Читать книгу И пришёл великан. Часть 2 - Мария Костылева - Страница 2

Пролог

Чуткий слух Агарты уловил звук шагов. Шорох земляной пыли, хруст старой хвои под чьими-то ногами…

Агарта улыбнулась. Человек. Шёл-шёл человек через лес Черевеск…

Она всегда радовалась, когда к её дому приходили люди. Впрочем, сама леснитка не стала бы использовать в данном случае слово «радость». То чувство, которое её охватывало в эти мгновения, Агарта называла предвкушением правды или предвкушением справедливости. Когда она ощущала, как кто-то подходит к крыльцу её дома, она упивалась знанием о том, что совсем скоро мир станет чуточку правильнее. Совсем скоро из-под пласта лжи и лицемерия освободится очередная истина. И всё это – с её, Агарты, помощью.

Чего Агарта точно никогда не испытывала в такие моменты – это страха. Она знала, что на её стороне и дом, и весь лес, и что они защитят её, если понадобится. Она не боялась даже тогда, когда была уверена, что гость с порога бросится на неё с кинжалом – а такие тоже захаживали…

Тот, кто оказался у её дома в тот вечер, был другого сорта. Вежливый. Постучал, дверь приоткрыл тихонько, впуская в натопленное избяное нутро дыхание зябкой летней ночи – и только потом вошёл.

Молодой, медноволосый, кудрявый. Волосы длинные, закрывают уши. Куртка из мягкой светлой кожи, большой заплечный мешок, на поясе – меч. Вполне себе богатырь, даже ростом вышел.

В Черевеск обыкновенно приходило три типа людей. Первые – те, кому нечего терять. Вторые – сумасшедшие. Третьи – дураки.

Этот был из третьих. Сияющие глаза, улыбка – вроде бы дань всё той же вежливости, а видно, с какой лёгкостью она появилась на губах. Те, кому нечего терять, приходят обычно с потухшим взором и никогда не улыбаются. Сумасшедших тоже сразу можно отличить. А дураки – это обычно нормальные, весёлые, общительные люди. Только без мозгов, иначе никогда бы не сунулись в Черевеск.

Бывали, конечно, исключения – самые интересные экземпляры. Жаль, что богатырь к таким не относился.

– Ну, здравствуй, гость. – Агарта не сдержала усмешки. – Зачем пожаловал?

– Здравствуй, хозяюшка. – Улыбка парня стала ещё шире. – Увидел огонёк, решил на него пойти. Подумал, если огонь – значит, люди. Если люди – значит, будет мне до Перевлата хорошая компания. А подойдя ближе, я понял, что огонёк этот в окне твоей избы был. Но всё равно счёл нужным повидаться: если человек в одиночестве в лесной чаще живёт, значит, наверное, счастлив будет увидеть другого человека.

«О, я счастлива», – подумала леснитка.

– Ты идёшь в Перевлат? – Она задумчиво покрутила кончик тёмной косы, свесившийся через плечо.

– Да, у меня там дела, – загадочно ответил дурак, напустив на себя важный вид.

– Сократить дорогу, значит, удумал… – Агарта понимающе кивнула головой. – Река, значит, не понравилась.

– По реке – три луны пути, если по воде плыть, по берегу – и того дольше. А по лесу, пешком – не больше двадцати дней.

– Это кто тебе сказал? – удивилась леснитка.

– Да… С приятелем как-то раз по карте вычислили. Мой старик был охотник, всё здесь исходил, и карту нарисовал подробную.

– Но двадцать дней – всё равно много, если путешествуешь по лесу. Особенно, в одиночку.

Дурак только отмахнулся:

– Мне не привыкать. У нас под Рябинохолмском деревенька есть небольшая, там рядом тоже лес растёт. Я, бывало, ходил туда с ночёвкой – иногда на пару дней, иногда на все пять. Чаще с друзьями, но и в одиночку тоже… Какая разница – пять дней, двадцать. Лес – он и есть лес.

– Не испугался, выходит, песен о Черевеске.

– Так ведь это песни. – Дурак пожал плечами.

– Да, но песни эти основаны на были. Люди здесь теряют себя.

– Но ведь ты не потеряла.

– А ты так уверен, что я человек?

На это дурак не нашёлся, что сказать, и снова улыбнулся, как бы оценивая шутку. Леснитка ответила на улыбку.

– Звать-то тебя как? – спросила она.

– Сарий.

– Ну что ж, садись, Сарий. Будешь дорогим гостем. Ты ведь, наверное, проголодался?

– Есть немного.

Изба у Агарты была не то, чтобы просторная, зато уютная. Проход в соседнюю комнату был отделен связками ягод белого папоротника, крупных и гладких, тёмно-вишнёвых, и такие же связки были развешаны на стенах. Печь из обожжённого кирпича, вышитые занавески на трёх окнах, переходящий в стол дубовый подоконник. Повсюду были расставлены лучины, хорошо освещавшие избу. Взгляд Сария, как и всех остальных, приковала, конечно, голова медвежонка на плоском глиняном блюде, визуально разделявшая окно и столешницу. Глаза медвежонка были полузакрыты, отчего его морда имела довольно скорбное выражение. Сарий хотел что-то сказать – вероятно, сделать уже привычный Агарте комплимент её способностям к набиванию чучел – но почему-то передумал. Леснитка услышала, как бухнуло сердце в его груди. Звериная голова на блюде была не просто неприятна гостю – она откровенно пугала его. Занятно.

Агарта вынула из печи пирог с грибами и, поставив на середину стола, отрезала Сарию большой кусок, а себе – маленький. Положила на плоские деревянные тарелки. Сняла самовар с полки, бросила в него разные хвойные ветки и горсть шишек, подожгла. Вкусно запахло можжевеловым дымом.

Леснитка откусила пирог, чтобы гость чувствовал себя свободным тоже приступать к трапезе, потом положила свою порцию обратно на тарелку и подпёрла подбородок кистями рук.

– А зачем ты едешь в столицу? – спросила она. – На работу устраиваться?

– На службу. – Сарий с аппетитом уплетал пирог. – В гвардию его величества.

Леснитка чуть не рассмеялась, но уважительно протянула: «У-у…».

– Наверное, жалко было с домом расставаться? – поинтересовалась она.

– Ну, так… – Дурак неопределённо пожал плечами. – У нас маленький дом, места не очень много, так что рано или поздно всё равно кто-то должен был уйти… Там остался брат, он за родителями присмотрит.

– Хочешь узнать, как дела дома? – спросила Агарта.

Сердце Сария учащённо забилось.

– Я… как?

Леснитка молча отставила пирог и выдвинула блюдо с головой медвежонка на середину стола.

Сарий побледнел.

– У меня сестрёнку… – он облизнул губы, – медведь разодрал… Тому четырежды собака вокруг Волка пробежала…

– И ты после этого ходишь по лесам в одиночку?

Дурак взял себя в руки и поднял голову.

– Я собираюсь поступать в королевскую гвардию, – напомнил он. – Страх – не лучший мне в этом помощник.

Агарта расплылась в улыбке

– В любом случае, этот медвежонок тебя не раздерёт. – Она пододвинула блюдо с головой ближе к Сарию, и увидела, что тому стоило больших трудов не отшатнуться. – Посмотри в его глаза и представь того, о ком хочешь узнать…

– Так ведь… – начал было Сарий и осёкся, потому что глаза медвежонка оказались открытыми, и была в них такая глубокая чернота, что у любого бы пропал дар речи.

– Смотри, – настойчиво повторила Агарта, хотя это было лишним: отвести взгляд от этого чёрного омута всё равно было невозможно. – Смотри, и узнаешь… Ну вот.

Глаза медвежонка снова закрылись. Сарий растерянно моргнул и поднял взгляд на хозяйку.

– Я ничего не увидел, – пробормотал он.

– Ты и не мог.

Сарий смотрел на леснитку с непониманием и недоверием. И страхом.

– Ты не увидел бы лица той, которая тосковала по тебе, – медленно произнесла Агарта. – Потому что там, где она лежит, очень темно.

– Что…

– Тейна не выдержала разлуки, – продолжала леснитка. – Она была уверена, что жених отправился на верную смерть. А жизнь без него была ей невыносима…

Сарий покачал головой.

– Н… нет… – беспомощно проблеял он. И вдруг, озлившись, вскочил с места: – Ты лжёшь, ведьма!

– Всегда одно и то же, – скучающе заметила леснитка. – Сначала едят мои пироги, потом называют ведьмой… Сядь. Ты уже ничего не сделаешь, и я тут не причём. Ты знаешь, кто виноват.

Сарий опустился на скамью и уронил голову на руки.

– Не действуют на вас уговоры, не трогают вас слёзы, – говорила Агарта. – Ты думал, что вернёшься героем и заберёшь её в столицу… А она говорила тебе, что ей не нужен ни герой, ни столица – ей нужно, чтобы ты был живой и невредимый… Будь ты поумнее, ты бы, по меньшей мере, сказал ей, что поплывёшь по реке. Но ты – дурак.

– Всё теперь не имеет смысла… – Дурак произнёс это очень тихо, но леснитка, благодаря своему острому слуху, всё равно его услышала.

– Вся эта затея не имела смысла с самого начала, – медленно говорила леснитка. – Смысл был лишь там, в Рябинохолмске, среди тихих улиц и маленьких домов, там, где живут твои родители, там, где повсюду – запах вкуснейших на свете булочек старика Мейко… Ты его больше никогда не почувствуешь. Ты больше никогда не увидишь родной город.

Сарий медленно поднял голову. Из ясно-голубых глаз текли слёзы. Эти дураки такие сентиментальные…

Он кивнул:

– Да. Я заслуживаю смерти.

– Нет, – ответила леснитка. – Ты заслуживаешь жизни. Очень, очень долгой жизни. Ты знаешь, что делают с такими, как ты, в чертогах Волка-Повелителя?

Сарий не отвечал.

– У тебя будет время об этом подумать. – Агарта положила руки на голову медвежонка. – Смотри.

Сарий обречённо перевёл взгляд на голову и, конечно, уже не удивился тому, что глаза медвежонка снова оказались открыты. Только на сей раз в них была не чернота: глазницы изнутри горели холодным бледно-зелёным огнём.

Леснитка услышала ещё два удара сердца своего гостя, прежде чем этот огонь вырвался на волю.

1.

Ронха вошла через западные ворота Царгема с корзиной, в которой лежали травы, ветки калины и еловые лапы. Через эти самые ворота она проходила уже далеко не впервые. Сегодня, как и прежде, стражник с длинными усами, пушистыми и жёлтыми, как колосящаяся пшеница, окликнул её:

– Постой-ка, моя милая!

Ронха остановилась и закатила глаза.

– Я не ваша, и не милая, Альтур, и я полчаса назад выходила из города!

Напарник Альтура хмыкнул – вернее, попытался хмыкнуть, но получилось только несолидное «хи-хи». Ронха понятия не имела, как зовут этого юнца со смешным приплюснутым носом и розовыми щеками. Она и не общалась с ним никогда, потому что он либо молчал, либо хихикал, предоставляя старшему напарнику цепляться к Ронхе. Это был уже своеобразный ритуал, который почему-то веселил обоих стражников несказанно.

– Не полчаса, а весь час, а то и два, – возразил Альтур. – Вы, девушка, слишком много гуляете, в вашем возрасте это чревато самыми нехорошими последствиями!

«Неужели и правда два часа?» – забеспокоилась Ронха, пропустив мимо ушей очередное «хи-хи». Она вообще могла бы бесконечно ходить по лесу, даже жить там могла бы, но сейчас терять время было бы ой как нежелательно – ещё ведь столько дел!

– Па-азвольте-ка взглянуть на вашу корзиночку, а то вдруг вы там прячете тайное послание от кас-шаллийцев?

Ронха презрительно фыркнула и демонстративно протянула ему корзинку. Кас-шаллийцы ходили по Царгему совершенно не таясь; им не нужно было тратить время и изобретательность на какие-то послания, так как они преспокойно могли войти в город сами, не встретив никакого сопротивления. Должно быть, потому, что стражники только к девушкам с корзинками и способны придираться, а врага через ворота не пустить – это у них кишка тонка. Ронха бы, может, так им и сказала, но она прекрасно понимала, что благодушное поддразнивание Альтура после этого моментально превратится во что-то ещё более неприятное, и благоразумно промолчала. Она теперь умела быть благоразумной.

– Как с косой по лесу прошла! – Альтур рассмеялся – коротко, но значительно, густым таким басом. – Нужно тебе со всем этим возиться, болячки чужие лечить, фу…

«Вот мы и на ты уже перешли», – удручённо отметила Ронха про себя. Вслух же снова ничего не сказала. «Фу, болячки», и «лечение» – это к докторам. А она следует за своим предназначением. Целительская магия – это сейчас едва ли не единственное, что способно вызвать её интерес. И единственное, что она худо-бедно умеет делать. Но не объяснишь же это Альтуру с его придурковатым напарником!

– Ладно, иди, малышка. И заглядывай почаще!

Слово «малышка» можно по-разному произносить, но у Альтура оно как-то очень уж противно получалось.

– Непременно загляну, – пообещала Ронха.

И побрела в город.

Окраины Царгема были грязны и вообще удручающи во всех отношениях. Да и не только окраины. Город представлял собой беспорядочную вязь узких улочек, кривых и неопрятных, заставленных домами из потемневшего от времени, а кое-где и прогнившего дерева. Брошенные в самых неожиданных местах телеги, преграждавшие путь, навоз полудохлых царгемских кляч, крашеные женщины, открыто гуляющие средь бела дня по тем улицам, которые должны бы были, по идее, считаться приличными… Что творилось здесь ночью, или даже поздним вечером, Ронха не знала и не хотела знать; к тому же у неё совершенно не было времени для прогулок, особенно в тёмное время суток. Да и сейчас она спешила, едва не налетая на встречных прохожих с неизменно угрюмыми лицами – тех, у кого из всех радостей была только выпивка да публичный дом по выходным, и единственный человек, который вежливо приподнял шляпу в ответ на её извинение, был кас-шаллийцем. Ронха проглотила комок страха – человек напомнил ей Герна – и поспешила дальше, боясь потерять дорогу и перепутать такие похожие друг на друга улицы.

В Царгеме не было даже рыночной площади – всевозможные лавки рассредоточились по многочисленным проулкам и закоулкам, а ярмарки, если таковые вдруг случались, проходили во внутреннем дворе городской ратуши. Двор, конечно, нельзя было назвать слишком вместительным, но и на ярмарки являлось не так уж много народу. Самой оживлённой частью города была небольшая площадка перед особняком наместника – здесь рой людей, не слишком старательно делавший вид, что он – очередь, уныло ломился в двери, надеясь на что-то пожаловаться или что-то потребовать – а иногда и не надеясь уже, просто подчиняясь стадному чувству. Ронха не любила это место – она боялась возможной склоки, боялась чувства ненависти ко всему человечеству, которое раньше так часто охватывало её, и которое, как она теперь знала, могло стать губительным для целительского дара. Вот и сейчас Ронха обошла дом наместника за несколько кварталов, а потом сделала ещё один крюк, чтобы случайно не выйти к ужасному трактиру «Мечта» и его ужасному хозяину, короткий разговор с которым способен был в одну минуту вернуть Ронху в посёлок Дымный – не в прямом смысле, конечно, но от этого было ничуть не легче. Трактирщик «Мечты» суеверно относился к любой магии – в том числе, к целительской – и во всеуслышание называл Ронху ведьмой, порождением Шаккаты, а иногда и самой Шаккатой, появившейся на благословенной земле человеческой и призывавшей теперь колдовством своих детей – тех самых, которых она вне святого брака родила на чёрных землях, за что и была проклята. Конечно, сошествие такого персонажа грозило не иначе, как концом света, а потому трактирщик усердно призывал к изгнанию чародейки по крайней мере за пределы Царгема, предлагал самые различные методы борьбы с «этой нечистью», а некоторые, вроде угольной пыли (и где только такую ерунду вычитал!), даже пытался применить самостоятельно. В сам трактир Ронха уже давно перестала заходить, но этот несносный человек мог поймать её и на улице. Она нарывалась на него несколько раз, а потом стала выбирать пути в обход «Мечты», даже если это отнимало у неё время.

До дома тэба Марекша Ронха добралась без приключений, только сапоги испачкала. Переступив через порог, она быстро вытерла их тряпочкой, специально положенной на ступеньку для этих целей, после чего сняла и аккуратно поставила сапоги у двери. Корзину бросила в сенях – в крохотном клочке пространства длиною в один шаг и шириною в два, неприкаянном и почти бесполезном. От жилой части дома этот клочок отделялся замусоленной занавеской тёмно-жёлтого цвета.

«Даже в моём доме сени были больше, – подумала Ронха. – Там можно было поставить вешалку и небольшой столик, а на столик – кувшин с какими-нибудь полезными цветами или травами. Так ведь хорошо, когда входишь, а тебя встречает охапка свежей мяты, из которой можно и отвар вкусный сделать, и даже в мясо кинуть, для запаха…».

Она поспешила к печке, возле которой уже лежали сухие дрова, приготовленные с прошлого вечера. Споро настругала острым тесаком лучин, чтобы живее разгорелся огонь, и принялась искать спички. Наверняка Мильс опять стянул! Никогда на место не кладёт. А, меж тем, ему гораздо проще разжечь огонь – щёлкнул пальцами, и готово… Ронха же давно не создавала зарядов. Она подозревала даже, что вообще разучилась это делать. И проверять не хотела, так ли это.

Ага, вот они. На маленькой лавке лежат, поставленной к печке специально для сушки трав. Ронха туда спички не клала. А коробок вчера, между прочим, почти полный был… И говорить на эту тему бесполезно, Мильс всё равно не сумеет ей внять. В некоторых вопросах он может быть на редкость несобранным. Раньше Ронха бы и подумать не могла, что такое с ним случается.

Огонь весело трещал и в печи, и в плите, что соединялась с печью общим дымоходом. Дом нагревался медленно, но треск этот обещал уже через час наполнить теплом и большую комнату, и кухню.

Кухня никак от комнаты не отделялась. Стенка словно бы отступала вбок, давая возможность втиснуться прямоугольному хилому столу и паре деревянных лавок, да ещё маленькому буфету со склянками и посудой. На столике стоял самовар и глубокое блюдо с пирожками – тэб Марекш любил прихватить парочку-другую по дороге на улицу, или, например, перед ужином. Если Ронха не успевала напечь пирожков, он злился. Он вообще часто злился, и Ронха иногда почти физически ощущала волны его ненависти, так и ходившие от стены к стене, даже если тэб Марекш молчал или вообще сидел в своей комнате.

Впрочем, сейчас в доме не было ни тэба Марекша, ни его жутких друзей, и находиться здесь было вполне уютно; даже кухня эта выглядела почти симпатично в золотистом вечернем свете… Но всё-таки слишком она несуразная, в который раз подумала Ронха. Надо было с самого начала сделать здесь всё по-другому. Пусть бы там по-прежнему стоял стол, но был бы он большой и круглый. А вместо уродливых лавок – стулья, можно даже совсем простенькие. Буфет хорошо бы передвинуть поближе к плите, поварёшки туда же перевесить, чтобы не бегать через полкомнаты и обратно при варке супа, а ещё обшить деревом эту неопрятную каменную кладку…

Но это, конечно, совершенно не её дело. И никогда не будет её дело, потому что она в этом доме задерживаться не собирается.

