Читать книгу у кошечки – не боли. у собачки – тоже. Рифма - Мария Кевальджот - Страница 2

и нам не придётся больше себя спасать:

свобода – в картошке, ласковом «free» на кассе.

смотри, наша юность – докторская колбаса:

по-модному бледная и не содержит мяса.

смотри, наша дерзость – чизбургер и биг мак,

обилие крыльев под соусом терияки —

хрустящий полёт за сотню рублей с ума,

изящная форма косточки для собаки.

/помилуй, спаси и вечно свети во мраке.

смотри, наша нежность – лайки, репост и мем.

они собирают стаю и лают в голос.

пока мы едим, пока мы «я глух и нем»,

в тарелку с экрана падает чей-то волос.

горячий эспрессо привычно утробу сбрызнет,

и мы напечатаем мир на бумажной коже.

оставь мне хотя бы Боль – как сигнал о Жизни..

будильник, где нет варианта «включить попозже».

/у кошечки – не боли. у собачки – тоже.

а что делать той, которая – без депрессий?

девочке, что не прижата гранитным прессом,

клеймом «из плохой семьи»?

под дверью тебе – ни свиньи,

ни желторотой прессы.

откуда взять право быть душной, уставшей, пресной?

ведь нет оправданий весомых а-ля «сорен,

это какой-то сбой в головной коре,

вина пра~пра~обезьяны,

общественные изъяны,

глюк в мировой игре».

.. мне некому сбрасывать мячики во дворе.

откуда взять право рычать, убегать и выть?

хлещет обрывками лопнувшей тетивы

короткий вопрос: «где дети?!»..

и – выбросят ли на ветер

меня, если я, увы,

не в силах зачать ни сада, ни трын-травы?

апостол Андрей покинул давно причал:

любить, плодить, рыбачить не завещал.

лисички забрали спички —

бесхозные истерички.

гавань теперь – ничья.

мой Маленький Принц, не бойся.

не приручай.

____________________

это не жалоба. жизнь моя – сок, конфетка:

ни окр, ни тоненькой сигаретки.

я – стоик. я – барабан,

звон гулких утробных ран,

где уже четверть века —

рваную четверть века,

вкусную четверть века,

чуть прикрывая веки —

мой внутренний зверь

выгуливает

человека.

Под корягой, схожей с извилиной в голове,

ты учила меня быть первым, кусать – до жил.

Ты учила, что мир рождается – на войне:

если не умирал – никогда не жил.

Ты учила не приближаться к лихим флажкам

и двуногим, в которых солёный азарт течёт.

Я приблизился, мама!.. Первым. И я – Вожак.

Позади – флажки, да побрал бы уже их чёрт.

Я хранил наш лес, наше логово у ручья.

Я узнал вкус жизни /каждой, что встретил там

.. и когда на сопку заката легла печаль,

на другом краю в лучах показалась – Та.

Я следил за ней, ступая в её следы.

И не знаю, что именно так за собой влекло,

но когда она села попить у ручья воды,

я увидел кожу – гладкую, как стекло.

И под кожей – сотни сетей незаживших ран:

от когтей, клыков, ржавеющих лап капкана.

Представляешь, она не боится нас больше, мам!

Я не знаю, как быть с ней, что делать, мама?

Каждый день она подходила немного ближе,

пела песни, смотрела в мои глаза.

Моё сердце давно её руки тихонько лижет..

и не может об этом осмелиться рассказать.

И я рвусь на части – воистину рвусь на части:

когда зверь внутри отвечает на нежный зов,

моя стая где-то медленно скалит пасти..

.. и я вижу на ней следы от своих зубов..

Одиночество – так себе средство от боли, от

первородного страха довериться снова людям.

Каждый раз я боюсь, что завтра она придёт.

.. ещё больше боюсь, что завтра её не будет.

думаешь: будет как в детстве. цветной секретик —

бусинка с маленьким сколом, люпин, «love is»;

взрослые – просто смешные огромные дети;

страхи – лишь ветви чуть ниже твоей головы.

думаешь: будет так прочно. узлы на нитке

драный носок сшивают. и дружбу – так же:

«ну же, прости меня! всё забирай: улитку,

палку-рогатину, кепку, кусочек сажи..»

думаешь: будет вечность. ведь солнце – вечно.

вечны деревья, Сашка и баба Катя..

но наступает однажды особый вечер.

кстати, он вечно приходит совсем не кстати.

и понимаешь: панцирь улитки – крепче

дружбы иных, обиды и многих слов;

хрупкого вдоха, шеи, стальных предплечий..

крепче момента, ведущего нас на слом.

____________________

«ветви» всегда будут ниже удобных акций.

