари. Фонетический алфавит оказался слишком сложен для серого эльфа, привыкшего к строгому изяществу рун. Для крепкого хозяина, чей дом – полная чаша, это не было недостатком, так, легкой неприятной мелочью, которая даже не стоит упоминания. Кэльминдон, как жена читает ему листовку, и рассеянно крутил бахрому на скатерти. В красном углу горницы Рутлом устроила святилище Мелькора. Она повесила небольшую изящную кадильницу, которую исправно наполняла маслом, а на полочке поставила терракотовую статуэтку, изображавшую могучего воина с книгой в одной руке и мечом в другой. Кэльминдон был воспитан в других понятиях, но он считал, что религия не может быть предметом ссоры в семье. Да и скатерть жена вышила его любимым растительным мотивом – листьями платана, клена и дуба. Трехпалые, пятипалые и шестипалые листья, соединенные черенками, несли сакральный смысл. Рутлом не спрашивала, какой, а Кэльминдон не мешал ей возносить молитвы Врагу.

– Ну да, так на рынке и кричали, – сказал Кэльминдон, когда жена прочла листовку целиком. – Я хотел увериться, что за тело каждого Ежа заплатят именно пятьдесят далеров.

– Да, именно так. Скупердяи, – буркнула Рутлом. – Все знают, что голова Черной Стрелы в двести пятьдесят далеров оценена.

– Но ты попробуй ее добудь, – трезво сказал муж. – Кошмара и ее отребье не сдадутся, это факт. Они побегут на север, в Мир Минас. Как крысы из горящего дома.

– Так и есть, – сказала Рутлом. – Крысы они, а никакие не Ежи.

– По Старому Тракту они не пойдут – там будет слишком опасно, – задумчиво продолжал Кэльминдон. – Они пойдут через Фаммигвартхен… Где-то через недельку. Как только эти чудные драконы покажутся в небе, как их…

– Гросайдечи, – вставила жена.

– Да, гросидечи. Так и порскнут бандиты прочь из леса, как кузнечики из травы.

Кэльминдон поднялся и надел домашнюю куртку, в которой ходил кормить скотину или достать из подвала банку маринованных груздей. Когда-то бывшая очень модной, теперь темно-коричневая куртка пошла заломами и протерлась на рукавах. Разноцветный бисер, украшавший воротник, местами осыпался. Рутлом поставила на локти заплаты, но ходить в таком виде перед соседями не стоило. Все знали, что в этом году Кэльминдон продал своего льна больше, чем староста их деревушки. Темные эльфы называли ее Грюн Фольбарт, а серые – Фаммирен. Впрочем, темных эльфов в деревне почти не осталось. Только Рутлом да старуха Танабигой, жившая на самой окраине в покосившемся от времени домике.

– Я проверю лыжи, – сказал Кэльминдон. – А ты свяжись с Анхен, я с ее Воарром ближе к Мидинваэрну на рыбалку обещался сходить. Так ты скажи, что я приболел и не пойду.

Рутлом ласково улыбнулась и достала магический шар из ящика стола.

Кэльминдон был чистокровным серым эльфом, но никогда не любил пышных речей, песен и стихов.

Он предпочитал действовать, молча и стремительно, как та огромная змея, что, по рассказам, водится в реках юга, в честь которой и был назван.


«О Мелькор», думала Маха, глядя на застывшие, опрокинутые лица партизан. – «Да, я хотела большого дела… И дождалась».

– Мы не можем уйти за Гламрант, – сказала она в звенящей, колкой тишине. – Потому что тпосле этого нам придется бежать всю жизнь. И она будет очень недолгой. И она будет наполнена позором, стыдом и отвращением к себе. Мы не можем сдаться, как того просит Моруско. Когда мы сдадимся и нас казнят, жестоко и публично, Железный Лес все равно будет уничтожен. Ведь тогда он лишится своих последних защитников. Мы останемся и будем драться – или погибнем вместе со всеми.

Реммевагара смотрел на командиршу, открыв от изумления рот.

– Что я хочу сказать еще, – добавила Маха. – С Энедикой я связалась днем. Они готовы помочь воинами, магией, деньгами – всем, что мы попросим. Морул Кер сказал, что лес будет подожжен с четырех концов, и все сначала подумали, что он приведет троих своих братьев.

– Я тоже так подумал, – буркнул Моркобинин.

– Если бы это было так, то мы ничего не смогли бы сделать. Но Энедика выяснила, что гросайдечи, о которых говорится в листовке – это не настоящие драконы.

– Я вот так и не понял, кто это такие? – спросил Тиндекет.

– Это такие маленькие дракончики. Их вывели в Боремии, чтобы защититься от настоящих чудовищ. Гросайдечей будет девять, трое полетят на юг, а шестеро полетят через Мир Минас и Эммин-ну-Фуин. Морул Кер не тронет серых эльфов, признавших его власть; да и рудники гномов он сохранит.

– То есть нам… нам ничего не угрожает! – выдохнул Моркобинин.

– Да, – очень серьезно сказала Маха. – На самом деле, Энедика просила одолжить ей пулеметы, если мы не собираемся драться. Но я сказала нет. Мы будем драться. Возможно, нам не удастся убить всех. Но тогда Энедике и ее Ежам будет уже легче.

– Так ты знала! – воскликнул Реммевагара. – Знала и молчала!

– Ну, я тоже знал, – сказал Хелькар.

«Так вот что это были за намеки на огненную бурю», подумал Тиндекет. – «Вот почему Хелькар передо мной извинился! Он думает, что все мы погибнем, и хотел помириться перед смертью». Тиндекет ощутил укол ревности, столь же болезненный, сколь и неожиданный – ему Маха не рассказала об ультиматуме Черного Кровопийцы.

– Мне не хотелось портить вечер всем, – пробурчала эльфка, мрачно глядя на Тиндекета. – Завтра с утра, думаю…. На свежую голову…

– Мне тоже, – ответил Ремме.

– А что Ваниэль? – спросил Тиндекет. – Даже если мы остановим драконов… ну то есть гросайдечей здесь, на юге будут еще три огнедышащие твари. Этого хватит, чтобы сжечь лес.

Маха помолчала.

– Ваниэль и ее отряд решили покинуть Железный Лес, так сказала Энедика, – неохотно ответила она. – Скорее всего, вся южная часть леса между старой тропой и Мен-и-Наугрим сгорит.

– Сука! Полукровка! – яростно крикнул Тиндекет.

– Но-но, аккуратнее со словами, – сказал Реммевагара.

– А что «но-но»? – передразнил его Тиндекет. – Пусть твой отец был человеком, но он был воином – видно же по тебе! А отец этой сучки? Под юбкой своей бабы спрятаться хотел!

– Ну, я свого отца не помню, – сказал Реммевагара и неожиданно улыбнулся. – Он, может, вообще ювелиром был – то-то я всякие блестящие камушки так люблю….

Маха поморщилась.

– Ребята, перестаньте, – сказала она. – Таково ее решение, и мы ничего не можем изменить. Отряд Черной Стрелы самый большой; может быть, они вернутся… потом. Чтобы мстить, – неуверенно закончила она.

Хелькар криво усмехнулся.

– За что я тебя всегда любил, Маха, – сказал он. – За твою веру в эльфов. Но тот, кто раз повернулся спиной к врагу, будет бежать… бежать до самой смерти.

Глиргвай и Квендихен молчали – они были еще слишком молоды, чтобы позволять себе высказываться по таким вопросам, но по их лицам было заметно, что обе девушки сильно напуганы. Глиргвай недавно поняла, что ее выслушают, если она захочет что-то предложить – но она еще слишком хорошо помнила время, когда играла на ковре вместе с Ремме, как сейчас Каоледан, а взрослые обсуждали свои малопонятные дела, не обращая внимания на маленькую темноволосую девочку.

– Драться… Но как? – сказал Реммевагара.

– Если бы только знать, где они полетят… и когда… – сказал Моркобинин. – Можно было бы снять их из пулеметов.

– Да, но это мы никак не сможем узнать, – вздохнула Квендихен.

Маха покосилась на Хелькара.

– Они пойдут через Дункелайс, и скорее всего ночью, – сказал тот.

– Почему? – с большим интересом спросил Тиндекет.

– Потому, – грубо отрезал Хелькар. – А пулеметы… Ну, если они полетят очень низко, тогда может получиться.

– Тучи! – воскликнула сестра Че, и добавила, сузив глаза: – О, они полетят очень низко… брюхом за скалы будут цеплять!

Каоледан, напуганный резко изменившимся лицом и тоном матери, заплакал.

– Пойдем спать, заинька, – сказала сестра Че.

Мальчик подбежал к ней и уткнулся лицом в живот. Эльфка обняла его.

– Ладно, мы пойдем, – сказала сестра Че. – Я посмотрю книгу заклинаний, может быть, найду что-нибудь еще.

Они с Каоледаном покинули зал.

– Я вижу, надо все хорошенько обдумать, – заметила Маха. – Давайте этим и займемся. Успокоимся и подумаем. Идея сбить гросайдечей из пулеметов хороша… но уж больно необычна. Может быть, есть другой выход? Более простой и надежный. А мы не видим его потому, что сильно испугались?

Некоторое время партизаны сидели в тишине, только смеялся Тиурику, которого Тиндекет в задумчивости подбрасывал на руках.

– А мне их жалко, – сказала Квендихен тихо.

Моркобинин приподнялся на локте.

– Кого?

– Этих людей, наездников… и дракончиков.

– Да, это странно, – сказала Маха. – Между нами и Боремией нет войны. И никогда не было, у нас даже общей границы нет. Почему они летят на нас?

– Мы в войне с Мандрой, а Боремия – имперская провинция, – сказал Хелькар.

– Нашла, кого жалеть, – фыркнул Моркобинин. – Лучше нас пожалей.

– Лучше спой нам, Квенди, – попросил Реммевагара. – Под хорошую песню и думается лучше.

– Дай мне лютню, Морко, – попросила девушка.

Эльф выполнил ее просьбу. Квендихен провела рукой по струнам, немного подстроила инструмент, набрала воздуху в грудь… и вдруг заплакала.

– Простите меня, я не смогу, – пробормотала она сквозь слезы и выбежала из зала.