Ронха быстро вымыла весь собранный в лесу урожай, хотя надобности в этом особой не было – и травы, и деревья купались под дождём уже без малого неделю. Касаясь их пальцами, она даже чувствовала впитавшуюся влагу, и откуда-то знала, что облака, пролившие эту влагу, пришли с севера, со стороны родного дома Ронхи и дома её мечты. Но скоро, обещали лесные травы, ветер переменится, и тучи полетят дальше, а в эти края вернётся ясная погода, вернётся тепло…

Возле печки вскоре повисли связки веток калины и ели. Под ними, на покрытой чистой тканью лавочке, легли цветки клевера, донник и одуванчиковый корень. К берёзовым веткам, стоявшим в кувшине на подоконнике, прибавился заговорённый чистотел. В этом доме люди должны держать себя в руках, в этом доме мысли не должны нести злобу… По крайней мере, пока в этом доме живёт Ронха и её друзья.

Листья земляники Ронха пока оставила на столе, чтобы слегка подсохли после мытья. Она потом поколдует над ними, и сделает зелье для Нарай; а сейчас можно полы вымыть и что-нибудь придумать к ужину, потому что скоро уже пожалует тэб Марекш, потребует еды…

Стук в дверь раздался очень некстати. Так всегда бывало со стуками в дверь этого дома.

Ронха вышла в сени, дёрнула на себя ручку.

– Вы тэба Ронха, да?..

На улице были сумерки, и говорившего Ронха не видела. Почувствовать, что именно его беспокоит, она тоже пока не могла, однако полагала, что, войдя в дом, он будет ощущаться таким же комком страха и боли, дрожащим и дребезжащим, как и прочие. Однако нужно было сделать над собой усилие. Сказать: «Да, это я». Посторониться, открывая дверь. Впустить. Выслушать. Вылечить.

Но как же это сложно, милосердная Сарен.

Каждый раз, приглашая очередного пациента переступить через порог, Ронха боялась, что не сумеет ему помочь, что сделает всё неправильно, ещё хуже, чем есть. Она постоянно читала книги о целительстве – и те, которые некогда выкрал для неё Тальвин, и другие, которые достал Мильс – но и по сей день, применяя свой дар к людям, чувствовала себя очень неуверенно. Ей уже не однажды за минувший месяц снился медведь в красном ошейнике с бубенчиками, и лужа крови, которая во сне имела привычку становиться огромной, как море, и густой, как кисель; Ронха хорошо помнила этот сон, вспомнила его и сейчас. Каждый раз ей стоило больших усилий не заявить: «Вы ошиблись, я такой не знаю», и не захлопнуть дверь. Каждый раз она говорила себе, что людям нужна помощь, что им страшнее, чем ей. И приучила себя к тому, что это стало весомым аргументом.

«Всё будет хорошо, – уговаривала себя Ронха, стоя на пороге. – Всё будет хорошо. Главное, позволить ему войти – а дальше уже будет легче…».

– Да, это я, – сказала Ронха ровным голосом. – Проходите.

В этот вечер она впустила в дом тэба Марекша очень худого мужчину с обветренным лицом и глазами навыкате. Усадила его на лавку, что стояла у окна напротив кухни, а сама села на табуретку. Удобнее, конечно, было бы принимать больного за столом, но тэба Марекша, по его словам, «выворачивало» от мысли, что кто-то может принести свою болезнь туда, где он ест. Поэтому Ронха никогда не допускала пациентов до кухни.

Ронха осторожно взяла руку гостя в свою и внимательно осмотрела рану, оставленную пилой. Рана была очень нехорошей.

– Всё лесовики, тэба Ронха, – доверительно сообщил ей пациент. – У соседей были, так с них сняли проклятие, а мы всё никак денег скопить не можем…

– Да, я слышала, что в Царгеме хватает домов, проклятых лесовиками.

Ронха принесла кадушку с водой.

Мужчина заметно нервничал, и оттого ему было сложно молчать. А пока он говорил, Ронха панически вспоминала нужный заговор – и, к своему ужасу, никак не могла вспомнить.

– В прошлый раз дочку мою к вам приводили, с отравлением… От неё я о вас и узнал…

– Помню. У меня всего одна была с отравлением. – Ронха осторожно промокнула рану куском влажной ткани. – Как она себя чувствует? Пьёт зелье, которое я ей дала?

– Ей гораздо лучше! Она всё вас хвалила, хвалила… вот и мне ваша помощь понадобилась…

Он старался говорить бодро, но страх разъедал его изнутри. Он боялся, что ему могут отрезать руку. Ронха же, в свою очередь, начала чувствовать себя увереннее. В том числе, потому, что вспомнила-таки заговор.

– Вам нужно будет подождать, пока я сварю зелье, – сказала она. И, помедлив, добавила: – Не бойтесь. Всё будет хорошо.

Минут через двадцать его рана выглядела несколько лучше, хоть и не затянулась до конца. Теперь, когда знания Ронхи в целительстве приобрели некоторую систематичность, она вообще перестала понимать, как ей когда-то удалось за несколько часов срастить кости в руках Тальвина, если такие серьёзные увечья меньше, чем за неделю, не излечиваются. Мильс объяснял этот феномен тем, что её сила тогда ещё только пыталась определиться и шла из неё неравномерно. А теперь Ронха, судя по всему, научилась управляться с ней – это подтверждалось хотя бы тем, что она не валилась с ног после каждого прочитанного заговора…

Мильс, конечно, был очень умным. Ронха признавала, что он, скорее всего, прав – тем более, что он собаку съел на теории магии. Но при этом думала о словах Герна, о синтезе разных подходов к колдовству, вспоминала, как пыталась сочетать заряды со своими заговорами… Конечно, она ни о чём таком и не заикалась в разговоре с Мильсом, прекрасно представляя, каким будет его лицо, если она вспомнит Герна. Однако мысль о том, что всё можно делать быстрее и проще, неотступно преследовала её.

Ронха отпустила раненого, взяв с него тридцать билек. Деньги она положила в маленькую коробочку, которую тэб Марекш поставил на окошко специально для этого. Он вообще неплохо нажился на Ронхиных пациентах. Всё, что они отдавали Ронхе – а плату он устанавливал сам – шло в счёт проживания её и её друзей в этом доме, потому что та сумма, которую они исправно платили ему раз в неделю, была ничтожно мала даже по меркам такого захолустья, как Царгем. Ронха бы, может, и забрала бильки себе, но, если этот человек придёт ещё раз, когда здесь будет тэб Марекш, то тэб Марекш непременно узнает, что она его обманула и прикарманила его деньги, и Ронха трижды те бильки проклянёт. Он ведь каждый раз пересчитывает то, что лежит в коробочке, и память у него прекрасная.

Вечер летел быстро, за окном густела темнота. Ронха успела и полы намыть, и ужин приготовить, и покормить Нарай. Она как раз спускалась со второго этажа, когда послышались голоса, открылась входная дверь, и в сени – а затем и в комнату – вошёл тэб Марекш в необъятном, под стать фигуре, красновато-коричневом кафтане. На его руке почти неподвижным грузом висел человек, совершенно Ронхе незнакомый, который тихонько постанывал и был очень бледен. На мужчине была тёмная куртка, и Ронха не сразу заметила, что плечо у него черно от крови; только когда блики от ламп отразились на ткани, она начала понимать, что незнакомец ранен, и ранен серьёзно.

Снова испугавшись, но стараясь, как всегда, не подавать виду, она поспешила вниз.

Тэб Марекш, хозяин дома, был поистине огромен. Ростом он был примерно с Мильса, а в обхвате – с двух, а то и с трёх Мильсов. Никто бы, впрочем, не назвал его толстяком – своей комплекцией он был обязан, в основном, широким костям. Лицо его обрамляла короткая, на редкость аккуратная чёрная борода, ноздри раздувались, как у быка, глаза то и дело подозрительно сощуривались.

– Девка, тащи воду и инструменты, живо!

«Какие инструменты?» – успела подумать Ронха перед тем, как тэб Марекш гаркнул:

– Бегом, я сказал!!

И Ронха поспешила к кадушке, где ещё оставалась вода.

Тэб Марекш втащил свою ношу в комнату по соседству – маленькую, почти как сени – и свалил на кушетку. То была Ронхина комната и Ронхина кушетка. Когда девушка прибежала туда с кадушкой, она поняла, что сегодня ей придётся спать на печи. Мужчина повалился на свежевыстиранное покрывало, как куль с шерстью, даже свои ноги не смог поднять – это сделал за него тэб Марекш. Он же зажёг масляную лампу на маленькой тумбочке и положил под голову раненого подушку. В другое время Ронха бы подивилась тому, как хозяин дома за кем-то ухаживает. После тех двух с лишним недель, которые она прожила с ним под одной крышей, Ронха никогда бы не сказала, что этот человек способен к кому-то проявлять участие.

– Что ты стоишь, как дура? Разрезай одежду, вынимай пулю! Что, я тебя, что ли, должен учить?!

Ронху и правда словно парализовало.

«Пулю, – повторила она про себя. – Какую пулю?».

С разрезанием одежды тэб Марекш, впрочем, уже справлялся сам. Невзирая на стоны, он стащил с раненого куртку, достал из кармана штанов складной ножик и принялся терзать потемневшую от крови ткань кафтана своего гостя. Марекша было слишком много для этой маленькой комнаты, и казалось, что неловким движением он может снести здесь стены. Однако сейчас он не был способен к неловким движениям в принципе: он действовал быстро и правильно, словно хорошо слаженный механизм.

Ронха продолжала стоять с кадушкой.

«Может быть, тэб Марекш как-нибудь сам справится?» – тупо подумала она.

Однако надеяться на такой исход ей суждено было очень недолго.

– Ну? Ты будешь помогать, или нет?!

– Я… я никогда этим не занималась. – Ронха прочистила горло. – Я лучше сбегаю за врачом…

– Я тебе сбегаю! – невесть с чего разъярился тэб Марекш. – Давай, лечи его, и если он помрёт, ты пойдёшь следом за ним, поняла?! А врача звать не смей, слышишь?!

Ронха слышала. Сложно не услышать, когда так кричат.

Бросить бы кадушку на пол. Развернуться бы с гордо выпрямленной спиной, выйти, хлопнуть дверью. Пусть разбирается сам со своими странными приятелями, к которым нельзя вызывать врачей.

Так бы Ронха и сделала – её бы не напугала перспектива спать под открытым небом. Но человеку, корчившемуся на кушетке, требовалась помощь целительницы, и Ронха знала, что если не окажет эту помощь, то нарушит какой-то очень важный закон, ещё более сильный, чем закон послушания фелиям. Потому что именно в помощи людям, как она стала со временем понимать, и состояло её предназначение. Именно этого и хотели от неё Богини, а ослушаться их у неё не было никаких сил… Ослушалась уже однажды, когда бросила Тальвина… Но об этом, конечно, она сейчас не будет думать.

И ещё наверху лежала больная Нарай, которая, если бы её выкинули из этого дома, не смогла бы выздороветь, ночуя на холодной земле. А Нарай непременно бы выкинули, если бы Ронха сейчас бросила на пол кадушку и ушла.

И потому Ронха осталась. Осталась, и принялась лихорадочно вспоминать учебник анатомии, и всё то немногое, что когда-либо слышала и читала об огнестрельных ранениях. Мильс, перед которым чудесным образом раскрывались двери всех библиотек, сумел раздобыть для неё превосходные книги, написанные великими мастерами своего дела; но мастера эти, к сожалению, жили задолго до того, как человечество изобрело порох. Тогда, правда, были стрелы; но стрелы ведь – это совсем другое! У стрелы есть древко, за которое можно схватиться и потянуть на себя, а пуля маленькая и всаживается глубоко-глубоко… Придётся брать нож, варить обезболивающее зелье… и всё равно, крику, наверное, будет… Проснётся Нарай… Ох, и почему же нельзя позвать врача!

Всё это проносилось в Ронхиной голове, пока она мыла в кадушке трясущиеся руки. Ужас ледяной змейкой полз по позвоночнику, сердце обмирало и как будто куда-то проваливалось.

«Я не смогу… – думала она. – Не смогу… не смогу!!».

Невольно потёрла запястьем собственное плечо. Давно же её никто не выбивал из колеи! Оказывается, «зеркальность» никуда не делась, просто спряталась, до поры, до времени…

Тэб Марекш оглушительно сопел за спиной. Ронха так и видела, как трепещут крылья его огромного носа, и удивительно маленькие для его широкого лица глазки следят за каждым её движением.

Ронха села перед кушеткой на колени.

«Нитка тянется… – думала она, растопырив пальцы. Её руки как будто светились изнутри в полумраке, и были похожи на плавники невиданной рыбы. – Нитка вьётся… Кругами, кругами… Воет ветер…».

– Ты будешь что-нибудь делать, или нет?!

– Я и так делаю!!

– Ага, вижу я, как ты делаешь…

Ронха вскочила на ноги и резко развернулась.

– Выйдите отсюда, тэб Марекш, – прошипела она. – Выйдите, иначе я не ручаюсь за себя.

Прошла секунда, длинная и чугунная. И тэб Марекш вышел.

«Не простит, – подумала Ронха. – Припомнит, обязательно припомнит… Не сегодня, так потом, в самый неожиданный момент…».

…После она не раз выходила в большую комнату. То за зельем бегала, то за тряпками для перевязки. Тэб Марекш сам положил себе жаркое, и какое-то время ужинал, молча поглядывая на суетящуюся девушку. Она чувствовала этот взгляд, однако старалась не обращать внимания. Когда суровый хозяин покинул маленькую комнату, Ронхе стало куда проще сосредоточиться, и она полностью погрузилась в заботы о раненом. Тэб Марекш только раз ещё потом заглядывал к ним, но, когда его гость сообщил о своём состоянии вялым кивком, отправился в свою комнату, на второй этаж. Ложился Марекш рано; он работал в охранном, а туда следовало приходить ни свет, ни заря.

Когда пациент заснул, Ронха собрала остатки тряпок, свалила их в кадушку, чтобы потом постирать, и отправилась мыть посуду. Оказалось, тэб Марекш не только жаркое ел, но и от пирожков оставил всего две штуки. Значит, к утру надо испечь новых, а ещё озаботиться похлёбкой…

Мильс явился, когда она чистила картошку. Шёл уже второй час ночи.

Мильс был молчалив, как обычно. Под его курткой обнаружился бесформенный коричневый свитер, о существовании которого Ронха узнала не так давно. Впервые увидев Мильса в этом свитере, она испытала некоторый шок. Во-первых, потому, что свитер был не чёрным, а во-вторых, потому, что он был ужасен. Ронха сразу так честно и сказала Мильсу, и с тех пор у неё возникало ощущение, что тот стал надевать свитер чаще. Как будто ей назло – а может, и не как будто.

– Почему ты решила заняться готовкой именно сейчас? – спросил он.

– Потому что пирожки нужны завтра утром.

– Ничего, денёк потерпит без пирожков, – буркнул Мильс. – Иди спать.

Ронха фыркнула:

– Лучше не искушай. Я и так сегодня провинилась перед Марекшем.

– Переживёт.

– Не переживёт. Мстить будет… Ты знаешь, он сегодня притащил какого-то парня с пулей в плече.

– Да?.. Ну, видимо, кто-нибудь из его шайки угодил в передрягу…

– Какой шайки? – насторожилась Ронха.

– Хочешь сказать, ты приняла этот бред про работу в охранном за чистую монету?

Ронха уронила картофелину в миску с очистками.

– Разве не видела, какие люди к нему ходят? Да любого из нас давно бы прирезали, если бы мы не приносили ему доход. Здесь чужаков не любят.

Сознание Ронхи едва поспевало за обрушивающимися на неё открытиями. Запутавшись окончательно, оно решило поймать последнюю мысль Мильса, а над остальными подумать как-нибудь в другой раз.

– Но кас-шаллийцы… – пролепетала Ронха.

– А кто тебе сказал, что они чужаки?.. – Мильс подошёл к столу и, на всякий случай, немного понизил голос. Вид у него был мрачный как никогда. – Они свои. Такие же жулики. Они были здесь задолго до того, как их соотечественники-дезертиры начали перебираться через Долгогор и сколачивать свои банды в здешних лесах. Уверен, и город закрыли не из-за внешней угрозы. А из-за того, что кто-то может вырваться отсюда и рассказать больше, чем следует, тому, кому не следует. Ужесточить охрану на воротах – это самый легальный и наименее подозрительный способ в сегодняшних обстоятельствах.

– Но как же мы… почему мы до сих пор здесь?!

Мильс наградил Ронху одним из своих самых красноречивых взглядов, как бы спрашивая тем самым: «А у тебя есть варианты?».

– Ты давно это понял?

– Что Марекш преступник? Да почти сразу стал подозревать. И со временем только убеждался… Но ты не бойся, нас он трогать не станет. А если что, у меня пистолет есть…

Ронха продолжила чистить картошку, только движения у неё стали какими-то механическими.

Мильс взял предпоследний пирожок. Потом, подумав, опустил его обратно на блюдо.

– Ешь, – сказала Ронха.

– Я не голоден.

Он достал из буфета ножик и миску, сел за стол и принялся помогать Ронхе с картошкой. Правда, чистил он её как-то странно: под его ножом шкурка с картошки снималась не завитками, а пластинками, причём картофелина после такого выглядела довольно жалко, ибо уменьшалась раза в два.

Ронха не стала его исправлять. Мильсу следовало сказать «спасибо» уже за одно желание ей помочь. Не так уж часто оно его посещало. Хотя, надо признать, если у неё возникали какие-то вопросы при освоении отнюдь не простой целительской науки, он всегда с готовностью их обсуждал – либо рассказывал то, что знает сам, либо, если не знал, делился своими соображениями, причём, чаще всего, верными.

– А что этот парень с пулей? Ты его теперь должна лечить?

– Само собой.

Мильс качнул головой.

– Я поговорю завтра с Марекшем. Мне всё это начинает очень не нравиться.

– Не смей ни о чём таком с ним разговаривать! – всполошилась Ронха. – Он нас выкинет на улицу!

Мильс, ничего не ответив, продолжал кромсать картошку.

– Не будешь говорить? – спросила у него Ронха настороженно. – Пообещай, что не будешь!

– Мне не нравится, как он с тобой обращается. Как будто ты ему что-то должна.

– Он так со всеми обращается, – не сразу ответила Ронха. – Он такой человек. Мильс, пожалуйста…

– Ладно, – буркнул Мильс. – Не буду. Но, если что, сразу говори мне. Ясно?

– Да.