вечность секретиком детским промчится мимо.

всё, что мы можем – дышать, перестать бояться.

и – наконец – успевать обнимать Любимых.

Это срочно? – Да, это срочно.

Междурёберно, междустрочно

обрывается ровный почерк

многоточием.…

Это важно? – Да, это важно.

Я храню в себе взгляд твой влажный,

проникающий поэтажно,

по обочине.

Это с нами? – Да, это с нами.

Каждый выдох – волна цунами,

превращающая оригами

в корабли.

Это сложно? – Да, это сложно.

Невозможную нежность – в ножны:

она копится, ждёт подкожно..

и болит.

ночь вызывает психолога-консультанта:

«здравствуйте, док. меня проиграли в карты;

выменяли на лампочку ильича,

ловкость «висеть онлайн, но не отвечать».

«травма отвергнутого» варит мне утром кофе.

солнце – яичница с привкусом катастрофы —

снова «сотрудник месяца».. всё серьёзно:

люди меня меняют на слово «поздно».

люди боятся времени: поздно – poison.

улицы превращаются в шумный поезд,

жаркий плацкарт, где каждому жмёт кровать…

всё, док.. пора мне – укутывать, обнимать..»

ночь накрывает телом гудящий город —

глушит собой разрывы людских снарядов.

 __________________

дай мне как-то знак.. хоть малейший повод

лечь и спокойно спать, пока ты – не рядом.

наше лето бросает кости,

ставит нежность на кон и слабость:

«во мне больше не будет злости.

и, похоже, не будет радости».

остановка, троллейбус, маски —

дребезжащий побег от мыслей…

лето смотрит глазами хаски,

добродушно ведëт на выстрел.

это будет дуэль. без правил,

секундантов, врачей и боли…

отстранëнность надëжно ранит:

эти раны меняют роли.

все любимые нынче – братья.

каждый любящий – сын. теперь и

я приравниваюсь к объятьям,

стенам дома и ручке двери.

пропускаю любимых мимо

и шепчу поцелуям в губы:

«мама любит тебя, мой Мио..

мама.

тебя.

любит».

– Папочка, что если утром опять гроза

станет шалить и смоет мои рисунки?

– Выйдем на улицу, глянем грозе в глаза

и унесём её лужицы в нашей сумке.

– Папа, что делать, если слеза случайно —

больше зрачков.. в ресницах дрожит барашком?

– Имя придумай слезе. Предложи ей чаю,

пересели́ в кармашек моей рубашки.

– Пап, а мы сходим к старинному маяку?

Единорог скучает по крикам чаек!

– Да, моя бусинка… Море спит на боку,

пенной ладошкой подушку твою качая.

В шторах плутает месяц. Закат сочится.

Книжка с картинками тихо сопит на стуле.

Мир превращает время в её страницы.

Нежность – в ладони. Любовь нашу – в грудь под пулей.

__________________

– Пап, а ты будешь рядом со мной всегда?

Будешь нести меня – маленькой, навесу —

там, где теперь по швам расходятся города?

– Буду, родная…

просто нас – нарисуй.

Хочешь, я расскажу тебе сказку?

Про скальный оскал, окружённый лесом;

ламбушку, где разводили краски

и размывали черту небесья.

Скальды камням здесь снимают скальпы,

скользские мхи заменяя вязью.

Руна – как самый надёжный скальпель —

мягко проходит в озёр межглазье

и пробуждает древнейших пульсы:

«Снорри, проснись! Набирайся сил.

Время слова переплавить в бусы,

в кольца древесные Иггдрасиль.

Только единожды во столетье

грань междумирия столь тонка —

каждый творец может лично встретить

Ту, что ведёт его за рукав.

Лес этот – мох под Её ногами,

ягель свящённый Отца~Оленя.

Снорри, покуда спишь с полубогами,

ты просыпаешься на коленях».

Солнце встаёт раскалённой чашей,

утро струится огнём в глаза.

«Снорри, проснись! Уходи по чаще

и не смотри, не смотри назад».

…

Год високосный целует берег,

мягко снимая тумана маску.

Снорри вернулся.

Ему не верят.

Хочешь,

я расскажу тебе

.. сказку?

Ты меняешь меня на страхи. Меня – на страхи.

Говоришь, у них больше стаж, что они – привычны.

Отдаёшь им на вырост свои рубахи;

позволяешь «Люблю» заключать в кавычки.

Ты меняешь меня на горечь. Меня – на горечь.

Говоришь, пустоту легче смазать такой горчицей.

С пустотой интересно поехать к морю

и впустить в эту клетку морскую птицу.

Ты меняешь меня на многих. Меня – на многих.

Говоришь, что с другими легко быть счастливым, сильным..