Моркобинин ушел вслед за ней. Реммевагара откашлялся.

– Тогда я спою, – сказал он. – Никто не возражает?

– Ну, попробуй, – ответила Маха.

Полуэльф подошел к дивану, взял лютню, и уселся на полу.

– Песня Короля-Призрака, – сообщил он.

Тиндекет заметил, как Маха и Хелькар снова обменялись взглядами – быстрыми, почти незаметными, но блеснувшими словно острия пик в лунном свете.

Мне никогда не забыть ни о чем. В храме погасло древнее пламя.

Черное знамя под светлым мечом пало и втоптано в грязь сапогами.

Мертвые струны не зазвенят, лишь над пожарищем каркает ворон.

Что ж вы стоите? Убейте меня. Или боитесь, псы Нуменора?


У Реммевагары был приятный голос, а песню, судя по размеру и плавным, пышным поэтическим оборотам, сочинил кто-то из Народа Звезд. Но Тиндекета заинтересовало другое. При слове «Нуменор» по лицу Хелькара прошла тень – слишком мимолетная, чтобы считать ее гримасой ненависти или презрения, однако слишком отчетливая, чтобы ее не заметить.

Назгул! И страх словно ветер. Я ведь один! Так что вы же встали?

Верно, я назгул и все же смертен – ваши мечи из заклятой же стали.

Сдвинуться с места никто не посмел, горькие мысли хлещут, как плети,

Ранят больнее мечей и стрел. Мой Властелин, молю я о смерти…


Знаю, ты скажешь: «Не вышел твой срок». Память каленым железом не стынет.

Я не прощу, стал я ныне жесток! Ненависть – мне имя отныне.

Мордорский воин, крылатая смерть, меч Саурона, гнев Саурона.

Всадник отчаянья. Имя мне – Месть. Память мне стала стальною короной [3].


Реммевагара провел рукой по струнам в последний раз.

– Никогда не слышал обо всех этих назгулах, Сауронах, Мордоре и прочем, – заметил Тиндекет, со странным любопытством наблюдая за лицом Хелькара. У того не дрогнула ни одна ресница.

– Но что это за крылатая смерть? – спросила Глиргвай. – У назгула были крылья?

– Нет, – сказал Реммевагара. – Он летал на каком-то крылатом чудовище, созданном темной магией.

– Нам бы сейчас этого назгула, – вздохнул Тиндекет. – Вместе с чудовищем!

– Он же был злым, как я поняла, – заметила Глиргвай. – Вряд ли бы он помог нам.

Маха поднялась с ковра.

– Пойдем покурим, Хелькар, – сказала она.

– Может, ты покормишь сначала? – заметил Тиндекет.

– Он не хочет есть, – ответила недовольная Маха.

Тиурику, тонко почувствовав момент, протянул ручки к матери и тоненько заплакал. Маха хотела рассердиться, но передумала и рассмеялась.

– Он всегда играет на твоей стороне, – сказала эльфка, взяла ребенка и покинула зал.

Тиндекет подошел к камину, оперся на украшенную причудливыми фигурку полку.

– Ну что же, – сказал он, глядя на Хелькара в упор. – Нам называть тебя «ваше величество»?

– Не понял?

– Брось, – сказал Тиндекет. – Ты сразу сказал, где они полетят – потому что сам летал здесь. Но это все твои личные дела, назгул, меч Нуменора…

– Меч Саурона, – глухо поправил его Хелькар.

Глиргвай тихо ахнула. Тиндекет беспечно махнул рукой:

– Теперь ты Махин меч, Морана отдала тебя ей! Ты можешь призвать эту… летучую тварь?

Хелькар поправил заколку. Блики волшебного пламени из камина отразились от впаянных в эмаль крохотных изумрудов, пронеслись по стене россыпью зеленых световых зайчиков.

– Мы… мы нехорошо расстались, – сказал он угрюмо. – Она услышит, если я позову, но не знаю, придет ли.

– А Маха знает, что у тебя есть…тварь? – спросил Реммевагара.

Хелькар кивнул.

– Вот почему ты не сказал о ней сразу, – сообразил Тиндекет. – Я сразу удивился, что ты в кои-то веки решил положиться на пулеметы. Но ты попробуй, позови.

Глаза у Хелькара были цвета ночного неба – серые, чернеющие в глубину. В этот момент они стали черными.

– Ну пожалуйста, – тихо сказала Глиргвай.

– Мы вас все очень просим, ваше величество, раз уж Маха не попросила, – добавил Реммевагара самым почтительным голосом, на который был способен. – Давайте все забудем о старых размолвках….

– Я потерял свое королевство, и я больше не король, – ответил Хелькар. – Но вот что мне интересно – где ты, Реммевагара, услышал эту песню.

– Это колыбельная, мне мать пела, – признался полуэльф. – Там еще много куплетов, я уже не все помню. Я просто запомнил, как того короля звали. Редкое имя. И про кольца там…

Глаза Хелькара снова начали чернеть, и Реммевагара замолчал.

– Совершенно невозможно предотвратить утечку информации, – пробормотал Король-Призрак. – Даже если погибнут все, кто имел к ней доступ по долгу службы. Даже если переписать все летописи, которые расходятся с новой версией истории. Все равно – семьсот лет спустя матери будут петь своим детям колыбельные на стихи, сложенные доморощенным поэтом по мотивам материалов секретности уровня А! Вот почему так?

– Не знаю, – сказал Реммевагара с сочувствием. – Говорят же – «песню не задушишь, не убьешь».

– А где оно находилось, твое королевство? – спросил Тиндекет.

– Здесь, – ответил Хелькар. – Я могу появляться и летать только над теми землями, которые принадлежали мне.

– А как оно называлось? – осторожно поинтересовалась Глиргвай.

– Ангмар.

– Ты, значит, Хелькар Ангмарский, – сказал Тиндекет миролюбиво. – Ну ты уж попробуй договориться с той тварью… Хочешь, я с тобой пойду? Она, кстати, огня не выдыхает?

– Может, она давно тебя простила, да только стесняется подойти, – добавила Глиргвай.

Хелькар встал.

– У меня от вас уже голова кругом, – сказал он. – Огня она не выдыхает… по крайней мере, не выдыхала, когда я был с ней знаком. И я буду звать ее сам, один.

Эльф хмыкнул и добавил, глядя на Тиндекета:

– Она, когда не в духе, обычно разрывает на куски… А теперь каждый боец будет на счету. Спокойной ночи всем.


Ваниэль встала и прошлась по землянке взад-вперед. В одном из подземных убежищ партизаны сделали кухню, и брат и сестра встретились здесь – кухня находилась как раз на полпути.

В неверном свете алого магического шара, завешенного под потолком, фигурка сестры казалась черной. Ошарашенный принц молчал, не зная, что сказать. Все услышанное им напоминало какую-то нелепую и жестокую сказку. Рингрин вырос в мире, где драконы правят империями, и выдыхают огонь только на парадах в свою честь. Эльф бездумно вертел в руках кинжал – наследное оружие Унэнгвадолов, подаренное королем сыну на день совершеннолетия. На рукоятке был вытиснен герб рода, напоминающий по форме снежный вихрь или умбон.

– Мы уходим за Шенору, – сказала Ваниэль. – Завтра же. Энедике я уже сказала, чтобы не рассчитывали на нас.

– А они собираются… воевать с драконами? – спросил Рингрин.

– Да, они хотят одолжить у Махи пулеметы, – ответила эльфка.

– Пулеметы? Что это?

– Не знаю, я никогда их не видела, – призналась Ваниэль. – Наверное, какие-то особенно мощные катапульты. Это волшебное оружие, Морана дала его одному из эльфов Махиного отряда. Но у нас нет волшебных катапульт, и мы уходим. Когда позицию нельзя удержать, ее сдают.

Рингрин задумчиво провел кинжалом по поверхности стола.

– Нет, – сказал принц.

– Что? – тихо переспросила Ваниэль.

– Уходи, если хочешь, – повторил Рингрин. – Я со своими ребятами останусь.

Эльфка заплакала.

– Ты не понимаешь! Ты не представляешь, что здесь будет! Ты не видел Большого Пожара, а я…

– Да, не видел, – сказал Рингрин. – А ты не думаешь, что детский ужас лишает тебя разума?

– Но мы же ничего не можем сделать! Мать обещала меня одному из богов, ты знаешь, – добавила принцесса, успокоившись. – Я должна сохранить себя для того, чтобы сбылось предначертанное.

– Если ты нужна Ящеру, он в любом случае спасет тебя, – хладнокровно возразил брат. – Я скажу, что мы должны сделать. Мы не умеем биться с драконами, и волшебных катапульт у нас нет. Но мы, слава Мелькору, не испытываем недостатка в деньгах. Мы должны найти профессионала. Человека или эльфа, без разницы. Того, кто знает повадки гросайдечей. Химмельриттера, которого выгнали из Цитадели за пьянство, к примеру. Мы наймем его, дадим столько денег, сколько он попросит. Даже если мне придется заложить гномам свою корону! А потом нам останется только следовать его советам.

– Идея хороша, – помолчав, сказала Ваниэль. – Но у нас есть всего три недели. Где ты найдешь этого пьяницу-химмельриттера?

Рингрин в затруднении почесал ухо кинжалом.

– Я знаю такого профессионала, – вдруг раздался голос из темноты.

Брат и сестра обернулись на звук и увидели рыжую шевелюру, торчащую из-под лежавшей в углу медвежьей дохи.

– Кулумит! – выдохнула Ваниэль. – Что ты здесь делаешь?

Если бы Кулумит был темным эльфом, его звали бы Лисенком. Но его родители были из ледяных эльфов, осевших в Лихом Лесу после бунта Разрушителей. Имя Кулумита означало южный плод, у которого, по утверждению эльфа, шкурка была точь-в-точь такого же цвета, что и его волосы.

– Где искать повара, если не на кухне, – смущенно улыбнувшись, ответил рыжий эльф. – Я тесто поставил, хлеба на утро хотел напечь, да и задремал….

– Ты сказал, что знаешь того, кто нам нужен, – напомнил Рингрин.