Ронха, немного смутившись, опустила глаза. Она раньше и не подозревала, что Мильс таким может быть. А теперь ей словно бы было позволено заметить ту его сторону, которая прежде была от неё сокрыта. Это означало, что Ронха каким-то образом вошла для него в «круг своих». За три недели она так и не смогла к этому привыкнуть, и каждый раз, проявляя свои лучшие качества, Мильс заставал её врасплох.

– Как Нарай? – спросил он.

– Вроде получше… – отозвалась Ронха. И, немного помолчав, добавила: – Но было бы ещё лучше, если бы нам удалось достать молока. Я недавно вычитала об одном очень хорошем зелье, излечивающем от такого кашля, как у неё. Но для него необходимо молоко.

«И кровь», – мысленно добавила Ронха. Но вслух, конечно, говорить не стала, не зная, как Мильс отнесётся к тому, что она собирается напоить его любимую ученицу своей кровью.

– Это вполне реально, – не сразу отозвался Мильс. – Отец девочки, которую я обучаю магии, делился сегодня впечатлениями о трактире «Мечта». Смеялся, что помимо многочисленных крепких напитков, там есть обыкновенное молоко. А всё потому, что семья трактирщика держит корову.

Ронха мысленно застонала. Трактир «Мечта»!

– А ты не мог бы завтра… – начала она.

– Мог бы, но только после десяти. У меня много уроков.

– Ладно, я сама, – пробурчала Ронха, возвращаясь к картошке. В самом деле, не откладывать же лечение Нарай лишь потому, что этот трактирщик – свинья, каких поискать. – Когда открывается «Мечта»?

– В шесть часов вечера.

– Вечера?!

– Конечно. Там кроме выпивки особо ничего и нет, так что люди, в основном, приходят туда после работы. А значит, открываться до шести нет смысла.

– Я смотрю, ты неплохо осведомлён об этом трактире, – проворчала Ронха.

Мильс ничего не ответил. За две с лишним недели он очень неплохо успел изучить Царгем, и, по его мнению, трактир «Мечта» можно было назвать одним из самых безобиднейших заведений этого города.

Но Ронхе лучше об этом не знать. Крепче будет спать – если, конечно, ляжет.

***

Спать на печке было жарко и жёстко, потому что лишнего тюфяка в хозяйстве Марекша не имелось, а сложенное пополам покрывало, которое Ронха использовала в качестве подстилки, не особенно облегчило жизнь. Поэтому девушка поднялась на следующий день раньше всех, с ноющей спиной, и сразу уставшая, да так, словно бы не спала, а полночи копала грядки.

Но нужно было готовить завтрак и делать перевязку раненому, а потом ещё зелья варить… И наверняка сегодня народу будет много – дождя как будто не предвидится, хоть тучи и хмурятся с самого утра.

На её счастье, тэб Марекш и Мильс спустились к завтраку почти одновременно. Хозяин дома немного остерегался Мильса, и при нём ничего Ронхе говорить, а уж тем более делать, не решился. Но Ронха видела, как он на неё смотрел. Таким взглядом можно гвозди забивать.

Не простил он её за то, что накануне на него голос повысила. Ох, не простил.

Когда они ушли, Ронха снова затеяла уборку. На сей раз во всём доме; ходила с тряпками из комнаты в комнату, вытирала мебель, расставляла вещи, намывала полы, открывала окна. Свежий воздух, холодный, как дыхание северных ветров, пляшущих с маккалиями над Кольцовым мысом, оживлял мрачное жилище тэба Марекша. Ронхе очень это нравилось; нравилось, как преображались стены дома, позволившие природе прикоснуться к себе. Ей и самой стало дышаться немного легче, даже усталость ушла.

После комнаты самого тэба Марекша, где царил бардак, но где Ронха почти ни до чего не решилась дотронуться, была комната Мильса. Пустая, безликая, как гостиничный номер, она казалась слишком тёмной и мрачной для светлого времени суток. Ронха раздвинула ситцевые занавески на окне, распахнула ставни. Поправила покрывало на маленькой кровати (и как он здесь только помещается!), вытерла пыль. Вещмешок Мильса стоял рядом. Что-то, возможно, было сложено в грубый сундук у окна. А больше ничего не было, как будто человек и не жил здесь две с лишним недели. Или как будто боялся оставить в чужом доме отпечаток себя.

Но в углу комнаты, за тумбочкой, Ронха увидела ещё один вещмешок, накрытый кое-как сложенным тёмно-зелёным плащом. У неё перехватило дыхание.

Этот вещмешок они надеялись где-нибудь оставить до того, как подойдут к Черевеску, но так и не придумали где. А сейчас мешок стоял здесь. Мильс не дотрагивался до него с тех самых пор, как принёс его сюда. Старый дом ничего не сказал Ронхе об этом, и ветер, влетавший в комнату, не мог этого знать – но Ронха всё равно чувствовала, что Мильс не подходил к тому углу. Может быть, даже избегал туда смотреть.

И Ронха тоже не должна была к нему приближаться. Разве что пол помыть рядышком, не сдвигая мешка… и, может быть, плащ положить как-то поаккуратнее…

Но когда её пальцы коснулись жёсткой ткани, выпустить её уже не смогли.

Как всё-таки странно, что от человека, жившего такой большой жизнью, остаётся так мало вещей. Они, должно быть, не значили для Тальвина и половину того, что будут значить, например, для его жены, когда этот мешок, наконец, окажется в её руках. Того, что значат сейчас для Ронхи. Для него это был просто мусор. Он сам говорил, что не сентиментален. Он мог легко избавиться от всего, что тут лежало. Даже деньги, на которые троица наложила табу, хотя они могли бы здорово облегчить им жизнь в Царгеме, Тальвин мог бы кому-нибудь отдать и забыть. Выросший в особняке, окружённый слугами и роскошью, он был на редкость неприхотливым и мог бы, наверное, жить под открытым небом… Как жаль, что им так и не довелось переночевать вместе в лесу, посидеть у костра в сумерках. Людей, как правило, сближают такие вещи. Сблизили бы и их…

Хотя вот с книгой он вряд ли смог бы так просто расстаться. Ронха хорошо помнила эту книгу – «Дневник Великой Лельги», женщины, научившейся летать. Из тряпицы, в которую была завёрнута книга, Тальвин когда-то сделал бинты, чтобы перевязать Ронхе ногу. После этого он завернул книгу в какую-то сорочку серого цвета, которую Ронха прежде ни разу на нём не видела. Наверное, она ему не нравилась… А вот и его мундир, и лента с вышитыми на ней знаками отличия… И револьвер – лежит в специальном кармашке. Вот ещё один кармашек – на изнанке спинки вещмешка. Туда только что-то плоское можно положить, чтобы ничто не врезалось в лопатки, когда несёшь…

«Раз уж залезла…» – подумала Ронха, пальцем оттягивая ткань кармашка.

Там лежали письма. Немного, штук пять или шесть. Все они были перевязаны потрёпанной полоской ткани, некогда белой – все, кроме одного. Конверт этого отдельного письма вскрыт неосторожно, края измочалены; видно, что адресат был слишком нетерпелив, чтобы искать нож для бумаги.

Она сама плохо отдавала себе отчёт в том, что делает, когда её пальцы, дрожавшие от непонятного ей самой страха – словно бы покойник мог вот-вот войти в комнату и застать её с письмом в руках – отогнули язычок конверта и достали листок сложенной вдвое бумаги.

Ронха развернула его.

«Мой возлюбленный супруг! – прочитала она. – Два круга я не видела тебя. Два круга ты сражаешься за свободу несчастных палрийцев. Я горжусь тобой, мой милый, хоть и скучаю по тебе невероятно…»

Ронха нервным движением сложила листик. Нельзя, нельзя! Это слишком личное, это та территория, куда она не имеет право ступать. Если память о Тальвине что-то значит для неё, она должна остановиться прямо сейчас, пока ещё не поздно.

И Ронха остановилась, потому что память о Тальвине значила для неё многое.

Она убрала письмо обратно в конверт, но сам конверт вкладывать в кармашек не спешила. Сидела, уронив руки на колени, где лежал Тальвинов плащ. Сердце у неё стучало так, что дыхание перехватывало. По лицу текли слёзы.

Как же Талир любила его, думала Ронха. Как ждала… до сих пор ждёт. Эта удивительная женщина, такая красивая, такая живая – как отблеск солнца на воде. Наверное, круги ожидания стёрли румянец с её лица, заострили черты. Наверное, она каждый вечер молится Богиням о том, чтобы её муж поскорее вернулся к ней, здоровый и невредимый…

Только он не вернётся. И вместо любимого человека тэба Талир получит этот вещмешок. Сдержанно поблагодарит, стараясь держать лицо. Она должна быть очень гордой, эта женщина, и очень сильной духом… другую бы Тальвин не выбрал себе в жёны.

Почему он никогда не рассказывал о ней? О той, которая писала ему эти полные нежности письма? О той, по которой так тосковал сам? Почему он не зашёл повидаться с ней, когда приехал на Кольцовый мыс? Почему прятался и жил в лесу? Неужели он боялся, что не сможет уйти после этого? Неужели дурацкая затея с Черевеском казалась ему важнее семьи?..

А ведь у них даже детей не было… Никакого утешения не останется у несчастной тэбы Талир, когда она узнает, что случилось с её мужем…

За дверью послышались шаги. Ронха в мгновение ока бросила на мешок все вещи Тальвина и быстро накрыла их наспех свёрнутым плащом. Вытерла слёзы тыльной стороной ладони, схватила лежавшую на полу тряпку.

В комнату заглянула Нарай. Бледная, очень худая, похожая на призрак, в своей длинной белой рубашке. Босая.

– О, Ронха, ты здесь? Я потеряла тебя…

– Что ты хотела? Ты почему босиком ходишь?

Говорила Ронха резко – резче, чем следует разговаривать с больными людьми. Чуть было не попалась, надо же!.. Нельзя копаться в чужих вещах. Тем более, в вещах Тальвина. Тем более, его письма читать.

– Я хотела попросить у тебя мою книгу… Ну, ту, которую ты от меня спрятала. Мне уже гораздо лучше, честное слово, и я могла бы…

Это Мильс на неё так влияет, подумала Ронха. Всепожирающая тяга к знаниям только от него могла прийти. Сейчас у него вроде хватает мозгов не заставлять девочку учиться, зато она сама…

– Ты могла бы использовать заклинание поиска, – посоветовала Ронха елейным голосом.

Нарай смерила её недобрым взглядом. Она молчала, но её эмоции легко читались на лице.

– Не можешь, – констатировала Ронха. – Нарай, вот когда ты окончательно поправишься, тогда и будешь сидеть с книжками. Что ты как ребёнок, в конце концов?

– Можно подумать, это очень занимательно – поправляться, – буркнула Нарай. – Знала бы ты, как я изнываю от скуки! Я лежу, и мне ничего не хочется… Но, ведь если тебе ничего не хочется, нужно себя преодолевать! Только те, кто не имеет в жизни цели, предаются праздности, а я…

– Преодолевать себя будешь, когда выздоровеешь, – отрезала Ронха. – Тебе ничего не хочется, потому что ты больна, у тебя температура и…

Нарай закашлялась влажным, хриплым кашлем, одной рукой закрывая рот, а вторую прижав к груди.

– И вот это, да, – заключила Ронха. – Иди к себе.

Нарай повернулась и ушла с самым несчастным видом.

Выдохнув, Ронха вытерла руку о штанину и быстро положила на место письма и вещи Тальвина – так же, как они лежали у него. Ощущение у неё было премерзкое, она ненавидела сама себя. Как воровка, в самом деле!

Вот и всё, думала Ронха. Теперь всё так, как было. Теперь можно домывать пол и выходить из комнаты, и больше не заходить сюда…

Она очень бережно сложила плащ и накрыла им вещмешок.

***

Вечером Ронха взяла кувшинчик с крышкой и отправилась за молоком. Она хотела прийти к открытию «Мечты», однако пришлось задержаться у Камира – так звали человека с простреленным плечом, которого накануне привёл тэб Марекш. Ронха надеялась, что ей удастся быстро его покормить, но Камир ел медленно-медленно; после каждой ложки бульона он прикрывал глаза и переводил дух. Ронха совершенно не привыкла кому-либо прислуживать, сколько бы отец ни старался её к этому приучить, и ситуация угнетала её. Да и с покупкой молока хотелось разделаться поскорее…

– Я, наверное, успел вам надоесть, – говорил Камир.

– Нет, что вы.

– Надоел… Я знаю, что надоел. Сплоховал я вчера… Надо было прострелить пузо этому жирнозадому барону, а мне почему-то стало жаль его дочку. Сидела у него в карете девочка, глазёнки большие, круглые… И, пока я раздумывал, его кучер… Так глупо получилось. Хорошо, Марекш спас меня. Повезло мне с ним. И вам повезло, да?.. Вы кто ему?

– Никто.

Камир снова вздохнул и закрыл глаза. Ронха устало следила за тем, как солнечный зайчик трепещет на его рыжих волосах… Она терпеть не могла рыжеволосых с тех самых пор, как её приворожил Шкаллий.

– После каждой такой передряги я невольно спрашиваю себя… – бормотал Камир, не открывая глаз. – Может быть, мне следовало вовсе умереть?.. Может быть, мир просто намекает мне, что устал от меня? Как вы думаете, девушка?

Это было мучительно, это было долго. Ныла рука, державшая миску с бульоном. Ронха отвечала односложно, сухо, надеясь, что Камир сам догадается, что задерживает её. Однако Камир не догадывался.

Когда они доели бульон, шёл уже седьмой час. Потом необходимо было дать Камиру очередную порцию зелья, поколдовать над раной… К тому моменту, как Ронха вышла из дома, на улицах уже сгустились сумерки, и всюду затаились тени – опасные тени Царгема. Ронха шла, представляя себе встречу с трактирщиком «Мечты» во всевозможных её вариантах. Следовало морально подготовиться к любому разговору: каким бы неприятным он ни был, необходимо было держать лицо.

«Я просто приду и куплю молока, – говорила себе Ронха. – Ничего такого. Он ничего обидного не посмеет мне сказать, потому что я клиент. Он просто обязан дать мне молока! А вот если он откажется, его ждут большие неприятности. Он тогда узнает, что не был так уж неправ, называя меня ведьмой, ха-ха!».

Однако все эти самовнушения оказались излишни – Ронхин недруг в тот вечер за стойкой не стоял. Посетителей обслуживал молодой угрюмый мужчина с папиросой в зубах. Когда она попросила у него молока, он смерил её испепеляющим взглядом, вынул папиросу и выпустил облачко дыма ей в лицо.

Ронха закашлялась и демонстративно помахала рукой перед носом.

– Вы что, не слышите меня? – спросила она, не повышая голоса, но так выразительно глядя на человека за стойкой, словно бы за её спиной стоял десяток вооружённых мужчин, которые пришли бы ей на выручку, если бы с трактирщиком не удалось договориться по-доброму. – Я попросила молока. И только попробуйте налить несвежего: вернусь и заколдую!

– Угу… – понимающе протянул человек за стойкой и сунул папиросу обратно в рот. – Щас.

Он взял у неё кувшинчик и куда-то исчез.

Ронха, от нечего делать, огляделась по сторонам. Отвратительное место, как она и предполагала. Шумное, пропахшее винным духом и табаком. Половицы такие древние и безжизненные, что ходишь по ним, словно по камням. Висят какие-то страшные картинки с изображением окороков, коровьих голов и бутылок. Половина посетителей уже успела напиться до свинского состояния, вторая половина воодушевлённо следовала их примеру. И ни одного прилично выглядящего человека! Тот толстяк в коричневом костюме как будто мог бы за такового сойти – но у него уже осоловелые глаза и красные щёки, он жутко смеётся и никак не может перевести дыхание… А вон спорщики. Один из них пытается удержать на голове кружку с вином, второй громко считает: «…Три! Четыре! Пять!». Кружка падает, вино разливается, красная жидкость течёт за шиворот… фу. Какой-то бродяга в серой шляпе самозабвенно целуется с одной из тех размалёванных девиц, что в любое время суток можно встретить на улицах Царгема. Впрочем, здесь много таких девиц; они либо оглушительно визжат, либо заливисто хохочут, подсаживаются на колени к мужчинам, стреляют глазками… Но эта сладкая парочка сидит к Ронхе ближе всех – ишь, прилепились друг к другу…

– Слышь, крошка, твоё молоко.

От «крошки» Ронху передёрнуло, но она понимала, что в таком месте иного обращения ждать глупо.

– Это что, всё?! – возмутилась она, заглянув в кувшин.

– Это одна порция.

– Доливай доверху, я заплачу.

Парень скрипнул зубами, но пошёл обратно.

Пока Ронха с ним общалась, в трактир успел зайти ещё один человек. Вот он как раз был приличным. Пуговицы на его дорогом камзоле сияли, высокие сапоги были начищены до блеска, а на поясе висели ножны со шпагой. Прямые волосы были собраны в аккуратный хвостик и перевязаны тёмно-синей, под цвет камзола, лентой.

Вот так франт, подумала Ронха, надменно вскинув голову, но присмотрелась к вошедшему с интересом. Она давно не видела хорошо одетых мужчин.

Франт её тоже увидел, однако взгляд его скользнул дальше. И остановился – очевидно, незнакомец нашёл, кого искал. Широкими шагами он пересёк трактир, прошёл мимо Ронхи и устремился к столу, за которым сидел бродяга в серой шляпе и его пассия. Встал рядом, громко прочистил горло. Однако эти попытки привлечь к себе внимание ни к чему не привели. Тогда человек со шпагой требовательно потряс бродягу за плечо, после чего тот, наконец, соизволил оторваться от девушки и повернуть голову.

– Чего тебе?

Произнесённая бродягой фраза совпала с чьим-то очередным весёлым визгом, и Ронха скорее прочитала по губам, чем действительно услышала вопрос. Зато теперь она могла видеть лицо бродяги, заросшее белесоватой щетиной минимум недельной давности. Ронха бы сейчас даже примерно не смогла сказать, сколько кругов этому человеку.

– Я пришёл передать вам послание от наместника, Альгар.

– О, тэб Нальвес всё-таки решил мне заплатить? – оживился бродяга. И обратился к сидевшей рядом девушке, как бы делясь с ней радостью: – Очень мило с его стороны!

Та согласно кивнула, не переставая улыбаться. Правда, смотрела она уже не на бродягу по имени Альгар, а на человека со шпагой – тот выглядел более платёжеспособным.

– Тэб Нальвес просил передать вам, что если вы не уберётесь из его города в ближайшие пару дней, то закончите свои дни на виселице, и в очень скором времени. Специально для вас он приказал подготовить разрешение. – С этими словами человек со шпагой положил перед Альгаром какую-то бумагу. Места на столе хватало, поскольку там стояла всего пара кружек.

Вот, значит, как, подумала Ронха. Получается, можно уйти из Царгема, если получить у наместника разрешение?.. Надо бы взять на заметку.

Бросив на бумагу равнодушный взгляд, Альгар ответил:

– Передайте наместнику, что я с радостью покину этот чудесный город, но только после того, как он выплатит мне то, что должен. В противном случае, тэб Инвиг, или как вас там, тэб Нальвес рискует лишиться своего места, поскольку…

– Девушка, ваш кувшин.

