Читать книгу Морлаг - Мария Карташева - Страница 2

Луч солнца больно царапал по воспалённой коже глаза, бился внутрь под за́ворот ресниц и пытался пролезть дальше в расплывающуюся синеву под нижним веком. Сева дёрнулся во сне, попытался протереть лицо, но лишь заныл от нестерпимой боли и, вспомнив вчерашний день, резко сел, скрипя проржавевшими пружинами панцирной кровати.

Батя опять вчера гонял их с мамкой и больно лупил всем, чем попадётся под руку. Севка уже давно мог уйти из дома, ему стукнуло восемнадцать ещё ранней весной, когда на улицах раскатывался под ногами грязный снег, и робкое солнце по утрам чертило улицы несмелыми шагами. Но он не мог оставить Мишаньку и маманьку. В их семье, если так можно было назвать совместное проживание с вечно пьяным красномордым маминым сожителем, почти каждый день рвалась в клочья надежда на любое спокойствие!

Когда Витя-Костыль, так звали их отчима, широко шагая появлялся в конце улицы, все замирали с осознанием того, что через минуту он ввалится и если не вырубится прямо с порога, то начнётся кромешный ад. А вчера Витьку ещё и выгнали с очередной работы, так что всем досталось по полной, хорошо хоть они живут на первом этаже и Севке удалось Мишаньку быстро катапультировать через окно, за что он и поплатился глазом.

Вдруг внутри Севки что-то сломалось о вчерашнюю реальность! Мама! Он вспомнил, что когда, решившие на этот раз вмешаться соседи, вытаскивали его в полубессознательном состоянии из квартиры, то мать лежала кровавой грудой и не шевелилась! Севка точно помнил, что была «скорая помощь» и мать вынесли на носилках, полностью закрытую простынёй из-под которой только свешивалась рука с посиневшими лунками ногтей.

Мальчишка вдруг заныл от боли, сам того не осознавая он впился зубами себе в руку, смотрел, как из разорванной кожи текут красные струйки, смешиваясь со слезами. Севка вспомнил, что вчера Витя-Костыль всё-таки убил его мать и сбежал! Не нашли его ни у друга Валерки, ни у любовницы, что работала в заводской столовой, ни в каптёрке, где он иногда подрабатывал за бутылку портвейна. Витя-Костыль растворился! Теперь мать ждал только холодный стол прозекторский вместо жёлтого песка пляжа, о котором она всегда мечтала, Мишаню суровые будни детского дома, а Севку, видимо, ежедневная побудка к станку на завод, куда он будет брести между нагромождением разноцветных контейнеров, и только они будут привносить хоть какие-то краски в его жизнь. И со временем придётся размачивать эту реальность в водочном стакане, чтобы не сойти с ума.

Севка потянулся за телефоном, набрал номер своей тётки и сказал:

– Тёть Алла, я насчёт вчерашнего разговора. Возьми опеку над Мишаней, чтобы он только в детский дом не попал, а я тебе квартиру нашу отпишу, как в наследство вступлю. Мне опеку не дадут сейчас.

– Но только на бумаге всё закрепим? – Поинтересовался равнодушный голос сестры его матери.

– Как скажешь!

В затуманенное горем сознание Севки вдруг прокрался жёсткий женский голос, льющийся из радиоприёмника, включённого у соседей.

«И я напоминаю, что в студии Василиса Микулина, и вы слушаете подкаст «неСерьёзно о серьёзном». Как раз сегодня я рассуждала над определением слова «добрый». Как часто мы используем доброту и важно ли нам какого она качества? Готовы ли мы принимать ложь за правду, если она поддёрнута лоском доброты. Готовы ли мы принимать поеденную коррупцией лжедоброту и помощь? Как часто мы обманываем себя и, затаив дыхание, ждём, что-то кто-то решит за нас добро это или зло?! Есть ли среди слушающих тот, кто готов сказать что есть добро, а что зло? И есть ли чёткие критерии у этих величин?».

***