– Это все бесполезно, – нервно перебила Ваниэль. – Если бы кто-нибудь из темных эльфов умел бы обращаться с гросайдечами, мы бы давно знали об этом. Он не смог бы промолчать, давно похвастался бы. Тот, кого знает Кулумит, может быть где угодно! Мандра велика!

Кулумит снова улыбнулся.

– Я даже знаю, как его найти, – сказал эльф.

Он исчез под дохой, а когда выбрался из-под нее, в руках у Кулумита был меч.

– Он подарил его мне, – сказал рыжий эльф. – На прощание. Металлы долго хранят отпечаток ауры бывшего хозяина.

Рингрин только хмыкнул.

– Что тебе нужно для поискового ритуала? – спросил он сестру.

Принц был не очень сильным магом, как и большинство темных эльфов. Отцом Ваниэль же был серый эльф, и принцесса умела и любила колдовать.

– Да пожалуй, больше ничего, – сказала Ваниэль. – Кроме имени.

– Его зовут Марфор, – ответил Кулумит. – Он сын хозяина той крепости, где сейчас живут химмельриттеры. Потом его мать ушла к Разрушителю Игнату, который и создал гросайдечей. Марфор знает о них все, и даже немного больше.

– Разрушитель проявил мудрость и терпимость, какую не часто встретишь и среди эльфов, – сказала Ваниэль задумчиво. – Игнат любил ребенка просто за то, что это сын его возлюбленной…

– Но и Моруско хорошо относится к тебе, – возразил Рингрин.

– Да, но твой отец такой один, – возразила сестра. – Мать ведь долго не могла выйти замуж второй раз. А ведь мой отец не мандречен, а тоже эльф.

Она встряхнула головой.

– Давай меч, – сказала Ваниэль. – Посмотрим, где он теперь, этот Марфор. Тот, кто знает о гросайдечах все и даже немного больше.


Северный ветер беспрепятственно гулял по смотровой площадке башни Золотых Кос. Заглядывал под припорошенные снегом каменные скамьи, целовал холодные, почерневшие от времени и мороза носы лошадок из серого глоссдольского мрамора, поставленных здесь еще Каранурумом Феанорингом.

Гюнтеру впервые в жизни хотелось плакать. Он никогда не знал своей матери, и теперь провожал идущего на смерть отца. Шатт вообще улетел из Цитадели, чтобы не прощаться с Вольфом.

Вряд ли бы темным эльфам удалось уничтожить гросайдечей, с которыми им раньше никогда не приходилось иметь дела. Но девятерым химмельриттерам предстояло возвращаться назад над бушующим океаном огня, и особенно малы были шансы на благополучное возращение у тройки Вольфа. Им предстояло поджечь Железный Лес от залива Полумесяца, с самого восточного его края. Их обратный путь над пламенем был самым длинным.

– Но почему же он послал самых лучших, – вырвалось у Гюнтера.

Вольф стоял у бронзовых перил террасы. Он часто бывал здесь, наблюдал сверху за повседневной жизнью Цитадели. Вольфу нравилась площадка, и Гюнтер знал, почему. Из прутьев были любовно сплетены силуэты огромных рысей. Бронзовое ограждение было, пожалуй, единственным, что уцелело от основателей замка – фон Татцельбергов, оборотней из клана лесных кошек. А металлы очень долго сохраняют в себе отпечаток ауры своих хозяев. Между кланами вервольфов и татцелей никогда не было большой дружбы, но теперь дыхание давно ушедших оборотней казалось Вольфу чем-то родным и ободряло.

– Главный Химмельриттер отобрал тех, кто ему мешает, от кого он давно хотел избавиться, – рассеянно ответил Вольф. – Сын Игната слишком авторитетен, он у Эдмунда как бельмо в глазу. Ну, про мою репутацию не будем говорить… А Брунгильде надо было спать с Эдмундом, а не со мной.

Фон Штернхерц добавил тихо:

– И это единственное, о чем я жалею.

Он повернулся к сыну.

– Но больше я не жалею ни о чем. Я всю жизнь мечтал летать, и я сделал это. Никогда не предавай свою мечту, Гюнтер. Делай то, что хочется. Когда я отказался от мечты, моя душа покинула меня, а в меня вошел сам Локи, и если бы не Рейнарт…

Гюнтер собрался с духом. Это был шанс поговорить с отцом о том, что волновало его больше всего – и возможно, это был его последний шанс получить родительское благословение.

– Папа, – сказал он. – Я хочу быть врачом.

Он замер, затаив дыхание, не сводя глаз с иссеченного морщинами лица Вольфа.

– Врачом? – повторил единственный в мире оборотень-полиморф и добродушно усмехнулся. – Ну а что, ведь на эмблеме лекарей изображают гросайдечь, пьющую вино из чаши. Твои предки славно послужили Водану; почему бы тебе не заделаться жрецом Фрейи?

Вольф обнял сына.

– Передавай Шатту мое благословение, – сказал он. – И пусть бросает эту садистичную дуру, пока не поздно. В Цитадели полно наездниц, умных, ласковых и верных.

– Хорошо, – ответил Гюнтер.

Вольф стал спускаться к взлетной площадке, на которую неуклюже выползали девять летающих ящериц. На земле эти чудесные создания выглядели смешно, но и не для земли они были созданы.

В сторону Инкубатора и обвивающего его черного тела старший химмельриттер Вольф даже не глянул.


Ветер свистел в огромных кожистых крыльях. Под ногами Марфора проносились выжженные, черные земли. Химмельриттер облетал самый восточный край Драконьей Пустоши, прижимаясь к горам. Эльф с наслаждением вдыхал холодный воздух с горьким привкусом пепла и чего-то неуловимого. Этот странный аромат появляется в воздухе только весной, и будоражит кровь, и зовет к неведомым свершениям и подвигам.

Ни одну дракониху не удалось приручить даже самому Разрушителю Игнату. Ящеров для воздушных наездников выводили из обычных драконьих яиц, магически разделенных на четыре части. Дракончики, которым химмельриттеры дали имя grosse Eidechse – «большие ящерицы», получались меньше по размерам и не такие прожорливые. На способности гросайдечей выдыхать неугасимый магический огонь мутация не сказалась никак. Однако ящерицы-близняшки не обладали способностью к размножению, и химмельриттерам время от времени приходилось делать вылазки за яйцами драконов.

Наиболее удачным для этого временем традиционно считался конец весны каждого високосного года. Марфор тогда скрывался в Цитадели после очередного удачного заказа, увеличившего число его смертельных врагов. Химмельриттеры попросили принять участие в общей охоте, и он решил не отказываться. Марфору захотелось размять косточки и вспомнить детство, когда он еще не был самым высокооплачиваемым наемным убийцей от Гламранта до Нудая, а восторженным романтиком, влюбленным в небо и летающих ящериц. То время, когда жизнь, люди, эльфы и оборотни казались такими же чистыми и прозрачными, как высокое, пронзительно-голубое весеннее небо.

Со временем внутреннее небо Марфора стало мутным, насытилось горькой серой пылью – пеплом юношеских мечтаний и верований, перемешанным с кровью убитых. Очистить небо души Марфора от Цин многочисленных жертв мог только жрец мандреченского бога Ящера, но они принципиально не помогали эльфам. Однако небо, чистое весеннее небо было прямо здесь, и нежно курлыкали гросайдечи – самые старые из них еще помнили Марфора, и любая охотно позволила бы ему сесть на свою спину.

И одновременно с этим эльф понимал, что все, что он видит – это сон, сон-воспоминание. Он знал, что сейчас под его ногами мелькнет крохотная фигурка эльфа с рыжими, словно пламя волосами. Знал, что пошлет свою гросайдечь вниз по крутой глиссаде и вступит в бой с разозленной драконихой. Она приняла эльфа, невесть как очутившегося на Драконьей Пустоши, за химмельриттера – охотника за ее яйцами. Спасенного звали Кулумитом, и дорогу из владений огнедышащих ящеров он проделал лежа поперек седла и глядя на чешуйчатый бок. Время от времени гросайдечь косилась на необычную ношу своим золотистым глазом, и Кулумит обливался холодным потом. Но Марфор не позволил своей гросайдечи закусить эльфом. Не позволил даже попробовать на зуб.

Марфор взял нить сна в свои руки и сильно, но резко потянул, заставляя сон убыстриться. Эльф видел его третий раз за последнюю неделю. Хотя он любил гросайдечей, сейчас Марфор предпочел бы, чтобы его сон навестила грудастая, большеглазая эльфка, терпеливая и понимающая. Мелькнули огромные когти дракона, рыжие кудри, лукавый глаз гросайдечи, синее, бездонное небо и мягкие, словно пух, облака, плывущие в вышине.

Затем вокруг Марфора сгустилась мгла, заклубилась серым туманом, обвила скользкими щупальцами, сжала и выплюнула. Эльф очутился на своей кровати в дешевом номере. Но перед тем, как окончательно вернуться в реальность, Марфор увидел девушку.

Темноволосую, темноглазую – а он любил совсем не таких. Невысокую и очень, очень печальную.

Марфор открыл глаза.

«Так вот кто меня ищет», подумал он спокойно и лениво. Поисковый ритуал не стоило проводить слишком часто, любой эльф знал, что означают часто повторяющиеся сны. – «Эх, Кулумит… Зачем я нужен твоей новой подружке?».

Марфор поднялся. Он решил дойти до ближайшего борделя, перебить простыми чувственными ощущениями приторно-горькую тоску, которую в нем всколыхнул этот сон. «Я не химмельриттер и никогда им не был», размышлял Марфор, надевая щегольскую куртку из желтой замши. Длинная бахрома по шву рукавов, спине и талии напоминала гребень на хребте дракона. «Я всего лишь сын Тинголорна Феаноринга, последнего владельца крепости Татцельберг», думал эльф. Он спустился по скрипучей лестнице и оказался на промозглой, сырой улице. – «И убийца, да будет проклят прах Мелькора, убийца, жиголо и снова убийца».

Марфор любил Старгород-на-Тириссе – ему здесь всегда везло.

На крупные заказы.