– Да, спасибо. – Ронха развернулась к стойке. – Сколько я вам должна?..

– …Его люди забрали у меня отнюдь не все мои трофеи, – продолжал, тем временем, Альгар за её спиной, – и это было несколько опрометчиво с их стороны, потому что теперь тэб Нальвес только выигрывает от того, что я здесь нахожусь. По закону он должен отдать мне всё, что мне причитается; он этого не делает, чему у меня есть доказательства. Так что, на его месте, я не стал бы меня отсюда вышвыривать.

Что-то насторожило Ронху в том, как говорил этот человек. Она слушала его уже краем уха, она уже почти перестала думать и о нём, и о том франте со шпагой, которого звали Инвиг. Она уже рассчиталась и взяла в руки кувшин с молоком. Но то ли в голосе, то ли в словах, то ли в интонациях бродяги Альгара было что-то от надоедливой мухи – сколько ни отмахивайся от неё, она всё равно будет кружиться только возле тебя, словно ей больше некуда лететь…

Ронха пошла к двери, испытывая лёгкое замешательство, и, не удержавшись, обернулась, чтобы ещё раз посмотреть на эту странную троицу.

– Значит, то, что вам причитается, – повторил тэб Инвиг.

– Именно так, – подтвердил Альгар. И Ронха, которая теперь очень хорошо его слышала, вздрогнула, сама ещё не понимая, почему у неё холодеют пальцы, и почему дышать становится так трудно, словно бы горло стало узким, как соломинка.

– Что ж, вы получите то, что вам причитается, – сказал тэб Инвиг очень выразительно. Было понятно, что он, в отличие от Альгара, имеет в виду вовсе не деньги.

Он выпрямился, вытянув руки по швам, и коротко поклонился. Альгар, в свою очередь, приподнял шляпу и ответил ироничным кивком.

– До скорой встречи, тэб Инвиг, – сказал он.

И Ронха выронила кувшин, потому что в тот самый момент у неё больше не осталось никаких сомнений, что человек в одежде бродяги – это Тальвин Эмерский. Тальвин, которого Герн победил в поединке. Тальвин, который упал в бушующий поток Долгогора.

Она вылетела из трактира так быстро, что люди, лениво повернувшие головы на звук разбившегося кувшина, увидели лишь смутную фигуру, мелькнувшую в дверном проёме.

2.

Ронха потом из всей обратной дороги помнила только то, как споткнулась о ступеньку крыльца перед домом тэба Марекша – словно приняла её за часть вечерней полутьмы, как дурная птица принимает за воздух оконное стекло. Ронха довольно сильно ушибла пальцы на ноге, и боль немного её отрезвила.

«Буду делать вид, что ничего не случилось, – решила она, разозлившись вдруг так, как никогда до того не злилась на Тальвина – разве что в тот день, когда он разорвал расписку. – Потому что ничего и не случилось. Стану я ещё думать о человеке, которому абсолютно плевать и на меня, и на моих друзей! Слишком много чести!».

Когда через полчаса в комнату спустилась Нарай в мягких войлочных тапках, Ронха сидела и резала лук для баранины, которую собиралась потушить на ужин. Кусочки лука выходили большие и неровные.

– Можно что-нибудь пожевать? – Нарай оценивающе оглядела кухню.

– Конечно, – с нарочитой оживлённостью отозвалась Ронха. – Могу похлёбку разогреть, и пирожки вон остались…

– Ронха, ты что, плачешь?!

Ронха молча сунула ей под нос доску с нарезанным луком.

– Ой, всё, ладно! – рассмеялась Нарай, отворачиваясь.

– Тебе полезно, – изобразив коварную улыбку, сказала Ронха и вытерла слёзы тыльной стороной ладони. – Ненавижу резать лук. Ты как себя чувствуешь?

– Нормально. – Нарай пожала плечами.

Ронха посмотрела на неё красными глазами. Врёт ведь, подумала она. Но действительно хочет есть…

– Возьми пирожок, сейчас я печь разожгу… – Она принялась было вставать из-за стола, но Нарай отмахнулась:

– Мне пирожка хватит.

Девушка протянула руку к блюду на столе и на мгновенье задумалась, выбирая пирожок посимпатичнее. В итоге взяла самый дальний от себя. Чем он отличался от остальных, было непонятно.

– Хорошо, что у тебя просыпается аппетит, – сказала Ронха.

– Ага. – Нарай довольно улыбнулась, но тут же закашлялась. Кашель у неё был всё такой же – грудной, клокочущий – и Ронха с тоской вспомнила о загубленном молоке.

– Ты точно из-за лука плакала? – Нарай нахмурилась. – Какой-то у тебя убитый вид…

– Тебе мерещится, – сказала Ронха.

– Ну, не знаю…

– Я просто устала, ясно?

Она взяла доску и направилась к плите. И там, под прикрытием печки, снова вытерла глаза. Руки у неё мелко тряслись.

Она снова услышала, как закашлялась Нарай. Ронхе следовало бы прогнать девчонку в постель, но ей вдруг стало страшно, что она опять останется одна в кухне, наедине с бурей, которая никак не желала утихать в груди и в голове. Ронха пока не могла поделиться этой бурей, и не могла даже представить, как расскажет Нарай или Мильсу о том, кого встретила в трактире – однако ей хотелось, чтобы кто-нибудь занимал её разговорами, чтобы что-то привязывало её к земле, ещё недавно казавшейся такой надёжной, а теперь так и норовившей выскользнуть из-под ног. И это у неё-то, у целительницы!..

Нет, пусть уж лучше Нарай остаётся. В конце концов, это ей тоже полезно, можно ведь заболеть и от скуки…

Однако Нарай, к досаде Ронхи, сама довольно скоро захотела подняться к себе. Впрочем, целительнице не пришлось долго оставаться в одиночестве – сначала пришла женщина с язвами на руках, потом у Камира начался бред… Когда вернулся со службы – или откуда там? – тэб Марекш в компании очередного гостя, Ронха была занята зельем. Будучи полностью погружённой в колдовство, она едва заметила его приход, и на гостя не обратила никакого внимания. Только потом, процеживая отвар, она краем уха услышала, как тэб Марекш, понизив голос, произнёс:

– Вы же понимаете, мне ещё жить в этом городе…

– Мне тоже, – со смешком ответил ему на это его гость.

Потом они рассмеялись оба.

Ронха бы, может, и не стала прерывать своё занятие, если бы не услышала в этой короткой фразе – «мне тоже» – явно выраженный акцент.

Она подняла голову.

Нет, ей не показалось.

Кас-шаллиец.

Ронха тут же ощутила, как черты её лица сами собой складываются в презрительную гримасу. Прежде она неплохо относилась к кас-шаллийцам – вернее, никак к ним не относилась, слабо понимая, чем они отличаются от остальных людей. Однако после того, как Герн сбросил Тальвина в Долгогор, стала искренне ненавидеть всю их расу, и попытки убедить себя, что «кас-шаллийцы тоже люди» ни к чему не приводили. То, что Тальвин оказался живым, тоже, по всей видимости, ничуть не повлияло на ситуацию.

Заметив, что девушка смотрит на них, тэб Марекш помрачнел и сдвинул брови. Ронха продолжила переливать черпаком зелье в маленькую баночку, накрытую тонкой тканью. На ткани уже лежали зеленоватые комки, похожие на пережёванный ил.

– Пошли-ка ко мне, – сказал тэб Марекш гостю.

И вскоре Ронха, не поднимавшая головы, услышала их шаги вверх по лестнице.

«Отомстит, – равнодушно подумала Ронха. – Теперь-то уж точно. Что-нибудь наговорит моим пациентам. Или якобы случайно толкнёт, я отлечу к стене и больно ударюсь. Что-нибудь из своих любимых штучек… В любом случае, тяжёлого разговора уже явно не избежать… ну и Шакката с ним».

Она принялась переливать жидкость из баночки в кружку, напевая при этом незатейливый мотивчик. Ронха вычитала недавно, что зелья любят, когда им поют; только мелодию при этом нужно «открывать» и «закрывать», как и заговоры – сначала прибавляя, а потом убавляя по одной ноте. Тарарим, тарарирам, тарам. Тарарим, тарарирам, тарам, там…

Она вошла с кружкой в комнату, пропитавшуюся нездоровым запахом. Камир был весь в поту, рыжие волосы липли ко лбу. Голова его моталась по подушке, и было видно, как под веками двигаются глаза.

– Ты должен сказать им, Марекш… – Камир облизнул губы. – Про дверь, ты помнишь… прямо под стойкой дверь в подполье… Он ставит на неё большую бочку, но бочка всегда почти пуста, он никогда не наливает из неё вина… Он боится…

В воздухе оно рождается,

К земле оно спускается,

Богини дают ему имя,

Имя ему – покой…

Невидимое облако её силы и облако пара над зельем слились в одно целое. Дыхание Камира стало ровнее и медленнее, но голова всё ещё вяло поворачивалась то в одну сторону, то в другую. Ронха осторожно приподняла её и поднесла кружку к губам Камира.

«Как я устала», – вдруг подумала она. И тут же рассердилась на себя едва ли не до слёз.

– В воздухе оно рождается, к земле оно спускается низко… – стала проговаривать Ронха, чтобы собственный голос помогал сосредотачиваться. – Богини дают ему имя…

И тут она в ужасе поняла, что Камиру не становится легче. Что он просто успокаивается от звука её голоса, как успокоился бы от звука голоса любого человека.

«Но я вчера уже много сделала, – убеждала себя Ронха. – Вчера было сложнее, сегодня легче. У меня получится. Я просто должна сосредоточиться…».

Ронха ещё многого не понимала в целительстве; порой она не смогла бы объяснить даже свои собственные действия, совершаемые по наитию, но преводящие к результату. Книги давали ей новые знания, но не всегда могли разложить всё по полочкам. Это иногда сказывалось самым жутким образом – как, например, сейчас, когда она зашла в тупик и не могла сообразить, как быть дальше.

«Мяуч-трава, – подумала Ронха. – Мне нужна мяуч-трава, и тогда я успокоюсь и смогу спокойно работать».

Ещё она подумала, что неплохо было бы поискать ответы в книге. Может быть, труд какого-нибудь очередного древнего мудреца подскажет ей правильный путь…

Она достала склянку с зельем и, сев за стол, налила в кружку несколько капель. Помедлив, добавила ещё парочку, чтобы наверняка – всё-таки не каждый день видишь воскресших мертвецов; тем более, своё зелье всегда действует слабее.

Ронха подпёрла голову руками, слушая, как стучит сердце. Теперь прикрыть глаза, сделать пару-тройку глубоких вдохов – ведь медленное дыхание не последний помощник в целительском деле – и можно идти, работать дальше.

***

– Ты! – Тэб Марекш так ощутимо толкнул её в плечо, что Ронха проехалась локтями по столу и чуть не свалилась с лавки. – Ты что тут разлеглась?! По-твоему, это место, где спят?!

– Комната, за которую мы платим вам деньги, всё равно занята, – огрызнулась Ронха, спросонья не сообразив вовремя придержать язык. Глаза слипались так, что хоть спички вставляй.

– Ну давай, повякай мне ещё…

В кухне пахло бараниной, да так ощутимо, что Ронха поспешила обогнуть тэба Марекша и кинулась к плите. Открыла дверцу, потыкала мясо ножом. Вроде всё в порядке… пусть ещё немножко постоит.

«Камир!» – вспыхнуло у Ронхи в голове, и она метнулась в маленькую комнату.

Пациент спал. Дыхание у него было ровным, хотя испарина всё ещё блестела в мерцании свечи, которую Ронха впопыхах схватила с буфета. Должно быть, ей просто показалось, что заговор не работает. На самом же деле, всё у неё получилось само собой… просто в следующий раз нужно быть осторожнее…

Она промокнула лицо Камира влажной тряпкой и выдохнула. Сердце медленно, нехотя успокаивалось.

«Так и поседеть недолго», – подумала Ронха и тут же снова вспомнила тот момент, когда поняла, что человек в костюме бродяги – это Тальвин. Вечер получался чрезвычайно богатым на впечатления, ничего не скажешь…

Тэб Марекш встретил её в комнате. Его гость уже, по всей видимости, ушёл, и он стоял один, уперев в пояс могучие руки.

– Что-то ты больно распоясалась, девочка, – сказал он, и Ронха обречённо закрыла глаза. Страх снова потихоньку начинал вращаться в ней, где-то в районе живота – маленькой такой пружинкой.

«Он, наверное, всё-таки ударит меня, – подумала Ронха. – Он знает, что я никому не пожалуюсь, и что Нарай болеет, и что нам некуда идти. Но если ударит, то ударит так, чтобы на лице не осталось следов. Потому что, при всей своей грозности, он немного побаивается Мильса – а Мильс в состоянии заметить синяк под глазом и сделать соответствующие выводы».

Но тут в дверь постучали. Тэб Марекш скрипнул зубами и пошёл открывать сам.

Новый пациент, подумала Ронха. Спасибо, богиня Сарен.

***

Всё-таки хорошо, что тэб Марекш так рано отправлялся спать. Он поел баранины и оставил Ронху с очередной жертвой лесных духов. И это радовало – в обществе хозяина дома Ронха теперь вообще не могла сосредоточиться.

Травма, на сей раз, была не такой тяжёлой – ожог. Правда, времени всё равно ушло много – у Ронхи не было зелья от ожогов, и ей пришлось его варить, да ещё по незнакомому рецепту, а перед этим – отмывать котёл от того, что она делала для Камира…

Когда пациент ушёл, Ронха тихонько вымыла оставшуюся посуду и засела за книжку.

«Может, и не было никакого Тальвина, – думала она, перелистывая страницы до того места, где остановилась в прошлый раз. – Может, мне просто показалось».

Да, гораздо удобнее думать, что показалось.

Мильс, как обычно, пришёл уже после того, как кукушка в ходиках провозгласила начало новых суток.

– Есть будешь? – спросила у него Ронха.

Мильс качнул головой.

«Покормили уже», – поняла девушка и вернулась к книге. Ей, в принципе, было любопытно, где Мильс проводит время по вечерам, а иногда и по ночам. Но сегодня Ронхой владела апатия. Где-то проводит, сказала она себе. Причём, скорее всего, в разных местах. Главное то, что он возвращается. Не бросает их. А иногда ещё и деньги приносит, хотя на уроках магии, как выяснилось, много не заработаешь – во всяком случае, в Царгеме. К тому же ученики, по словам Мильса, здесь были такие, что впору было отказываться от них после первого же занятия. Но он ходил и учил, потому что тэбу Марекшу необходимо было платить за проживание.

– Молока купила? – спросил Мильс.

– Нет.

– Почему?

– Я… – Ронха запнулась. – Я вообще-то купила, но не донесла. Но ты не волнуйся, я другое зелье сварю. Оно, конечно, медленнее действует, но всё же действует…

– Почему не донесла?

– Слушай, вот какая тебе разница? – начала раздражаться Ронха, и щёки её вспыхнули. – Несла-несла кувшин и уронила! Такое бывает!

– Споткнулась, что ли?

Ронха не ответила и снова уткнулась в книжку.

– Ладно, я сам схожу за молоком. – Мильс принялся снова надевать куртку, которую собирался было повесить на крючок.

– Нет! – Ронха так перепугалась, что вскочила на ноги. – Нет, не надо никуда ходить! Да и не во что больше молоко наливать… Говорю же, я сварю другое зелье. Всё будет в порядке.

Мильс недоумённо посмотрел на неё, пожал плечами и повесил куртку.

Ронха села обратно.

«Я должна сказать, – подумала она. – Я должна ему сказать!».

Но она так ничего и не сказала, и Мильс ушел к себе.

***

На следующее утро у тэба Марекша было очень хорошее настроение, и это пугало.

С утра пораньше он вытащил из постели Камира. Тот был бледен, но неуверенно вышел, и даже сел со всеми за стол. Со всеми – кроме Нарай, конечно. У той сегодня снова поднялась температура, и Ронха мысленно отругала себя за то, что накануне не прогнала девчонку в постель вовремя.

Потом тэб Марекш неожиданно заявил, что у него выходной, и что он весь день проведёт дома. А вечером у него, скорее всего, будут гости, и потому он будет очень признателен своим дорогим постояльцам, если те не станут путаться под ногами.

– У меня всё равно дела в городе, – пожала плечами Ронха, плюхая на оладушки ложку сметаны. – Так что я с самого утра не буду путаться у вас под ногами, можете не волноваться.

На самом деле, у Ронхи не было никаких дел в городе. Единственной причиной, по которой она хотела провести этот день вне дома, был выходной тэба Марекша.

– А кто же, позволь узнать, будет готовить для моих гостей ужин? – спросил Марекш.

– Понятия не имею, – отозвалась Ронха. – Наймите кухарку.

«Всё равно терять нечего», – подумала она, делая вид, что не замечает воцарившегося за столом нехорошего молчания – нехорошим, правда, оно было только со стороны Марекша, однако его молчания хватало на весь стол, и даже на всю комнату.

Камир слабо улыбнулся:

– А девочке палец в рот не клади, да?

– Девочка вот-вот допрыгается, – сказал тэб Марекш.

Мильс поднял на него глаза:

– Прошу прощения?

Марекш только скрипнул зубами и запихал в рот весь оладушек целиком.

Ронха с благодарностью посмотрела на Мильса, но тот тоже уже вернулся к тарелке, и взгляда этого не заметил.

«А мы ведь с ним из-за Тальвина подружились, – вдруг пронеслось у неё в голове. – Из-за его гибели, которой не было».

– Посуда, – сказала Ронха вслух. – Надо помыть посуду.

Она поднялась и налила воду в кадушку. Торопливо сложила туда свою тарелку, потом тарелку Мильса, который закончил завтрак следующим. Камир, еле справившись со своим оладушком, поплёлся к себе в комнату, и Ронха поспешила отнести ему сваренного накануне зелья, для подкрепления сил. Уже, вероятно, завтра можно будет сказать, что Камир «почти поправился», а послезавтра он поправится совсем – даже от раны следов не останется.

На обратном пути её поймал Марекш и ощутимо прижал к стенке одной своей лапищей. Другой зажал рот.

– Слушай, девка. – Он говорил тихо, но у Ронхи задрожали коленки. – Только попробуй ещё мне перечить. Или, не приведи Богини, испортить что-нибудь. Только попробуй, и я шкуру с тебя спущу. Ты сегодня будешь дома и будешь готовить праздничный ужин. Иначе я переломаю тебе рёбра, а после вышвырну вас всех отсюда, как котят. Ты поняла меня?

Ронха поспешила несколько раз кивнуть, и тогда он отпустил её. На губах остался неприятный привкус. Она долго стояла там же, у стены, пытаясь сглотнуть слюну, которой не было. Потом опустилась на корточки и упёрла ладони в пол. Половицы в этом доме были старыми, но что-то всё-таки способны были передать; сейчас они говорили о ликовании. Человек, ходивший по комнате, чувствовал себя хозяином положения, чувствовал, что всё идёт по его плану. Ронха, по незнанию, решила, что это из-за неё: Марекш увидел её страх, и ему это понравилось. А значит, он не прочь будет напугать её ещё раз.

Скорее на волю. Скорее, бегом, бегом…

Она быстро перемыла оставшуюся посуду, донесла кадушку до сливной ямы и вылила туда грязную воду. На улице было солнце, голубое небо отражалось в лужах от вчерашнего дождя, и выглядело это так, будто кто-то разбил огромное зеркало и разбросал осколки на дороге. Даже хмурые люди и грязно-коричневые дома не могли испортить этот праздник солнечного утра. И Ронха, вдохнув полной грудью, ощутила, как к ней возвращаются силы.

Она теперь знала, что делать.

***

К дому наместника Ронха пришла в своём единственном приличном платье – зелёном, том самом, которое они с Нарай купили в Виепе. Волосы её были уложены в высокую причёску, подбородок слегка поднят, глаза, наоборот, смотрят долу.

– Эй, девушка, куда! – встретили её у дома тэба Навельса неуступчивые царгемцы. – В очередь, в очередь!

Но Ронхе нельзя было стоять в очереди – тогда она не успела бы приготовить ужин.

– Боюсь, друзья, придётся немножко посторониться. Господин наместник ждёт меня.

Ох, совсем она разучилась разговаривать с людьми. Что за беспомощное блеяние, в самом деле?

Так же, к сожалению, подумала и потревоженная очередь.

– А ну встала на место, не то твоя очаровательная головка лопнет, как тыква! – пригрозил какой-то мужчина. Вид он имел не особенно внушительный – чай, не тэб Марекш – но кулак, который поднял для устрашения, был размером с вышеупомянутую тыкву.

– Не стоит мне угрожать. – Ронха уже взяла себя в руки, и интонации её сделались повелительно-шёлковыми, как в старые добрые времена, когда она давала отпор дымчанам. – А то лопнет не моя головка, а твой живот.

Она протянула руку, и мужчина с огромным кулаком отшатнулся. Он почувствовал в этот момент, как его внутренности словно бы скрутились в один тугой комок, и Ронха вдоволь насладилась его испугом, явно обозначившимся на побледневшем лице. Заклинание было, на самом деле, полезным и способствовало прочищению кишечника, но царгемец об этом знать, конечно, не мог.

– Ведьма, – выдохнул он.

Ронха удовлетворённо кивнула и продолжила своё шествие к двери. Но, к сожалению, всеобщее замешательство, вызванное красноречивым «ведьма», продлилось ровно два её шага. Потом очередь забурлила, превращаясь в толпу, заворчала и надвинулась на Ронху вся разом. И тогда она уже сама побледнела и даже попятилась – за что потом тут же себя отругала. Только было поздно: Ронха теперь предстала перед всеми перепуганной и неуверенной в себе, и это мгновение страха не прошло незамеченным. Уже в следующий миг бессильная злоба на окружающих и на себя саму переполнила её, но ничего сделать Ронха уже не могла. Её стали теснить назад.

И тут вдруг:

– Тэба Ронха! Пожалуйста, идите сюда.

Ну надо же – один из её пациентов! Невысокий мужчина в возрасте, с тёмными насмешливыми глазами. Ронха широко улыбнулась ему и поспешила принять приглашение.

Ко всеобщему неудовольствию, бывший пациент пропустил её вперёд. Ронха этого неудовольствия не заметила – тут же затеяла беседу о погоде. Она вела себя, как женщина, чья улыбка вполне способна стать благодарностью за оказанную услугу. Людей перед ней было не так уж много, и очередь, хоть и двигалась медленно, задержала её всего на час. Теперь оставалось только быстро уладить дело, с которым она пожаловала к наместнику.

Ронха ожидала почему-то просторного зала, как в Коэспэнской Галерее, и была разочарована, когда служанка предложила ей проследовать через круглый холл, в котором тоже стояли какие-то люди, в небольшой кабинет. В кабинете имелся один лишь обыкновенный конторский стол, заваленный папками, а за столом сидел мужчина с зачёсанными набок короткими волосами. Выражение его вытянутого лица было кислым до отвращения.

Ронха сделала почтительный реверанс, который вспоминала по дороге сюда – даже потренировалась в одном из небольших коричневых двориков, чем позабавила местную ребятню. Реверанс получился что надо – папа бы остался доволен.

Человек за столом смерил её усталым и несколько недоумевающим взглядом.

– Зачем пожаловали, барышня?

– Тэб Навельс, я пришла к вам в надежде…

– Девушка, я не тэб Навельс. Тэб Навельс – вот он. – Мужчина поднял руку и указал на картину, висевшую на стене. На картине был изображён человек с ещё более кислым лицом, но при этом лицом очень широким и дополненным аж тремя подбородками. – А я просто секретарь.

«Богини, почему же вы сделали меня такой дурой?!» – мысленно вопросила Ронха у небес. Настроение у неё тут же начало портиться. Вместо красивого зала, её привели в какую-то конуру, поставили перед каким-то мрачным типом, и она ещё тут реверансы выделывает! Можно было только догадываться, какой провинциалкой она ему показалась.

Однако Ронха успела научиться смирению, и потому не стала разносить кабинет зарядами, которые, для такого дела, непременно бы вспомнила, а вежливо сказала:

– Прошу прощения. Я… я хотела бы получить разрешения на выезд из города. Для себя и своих друзей.

Несколько секунд секретарь продолжал смотреть на неё недоумённым взглядом, а потом вдруг мерзко захихикал.

Ронха стиснула кулаки.

– Весёлая у вас работа, как я погляжу, – прошипела она.

Но секретарь не обратил на эту реплику никакого внимания.

– Милейшая девушка, с чего вы взяли, что это вообще возможно – получить разрешение на выезд из города?

Ронха не решилась сразу рассказывать о подсмотренной накануне сцене, и потому спросила с вызовом:

– А почему нет? Если у нас особые обстоятельства? У моего друга матушка при смерти, и если вы не выпустите нас сейчас, он может никогда больше её не увидеть! Я, знаете ли, целительница, и мы надеемся, я найду способ, чтобы продлить её жизнь… Неужели же у вас нет сердца?!

Фразу про отсутствие сердца она взяла из какого-то романа, прочитанного ещё в детстве. На взгляд Ронхи, звучала она сейчас вполне уместно, однако секретарь снова хрюкнул. Хотя тут же предпринял все усилия, чтобы сделать серьёзное лицо.

– Да, мне очень… м-м… жаль, – пробормотал он. – Но вряд ли матушка вашего друга одобрила бы его затею отправиться куда-то… в такое… м-м… неспокойное время…

– До этого вам не должно быть никакого дела, – отчеканила Ронха. – Я знаю, что наместник может выдать мне разрешение, и хочу это разрешение получить.

– Увы, это невозможно. Наместник не выдаёт таких разрешений.

– Но я видела! – не сдержалась Ронха. – Видела, как вчера один из ваших людей показал такое разрешение… – она запнулась, – какому-то… бродяге. Почему ему можно, а нам нет?!

– Так, это уже интересно, – проговорил секретарь. – Где же вы это видели?

– А это совершенно неважно! – Ронха перевела дух. – Я хочу поговорить с наместником, тэб секретарь.

– Это, к сожалению, тоже невозможно.

– Почему же?

– У наместника слишком много дел.

– Ничего, отвлечётся на пару минут.

– Нет, нет и нет. И даже не пробуйте настаивать – уверяю вас, это совершенно бесполезно. Возвращаясь к предыдущему вопросу, кого вы всё-таки видели, уважаемая… как вас зовут?

– А это тоже неважно. – Ронха задрала нос. – Раз вы мне не желаете выдавать разрешения, то, я считаю, и разговаривать больше не о чем. Тем более узнавать моё имя. Всего доброго.

Она выскочила в холл, напоследок хлопнув дверью так, чтобы портрет наместника если и не свалился со стены, то, по крайней мере, покосился.

Ронха прекрасно понимала, что Тальвин не первый, кто получил разрешение на выезд из города. Должно быть, такие разрешения вообще выписывались постоянно, но это держалось в тайне.

Видать, князь Эмерский, невесть с чего взявший себе имя Альгар, очень насолил наместнику Царгема…

И тут вдруг Ронха увидела того типа, который накануне приходил со шпагой в трактир «Мечта». Как его звали? Как-то на «И», кажется… Франт стоял здесь, в холле, такой же подтянутый и суровый, как вчера, и разговаривал с куда менее внушительным человечком – невысоким, плечистым, загорелым… у Ронхи замерло сердце, но, приглядевшись, она вздохнула с облегчением. Не кас-шаллиец. Просто… просто кто-то. С хитрым прищуром, усиками, как у Герна… А глазки так и бегают.

Ронха бы так и прошла мимо этих двоих, если бы не услышала:

– Марекш обещал, что всё пройдёт гладко…

Она увидела овальное зеркало на стене и остановилась поправить причёску. В полумраке, конечно, не особенно-то себя разглядишь, но для того, чтобы заправить за ухо не убранную под шпильку прядь с кокетливым завитком, света вполне достаточно.

– Его люди тоже своё получат, и мы убьём сразу двух зайцев. Мы нашли достаточно сильного волшебника, он поможет нам…

Дальше оставаться у зеркала было бы чревато излишними подозрениями, и Ронха вышла на улицу.

«…Под стойкой дверь… – вспомнила вдруг она. – Он ставит на неё большую бочку… Он боится…».

Всё это совершенно не должно её касаться. Тэб Марекш проворачивает какие-то тёмные делишки – это уже не было для неё новостью. Один из людей наместника в курсе происходящего – тоже ничего удивительного, такой это город, правильно говорил Мильс. Она не будет даже думать об этом.

Она пойдёт готовить ужин для гостей тэба Марекша.

3.

Происшествие было внезапным и чрезвычайным и всколыхнуло весь Царгем. Здесь, конечно, и прежде случались разбойные нападения, особенно до того, как город закрыли. Всем было известно, что несколько шаек промышляет в отдалённых от центра районах, и что ночью лучше из дома без надобности не высовываться. Однако данный случай оказался из ряда вон выходящим, потому что нападению впервые подвергся не человек на улице, и даже не дом, а целый трактир. И – что придало делу ещё больший ажиотаж – нападение закончилось полным крахом для разбойников. Властям пришлось произвести показательный арест правонарушителей: двух царгемцев, в одном из которых узнали вполне уважаемого человека, двух кас-шаллийцев и даже одного волшебника. Последнему удалось бы ускользнуть, если бы один из постояльцев трактира, также оказавшийся волшебником, не помог полицейским его задержать. Волшебник-разбойник без боя не дался, и потому трактиру, носившему название «Мечта», предстояло временно закрыться до тех пор, пока не будут устранены все повреждения.

Всё это случилось уже после захода солнца, но весть тут же разнеслась по городу. В дом тэба Марекша её принёс очередной Ронхин пациент, которого мучили боли в животе. Впрочем, они у него были хроническими, и зелья могли бы только временно устранить проблему, о чём Ронха честно и сказала гостю. Но тот почти не слушал. Он был возбуждён и, когда Ронха закончила прощупывать воздух над его животом, выпалил:

– А вы знаете, что случилось с трактиром «Мечта»?

– Что же? – спросил тэб Марекш таким невинным тоном, что Ронха сразу же поняла: он наверняка в курсе, о чём пойдёт речь.

Тэба Марекша прекрасное настроение не оставляло весь день, однако рассказ Ронхиного пациента сумел это настроение испортить. У Ронхи сердце замерло от страха, когда она увидела перемены на лице тэба Марекша – стремительные и жуткие. Перемены эти мог бы заметить не каждый, но Ронха так боялась этого человека, что научилась за короткий срок распознавать мельчайшие нюансы его душевного состояния – что, впрочем, могло быть и заслугой её целительского дара.

Её пациент к тэбу Марекшу был явно не подготовлен.

– Да что ты несёшь?! – Хозяин дома был так страшен, что сплетник тут же перестал улыбаться.

– Так что я… – залепетал он. – Я всего лишь…

Но Марекш уже его не слушал. Быстро надев сапоги, он выбежал на улицу.

– Я что-то не то сказал? – боязливо уточнил царгемец.

Ронха вздохнула. Она начала понимать, что её ждёт тяжёлый вечер.

***

Примерно полчаса спустя раздался стук в дверь. Ронха, пытаясь хоть как-то разгладить ладонями безнадёжно помявшееся к вечеру льняное платье, поплелась в сени, уверенная, что пришёл очередной пациент – может быть, даже кто-то, пострадавший при нападении на трактир «Мечта».

Но, вздрогнув, остановилась, не дойдя пары шагов до занавески, разделявший сени и комнату. До неё внезапно добрался отголосок знакомого, давно не ощущаемого энергетического потока. Добрался – и снова исчез, раздавленный безжизненностью старого дома. Однако Ронхе и этого хватило.

«Ну, давай, – подбадривала она себя. – Скажи себе, что ты не будешь открывать. Что он совершенно недостоин того, чтобы ты даже посмотрела на него… ну, давай, скажи».

Однако ноги сами подвели её сначала к занавеске, потом – ко входной двери, куда барабанили уже гораздо требовательнее.

«Я сейчас всё тебе выскажу, Тальвин Эмерский, – твердила про себя Ронха. – Всё расскажу, что о тебе думаю, растопчу тебя и сравняю с землёй. Сейчас ты за всё, за всё ответишь…».

Она распахнула дверь.

Сгустившаяся темнота не позволяла ей видеть Тальвина: Ронха смогла различить только шляпу на его голове – надо полагать, ту же, что была на нём накануне вечером. Эту самую шляпу он тут же снял. Князь тоже не мог видеть Ронху – в сенях было темно, и она предстала перед ним чёрным силуэтом на жёлтом прямоугольнике занавески, подсвеченной комнатными масляными лампами.

Тальвин говорил суховато, но очень учтиво:

– Доброго вечера, тэба. Прошу прощения за поздний визит. Меня зовут Альгар, я путешественник, и сейчас двигаюсь на запад. Я хотел бы узнать: могу я остановиться в вашем доме на одну-две ночи? Я совершенно не буду вас стеснять и, к тому же, хорошо заплачу.

Пару секунд Ронха старалась сохранять лицо, но, не выдержав, всё-таки прыснула, а после и вовсе расхохоталась в голос – чего уж тут таиться.

– Да! Он снял передо мной шляпу и назвал меня тэбой! Мои потомки будут помнить об этом великом моменте, дорогой князь! Они будут славить ваше имя стокружьями за то, что вы снизошли до убогой меня и обратились ко мне, как к великосветской даме… ой, не могу!

Не переставая хихикать, Ронха опустилась на крыльцо, вялым движением прикрыв за собой дверь, чтобы не выстудить дом. Впрочем, вечер был вполне тёплый.

– Что… что ты здесь делаешь?!

– Ха-ха-ха! – снова развеселилась Ронха. – Как же всё-таки жаль, что я сейчас не вижу твоей рожи! «Князь Эмерский в удивлении» – наверное, это зрелище, которое…

– Ты должна быть на пароме и плыть на Кольцовый мыс! – Тальвин отчаянно пытался отыскать в происходящем здравый смысл.

– А тебя должны пожирать долгогорские рыбы, – парировала Ронха. – Да что ты, как неродной, в самом деле? – Её веселье было таким заразительным, что Тальвин, против воли, усмехнулся. – Садись.

Она кивком указала на место рядом с собой. Было, конечно, темно, но Ронха знала, что Тальвин пристально смотрит на неё сейчас, и движение головы различит.

– Я, с твоего позволения, постою, – отозвался, в свою очередь, Тальвин, и Ронха увидела, как он надевает шляпу. Он уже полностью совладал с собой, и теперь его голос звучал ровно и прохладно. – Ты объяснишь мне, как всё это понимать? Как ты здесь оказалась? Что это за дом?

«Значит, я уже недостойна того, чтобы сидеть рядом с князем Эмерским? – подумала Ронха. – Ну-ну».

– Это дом человека, которого зовут Марекш, – сказала она, уже без намёка на веселье и вообще на хорошее расположение духа. – Я здесь живу. Мы с Нарай и Мильсом шли в Черевеск через этот город, остановились здесь переночевать, а потом город закрыли.

– В Черевеск? – недоверчиво переспросил Тальвин. – И что же погнало вас туда?

– Да так, прогуляться захотелось, – съязвила Ронха. Она пыталась вспомнить, что такого хотела рассказать Тальвину и в чём его упрекнуть, но голова отказывалась работать.

– Может быть, ты меня впустишь в дом, и мы поговорим? – предложил Тальвин.

Ронха задумалась. Идея была плохой: тэб Марекш даже пациентов запрещал принимать после десяти часов.

С другой стороны, как ни досадно было самой себе в этом признаваться, Рохна соскучилась по Тальвину. И не для того она столько времени училась не отталкивать людей, чтобы сейчас его прогнать.

– Хорошо, – сказала она очень тихо, словно боясь, что тэб Марекш прячется в кустах и может вот-вот выскочить с обличающим возгласом. – Пойдём.

***

Возле кухонного стола стоял Камир и жевал пирожок. Пирожки – два блюда, накрытых полотенцем – ждали гостей тэба Марекша, которым, как подозревала Ронха, уже не суждено было их отведать, ибо гости эти сидели в тюрьме.

Ронха замерла на полпути, смешно растопырив пальцы рук. Она совсем забыла о Камире.

– Я надеюсь, вы не против… – начал Камир с набитым ртом, но тут взгляд его переметнулся ей за спину. Бледное лицо вытянулось в очередном жевательном движении и застыло.

Ронха растерянно обернулась, не имея понятия, как себя вести, и не зная, что говорить.

– Добрый вечер. – Тальвин, стоявший у жёлтой занавески, коротко улыбнулся. – Вы, должно быть, тэб Марекш?

Камир замотал головой и принялся поспешно дожёвывать пирожок.

– Это один из моих пациентов, – пискнула Ронха.

– Один из твоих пациентов, – повторил Тальвин. – Замечательно.

Он сразу же обнаружил крючки для одежды и повесил туда сначала шляпу, а потом и плащ. Затем двинулся к кухне, и в этот момент Ронха поняла, почему давеча он не стал садиться с ней рядом.

Тальвин хромал. Причём хромал сильно, припадая на левую ногу так, словно она была вдвое короче правой. Ронха сразу поняла, что при такой травме нужно ходить с тростью, причём ходить как можно реже. И, конечно, сесть на ступеньку крыльца – это теперь для Тальвина было задачей не из лёгких.

А ещё Ронха поняла, что болит у него не только нога. Сейчас, набравшись некоторого опыта после общения со своими пациентами, она почти видела сквозь ткань его одежды свежие шрамы и не до конца сошедшие кровоподтёки. У него ныла лопатка, зудело заживающее плечо. Ссадина на лбу, скрытая отросшей чёлкой, совсем скоро затянется, не оставив следа, а вот короткая, но глубокая полоска, которая идёт от уха до середины щеки, уже никогда не исчезнет…

Сердце знакомо ёкнуло от жалости. Поджечь бы дубовую ветку, прочитать над ним пару заклинаний, а потом спать уложить, напоив бузинным настоем… Да только вряд ли согласится лечиться. Тем более, у неё.