Как всем известно, Звенислав Тирисский вышел навстречу Воинам Льда со своей верной дружиной. Его братья были слишком заняты междоусобицами. Великий князь Мандры Денис Змей еще не успел, наверно, спуститься по ступеням в Чертоги Ящера, а его многочисленные отпрыски уже сошлись в смертной схватке за право сидеть на столе в Куле. Никто из родственников не поддержал Звенислава. Тэлери и эльдар, злые как пчелы, выгнанные из улья – боремские оборотни отгрызли от их армии самые сладкие куски и даже не поперхнулись – вырезали дружину князя подчистую. Пока Звездные Рыцари и Воины Льда двигались к Старгороду-на-Тириссе, обсуждая, в какой позиции каждый из них возьмет овдовевшую княгиню и остальных женщин города, жена Звенислава исполнила погребальный плач с крепостной стены и прыгнула с нее же.

И с тех пор в Старгороде-на-Тириссе в ноябре и декабре всегда идет дождь, туман окутывает город своим влажным покрывалом. Ярославна продолжает оплакивать мужа. Эльфы объясняют это тем, что осенью с юга приходит циклон. Теплое дыхание моря, что согревает Рабин и Кулу, превращается в холодные сопли тумана, пройдя над Великим Междуречьем.

Но кто их слушает, этих эльфов?

Рингрин, уже больше часа торчавший в подворотне рядом с корчмой «Под обкуренной горгульей», шмыгнул носом. Когда поисковый ритуал показал, что нужный им эльф находится так близко, принц обрадовался. Марфор мог оказаться и в Старгороде-на-Нудае, до которого выходило на двести верст больше. Силами всего отряда Ежи смогли бы открыть телепорт и в столь удаленную точку, но в Старгороде-на Нудае жили только мандречены. Темных эльфов, скорее всего, арестовали бы сразу же, едва они оказались на улицах города. На улицах же тирисского Старгорода встречались представители всех разумных рас. И у каждой была своя версия насчет такой причуды климата, но все, включая теперь даже темных эльфов, были единодушны в одном – это была очень неприятная причуда.

Ваниэль, стоявшая у холодной стены рядом с принцем, размышляла о том, что все же стоило взять с собой Кулумита. Рингрин оставил его в лагере, сказав, что не собирается никого уговаривать. Брат вырос террористом, и эльфка поняла это только сейчас. Она бы предложила Марфору денег. Но принц, отойдя от первого шока, словно позабыл о том, что собирался заложить свою корону гномам. «Пара прямых в печень и мешок на голову» – таков оказался в итоге рецепт Рингрина по найму нужного профессионала.

Влага медленно и верно забиралась в сапоги принцессы, пропитывала их. Ноги заледенели, и тоскливый, медленный озноб пополз по коже Ваниэль под теплым полушубком, тоже отсыревшим, противным, тяжелым. Эльфка переступила с ноги на ногу. В луже слева от нее две крысы неторопливо грызли полуразложившийся труп кошки. За то время, что партизаны провели здесь в ожидании Марфора, зверьки успели обглодать череп и перешли к разворошенному брюху. Движение Ваниэль насторожило крыс – они оторвались от трапезы. Но не напугало. Зверьки не тронулись с места, лишь наблюдали за эльфкой темно-коричневыми бусинами глаз. «Город, где крысы едят кошек», подумала Ваниэль. – «Должен быть проклятым городом». Вдруг эльфка ощутила импульс – живой, горячий, сильный.

«Он идет. Всем приготовиться», телепатировала Ваниэль остальным партизанам.

Ворота постоялого двора открылись – нехотя, на одну треть тяжелой створки. Из-за нее выскользнула высокая фигура в желто-серой куртке. Фонарь, повешенный над входом, на миг осветил лицо идущего. У эльфки захватило дух. Столь совершенной, резкой мужской красоты она еще не встречала. Марфор, хлюпая сапогами по лужам, двинулся через подворотню. Ваниэль подняла руки, чтобы набросить на ничего не подозревающего эльфа магическую сеть. Он не мог видеть в темноте и не знал, что двое партизан уже сошлись за его спиной, преграждая путь к отступлению. Стук капели скрыл их шаги. Иргибит замахнулся, намереваясь оглушить Марфора легкой палицей.

Ослепительная вспышка резанула по глазам Ваниэль. Эльфка ощутила, как пальцы ее рук свело судорогой, как они скрючиваются подобно сухим веткам, и закричала от боли. Разноголосый хор, в котором Ваниэль услышала и голос брата, поддержал ее.

Подворотню снова окутал мрак. Когда глаза эльфки привыкли к темноте, она увидела согнувшегося в три погибели Рингрина. Он держался за стену и неразборчиво ругался. На грязной, разбитой мостовой лежали два тела, но ни одно из них не было телом Марфора. Эльфка просканировала распадающиеся ауры мертвецов. Это оказались два лучших бойца отряда Рингрина – Иргибит и Денке. Это они подходили к эльфу сзади.

«Что с тобой?», спросила Ваниэль у брата.

– Печень… – прохрипел Рингрин. – Он ударил меня по печени…

– А у меня рука вывихнута, – мрачно ответила эльфка.

Марфор безошибочно почувствовал самого сильного мага среди нападавших и лишил Ваниэль возможности плести заклинания. Эльфка посмотрела на темные груды тряпья, в которые превратились Иргибит и Денке. У Денке была свернута шея. Из пробитой головы Иргибита уже натекла большая темная лужа. У нее сидели две крысы и пили. Их длинные хвосты подрагивали от жадности и наслаждения.

У крыс сегодня определенно был удачный день.


Вечером следующего дня Ваниэль и Рингрин сидели в корчме «Под обкуренной горгульей». Они выбрали стол в углу общего зала. Остальные Ежи заняли позиции на галерее, куда выходили двери номеров. Марфор и тут удивил своих преследователей. Спустившись в общий зал, эльф купил кувшин грога и подсел к ним за стол.

– Как ваша ручка? – приветливо спросил Марфор ошеломленную Ваниэль и наполнил ее кружку.

– Вам не предлагаю, – добавил он, обращаясь к угрюмому Рингрину. – У вас и так должна сильно болеть печень.

Ваниэль засмеялась. В этот момент музыканты, чья отвратительная музыка с самого начала испортила эльфке аппетит, заиграли медленный танец. Классическую мелодию не смогло испортить даже чудовищное исполнение.

– Потанцуем? – спросил Марфор.

– Нет, – сказал Рингрин.

– Да, – сказала Ваниэль и встала.

Они присоединились к медленно топчущимся под музыку парам. Марфор развернул Ваниэль, выполняя фигуру танца, прижал спиной к себе. Одной рукой эльф обнял ее за талию, а вторую она ощутила на своей груди. Ваниэль поперхнулась.

– Я и сейчас могу уйти, – прошептал Марфор ей в ухо и нежно сжал сосок сквозь ткань. Одновременно эльфка ощутила короткий укол в живот и мысленно застонала от отчаяния. «Дура», в смятении и возбуждении думала Ваниэль. – «Дура набитая!». В рукаве у Марфора был кинжал. Прикрываясь девушкой, он совершенно беспрепятственно прошел бы через зал. Ежи не стали бы стрелять по принцессе.

– Двести золотых, – сказала Ваниэль.

– Это совсем другой разговор, – хмыкнул эльф.

– Пойдем к тебе, – сказала Ваниэль.

Марфор спрятал кинжал обратно в рукав и отпустил ее.

– Нет, – ответил он. – Мы пойдем к тебе. Хозяин терпел три дня, а потом сказал, что более наглого эльфа еще не встречал, и выставил меня вон. На последнюю монету я купил тебе вина, моя принцесса.

Ваниэль вздрогнула:

– Как ты меня узнал?

Марфор улыбнулся, галантно пропустил эльфку вперед по скрипучей лестнице. Увидев, куда идут Марфор и сестра, Рингрин тоже начал подниматься из-за стола. Ваниэль жестом остановила его. Брата перекосило, но он плюхнулся на свое место и налил себе грога. Марфор опять засмеялся и показал на свою печень. Рингрин состроил ему рожу и мрачно отхлебнул.

– Логика и еще раз логика, – ответил Марфор. – У твоих спутников черные волосы и зеленые глаза, малый рост с лихвой искупается смелостью – вы темные эльфы. А у тебя на пальцах правой руки характерная мозоль от тетивы. Вы Ежи. Кстати, давно хочу спросить, да все некого было. Почему вы так себя называете?

– У мандречен есть такая поговорка: «Ищи ветра в поле», – ответила Ваниэль. – А у нас в таких случаях говорят: «Ищи ежа в лесу».

Эльф усмехнулся.

– Понятно. Оставалось вычислить, какой отряд партизан так заинтересовался моей скромной особой. Командуешь ватагой ты, это я еще вчера заметил. В официальных сводках мандречены упоминают трех женщин-атаманш: Кошмару, Энедику и Черную Стрелу, ненаследную принцессу-полукровку. Первые две – чистокровные темные эльфки. А ты шатенка, на полголовы выше любого в банде, и зрачки у тебя круглые, а не вертикальные.

Ваниэль покачала головой:

– Хорошо, что ты не работаешь в жандармерии.

Когда Ваниэль рассказала Марфору, услугу какого рода Ежи готовы так дорого оплатить, улыбка сползла с его лица. Закончив, она выжидающе посмотрела на эльфа. Сердце стучало, как бешеное. От ответа Марфора зависело слишком многое. Для того, чтобы сжечь Железный Лес, хватило бы и одного дракона, одной гросайдечи, как называл их Марфор. Даже если отряду Кошмары удастся снять химмельриттеров над Мрачными горами, в Келенборност прибудут еще три огнедышащих чудовища.

– Расстегни блузку, – сказал эльф.

Ваниэль закусила губу.

– О, не льсти себе, – холодно сказал Марфор. – Я знаю, какая должна быть татуировка у настоящей принцессы темных эльфов. Я должен быть уверен, что ты та, за кого себя выдаешь. Мало ли полукровок в Железном Лесу…

Ежи делали себе татуировки, как правило – пиктограмму имени, чтобы в случае гибели можно было опознать тело. Мужчины размещали символ над левым соском, женщины – под грудью. Ваниэль с трудом справилась с пуговицами. Руки принцессы дрожали от ярости и унижения. Марфор подошел к ней. Эльфка с преувеличенным вниманием стала разглядывать обшарпанный комод, стоявший в противоположном углу номера.