– Меня зовут Альгар. – Миновав Ронху, Тальвин, наконец, оказался возле Камира, наблюдавшего за ним с некоторым недоумением, и протянул руку.

Камир, уже справившийся с пирожком, ответил на рукопожатие и, в свою очередь, тоже представился.

– Как ваше самочувствие? – поинтересовался Тальвин.

– А… э… – растерялся Камир. Быстро посмотрел на Ронху. – Уже гораздо лучше… м… Простудился чуток. Сезон дождей, вы понимаете.

– Само собой, – отозвался Тальвин. – Надеюсь, лечение проходит успешно?

– Да… да, я уже практически здоров… спасибо.

Камир говорил с ним настороженно и нисколько не свысока, хотя поначалу и позволил себе насмешливо сощуриться, увидев, что за пугало переступило порог дома Марекша. Под видавшим виды плащом Тальвина оказалась простая рубаха из небелёного полотна и на редкость мятые штаны, по-походному заправленные в сапоги. Одним словом, выглядел князь очень уж не по-княжески, но что-то, видимо, натолкнуло Камира на мысль, что он имеет дело не с обычным бродягой.

– А где же, собственно, хозяин дома? – спросил Тальвин у Ронхи.

Та пожала плечами:

– Убежал куда-то. Подозреваю, что в трактир «Мечта».

Камир смерил её тяжёлым, очень недобрым взглядом, однако Ронха сделала вид, что этого не заметила. Сам виноват. Нечего делать её сообщницей в своём вранье без её согласия.

– Что же заставляет вас это подозревать? – спросил у неё Камир. Голос его был будто шёлковый, но неприятный до мурашек.

– Один мой пациент рассказал об аресте грабителей, которые напали сегодня на трактир «Мечта», а потом тэб Марекш…

– Об аресте?! – вырвалось у Камира. И он тут же неуклюже принялся исправлять оплошность: – То есть… настоящем аресте? В Царгеме кого-то арестовывают? Ха-ха, вот умора! А у меня периодически создаётся впечатление, что в этом городе просто не знают, что такое закон!

Он неловко рассмеялся. Тальвин вежливо улыбнулся и чуть склонил голову.

– Вы совершенно правы, – сказал он. – Впрочем, если в этом городе закон не соблюдается даже наместником, то что говорить об остальных?

Камир хмыкнул:

– Осторожнее, тэб Альгар. Подобные высказывания о наместнике способны привести на виселицу…

– Да, и это поразительно, что правда способна привести на виселицу, не так ли? – спросил Тальвин. – Вроде бы должно быть наоборот. Если я скажу, что наместник – жадный и трусливый убийца, это будет правдой, но, как только власти узнают, что я это сказал, меня повесят. Повесят – вместо того, чтобы разобраться в ситуации, подтвердить мою правоту и назначить другого наместника.

Наступила неловкая пауза. Тальвин, продолжая вежливо улыбаться в бороду, смотрел на Камира. Тот, несколько сникнув под этим взглядом, принялся дожёвывать огрызок пирожка.

– Может быть, вы нормально поужинаете? – предложила ему Ронха.

Камир задумался, но помотал головой. Потом, дожевав пирожок, он объяснил, что всё-таки ещё не очень хорошо себя чувствует, и ему необходимо прилечь. Пусть уважаемая тэба целительница не беспокоится о нём.

«Подслушивать будет», – подумала Ронха. Конечно, ему попался лакомый кусок – чужак, порочащий имя наместника! Когда-то это может ему и понадобиться…

Тальвину, очевидно, тоже пришла в голову мысль о подслушивании, потому что он, стоило только Камиру удалиться в маленькую комнату, создал сразу несколько разноцветных зарядов, которые тотчас же начали ткать уже знакомую Ронхе сетку, не пропускавшую звуки.

Дождавшись, когда сетка сделается невидимой, Тальвин негромко объявил:

– Ну вот. Теперь мы можем спокойно поговорить.

И они с Ронхой сели за стол друг напротив друга.

– А у тебя нет желания поужинать? – осторожно осведомилась Ронха.

– Ужин подождёт. – Тальвин положил руки на столешницу, отчего та жалобно скрипнула, и переплёл пальцы. – Нарай и Мильс здесь?

– Нарай лежит наверху, она болеет. – Ронха, в отличие от Тальвина, положила руки не на стол, а на колени, и принялась украдкой теребить складку на платье. – А Мильс так рано никогда не приходит.

– Рано? Скоро полночь.

– И тем не менее, его не будет ещё, как минимум, полчаса.

Тальвин смотрел на неё очень внимательно, чуть сдвинув брови.

– Чем болеет Нарай? Это серьёзно?

– Кашель очень нехороший… Но, в общем, она идёт на поправку. Я стараюсь.

– Я смотрю, ты продвинулась на почве целительства.

– Ты удивлён? – с вызовом спросила Ронха.

– Я? – Тальвин усмехнулся и откинулся на стенку, скрестив руки на груди. – Я вообще многим удивлён. Например, тем, что ты здесь. Ты же так хотела домой. Всю дорогу ныла.

– Неправда, я не ныла. – Ронха сжала в кулаки руки, по-прежнему лежавшие на коленях. Потом тоже заставила себя усмехнуться: – Ты уверен, что хочешь продолжать разговор в таком тоне? Мог хотя бы притвориться, что рад меня видеть.

– Если ты хочешь посмотреть на притворство, прогуляйся по улицам этого города. Здесь оно на каждом углу… Ты, между прочим, тоже не притворялась, что рада меня видеть. Ты просто начала ржать, как лошадь. Мне-то всегда казалось, что женщины, увидев ожившего мертвеца, должны визжать или падать в обморок. А то и проделывать всё это одновременно.

– Если ты хочешь посмотреть на визжащих и падающих женщин – возвращайся в Коэспэн, – парировала Ронха.

Тальвин насмешливо дёрнул уголком рта.

– И всё-таки ты не удивилась, – заметил он и взял пирожок.

– А с чего мне удивляться, когда я вчера уже видела тебя в том же трактире «Мечта» – мир его праху?

Пару секунд Тальвин задумчиво жевал.

– Тогда почему же не подошла и не поздоровалась?

– Потому что визжала и падала, – съязвила Ронха. – Да и ты был слишком занят, не хотелось тебя отвлекать. Как, кстати, тебе местные девушки, Тальвин?

Он рассмеялся:

– Вот, значит, что… А ты уверена, что хочешь услышать ответ на свой вопрос? Я ведь могу и в подробностях.

– Да ну тебя. – Ронха покраснела и отвернулась, тоже скрестив на груди руки. – Как тебе не стыдно вообще? Ты женатый человек!

– Да, и моя жена – достаточно разумная женщина, чтобы не упрекать меня в неверности после двух кругов разлуки. – Тальвин с невозмутимым видом закинул в рот «хвостик» пирожка.

– Узы брака священны, – упрямо нахмурилась Ронха. – И нарушать их – значит, идти против воли Богинь. И вообще, попробуй поставить себя на место своей жены! Она, знаешь ли, тоже могла бы сказать что-то подобное.

– Не понял.

– Ну, – ехидно проговорила Ронха, – ты ведь тоже достаточно разумный мужчина, чтобы не упрекать её в неверности после…

– Ты перегибаешь палку, – резко прервал её Тальвин.

– Да ну? – Ронха гневно повернулась к нему. – Что же, получается, тебе можно, а ей нельзя?

– Ронха, – понизив голос, Тальвин наклонился над столом, – допуская хотя бы мысль о том, что моя жена мне изменяет, ты тем самым сравниваешь её с женщиной лёгкого поведения. И будь ты мужчиной, тебе бы очень не поздоровилось за такие слова. Со мной всё понятно, я никогда не страдал излишком нравственности. Поэтому насчёт меня ты можешь строить любые предположения, это будет справедливо. Но её оставь, пожалуйста, в покое.

Ронха хотела сказать, что ничего такого и не имела в виду, и всего лишь пыталась воззвать к его совести, но Тальвин смотрел на неё так, будто действительно готов был её убить, и она лишь слабо кивнула. А потом, не выдержав всё-таки этого взгляда, опять отвернулась.

«Я горжусь тобой, мой милый, хоть и скучаю по тебе невероятно…».

Неужели же она каким-то образом оскорбила эту героическую женщину?

Видят Богини, здесь было, за что просить прощения. Но Ронха поняла, что продолжать этот разговор больше не может, вообще никак.

– Почему ты не дал нам знать, что жив? – спросила она, совладав с собой. – Почему не отправил «посланника»? Почему не нашёл нас? Ты ведь знал, что мы там были.

– Если бы у меня была возможность, я бы отправил «посланника», – сказал Тальвин. – Наверное. Хотя, с другой стороны, зачем мне было это делать? Вы свой выбор озвучили вполне чётко.

Ронха не успела ничего на это ответить. Раздался скрип дверных петель, а потом резкий и громкий звук захлопнувшейся двери.

Тэб Марекш вернулся, поняла Ронха. Причём вернулся в таком состоянии, что ему лучше на глаза вообще не попадаться, не то, что спрашивать у него разрешения приютить Тальвина…

Она вскочила на ноги.

Хозяин дома влетел в комнату, не разуваясь. Жёлтым крылом поднялась и упала занавеска.

Он резко остановился посреди комнаты. Смерил Ронху ледяным взглядом и кивнул на Тальвина, который к тому времени тоже встал из-за стола и уже готов был приступить к конструктивному диалогу, только ждал возможности.

– Кто это? – спросил Марекш у Ронхи.

– Это мо… Таль… э-э… Альг…

Пока она пыталась совладать с речью, напуганная и его внезапным появлением, и дурным предчувствием, терпение у Марекша кончилось. Он повернулся к Тальвину и бросил:

– Пошёл вон.

– Какие, однако, гостеприимные люди живут в Царгеме, – хмыкнул Тальвин. – Ну что ж, вы здесь хозяин, и я не могу оставаться в этом доме, раз моё присутствие так для вас неприятно. Рад был повидаться, Ронха.

Ронха обречённо наблюдала, как он выходит из-за стола и, хромая, направляется к крючкам, где висят его плащ и шляпа.

Неужели же он не чувствует, как угроза растекается по комнате? Ненависть так сильна, что не спасут даже берёза и чистотел на окне… Или чувствует, но ему всё равно? В самом деле, она уже предала его однажды, почему его должно волновать, что с ней произойдёт? Особенно после их разговора о Талир…

Качнулась занавеска, прозвучали неровные шаги, хлопнула входная дверь.

– Ну? – спросил тэб Марекш. – И что это за шваль была?

У Ронхи словно отнялся зык, а Марекш, тем временем, продолжал:

– Или ты решила, что можешь приводить в мой дом кого тебе вздумается? Может быть, ты решила, что это твой дом, а? Ты, сучка, знаешь, где у меня уже сидишь? Я и так позволил тебе сделать аптекарскую из этой комнаты, а ты…

– У вас, между прочим, доход с моей «аптекарской»! – Злость всё-таки пересилила страх, и Ронха даже руки в пояс упёрла, чтобы внушительнее выглядеть. – И я, между прочим, другу вашему жизнь спасла! А вы моего выставили за порог…

– Не окупается, девочка. Я вас практически содержу, вы пришли к честному человеку на всё готовенькое и решили, что…

– Как-как вы сказали, «к честному человеку»? – Ронха иронично подняла брови. – Ха-ха, тэб Марекш! Думаете, я слепая и глухая, да? Думаете, я ничего не знаю? А я вот знаю. Знаю, что это вы устроили ограбление трактира «Мечта», знаю, что вам помогал человек, который у самого наместника работает, знаю даже про тайник под бочкой…

– А ну замолчи, дрянь!

Резкий взмах огромной руки, маленькие глаза, налитые кровью, встопорщенная чёрная борода…

– Мамочки!! – пискнула Ронха, инстинктивно сложив ладонь полусферой…

Но Каальгер не зря когда-то твердил им о постоянной практике.

Раздался оглушительный хлопок, и Ронха снова вскрикнула, теперь уже от неожиданности. Марекш тоже ошалело застыл – в самый последний момент он успел отдёрнуть руку.

Это был несформировавшийся заряд. Хорошо ещё, что первого уровня, иначе не поздоровилось бы обоим. Ронха совсем забыла, как звучат неудачи начинающего мага – а ведь когда-то такие звуки были аккомпанементом её жизни в замке Каальгера… Даже Леут раньше неё научился формировать заряд, а он был худшим во всём классе. Все успели убежать далеко вперёд, пока Ронха топталась на месте, с грохотом выдавая один кривой заряд за другим…

«Безрукая идиотка, – подумала она. – Позорище».

К сожалению, все Ронхины чувства, включая испуг, отразились на её лице, и Марекш понял, что случившееся было так же внезапно для неё, как и для него самого.

– Ты… – прошипел он, схватив девушку за горло. – Ты брось эти свои штучки… Если ты думаешь…

Он вдруг приглушённо вскрикнул. Ронха увидела, как на его широком лице отразилась ярость, Марекш попытался обернуться – но ему не удалось.

– Отпусти её, скотина, – велел Тальвин. – Сейчас же.

Но мужчина только сильнее сжал пальцы. Не понимая, что происходит, он из одного чувства протеста был готов убить свою жертву, чего бы ему это ни стоило – а потом уже разбираться.

Мир в глазах Ронхи начал покрываться круглыми фиолетовыми язвами. В этот же момент где-то на границе сознания прозвучал звенящий от воинственности голос Нарай:

– Что здесь происходит?! – А потом её же, тихое и растерянное: – Ой…

Марекш зарычал и зажмурился.

– Отпусти её, – повторил Тальвин. – Мне ничего не стоит сломать тебе шею.

Пальцы разбойника, наконец, разжались, и Ронха рухнула на колени, кашляя и жадно глотая воздух.

Пока она пыталась прийти в себя, огромное тело Марекша подлетело к потолку, а потом грохнулось на пол. Бум! Дом с дребезжанием содрогнулся, Нарай вскрикнула.

– Чтоб тебя… – хрипло выдохнул Марекш. – На виселицу пойдёшь, сволочь…

Бум! Бум!

Всё замолчало.

– Тальвин… – прошептала Нарай.

– Воды ей принеси, – сказал Тальвин. И через две необыкновенно тихих секунды прикрикнул: – Что ты на меня таращишься, как овца на разделочный нож?! Воды, бегом!

Вышло грубо, но действенно. Во всяком случае, визгов и обмороков не последовало. Шлёпанье босых пяток по полу, плеск…

Нарай остановилась в двух шагах от них:

– Вот…

Тальвин скрипнул зубами, воспользовался телекинезом, и кружку с водой Ронха получила уже из его рук.

– Спасибо… – просипела Ронха. – Спасибо, Тальвин… Ты прости меня, пожалуйста, я всё это говорила не потому, что…

– Угомонись и пей.

Голос звучал раздражённо и категорично, отсекая любую возможность закончить фразу.

Ронха кивнула и приложилась к кружке.

– Давно зарядов не создавала? – спросил Тальвин, пока она жадно пила. – Такой грохот – я сначала подумал, что это был выстрел, потом сообразил… Нарай, всё хорошо?

Голос его немного смягчился.

– Угу. – Нарай так и стояла посреди комнаты, словно громом поражённая. Глаза у неё были вытаращены, ладони стискивали локти, она поёживалась, словно в этой хорошо протопленной комнате ей было холодно. А может, и правда было – может, снова начался озноб. – Он… это… он живой?

– Живой, что ему сделается.

Тальвин окинул бесчувственного Марекша до того ненавидящим взглядом, что Ронхе показалось, будто князь сейчас подойдёт к этой туше и ещё пнёт её напоследок. Однако маг сдержался. Вместо этого сказал:

– Да, всё-таки на редкость гостеприимный городок. И как же вас к этому, извините меня, ублюдку занесло, м?.. Он часто так себя вёл? – повернулся Тальвин к Ронхе.

Та покачала головой и ответила:

– Да нет, раньше он никогда не пытался меня задушить… – В горле першило, она коротко кашлянула, но неприятные ощущения не прошли. Да и голос по-прежнему едва звучал. – Я сама виновата… Он, видимо, расстроился из-за «Мечты», а я ещё масло в огонь подлила, сказала, что знаю всё…

– Что знаешь?

«Как-то это всё по-дурацки, – тоскливо подумала Ронха. – Как будто поговорить нам больше не о чем».

Но послушно ответила:

– Что это его рук дело. Он стоял за нападением на трактир, и все люди, которых арестовали, были его друзьями… Это ведь с твоей помощью их посадили, да?

– Отчасти, – кивнул Тальвин. – У меня не было выбора. Они пришли не только за деньгами, но и за мной. Наместник не хотел отдавать мне гонорар за двух пойманных лесовиков, вот и решил от меня избавиться… Так что Марекш, может, и стоял за нападением на трактир, но за Марекшем стоял сам царгемский наместник.

Ронха невесело хмыкнула:

– Странно, что ты про меня не слышал. Трактирщик «Мечты» ославил меня на весь город… – Она закашлялась.

– Я здесь работал, а не сплетни слушал.

Нарай, тем временем, обессиленно опустилась на нижнюю ступеньку лестницы. На девушку было жалко смотреть. Худенькая, босая, в этой своей тонкой сорочке, напуганная… Сидит, на Тальвина глаз старается не поднимать, пытается думать – но ничего, видно, не выходит.

Князь подошёл к ней, чуть наклонился, заглядывая в лицо.

– С тобой точно всё в порядке?

Нарай посмотрела на него и несколько раз кивнула. Даже улыбку выдала.

– Просто это всё… – она нервным жестом обвела комнату. – Это как-то…

Но не стала договаривать. Не нашла, судя по всему, нужных слов, чтобы объяснить и воскресшего бородатого Тальвина, и Марекша на полу, и какую-то дикую историю про трактир… Всё происходящее казалось нереальным, и не только Нарай, но и Ронхе, которая по-прежнему сидела на полу с пустой кружкой.

– Может быть, тебе тоже водички? – спросил Тальвин у Нарай.

Та помотала головой.

– Я просто не понимаю… – пробормотала она сокрушённо. – Я просто ничего не понимаю.

– Я тоже, – сказала Ронха. – Поэтому было бы неплохо, если бы кое-кто кое-что объяснил.

– Хочешь узнать, как я выбрался из Долгогора? – спросил Тальвин. – Любопытство загрызло?

В нём всё ещё клокотала злоба – каждый раз, когда он останавливал на ней взгляд.

Ронха отвернулась, понимая, что сейчас не самый удачный момент для того, чтобы выяснять отношения, хотя горечи и злости в ней хватило бы на куда более длинную речь, чем могло бы сейчас выдержать её горло. Обида на Тальвина, не до конца понятная ей самой, но какая-то очень острая, почти болезненная, прочно засела в груди, и Ронха знала, что ещё нескоро сможет простить князя.

– Загрызло, – ответила за Ронху Нарай. И попросила: – Расскажи. Ты знаешь, мы чуть с ума не сошли!

Ронха затаила дыхание, но Нарай, к счастью, не стала делиться с Тальвином тем, как их троих мучила совесть. Интересно, что бы сказал Тальвин, знай он, сколько слёз она пролила по нему на берегу реки?

– Да честно говоря, я и сам понятия не имею, как я спасся, – отозвался Тальвин. – Я пришёл в себя уже на берегу, гораздо ниже по течению. Валялся там какое-то время, а потом меня нашли местные жители. Путешествие по долгогорским порогам сказалось на мне не самым лучшим образом, поэтому пришлось некоторое время потратить на лечение. Мне повезло попасть к удивительно бескорыстным людям… потом мне на таких уже везло меньше…

– Но там была смерть. – Голос Ронхи скомкался на середине фразы, и она снова кашлянула. – Я знаю, что там стояла Третья. Я чувствовала её.

Тальвин смерил её внимательным взглядом.

– Ну, разумеется, там стояла Третья, – сказал он, уже без враждебности. – Она оттуда и не вылезает, по-моему. Знаешь, сколько народу полегло в Долгогоре? Если бы через эту реку было так легко перебраться, дезертиры бы здесь попадались на каждом шагу. Даже на пароме можно далеко не везде переплыть…

– Я была уверена, что она пришла за тобой.

– За мной тоже приходила, – кивнул Тальвин. – Но, как видишь, передумала… Я, кстати, потом был там, где мы дрались с Герном. Нашёл его трость, воткнутую в землю – очень было похоже на могилу. Это вы его?

– Его забрал Совет Магов, – сказала Ронха. – Он не подумал о саламандрах и выдал слишком высокий заряд.

– Вот как… – Тальвин ненадолго замолчал, обдумывая услышанное. – Странно…

– Почему странно?

– Потому что я тоже создал слишком высокий заряд.

– Но…

– Но меня не забрали, да. Это и странно. Я думал, они просто учитывают саламандр, но, оказывается… оказывается, они просто ошиблись. Или решили, что я мёртв… хотя как будто должны всё обо всех знать.

В комнате повисло недолгое молчание.

– Ты тоже забыл о них, да? – тихо спросила Нарай. – О саламандрах?

Тальвин пожал плечами.

– Какая теперь разница… – пробормотал он. – Повезло – значит, повезло… Я-то тогда решил, что это вы его убили. И понял, что вы забрали мои вещи, больше было некому…

– Они здесь, – сказала Ронха. – Твой вещмешок в комнате Мильса, мы его не открывали. Даже деньги не брали…

– То есть, он поэтому решил, что может с тобой так обращаться? – негромко поинтересовался Тальвин, кивнув на бесчувственного Марекша. – Потому что вы ему мало платили?

В это самое мгновенье Ронха поняла, что он простил её неосмотрительное замечание насчёт Талир. И отвела взгляд, потому что сама простить князя всё ещё не могла.

Но пообещала себе, что о Талир при нём речи больше не заведёт.

– Как обращаться? – спросила Нарай. – Я, честно говоря, до сих пор не поняла, что тут произошло…

– Он её чуть не задушил. – пояснил Тальвин. – И, судя по тому, какое у неё лицо было, когда эта сволочь появилась здесь, он успел порядком её запугать и до того… Скажешь, я неправ, Ронха?

– Я же говорю, раньше такого не было… – пробормотала Ронха. Ей совсем не хотелось признаваться в том, что её можно запугать. – Я, конечно, чувствовала, что он меня недолюбливает, но…

В эту самую секунду дом вдруг содрогнулся. Что-то громыхнуло, рухнуло со стены изображение Трёх Богинь…

– Что происходит? – испуганно прошептала Нарай, поднимаясь на ноги.

А происходило вот что.

Камир, оставленный в маленькой комнате, прислушивался-прислушивался к разговору целительницы с гостем, да так ни одного слова различить и не смог. Плюнул было сначала, повернулся к стенке, закрыл глаза в надежде подремать – всё-таки кое-какая слабость в теле ещё ощущалась, и двигаться без особой надобности ему очень не хотелось. Но чутьё бывалого разбойника ворочалось внутри, не давало спокойно заснуть. Не нравилась чутью эта странная, ватная тишина. Очень не нравилась.

Камир на цыпочках, стараясь не скрипеть половицами, выбрался в маленький коридор, соединявший комнаты, и осторожно выглянул.

Сперва он увидел, как огромный и красный от злости Марекш стискивает горло целительнице, приговаривая при этом что-то – и совершенно беззвучно! Камиру сделалось жутко, хотя, несмотря на страх, и промелькнула мысль остановить приятеля – девка эта Камиру нравилась, да и жизнь ему спасла, не пришиб бы её Марекш ненароком.

Но потом ему стало ещё жутче, да так, что язык к нёбу прирос.

Марекша вдруг всего скрючило, глаза его выпучились, рот исказился в гримасе боли. А когда он отпустил Ронху, вообще такое началось, что Камир едва не поседел – что-то невидимое подкинуло Марекша вверх, ударило об пол, потом ещё раз… и, по-прежнему, ни единого звука!

Камир выскочил в окно и кинулся к своим – убивают, дескать, старину Марекша! А от них уже узнал, что за Альгар такой, и какую роль он сыграл в поимке его друзей.

Компания для спасения Марекша была организована в считанные минуты. Здесь были и местные волшебники, и просто озлобленные горожане, и даже полицейские. Как оказалось, загадочный Альгар кровь подпортил многим, даже самому тэбу Навельсу! Хотя последний, конечно, остался дома.

Процессия бесшумно подошла к дому Марекша. Были наложены специальные заклятия, чтобы убивцы не могли скрыться, и только потом двое магов ударили по дому устрашающими зарядами.

А после и вовсе вышибли дверь.

Ронха тоже вскочила.

– Их так много… – проговорила она, прислушиваясь к своим ощущениям.

– Сколько? – уточнил Тальвин.

– Не знаю, здесь очень старые половицы…

Неизвестные сорвали с петель дверь, выдрали с карнизом жёлтую занавеску.

– Смерть твоя пришла, охотник!

«А ведь „альгар“ – это и правда „охотник“, – вдруг вспомнила Ронха свои скудные познания в языке древних – том самом, на которых была написана добрая часть заклинаний. – Понятно теперь, откуда такой псевдоним…».

– Ни денег, ни даже благодарности, – фыркнул Тальвин тем временем. – Славный городишко.

Человек, вбежавший в комнату, выпустил сразу же несколько зарядов, но все они ударились в невидимую стену. Ронха не заметила, когда Тальвин поставил щит, но, если заклинания не сработали, значит, всё не так уж и плохо. Во всяком случае, пока…

Кто-то с грохотом и звоном вышиб окно. Повалились на пол кувшины с берёзовыми ветками и чистотелом, засвистел ветер.

– Их двое! – ахнула Нарай.

Тальвин кивнул:

– Как минимум.

– Ну что ж, пусть только попробуют подойти. – Нарай всё-таки умела быстро брать себя в руки: она уже растопырила пальцы, и воздух вокруг них дрожал.

Ронха почувствовала себя такой бесполезной, что чуть не расплакалась здесь же, на месте. Вдобавок, у неё тряслись руки и ныла шея, и всё это ужасно мешало сосредоточиться.

В разбитое окно влетел новый заряд – на сей раз, огненный. Он наткнулся на очередной щит, однако успел зацепить сухой ставень, и тот тут же занялась пламенем.

«Ага, – подумала Ронха. – Ну уж остановить распространение огня любой начинающий маг может!».

Она была практически уверена, что сейчас-то заряд сформируется – ведь у неё было время и всё вспомнить, и сосредоточиться! – однако на выходе получился очередной хлопок.

Укоризненные взгляды, которыми её наградили коллеги, заставили Ронху окончательно сникнуть. Что за руки-крюки! Ведь получалось же когда-то!

– Они тоже установили щиты, – поведала Нарай дрогнувшим голосом. – Весь дом ими окружён, мы не выберемся отсюда!

Тальвин ничего не отвечал, и Ронха с удивлением обнаружила, что он пишет записку. И ведь заметил как-то на полках буфета, среди её зелий, чернильницу и перо! Ронха специально держала их здесь, вместе со стопкой бумаги; пациенты, как показывала практика, забывают, когда и какое зелье нужно принимать, и приходится для них всё записывать…

Но зачем сейчас Тальвину понадобилось перо?! Дом горит, здание окружено непрошибаемыми магическими щитами, нужно придумывать, что делать, а не записки писать…

– Вот, держи. – Тальвин протянул Ронхе листок.

– Что это? – Она быстро развернула записку.

Однако не успела прочитать даже первое слово.

На неё внезапно накинулась темнота, из груди вылетел воздух – а сделать новый вдох не получилось.

Но испугаться Ронха тоже не успела – исчезла.

4.

Она пришла в себя в помещении с незнакомым потолком. Выложен он был из более тонких досок, чем в доме тэба Марекша, да и дерево было другое. На то, чтобы увидеть что-то, кроме потолка, у Ронхи какое-то время абсолютно не было сил – по ощущениям, её суставы долго выкручивали, голову использовали в качестве барабана, а кости порубили и собрали заново.

«Чёрный мешок», поняла Ронха. Ну, Тальвин…

– Проснулась, голубушка, неужто…

Она повернула голову, поморщившись от боли в шее, и увидела старушку. Не из тех благообразных бабушек, которые вечно окружены внуками и всегда улыбаются – нет, другую старушку, с холодными тёмно-серыми глазами, маленьким сморщенным личиком и почти беззубым ртом. На голове – синий платок в мелкую ромашку.

Ронху старушка изучала без особой приязни, хоть и не враждебно.

– Альгар написал про двух девушек… Вторая-то скоро прибудет?

Ронха не сразу вспомнила, кто такой Альгар. А когда вспомнила, испугалась – значит, он собирался отправить сюда Нарай, но не смог?! Почему?!

– От них никаких вестей? – Ронха приподнялась на кровати.

Старушка только руками развела.

– Он ещё написал, что вы у нас половину дома снимете. Мы сдаём обычно эту половину – здесь две комнаты, эта и вон ещё, маленькая, за дверью… Впрочем, он сам, видимо, понял, куда тебя слать, раз сразу на лежанку отправил, я тебя только к рассвету и обнаружила. Можешь осмотреться пока, я тебе принесу что-нибудь перекусить… Только это первый и последний раз, ясно? Плита у вас есть, так что сама готовить будешь.

Старушка ушла, а Ронха села на кровати и осмотрелась.

Хорошая комната. Светлая, просторная, чистая. Две лежанки, сундук, плита у стенки, маленький буфет и несколько полочек с горшочками, а посреди комнаты – круглый стол, накрытый простенькой скатертью. На окнах – занавески, на полу – затейливые, пёстрые половики. В общем, вполне можно жить, и долго жить… Но сколько, интересно, они за эдакую красоту берут?

Спрашивать было как-то неудобно, но Ронха надеялась, что раз Тальвин её сюда отправил, то сам всё знает, как придёт – объяснит. Пришёл бы только…

Пока Ронха без аппетита жевала свиную вырезку с тушёными овощами, старушка (которую ей велено было звать тэбой Тариппой) отвечала на её вопросы, причём очень подробно. Вроде как и суровая была с виду, а поболтать любила. Рассказала, что дом их находится в посёлке Малые Дровы, и что к Царгему от них – через лес идти, да ещё потом через поле… далеко, в общем. Зато и от берега Долгогора далеко, а это сейчас, конечно, не может не радовать – в Малые Дровы доходили слухи о разбушевавшихся касах-дезертирах, а посёлок, примостившийся у края леса, те, может, и не заметят, даже если мимо пройдут.

– Как же вас Альгар нашёл? – Ронха потёрла ладонью шею, подумав, что неплохо бы приготовить настой от синяков и натереться им на ночь. Лучше, конечно, мазь, но на это куда больше времени уйдёт…

– Так случайно нашёл, – отвечала старушка. – Муж мой, Керкут, пошёл силки проверять – вот буквально рядом с домом, на полянке – а потом, говорит, как будто ноги его сами унесли в лес. Там-то Альгар ему и встретился. Сказал, что волшебник, и что есть у него такая специальная ворожба на примете, которая позволяет найти нужное место… В общем, вывел он моего олуха к дому, а там мы ему и рассказали, что на нас лежит проклятие лесных духов. Альгар взялся помочь. Ему Старший наш половину бранна пообещал, как условлено, а когда охотник пришёл с плащом лесного духа, то Старший заартачился, отказывался платить, говорил, что, мол, не лесного духа это плащ, а подделка… а как же не лесного, когда он светится ночью, что луна, и ткань его иной раз совсем невесомая на ощупь, а иной раз, наоборот, грубая и тяжёлая, точно доспехи… В общем, мы собрались всем посёлком и двести бриллей наскребли для охотника. Он поблагодарил, но видно было, что обиделся – ему деньги-то ох как нужны были, весь в рванье каком-то ходил. Но, главное, вернул он железную миску, которую лесовики у нас забрали, и с тех пор ни разу ничего не случалось с нами такого, опасного… а то раньше, бывало, каждый день то нос о дверной косяк расквасишь, то кувшин разобьёшь… Только мы уже условились с ним, что за всё расплатились, так что если он думает, будто за дом мы с него не возьмём денег, то это он зря – мы люди старые, мы уют любим, и на похороны копим, опять же…

Ронха дёрнула уголком рта, скрывая улыбку. Да, с бескорыстными людьми Тальвину и правда не очень везло…

– Конечно, Альгар это знает, – сказала она. – Мы всё вам отдадим, не волнуйтесь.

***

Ронхе нравилось в этом доме то, что он был относительно новый, и что живая древесина (ольха?) передавала отголоски росшего рядом леса. Через неё можно было услышать невесомые шаги зверей, удивительно близко подходивших к человеческому жилью, шелест орешника над безымянным лесным ручьём, крики молодых птиц, пытавшихся летать…

В посёлке Малые Дровы жили тихо и весело. Ронха уже несколько раз выходила из дома и окуналась в это мерно текущее общее счастье – такого она прежде не встречала никогда и нигде. А может, просто не умела его распознавать. В этом счастье её беспокойство становилось не таким мучительным, переставало тянуть из неё жилы. И тогда у Ронхи получалось сосредоточиться. Она садилась на корточки, и люди вокруг с недоумением смотрели, как простоволосая девушка в бесцветном платье зарывала в землю тонкие пальцы, закрывала глаза и беззвучно шевелила губами. Тогда поднимался ветер, откуда-то приходили ящерицы и ползли по её ладоням к запястьям, к локтям… Люди прикладывали руки к сердцу, косились на свой маленький Приют Богинь и спешили прочь; даже тэба Тариппа и её муж Керкут, кажется, уже пожалели, что пустили её на свой порог. Сразу видно, ведьма; а от ведьмы добра не жди – сглазит ведь, заколдует… Хозяева недовольно перешёптывались, не таясь, но Ронха не обращала на них внимания.

«Они живы? – спрашивала Ронха. – Они идут сюда?».

Они живы, отвечал ветер. Они идут.

И ящерицы разбегались, и Ронха снова шла в дом. Но в доме было неспокойно; там так долго жило несчастье, что дурные сны успели впитаться в его стены. Тогда Ронха жгла рябиновые ветки в глубоком медном блюде и уходила прочь, потому что окна открывать какое-то время было нельзя, а от рябинового дыма начинала болеть голова. Она уходила в лес – собирать клевер, землянику и горицветы, дубовые листья и молодые побеги дикой малины.

– Они живы? – спрашивала Ронха у леса. – Они идут?

Они где-то совсем рядом. Жди.

***

Тальвин, Нарай и Мильс появились уже ближе к вечеру. Ронха, выбежавшая их встречать, едва не прослезилась. Волновалась ведь! Нет бы хоть «посланника» отправили!

Тальвин шёл, опираясь на длинную кривую палку, и каждый шаг ему давался с явным трудом. Нарай шагала посередине, и между нею и Тальвином висел в воздухе Ронхин вещмешок. Не забыли, забрали, какие молодцы! Мильс шагал по другую от Нарай сторону, тоже явно умаявшийся, но выглядевший пободрее и поздоровее остальных.

Заборов в Малых Дровах не было, и Ронха видела, с каким недоумением и опаской смотрят местные жители на странную троицу. Тэба Тариппа аж краской залилась – сто раз, наверное, ту записку прокляла и свою жадность тоже! Будут потом говорить – приютила, мол, детей Шаккатовых…

«Ничего, зато меньше лезть будут, – посмеивалась про себя Ронха. – С Шаккатовыми детьми кто же связываться захочет…»

Но стоило только друзьям подойти ближе, как улыбка слетела с её лица.

– Так он же еле идёт! – ахнула она. – Мильс!! Ты бы его хоть под руку поддерживал, что ли!

Мильс пожал плечами:

– Я предлагал перемещать его заклинанием. Но мы же гордые. Мы же всё сами. Мы же помрём, но не посрамим, да?.. – Он покосился на Тальвина.

– Иди ты, – ругнулся тот. – Добрый день, тэба Тариппа. Надеюсь, мы вас не стесним? Мы всего на несколько дней…

Старушка помотала головой и молча указала рукой в ту сторону, где был вход на гостевую половину дома.

Тальвин поклонился и пошёл к крыльцу.

– А ты тоже умная, – ворчала Ронха на Нарай, когда они шагали следом. – Не могла, что ли, какую-нибудь шерстяную жилетку у Марекша стащить или шарф? Опять ведь воздухом холодным надышалась, я же вижу, что у тебя в груди творится… Ох, надо всё-таки молока достать…

– Это потому, что нам опять пришлось ночевать в лесу, – сказала Нарай. Она оглядела маленькую комнату, но Тальвин прошёл дальше, туда, где находились плита и стол.

– Почему они тебя в «чёрном мешке» сюда не отправили, как меня? – не понимала Ронха. Она повернулась к Тальвину: – Ты же хотел! Ты же в записке написал…

– Сперва было не до того, я едва успел силы восстановить. К тому же, Нарай была категорически против, хотела драться. – Тальвин прислонил к стене свою палку, а потом прислонился сам, усталым движением стянув с головы шляпу. – А когда уже по лесу шли…

– Кто шёл, а кто полз, – вставил Мильс.

– …когда по лесу шли, – повысил голос Тальвин, – опасности уже никакой не было, и Нарай сказала, что прекрасно дойдёт сама.

Ронха развернулась к Мильсу.

– А ты где был?! – принялась наседать она. – Ты же знаешь, что она так уже однажды переночевала в лесу, и знаешь, что потом с ней было – что с ней до сих пор творится!..

Мильс пожал плечами:

– Ну, я решил, что ей виднее. И потом, она кашляет уже меньше… вроде бы.

– Видимо, тебе было, с чем сравнивать, – сказал Тальвин. – По мне, она кашляла так, что деревья в лесу дрожали. И я ещё вспоминал про себя, как кое-кто не так давно рассказывал про ответственность, которую он несёт перед её опекунами…

– Ой, всё, хватит! – не выдержала Нарай. И пожаловалась Ронхе: – Они так всю дорогу, представляешь?! Идут и грызутся! И я уже не знаю…

Не договорив, она закашлялась.