Марфор опустился на одно колено. Ваниэль ощутила его горячую руку, и комод поплыл у нее перед глазами. Эльф чуть приподнял грудь принцессы и увидел татуировку – змея, свернувшегося в кольцо и кусающего собственный хвост.

– Ответ отрицательный, – сказал он, поднимаясь.

Ваниэль словно обухом по голове ударили.

– Но почему? – воскликнула она. – Ведь я – это я! А что татуировка у меня не похожа на имя, так это потому…

– Я знаю, почему, – холодно перебил ее Марфор. – Да, ты Черная Стрела. Дело в другом. Убийство гросайдечей ничего не решит и ничего не изменит. Это не моя война. Мой отчим говорил мне: «Никогда не лезь в политику». А Разрушитель Игнат кое-что знал об этом. Да и к тому же, если взглянуть политически, вы ведь выдали Разрушителям всех ледяных эльфов, которые пытались укрыться в ваших лесах. Почему теперь я, ледяной эльф, должен помогать темным? Я с большим удовольствием посмотрю, как вы сгорите…

– Если бы мы не выдали твоих родичей, Разрушители начали бы войну и с нами, – возразила Ваниэль. – Возможно, претензии людей к ледяным эльфам имели под собой почву. Возможно, нет. Нас это не интересует. Мы живем ради нашего леса и нашим лесом, а Разрушители стерли бы его с лица земли. Темные эльфы никогда не вмешиваются в мировую политику.

– А сейчас чем вы занимаетесь? – с деланным недоумением спросил Марфор.

– Теперь политика вмешалась в нашу жизнь, – ответила эльфка. – После того, как Морул Кер проглотит нас, следующими на очереди окажетесь вы.

– Вам не повезло, – вздохнул Марфор. – Но я намерен уклоняться от подобных игр до тех пор, пока смогу.

Ваниэль молча и решительно сняла блузку. Эльфка смотрела, как мягчеют черты лица Марфора. Он с усилием отвел взгляд.

– За то, чтобы я вас взял, принцесса, вам придется доплатить еще пятьдесят золотых, – цинично сказал он.

– Пусть, – сказала Ваниэль тихо. – Если ты не пойдешь с нами, Железный Лес сгорит.

– Какой замечательный оксюморон, – хмыкнул Марфор.

Ваниэль продолжала, не обращая на него внимания:

– Но я твердо обещаю, что это зрелище твою душу уже не согреет. А в Подземном мире и вообще очень холодно…

Марфор вздохнул.

– Похоже, это не то предложение, от которого можно отказаться. Одевайся, – сказал он. Увидев обрадованное лицо Ваниэль, он поднял руку, словно защищаясь, и добавил: – Но цена останется прежней – двести пятьдесят далеров, и ни монетой меньше…


Бревно зависло над ямой.

– Давай! – крикнул Марфор.

Ствол медленно пошел вниз. Блеснула на солнце окованная железом заостренная верхушка, на миг ослепив Ваниэль. В яме тяжело ухнуло. Огромный кол встал в приготовленную для него лунку. Рингрин вытер пот со лба. Принц темных эльфов устанавливал бревна вместе с сестрой. Тринадцать огромных кольев, по одному на каждую сажень длины ямы. По четыре на каждую гросайдечь и один «на всякий случай», как выразился Марфор. Рингрин и Ваниэль вымотались донельзя. Телекинез не был их основной специальностью; и теперь ненаследная принцесса темных эльфов поняла, почему маги-телекинетики так дорого берут за свои услуги.

Веревка, уходившая в яму, задергалась – Марфор выбирался на поверхность. Ледяной эльф прибыл в Железный Лес только вчера, но за сутки успел очень многое. Медиумы Энедики разузнали, что химмельриттеры подожгут лес с Горба Синкляра. Холм находился чуть в стороне от старинной эльфийской дороги, ведущей от Келенборноста вглубь Железного Леса. К Горбу Синкляра отходила широкая тропа без развилок, на которой Марфор выбрал место для ловушки. Он показал Ежам, как взрезать и поднять целиком пласт дерна. Им предстояло прикрыть огромную яму после того, как ловушка будет готова. Для того, чтобы удержать пласт в пятнадцати локтях над землей и не дать земляному ковру разрушиться, потребовалась магическая энергия пятерых Ежей. Марфор обучил партизан заклинанию, позволявшему вынимать мерзлую землю огромными кубами. Если бы не это, Ежи не успели бы выкопать яму такого размера к сроку. Отвал нельзя было оставлять около дороги, и трое партизан занимались тем, что перебрасывали извлеченный грунт в глухие уголки Железного Леса. Марфор выбрал березку, срубил ее, обрубил сучья, заострил верхушку и оковал железом в походной кузнице Ежей. Остальные колья партизаны изготовили по этому образцу.

Его усердие имело под собой вескую причину, хотя и совершенно отличную от мотивов, которые двигали партизанами. Марфор взял деньги вперед. И большую их часть он уже отработал.

Сначала Ваниэль увидела руку. Потом показались светлые кудри эльфа. Марфор схватился за край, подтянулся и выскочил из ямы. Под распахнутым полушубком была видна шерстяная рубаха эльфа. На сером фоне красовалась черная руна удачи.

Черная стрела.

Имя, которое взяла себе ненаследная принцесса темных эльфов, когда возглавила отряд Ежей. Ваниэль в который раз подумала, что случайных встреч не бывает. Их судьбы были до странности созвучны. Пасынок Разрушителя Игната и падчерица короля Железного Леса…

Марфор подмигнул эльфке. Глаза у него были серые, цвета пепла. Ваниэль в ответ чуть высунула кончик языка. Эльф улыбнулся, повернулся к партизанам, мастерившим настил, и махнул рукой. Вильварин и его напарник только этого и ждали. Вильварин сделал сложный жест. Ствол тоненькой березки поднялся из кучи срубленных деревьев, лежавших на краю ямы. Затрещали ветки. Вильварин перекинул березку через яму. Его напарник закрепил верхушку на своей стороне.

– Чем дальше, тем более тонкие деревья ты пускаешь на настил, – заметил Рингрин.

– Дальняя сторона должна выдержать вес трех гросайдечей, – сказал Марфор. – А эта – только одного.

– Перекурим, – сказал принц хрипло.

Эльфы сошли с дороги. Кулумит хлопотал около костра. Рыжий чуб повара выбился из-под шапки. В котелке над огнем что-то аппетитно булькало. Ваниэль принюхалась. «Бобы с мясом», определила эльфка.

– Я думал, что партизаны не разводят огня, – сказал Марфор озадаченно.

– В этот лес никто не сунется, – ответила Ваниэль.

– А зверей дым только отпугивает, – добавил Рингрин.

Увидев друзей, повар заулыбался.

– Чай как раз вскипел, – сказал Кулумит. – Садитесь.

Ваниэль с братом устроились на раскладных стульчиках, Марфор прислонился к дереву. Кулумит налил всем чаю, поставил кружки на пенек рядом с партизанами. Рингрин вытащил из-за пояса фляжку с водкой, открутил пробку и плехнул себе в кружку.

– Натощак, – процедила Ваниэль сквозь зубы. – Тебе ведь еще работать…

– Я чуть-чуть, – сказал Рингрин. – Только чтобы согреться.

– Я бы тоже не отказался, – сказал Марфор.

Рингрин налил водки и ему и протянул Марфору кружку. Кулумит отрезал им грудинки.

– Закусите. Сейчас и бобы поспеют, – сказал повар и обратился к Марфору: – Я соуса добавил, кисло-сладкого, как ты любишь.

– Смотри, – сказал Марфор. – Каждое пятое доброе дело наказывается уже в этой жизни.

Кулумит смутился и покраснел. Если бы Марфор, увидев с высоты раненного сородича, проявил больше эгоизма, он бы сейчас не оказался впутан в самую опасную авантюру в своей жизни. Рингрин в два глотка осушил кружку, достал трубку и кисет, набил ее табаком и закурил. Колечки дыма поплыли в воздухе. Марфор пил медленно, смакуя.

– А ты бы лучше запахнулся, чем водку хлестать, – сказала Ваниэль Марфору. – И шапку одел бы…

Кулумит, самый высокий из Ежей, дал Марфору свой полушубок вместо щегольской кожаной куртки, в которой тот прибыл в лагерь партизан. Но даже этот полушубок оказался узок Марфору в плечах. Эльф его не застегивал.

– Я ведь ледяной эльф, Черная Стрела, – усмехнулся Марфор в ответ. – Или ты забыла?

Ваниэль отвела взгляд.

– Вильварин говорит, что они закончили, – сказал Рингрин.

– Пойдем, положим дерн на место, – сказал Марфор.

– А бобы? – спохватился Кулумит.

Рингрин махнул рукой.

– Там немного осталось доделать, – сказал эльф. – Закончим и поедим все вместе.

Когда ловушка была готова, партизаны перекусили. Кисло-сладкий соус оказался выше всяких похвал. Кулумит был весьма посредственным следопытом – только темные эльфы чувствуют себя уверенно в Железном Лесу – и неплохим стрелком, но кулинара лучше него было не сыскать от Келенборноста до Мир Минаса. Марфор приказал Ежам разбиться на тройки. Эльф еще утром объяснил партизанам, что перед тем, как гросайдечи провалятся в яму, нужно будет ослепить тварей и разрушить их огнедышащие железы. И, разумеется, прикончить всадников. Долгое время единственным оружием химмельриттеров были сам летающие ящерицы, но с появлением в небе боевых ведьм всадников стали вооружать мечами и луками. Живые химмельриттеры, разъяренные смертью гросайдечей, могли причинить партизанам не меньше неприятностей, чем сами драконы. Марфор сделал на дороге метки. Алые показывали, где будут находиться головы гросайдечей в момент начала стрельбы, желтые – положение всадников. Эльф потребовал, чтобы Ежи нашли себе места на деревьях вдоль дороги. Секреты следовало разместить примерно на высоте десяти локтей. Один из тройки стрелков должен был лишить дракона глаза, второй – разнести огнедышащую железу, расположенную в шее ящера там, где у человека находится зоб, а на долю третьего приходился всадник. Только те, кому предстояло пристрелить химмельриттеров, остались при своих луках. Всем остальным Марфор велел вооружиться арбалетами, которые для этой цели закупил на деньги Рингрина еще в Старгороде-на Тириссе.

Ежи разбрелись вдоль дороги, присматривая себе места для секретов напротив меток. Марфор пошел вместе с Ваниэль. Принцессе и двум Ежам достался последний дракон в цепочке.

– Посмотри, Черная Стрела, – окликнул ее бородатый партизан. – Это дерево подойдет?

Ваниэль окинула оценивающим взглядом толстую березу, на которую он указывал.

– Вполне, Тэлион, – сказала эльфка.

Ежи стали забираться на дерево.

– Подсади меня на березу, будь любезен, – сказала Ваниэль.

Марфор обхватил ее за талию и поднял. Перед его лицом проплыла аккуратная круглая шапочка принцессы, непослушная черная чёлка. В тот миг, когда эльф смотрел в темные насмешливые глаза, он ощутил ее губы на своих – осторожное, дразнящее касание. Эльф ответил так, что у Ваниэль закружилась голова. Своей спиной Марфор закрывал их обоих от любопытных взглядов, а Ежам сверху и подавно ничего не было видно сквозь сплетение ветвей.

– Хватит, хватит, – пробормотала принцесса. – У меня ведь руки дрожать будут…

Марфор подсадил Ваниэль на ветку и обернулся. Партизаны уже разобрались на позиции. Марфор прислонился спиной к березе, глубоко вздохнул. Эльф сощурился, что-то негромко проговорил нараспев, делая пассы руками.

Рингрин смотрел, как над дорогой встают на четкие контуры ящеров. Драконы выглядели совершенно живыми, хотя и были всего лишь оптической иллюзией, созданной Марфором. Холодная капля медленно поползла по позвоночнику Рингрина. Принц темных эльфов был против тренировки. Ваниэль сказала Марфору, что в Железный Лес никто не сунется, но это было бравадой. Разъезды Армии Мандры обычно старались не покидать главную дорогу, однако вполне могли проверить путь к Горбу Синкляра накануне прибытия драконов. Но сейчас Рингрин понял, что Марфор поступил правильно. Темные эльфы, столкнувшись с живыми летающими ящерами впервые в жизни, от ужаса растеряли бы свою хваленую меткость. Самому Рингрину достался всадник на замыкающей процессию гросайдечи. Хотя эта мишень была крупнее глаза ящера, в который должен был попасть сидевший рядом с ним Вильварин, принц сомневался в себе.

Но завтра каждый выстрел должен был лечь точно в цель.

– А мы не пристрелим друг друга? – спросил Тэлион. И болты, и стрелы не потеряли бы своей убойной силы, пройдя сквозь искаженный изображением воздух. Партизаны сидели практически друг напротив друга, так что опасения Тэлиона были вполне обоснованны.

– Разговорчики! – рявкнул Марфор. – Стрелять, когда голова вашей цели окажется над меткой!

Мимо Рингрина проплыла огромная голова с горящим глазом. Вильварин приподнял арбалет, взвел механизм. Рингрин протянул руку к колчану.

Дракон замер.

– Какой ублюдок схватился за арбалет? – заорал Марфор.

– Я примериться хотел, – пробормотал Вильварин.

– Я зачем трачу свою магическую энергию на эти игрушки, интересно? Арбалет – это не лук! Его надо было взвести заранее! И сидеть смирно, пока не появится твоя мишень! Разве это твоя мишень? Лучники, кстати, то же самое! Браться за оружие только когда появиться ваша цель! Не соседская, а ваша! Так, все готовы? Еще раз!

Дракон попятился, отошел сажени на две и снова двинулся вперед. Рингрин скосился на багрового от обиды товарища.

«Смени имя на Снегирь», посоветовал Рингрин Вильварину.

«Заткнись», хмуро ответил тот.

Процессия опять остановилась.

– Так! – крикнул Марфор. – Я кому сейчас тут объяснял? Этим березам, что ли? Молчание! И телепатическое тоже! Химмельриттеры чувствительны к магии, а гросайдечи – тем более! А ваши бесценные замечания вызывают колебания эфира!

Иллюзия снова отошла от края ловушки, замерла на несколько мгновений и двинулась вперед. В этот раз Рингрин дождался, когда пройдут все три гросайдечи. Затем наложил стрелу на тетиву. «Его» всадник чуть качнулся в седле. Рингрин отпустил тетиву. Над его ухом лязгнул выпущенный Вильварином болт. Стрела вошла под пятое ребро химмельриттера и застряла в иллюзии, словно в настоящем теле. Болт тоже завис в воздухе и засветился красным.

Марфор прошел вдоль застывших фигур, осматривая результаты пробного залпа.

– Стрелки по первой мишени, левая сторона – молодцы, – сказал эльф. – Правая сторона, стрелок по огнедышащей железе – не надо стрелять навесом, не надо! Бей по прямой. Так, вторая мишень… Претензий нет. Хотя, подождите. Кто стрелял по всаднику? Кто это «я»? Перестань показывать, Халлен, что ты здесь самый крутой. Зачем ты стрелял ему в глаз? А если бы он наклонился? Твоя цель – его сердце, но отнюдь не в романтическом смысле. Третья мишень… Правая сторона – очень хорошо, прекрасно. Когда отвоюете свою независимость и останетесь без работы, можете приходить в Цитадель Воздушных Ящериц наниматься. В воздушном бою меткость тоже важна… Левая сторона, стрелок по глазу – бери выше. Со всадником все в порядке.

Силуэты трех драконов исчезли. Стрелы и болты, лишившись опоры, посыпались на дорогу.

– Повторим еще раз! – сказал Марфор.

И они повторили. Еще и еще раз. Когда Марфор счел возможным завершить тренировку, зимний день был уже на исходе. В лагерь Ежам предстояло возвращаться в темноте. Партизаны спустились с деревьев. Марфор смотрел, как эльфы собирают разбросанные по дороге стрелы и болты.

– Как ты это делаешь? – спросил Кулумит.

Он единственный не вызвал у Марфора никаких нареканий за всю тренировку. «Возможно», думала Ваниэль. – «Дело не в меткости. А в умении подчиняться приказам, чего мы, закоренелые индивидуалисты, начисто лишены…»

– Что – это? – вяло переспросил Марфор.

– Чтобы болты не падали? Застревали в изображениях?

– Обыкновенно, – пожал плечами Марфор. – Одно заклинание оттуда, другое отсюда, немного импровизации.

– То есть ты сам это все создал? – спросил потрясенный Кулумит. – Какого-то общего правила, придуманного другими волшебниками раньше, не существует?

– Никому из волшебников не приходилось учить темных эльфов стрелять по гросайдечам, – пожал плечами Марфор.

– Да ты просто, как говорят люди: «И швец, и жнец, и на дуде игрец», – покачал головой рыжий эльф.

– Слушай, Кулумит, в твоей палатке найдется место для меня?

– В землянке, – поправил Кулумит друга. – Конечно, да.

– Ты ночуешь с нами, – сказал Рингрин.

Они с сестрой собрали боеприпасы и стояли с другой стороны дерева во время разговора друзей. Марфор удивленно приподнял брови и иронично произнес:

– Чем я заслужил такую честь?

– Плевать я хотел на честь, – хмуро ответил Рингрин. – Я хочу быть уверен, что ты не смажешь от нас лыжи до утра.

Отряд двинулся к Горбу Синкляра. Тропинка, ведущая в лагерь, начиналась сразу за холмом. Принц с сестрой и Марфор замыкали группу.

– Если что-то пойдет не по плану, – сказал Марфор Рингрину. – Если кто-нибудь все-таки промахнется, я спрыгну в яму. Закончу работу. Не лезьте за мной. Вашей родине не нужны мертвые герои, вам нужны живые борцы.

– А ты? – спросила Ваниэль. – Что нужно тебе? Ведь мертвому деньги не нужны.

Отвечать на этот сложный вопрос Марфору не пришлось. Его выручил Халлен. Эльф остановился на обочине, пропуская отряд, и ожидал именно ледяного эльфа. Еж был мрачен, как туча. Он единственный из отряда был с Марфором почти одного роста и, видимо, на этом основании полагал, что может поспорить с чужаком по вопросу, живо волновавшему всех партизан.

– Кстати, насчет промахнетесь, – сказал Халлен. – К чему нам эти железяки? Я из своего лука…

Темные эльфы не любили арбалеты. Оружие было слишком тяжелым, болт терял свою пробивную силу на гораздо более коротком расстоянии, чем стрела. Большая по сравнению с луком точность стрельбы не имела значения для Ежей. Каждый из них и так попадал в глаз гигантского паука со ста шагов. Но Марфор настоял на отказе от привычного оружия.

– Не пробью прозрачную мигательную перепонку, третье веко гросайдечи, – холодно перебил его Марфор. – Что уже многие глупые гордецы, как я, доказали своей смертью…

Халлен побагровел, но проглотил оскорбление. Наклонив голову, партизан ушел.

– Утром должен пойти снег, – обратился Марфор к Ваниэль. – Крупный, мокрыми хлопьями. Чтобы гросайдечи не смогли подняться в воздух.

– Не беспокойся, – сказала эльфка. – Пойдет.

Сумерки все сгущались, а тропинка все сужалась. Марфор взял Ваниэль за хлястик. Темные эльфы в сумерках видели ничуть не хуже, чем днем, а для тэлери все окружающее уже превратилось в бесформенное серое пятно, из которого внезапно появлялись острые сучья и ветки. И эльф вовсе не хотел остаться в этой темноте один. Марфор вдруг понял, что весь отряд куда-то разошелся, и они бредут по сугробам втроем.

– Ну, вот мы и дома, – сказал Рингрин, останавливаясь посреди особенно колючего кустарника.

– Я представлял себе лагерь Ежей несколько иначе, – заметил Марфор.

Ваниэль хмыкнула, ее глаза полыхнули зеленым светом, как у кошки.

– Дай руку, – сказала она.

Марфор почувствовал, как Рингрин и Ваниэль одновременно взяли его за руки с двух сторон. В следующий миг по глазам эльфа полоснула зеленая вспышка. Когда зрение вернулось к Марфору, он обнаружил себя около грубо сколоченного стола. Брат и сестра телепортировали его в землянку. Рингрин разводил огонь в печке. Ваниэль, присев на корточки, что-то искала в ларе у стены. Марфор с любопытством огляделся.

Подземное убежище Ежей оказалось просторной комнатой квадратной формы. Всю длину одной из стен занимали нары, на которых лежал тюфяк. В дырочки истертой ткани выглядывала солома. На тюфяке стояла горбом смятая медвежья шкура. Стены подземного убежища светились ровным, неярким светом. Все четыре стены были глухими. Однако воздух в подземном убежище был на удивление свежим. Откуда-то даже тянуло небольшим сквознячком. На столе, стоявшем посредине комнаты, лежала механическая игрушка в виде паука. Гномы Эммин-ну-Фуин были большие мастера по части таких вещей. Спинка паука была любовно обтянута черной замшей, и вышит крест белым стеклярусом. Эльф задумчиво посмотрел на игрушку.

– Так вот как, значит, живет принцесса Железного Леса, – произнес Марфор.

В глазах Ваниэль метнулась лукавая искорка.

– Это моя землянка, – мрачно ответил Рингрин.

– Отсюда нет выхода на поверхность? – спросил гость.

– Это ни к чему, – ответила эльфка, выпрямляясь. В руках она держала три жестяные банки с яркими этикетками, на которых были нарисованы коровьи головы и блюдо с аппетитно подрумяненной картошкой. Марфор понял, что Ежи недавно разграбили продовольственный обоз.

– А как же дым от печки? – поинтересовался он. – Вентиляция, наконец?

Ваниэль ткнула пальцем в потолок. Гость присмотрелся и различил несколько черных отверстий, в которые не пролезла бы даже крыса. Эльфка вскрыла банки ножом, оторвала этикетки, смяла и бросила в огонь. Марфор увидел на стене картину. Ему захотелось рассмотреть ее поближе. Он поднялся, ударился головой о потолок. Посыпались обломки корешков и какая-то труха.

– Осторожнее, – проворчал Рингрин.

Принц поставил открытые банки на угли. Пригнувшись, Марфор добрался до стены. На холсте была изображена башня, на верхушке которой располагалась фигура конного воина.

– Что это? – спросил эльф.

– Это вид на главную площадь Бьонгарда, – ответила Ваниэль. – На башню Светлого Всадника.

– Да, – помолчав, сказал Марфор. – Видно, что вы воюете не первый год.

Он вернулся на свое место, взял паучка со стола.

– Смотри, – сказал он принцу и небрежным касанием переломал игрушке ноги.

Глаза Рингрина расширились. Ваниэль передернуло от сухого, почти беззвучного треска, с которым ломались деревянные палочки. Марфор положил паука на стол, повернул ключ в спинке – по солнышку, чтобы завести внутренний механизм. Паук, заскрежетав обломками лап по столу, медленно пополз вперед. Рингрин и Ваниэль смотрели на изуродованную игрушку, как зачарованные. Марфор с удовлетворением заметил, что Рингрин болезненно хмурится, пытаясь понять смысл затеи гостя – неудачная шутка? Бездумное разрушение от усталости после тяжелого дня? Или же что-то иное?

Паук дополз до края стола и упал бы, но Марфор поймал его.

– Смотри внимательно, – повторил ледяной эльф. Взявшись за ключ в спинке, он с силой провернул его против солнца. Внутри игрушки что-то хрустнуло, с нервным теньканьем сорвалась пружина. Переломанные лапки паука обвисли. Марфор положил игрушку на стол. Паук завалился набок и не двигался.

– Понимаешь? – осведомился он у Рингрина.

– Понимаю, – хмуро ответил тот. – Пять далеров троллю в карман. Я знаю, что это смешно, я уже не ребенок, но меня это успокаивало. Я глядел, как он ходит по столу, переваливается с боку на бок… Иногда бывает сложно расслабиться.

Ваниэль ничего не сказала. При виде того, как эльф обошелся с паучком, она испытала необъяснимый, животный ужас, и не хотела в этом признаваться. Марфор хмыкнул.

– Прости, что сломал игрушку, – сказал он. – Можешь удержать с меня… Я хотел показать вам кое-что, да, видимо, это зрелище не для тех глаз. Как люди делают консервы? – спросил он, чтобы сменить тему. – Что это за чары?

Рингрин пожал плечами. Ваниэль сказала:

– Никаких чар там нет. Вообще. Только тушеное мясо и картошка… Но почему-то не портится, очень долго. Я думаю, может быть, дело в том, что в запаянную банку не попадает влага.

– Мандречены и сами не знают, в чем причина, – ответил принц презрительно. – Кто-то прижал кастрюлю слишком плотной крышкой, кто-то заметил, что щи не киснут. Вот и все.

– Да, но никто из нас не заметил этого, – произнес Марфор задумчиво.

Рингрин пожал плечами, произнес заклинание, чтобы не обжечь руку, и вытащил свою банку из огня. Поставив ее на стол, принц стал есть. Ваниэль достала уже разогревшиеся банки для них обоих. Марфор кивком поблагодарил ее.

Закончив трапезу, принц сказал:

– Марфор, твое место у стены. Я пойду проверю, как там наши.

Рингрин телепортировался из землянки. Марфор почувствовал, что за время трапезы брат и сестра обменялись несколькими весьма энергичными телепатеммами, и уход принца его не удивил. Ледяной эльф свернул полушубок, пристроил его вместо подушки и улегся у стены. Ваниэль доела, положила пустые банки в печь и плотно прикрыла дверцу. Затем пробормотала себе под нос заклинание, и сияние стен погасло. Марфор услышал шаги, потом зашуршал тюфяк. Эльфка тоже забралась на нары. Ширина походного ложа позволяла обоим лежать на спине, и между ними еще оставалось сантиметров шестьдесят, как раз для Рингрина.

В печке потрескивали угли. На земляном полу лежал алый блик из-под дверцы.

– Ты не спишь? – сказал Марфор.

– Нет.

– Ты меня хочешь?

Ваниэль чуть замялась, но все же ответила:

– Да.

– Давай уже завтра, Черная Стрела, – сказал Марфор. – Когда мы победим, принцесса отблагодарит победителя дракона, как заведено…

– Когда ты победишь, – сказала Ваниэль. – Теперь я понимаю, откуда пошла поговорка: «гордый, как ледяной эльф». Как скажешь, Марфор. Но позволь, я поделюсь с тобой еще одной пословицей. Нашей, партизанской. «Завтра не всегда наступает».

Эльф усмехнулся и повернулся к Ваниэль.

Она боялась назвать его другим именем, но неожиданно поняла, что успела забыть одну простую вещь – несмотря на одинаковость выполняемых движений, каждый делает их по-своему. Это и есть характер. Сутью же Марфора, как можно было заметить еще во время стрельбы по иллюзиям, была неторопливая изощренность. Став с нею единым целым, он все равно умудрился остаться один, и эта отстраненность, из-под которой в конце огненным фонтаном прорывается боль, напомнила Ваниэль совсем другого эльфа, не того, кто делил с ней эти тесные нары так долго, и которого две недели назад принесли из леса с мандреченской стрелой в глазу.

В итоге, она все же произнесла имя, и это имя не было именем Марфора.


– А Шенвэль не придет бить мне морду?

– Нет. Он теперь в воспитательном лагере, если еще жив. Прости, что я тебя так назвала, просто…

– Да все понятно. Пообещай мне одну вещь.

– Какую?

– Завтра, чтобы ни случилось, ты не пойдешь за мной в яму. А то знаю я вас, женщин. Ночь – это ночь, а день – это день.

– Видишь ли, мы, темные эльфы, ценим ночи больше дней.

– Почему же?

– По ночам мандречены не воюют.


Тиндекет и Глиргвай устанавливали пулемет на скальном козырьке. Второй пулемет и Глиргвай были последним грузом, который Хелькар привез на своей твари. Тиндекет с завистью посмотрел на лук Ангмарца, висевший за спиной девушки. Длинный, из матово-коричневого дерева, которое эльф так и не смог распознать, хотя отличал клен от дуба на ощупь, по рисунку коры. Однажды Тиндекет попытался взять лука. Он успел ощутить лишь невыносимый холод, из руки брызнула кровь – тетива пропорола ему ладонь до кости.

– Защита от вора, – сухо сказал Хелькар, пока сестра Че забинтовывала руку матерящемуся эльфу. – Лук можно только подарить.

И видимо, он подарил лук Глиргвай, вместе с колчаном. Из него торчало черное оперение стрел, имевших странный пятиугольный наконечник. Увидев его впервые, Тиндекет рассмеялся и сказал:

– Я знаю, эти стрелы смертельны. Когда они пролетают рядом, врага просто разрывает от смеха.

Но тем не менее, эти стелы убивали, именно своими смешными наконечниками, которые, как выяснилось, в теле жертвы распадались на пять частей и двигались внутри уже самостоятельно. Человек превращался в мешок, набитый кровавой кашей из перемешанных, разорванных внутренностей. Раны от стрел Хелькара не лечились.

Вечерело. Та часть ущелья, где находилась троица, уже была погружена в сумрак. Маха вздохнула, подумав о том, что солнце сейчас бьет в глаза Моркобинину, сидящему на противоположном конце ущелья. Впрочем, к тому времени, когда химмельриттеры появятся, солнце уже скроется за острыми пиками гор. Она подтащила ящики с патронами поближе к Глиргвай и Тиндекету заклинанием Выползка, и теперь разминала руки, втягивая новую порцию Чи.

Ущелье Дункелайс имело форму буквы N и перечеркивало горы Эммин-ну-Фуин в их самой узкой, северной части. Можно было облететь горы и идти над Гламрантом, но тогда химмельриттерам пришлось бы забрать слишком далеко к северу, и на выправление курса у них ушло бы дня два. Хелькар полагал, что они пожелают сократить свое пребывание во враждебной стране по максимуму.

И он оказался прав.

До Мидинваэрна оставалось четыре дня, когда медиумы Энедики сообщили, что химмельриттеры пересекли Димтор южнее урочища Плакун, где и разделились – трое полетели на юг, шестеро – на северо-запад. Отряд Махи выступил налегке. Хелькар пообещал отнести пулеметы, патроны и прочие припасы в ущелье на своей твари. Ежи осмотрели ущелье и выбрали позиции для будущего боя. Моркобинина, Квендихен, Глиргвай и сестру Че Маха поставила в нижней точке, в которой заканчивалась наклонная палочка буквы. Самое главным командирше Ежей казалось, чтобы химмельриттеры не прорвались назад, к равнине. Сами они с Тиндекетом разместились в верхней точке наклонного отрезка, там, где ущелье резко сворачивало на юг. Хелькару предстояло доставить Глиргвай к группе Моркобинина и занять свою позицию в облаках, медленно сгущавшихся над ущельем.

Сейчас Хелькар ждал, пока Тиндекет и Глиргвай разберутся с пулеметом. Им предстояло связать заклинаниями его тонкие длинные ноги и выбоины в почве. Хелькар привалился к теплому боку своей твари. Та свернулась кольцом на краю обрыва – скальной козырек был не так уже велик.

– Ну, вроде все, – сказал Тиндекет.

Глиргвай направилась к Хелькару. Тот откашлялся, извлек из-под полушубка и кольчуги тонкую цепочку, которую всегда носил на шее. На цепочке висели два кольца, украшенные старинными рунами.

– На время битвы мне придется сменить облик, чтобы стать неуязвимым, – сказал Хелькар. – И я хочу показать его вам заранее. Чтобы вы знали, что это я.

– Валяй, – сказала Маха и засунула руки в карманы полушубка.

Эльф неторопливо расстегнул цепочку, снял то кольцо, что было чуть больше в диаметре, застегнул цепочку и надел кольцо на средний палец правой руки.

Тиндекет шумно выдохнул, осел прямо в снег и судорожно вцепился в затвор пулемета. Если бы оружие не было бы заговорено и жестко нацелено в небо, сейчас он бы развернул его, и стрелял бы, пока опустошенный диск сухо не защелкал. Глиргвай застыла на месте. «Биться в мокрых штанах будет очень неудобно», меланхолично подумала она. – «Они же сейчас застынут, будут как деревянные».

– Ух ты, – восхищенно сказала Маха. – Да, вы с тварью теперь очень подходите друг другу.

Эльфка прищурилась и посоветовала:

– Только сдвинь корону набок, вид будет побоевитей.

– Я не могу, – прогрохотал из шлема назгул. – Она приварена.

Глиргвай засмеялась и с облегчением поняла, что ей все же придется сражаться в сухих штанах.

– Так, ну давайте. Уже пора. Садись к нему, Глира, – сказала Маха.

Эльфки крепко обнялись на прощанье.

– Не дрейфь, – сказала Маха. – Мы тебе из кожи гросайдечи к Белльтайну платье справим… Первая девка на деревне будешь.

– Лучше штаны, – мрачно сказала Глиргвай.

– Или так, – согласилась Маха. – Штаны из драконьей кожи, ха! Им же сносу не будет.

– Штаны, платья, – заметил прислушивающийся к разговору Тиндекет. – Плащи надо всем пошить, они ж непромокаемые получатся. Самое то осенью по лесу шастать.

– Там посмотрим, – сказала Маха. – С шести гросайдечей кожи на все должно хватить. Остальное некромантам продадим, я уже договорилась.

Хелькар сел на спину твари, прикрытую попоной. Он не нуждался ни в уздечке, ни в шпорах для того, чтобы управлять чудовищем, ни в седле, чтобы удержаться на спине во время пируэтов – в полете назгул и его тварь становились единым целым. Но про Глиргвай этого сказать было нельзя. Она села перед Хелькаром, и он крепко обнял эльфку за талию. Когда они улетали из Дома, Глиргвай решила сесть сзади и держаться за эльфа. Но ощущать, что поднимаешься на огромную высоту, и видеть перед собой только спину в толстом стеганом жилете, который Хелькар носил поверх кольчуги – это оказалось слишком для девушки. Они поменялись местами, и вид леса под ногами успокоил и очаровал эльфку.


Тиндекет проводил небесных всадников глазами, а потом наклонился к Махе и прошептал ей что-то на ухо. Эльфка хмыкнула.

– Я понимаю, милый, – сказала она почти нежно. – Что тебе очень хочется, чтобы я бросила курить, и ты бескорыстно предлагаешь себя в замену курительной трубки. Но ты упустил вот какой момент. Ты в детстве никогда не лизал железо на морозе?

– Ну, было, – буркнул Тиндекет, еще не понимая, к чему она клонит.

– А если я к тебе примерзну? Кто тебе патронные диски менять будет?

Тиндекет расхохотался.

– Да ну тебя с шуточками твоими, – сказал эльф.

– И вообще, сколько можно суррогатами всякими питаться? – тихо сказала Маха, прижимаясь к нему.

– Ээээ… Ну…. Мы тебе ничего не повредим там? – с сомнением спросил Тиндекет.

– Это я сейчас поврежу кого-нибудь, – мрачно отвечала эльфка и жалобно добавила: – Ну Тин, а если мы умрем сегодня?

Тиндекет вздохнул, отстранился и сел на ящик с патронами – лицом к выходу из ущелья, откуда должны были появиться гросайдечи. Эльф расстегнул полушубок и ремень на штанах, приглашающе похлопал себя по коленке.

– Ура! – воскликнула Маха. – Господин назначил меня любимой женой!

– Да ладно тебе, – проворчал Тиндекет.

Потом он уже ничего не говорил.


В ущелье пришла ночь. Ели на склонах казались дочерьми каменных троллей, наряженными в кольчуги и длинные платья, с островерхими шлемами на головах. В руках они сжимали зубастые гизармы ясеней, давно потерявших последнюю листву. На высоте было холодно, ветер забирался под полушубок, кусал щеки.

– Почему ты меня подобрал? – спросила Глиргвай и высморкалась. – Тогда, когда моя деревня горела? Ты знал моих родителей?

– Нет, я там никого не знал, – ответил Хелькар. – Морана сказала мне, чтобы я был милосерден. Это спасет ее когда-нибудь.

– Ясно, – пробормотала эльфка и уставилась на руку в тяжелой латной перчатке, лежавшую на ее животе.

Второй рукой Хелькар что-то делал за ее спиной. Эльф довольно сильно ворочался, но Глиргвай уже привыкла. Теперь эльфку не обваривало потом от ужаса каждый раз, когда они съезжали с хребта животного то в одну, то в другую сторону. Тварь летела медленно, очень ровно. Глиргвай в который раз подумала о том, что, судя по размеру нижней челюсти, мозгов у летающего ящера чуть больше, чем у белки.

Из-за ее спины появилась рука Хелькара. На раскрытой ладони лежало кольцо. По черневшим на нем рунам Глиргвай узнала второе кольцо из тех, что эльф всегда носил на шее.

– Обручиться хочешь, что ли? – пробурчала озадаченная Глиргвай.

Назгул засмеялся. Из-под шлема это звучало так, словно в кастрюле булькал борщ.

– Нет, – сказал он. – Я уже другой обещался. Возьми, спрячь и послушай меня внимательно.

– Дай мне цепочку тогда, – подумав, сказала Глиргвай. – Из кармана может выпасть.

– Дело говоришь, – согласился Хелькар.

Глиргвай надела кольцо с цепочкой на шею – кожу обожгло замерзшей сталью. Остаток пути над ущельем назгул говорил, а эльфка слушала.

Молча, не перебивая и очень внимательно.


Тиндекет открыл глаза. Кусочек неба, открывшийся ему, был ограничен шеей, плечом Махи и кромкой нависающего над партизанами скального карниза. В этой рамке, в темно-серой глубине неба, двигались шесть черных силуэтов. Для летучих мышей они были слишком велики, да и летели они не безумными зигзагами, а четко выверенным порядком – одна гросайдеч впереди, четыре ромбом, и последняя, шестая – замыкающая.

«Надо будет попросить Хелькара, пусть картину нарисует», подумал Тиндекет и прошептал в ухо Махе:

– Вставай, медвежонок. Они прилетели.

Эльфка спрыгнула легко, словно и не посапывала только что у него на плече. Пока Тиндекет закреплял свою руку в специальном держателе, Маха крепила к затворному механизму первый патронный диск. Эльф был живым прицелом пулемета – он должен был смотреть на мишень, смотреть неотрывно. Пулемет крутился на поворотном кругу сам. Стрелял он тоже сам, второй пулеметчик только должен был поднести фитиль в момент первого выстрела, а потом вовремя менять диски.

«Какие они… красивые», думал Тиндекет, глядя на первую гросайдеч. Она была намного красивее твари, на которой летал Хелькар. Тиндекет смотрел на изящно посаженную голову, на длинную, почти лебединую шею. Но тварь назгула несомненно была мощнее, тут же отметил эльф про себя. И шея у нее была короче и значит, крепче держалась на плечах.

А сейчас только это и было важно.

«Чего он ждет?», подумал Тиндекет. Начать атаку должен был Хелькар. – «Они уже почти над нами».

Тихонько потрескивал фитиль в руках у Махи.


Глиргвай смотрела в ночное небо. Эльфка не могла отвести глаз от гросайдечей, залетевших в Дункелайс для того, чтобы найти здесь свою смерть. Из-за чар сестры Че небо было полно всеми оттенками серого. Гора слева казалась курганом на месте погребения знатного вождя. В высоте виднелись жемчужные облака, из-за которых гросайдечи не могли уйти из зоны поражения пулеметов. Где-то в них прятался невидимый отсюда Хелькар.

Глиргвай покосилась на сестру Че. Та, укутанная в песцовую шубу и прикрытая сверху тяжелым одеялом, лежала рядом с эльфкой на санках. Друидка находилась в тяжелом беспамятстве магического транса.

Создать зимой грозовые облака и наполнить ими ущелье, словно подушку пухом – задачка не из легких.

1

Моруско – «Черный Лис»

2

Тиурику – «кусочек сыра» (синдарин)

3

автор песни imaginaryhawk

Погасить Черное Пламя

Подняться наверх