– Иди, мойся, – распорядилась Ронха, которой казалось, будто она слышит, как свистит и хрипит что-то в груди подруги. – Баня ещё не остыла, её недавно топили. А я тебе пока зелья сварю… Молока только надо найти.

– А поесть можно? – жалобно спросила Нарай.

– Потом поешь. Зелье нужно натощак пить.

Нарай вздохнула.

– А вещи куда ставить?

– В соседнюю комнату, мы с тобой спим там. Только когда будешь кровать выбирать, смотри, чтобы от окна не дуло!

– Ладно… – Нарай поплелась прочь.

– А нам можно поесть? – оживился Тальвин.

– Вам можно. Хотя тебя тоже надо зельем напоить, и ногу твою посмотреть… Но это подождёт.

– Бесполезно смотреть. Это было месяц назад, целительские чары уже не подействуют.

– Может быть… – пробормотала Ронха задумчиво. У девушки была идея насчёт Тальвиновой ноги, но делиться ею она не собиралась. – Только посмотреть всё равно надо… Ладно, идите руки мыть – умывальник на улице, сразу возле дома. А я пока вам супу налью…

***

Пока Ронха покупала у соседей молоко, Тальвин прилёг на отведённую ему кушетку. Не хотел сразу ложиться, думал вымыться сначала – столько дорожной пыли на нём… но не удержался. Постель казалась мягкой даже под покрывалом. Там, наверное, бельё чистое лежало… Ну да Шакката с ним.

Он с наслаждением растянулся на кушетке, заложив руки за голову. Колено неистово заломило, но Тальвин знал, что скоро нога привыкнет к новому положению, и жить станет значительно легче.

Где-то рядом обустраивался Мильс – шуршал, шебуршал. Князю это соседство очень не нравилось.

Он признавал, что, вытаскивая Мильса в это путешествие, поступил не очень хорошо. Уговорил Нарай – видно было, что девчонка легко согласится на любую громкую авантюру – и тем самым поставил Мильса в такое положение, что тот отказаться от путешествия уже не мог. Хотя, не будь он таким тугодумом, наверняка нашёл бы способ выкрутиться ещё в Коэспэне… но Мильс был тугодумом, и Тальвин это знал.

Мильс тогда скрыл от него, что Нарай ещё несовершеннолетняя, стало быть, важных решений в своей судьбе пока принимать не может. Он ждал того момента, когда они доедут до Лёгких Пещер, чтобы открыть Тальвину это обстоятельство – и у него получился свой миг триумфа, а Тальвин остался в дураках.

Это была хитрость в ответ на хитрость, если не сказать громче.

Но Тальвин знал, что не стал бы действовать тогда через Нарай, если бы на просьбу о помощи не получил решительный отказ. По его представлениям, друзьям следовало помогать. Особенно, если их несло в страшный заколдованный лес. К тому же здесь дело было не только в самом Тальвине, но и в Каальгере; если учитель исчез при невыясненных обстоятельствах, его просто необходимо было найти, невзирая на опасность. Назвать Мильса во всеуслышание трусом у Тальвина язык не повернулся; поэтому ему повезло, что рядом крутилась Нарай, которая тут же загорелась этой идеей, стала лепетать что-то про «Дело Тысячекружья», про то, что это новый виток в развитии международного магического сотрудничества (и почему международного, если Черевеск находится на лакеннской территории?), что об этом непременно напишут все газеты, и что она бы тоже хотела отправиться в какое-нибудь такое приключение, потому что в её жизни никогда не происходило ничего интересного…

Заполучив Мильса в попутчики, он был уверен, что теперь-то путешествие в Черевеск – вопрос решённый. А когда выяснилось, что нет – и что даже упрекнуть-то человека не в чем, ведь он ничего не обещал! – Тальвин не на шутку разозлился. Он решил, что не будет искать, кто прав, а кто виноват, но никаких дел с Мильсом больше иметь не станет.

Однако накануне Мильс вытащил его из довольно-таки тяжёлой передряги, потому что именно он снял щиты, и он же взял на себя одного из волшебников, а заодно чуть ли не всю толпу, что пришла к дому Марекша – то есть, едва ли не половину Царгема. Именно его действия позволили Тальвину уже не вести борьбу с позиции мыши в мышеловке, а иметь возможность для манёвра. А Нарай, умница, забрала тем временем вещи из комнат и смогла незаметно выскользнуть из дома.

Сражались они, конечно, вместе, но Тальвин, который прекрасно понимал, что не справился бы с такой кучей народу без помощи Мильса, чувствовал за собой долг. И это его бесило. Ситуации, в которой можно было бы отдать долг, не предвиделось – так как вольным волшебником Альгаром продолжать путь он уже не мог, ибо был рассекречен, то следовало возвращаться в часть, а оттуда, может, обратной дороги уже и не будет. Значит, отдать долг нужно было в ближайшие дни. Но как, если они сидят в этом доме и зализывают раны, а напастей ждать неоткуда? Не деньгами же, в самом деле.

Пока он размышлял, в комнату вернулась Ронха. В руках у неё был кувшин и букетик каких-то жёлтых цветочков.

– На постель в сапогах? – она усмехнулась. – Да ты совсем одичал, князь.

Тальвин тоже улыбнулся – лениво, одним уголком рта.

«Неужели я угрожал ей? – подумал он, вспомнив вдруг разговор в доме Марекша. – Было бы из-за чего её пугать… Можно подумать, репутация Талир того стоила. Пусть говорит, что хочет, ни слова больше ей поперёк не скажу…».

Однако Тальвин видел, что некогда знакомая ему скандалистка внезапно уступила место вечно взволнованной и очень уставшей женщине, которой, впрочем, как будто было до него какое-то дело.

И если он прав, то эта женщина и сама больше не заикнётся о Талир.

– Нарай уже вернулась? – спросил Мильс, прислушавшись к скрипу половиц в соседней комнате.

– Вернулась, вернулась… – Ронха поставила кувшин на стол, откуда только что сняла скатерть в стирку – пока обедали, заляпали до неприличия. – Можешь идти.

А когда он вышел из комнаты, крикнула вслед:

– Чистые полотенца в предбаннике, на крючках висят! – Прислушалась и, не услышав ответа, махнула рукой: – Ладно, разберётся…

Тальвин наблюдал за ней из-под полуопущенных век. Вот к окошку подошла, над которым уже висели на верёвочках свежие, недавно собранные травки, но вешать туда же букетик не стала – положила на подоконник. Вот ладонь вытянула вперёд, глаза прикрыла и шевельнула тонкими губами – не иначе как заговор произносила.

Удивительно, но Тальвин по-прежнему не мог воспринимать всё это всерьёз. Уже имея представление, на что способна целительская магия, он не мог отделаться от ощущения какого-то фарса. Ему казалось, что магия существует отдельно, а Ронха – отдельно. Причём о том, как эту магию использовать, она не имеет ни малейшего понятия; бубнит себе под нос стишки, обрывает бесполезные цветы в лесу… Делает какие-то вещи, без которых вполне можно было бы обойтись. Вот что, например, значит этот букетик?

Тальвин вспомнил, что и в доме Марекша такие же «веники» висели, а ещё стояли на подоконниках цветы и берёзовые ветки. Наверное, в доме Ронхи – том, что в посёлке Дымном находится – все комнаты этой травой завешены. Стены, небось, пропитались травянистым запахом, по дверным косякам змеятся сухие ветви. Может быть, и какая-то специальная отдельная плита есть, чтобы зелья варить…

«Она этот дом за собой как улитка таскает, – вдруг подумал Тальвин. – Любое пространство заставляет подчиняться своим законам… Зачем же, при таком раскладе, ей непременно нужно вернуться на Кольцовый мыс? Ей везде будет хорошо и легко. Она везде будет как дома…».

Тальвин завистливо вздохнул и обвёл взглядом комнату.

Он уже ночевал в этом доме, всего пару дней. На этой же самой половине. Спал, правда, в маленькой комнате, но работать довелось здесь, где стол. Тальвин довольно быстро понял, что лесовиков ловить проще, если сначала себе план на бумажке составить; как начнёт чарующая мелодия в уши литься, так сразу написанное перед глазами встаёт, и тогда ты сосредотачиваешься, и волшебство лесных духов становится тебе нипочём. Комната тогда казалась чужой и неуютной; сидишь в одиночестве, зловеще дрова в плите трещат, и вместо работы начинаешь вдруг вспоминать, как так же со своим отрядом сидел в маленькой палрийской деревушке, с минуты на минуту ожидая налёта, и ещё почему-то лезет в голову Кольцовый мыс с оставшимся на нём счастьем – невозвратимом и ныне неприкосновенном…

Что случилось с этой комнатой? Вроде бы та же самая, а никакого угнетающего чувства. Никаких дурных мыслей, тяжёлых воспоминаний. Даже боль в ноге словно бы стала тише… Огонь в плите трещит весело, высовывая оранжевые языки сквозь круглую прореху от вынутых пластин. Это Ронха зачем-то сняла чугунные кругляшки, будет потом котелок с зельем на открытый огонь ставить. Наверное, так надо…

Сейчас котелок стоял на столе, и Ронха медленно, тоненькой струйкой вливала в него молоко. Губы её беззвучно шевелились, лоб был сосредоточенно нахмурен.

Ронха водрузила котелок с молоком на плиту. Прошептала над ним что-то, и над молоком повис пар. Потом поводила пальцами, выплетая из пара диковинные кружева; а пальцы у неё были тонкие, светлые, и лучи уходящего солнца, пробивавшиеся в окно, казались их продолжением. Потом в молоко полетели какие-то травки из висевших над окном пучков; пар стал гуще, застелился над плитою, точно туман над озером, а потом вдруг рассеялся. Ронха стояла, вытянув над котелком руки и закрыв глаза; лицо у неё было таким серьёзным, что Тальвин снова невольно улыбнулся. Ну, в самом деле, неужели ж от такого компота Нарай кашлять перестанет?!

Ронха ещё немного поколдовала над зельем, а потом вдруг взяла нож. Прижала острие к подушечке большого пальца, закусила губу… чирк!

Тальвин так и подскочил на кровати.

Ронха подняла глаза, стряхивая с пальца багряную каплю, и с досадой поморщилась.

– Я думала, ты заснул.

Она надавила ладонями на вновь уплотнившийся, окрасившийся красным пар.

– А без этого никак? – немного помолчав, спросил недоумевающий Тальвин.

– Сильные зелья без крови не делаются. – Ронха вздохнула и разогнала посветлевший пар. – Я всегда это знала, а недавно прочитала, что кровь целителя какими-то особенными свойствами обладает, и сама как лекарство. Только ты Нарай не говори – откажется ещё пить, как вылечивать её тогда…

– Хорошо, не скажу. – Тальвин хмыкнул. – Я бы тоже десять раз подумал прежде, чем твою кровь пить.

– Поздно. Ты уже её пил. Или, думаешь, руки твои излечились от какого-нибудь простенького настоя из ромашки?

Она накрыла котелок крышкой и ушла, посасывая палец. Бросила напоследок:

– К зелью не подходи, энергетику не порть.

Вот тебе и компот, подумал Тальвин.

***

Ронхе непременно хотелось вылечить Тальвина побыстрее. После случившегося ей было очень сложно находиться рядом с этим человеком, но она надеялась, что если сделает для князя что-нибудь хорошее, заноза в сердце сама собой рассосётся, и обида сойдёт на нет.

Так как времени с его падения в Долгогор прошло много (да если бы и не много, то раньше, чем через неделю, Тальвин всё равно бы не поправился), Ронха решила прибегнуть к старому, проверенному методу. Вернее, не то чтобы проверенному, но уже однажды им помогшему.

На следующий день после возвращения друзей из Царгема Ронха подговорила Нарай поделиться с ней своей силой. Боялась, что опять мотать будет во все стороны, сосредоточилась предельно, лишь бы не вышло, как в первый раз… однако оказалось, что с силой Нарай ей справляться куда легче. Чувствовался только чужой холодный комок в солнечном сплетении, но удерживать его там получалось довольно легко. Ронха попробовала произнести простенькое заклинание, подожгла сухую деревяшку – и обнаружила, что по-прежнему может создавать довольно-таки неплохие заряды.

У неё к тому моменту и зелья были сварены: одно – лечебное, второе – чтобы князь заснул покрепче и не чувствовал всего того, что будет твориться у него в ноге.

Тальвин до самого последнего момента ничего не подозревал. Не подозревал тогда, когда она медленно, осторожно вошла в комнату с двумя дымящимися кружками. И когда, присев возле кровати на корточки, совсем не по-целительски изогнула пальцы… Только когда у неё из носа кровь потекла, он всё понял и начал ругаться. Да только поздно уже было – оба зелья были выпиты, бодрствовать Тальвину оставалось минуты две, не больше.

После колдовства Ронха кое-как доковыляла до своей койки в соседней комнате, повалилась на подушку и больше уже почти не открывала глаз до следующего утра.

Когда проснулась, обнаружила, что кто-то накрыл её сверху тоненьким пледом, и что за окнами только-только рассвело. Ужаснулась – это ж сколько она дрыхла! – и, не обнаружив ни души ни в этой комнате, ни в соседней, поспешила на улицу.

Посёлок Малые Дровы был на редкость оживлён. Средь низеньких домишек, укрытых соломенными шапками, сновали люди, деловито переговариваясь и посмеиваясь. Все они стекались к какой-то полянке, на которой сколачивали… неужели эшафот?! Ронха беззвучно ахнула, приложив руку к груди. Потом, приглядевшись, облегчённо рассмеялась. Не эшафот. Сцену.

Ронха обратила внимание на тэбу Тариппу, тоже глядевшую на всю эту суету. Подошла ближе. Оказалось, на старушку царившая в Малых Дровах атмосфера влияла благотворно; она стояла, уперев руки в пояс, и весело улыбалась, обнажив одинокий зуб.

Ронха поздоровалась с хозяйкой, спросила:

– Скажите, а что там намечается такое? Праздник?

– Вроде как и праздник, – отозвалась старушка. – На исходе первого летнего месяца у нас всегда устраивают этот… конкурс. Поют.

– Конкурс? – изумилась Ронха. – И что, хорошо поют?

– Не хуже городских, – вдруг набычилась старушка.

Ронха больше ни о чём спрашивать не стала. Ну их. Отошла от тэбы Тариппы, чтобы та ничего не увидела, подняла руки. Давно у неё не было такого желания поздороваться с солнцем! Она поэтому с ним и не здоровалась. А сегодня, видать, ей передалось общее настроение; всё радовало, всему хотелось улыбаться.

Пожелав светилу доброго утра, Ронха устремилась с общим потоком – своих искать. На неё поглядывали с некоторой опаской – не забыли призванных ящериц! – но открыто недовольства никто не выказывал.

У самой полянки она встретила Мильса. Тот выглядел удивительно: во-первых, улыбался – правда, чуть-чуть, краешком рта; во-вторых, был босиком – а он никогда не ходил босиком по земле; а в-третьих, трескал семечки. Ронха тихонько рассмеялась – вот так картина!

Мильс обернулся:

– Выспалась?

Ронха подошла и встала рядом.

– Выспалась. За весь месяц, по-моему, выспалась… Так хорошо!

– Будешь? – Он протянул ей горстку семечек.

В этот момент Ронха поняла, что зверски хочет есть. Кивнула с воодушевлением:

– Давай!

Пока грызла семечки, рассматривала дома и людей, и небо над ними – высокое, голубое, с застывшими пушистыми пятнышками облаков. Смотрела, как сооружают помост – на быстрые движения сильных загорелых рук, на здоровые молотки, моргавшие солнечными бликами. Смотрела, как какая-то красотка в белоснежном платье с красной вышивкой прохаживается мимо работающих парней – один раз пройдёт, бёдрами покрутит, второй… Вот доиграется, тяпнет себе кто-нибудь по пальцу!

– Когда начнётся-то? – спросила Ронха.

– К обеду вроде собирались.

– А где… – начала она, но недоговорила.

По дальней тропинке бежала небольшая компания, над которой низко вилось что-то вроде бело-розового облака. Приглядевшись, Ронха поняла, что это – гирлянды цветов, вырезанных из дерева. Гирлянды летели по воздуху точно диковинные сказочные змеи, чем вызывали у компании, состоявшей преимущественно из детей, бурный восторг. Среди них Ронха заметила Нарай – девушка резво шагала в том пёстром платье, которое они вместе купили в Виепе, и, как и следовало ожидать, руководила передвижением цветов. Она весело смеялась, щебетала о чём-то; руки её иногда взмывали вверх, отчего цветы начинали кружиться в причудливом танце, и по их гладким лепесткам скользили солнечные лучи.

– Красота-то какая… – восторженно прошептала Ронха.

– Обыкновенный телекинез с некоторыми дополнениями. – Мильс пожал плечами. – Этим заклинанием она владеет в совершенстве, нет бы новое что-то учила…

– Вечно ты ворчишь.

Цветы остались парить над недостроенной сценой, а Нарай поспешила к Мильсу и Ронхе.

– Ронха, ты всё-таки предупреждай в следующий раз! – тут же начала она упрекать подругу. – А то Тальвин мне сегодня всё утро высказывал, какая я безответственная…

– И был прав, – вставил Мильс.

– Ну, хоть помогло? – спросила Ронха. – Как его нога?

– Да вроде хромает меньше…

– А ты?

– Ой, я совсем хорошо! – Нарай рассмеялась. – Спасибо. Не кашляю вообще… Слушай, мы тут влезли в очередь к одной прорицательнице – живёт неподалёку; сказали, что нам срочно-срочно надо, потому что скоро уходим, и удалось поменяться. Она, правда, только с одним разговаривать будет, но можно заявиться всей компанией, мы спрашивали…

– Настоящая прорицательница? – воодушевилась Ронха.

– Да, представляешь! У самого леса живёт… Сходим на закате, она почему-то при дневном свете не любит посетителей принимать… Ты пойдёшь концерт-то слушать, или со своими зельями опять застрянешь?

– Ну…

– Пойдём! – взмолилась Нарай и сделала серьёзное лицо: – Ты ведь понимаешь, что в таких обособленных населённых пунктах культура развивается по-своему, без влияния столицы, а значит, должно быть ужасно интересно!

– Насколько я понял, здесь просто любят глотку подрать, – заметил Мильс. – Уверен, что добрая половина этих людей не обладает ни слухом, ни голосом.

– Так вы не будете смотреть? – Девушка расстроилась.

– Нет, Нарай, не буду. И тебе не советую.

Нарай повернулась к Ронхе, насупилась:

– А ты только попробуй отказаться!

– Да я и не буду отказываться… – Ронха задумалась. – Хочу платье своё выгулять, а то я его совсем почти не носила.

– М-да, аргумент. – Мильс выплюнул в траву шелуху от очередного семечка.

– Конечно, аргумент! – просияла Нарай. – Пойдём, я тебя с судьями познакомлю. Я уже тут всех-всех знаю!

Ронха помотала головой.

– Давай потом. Я бы, честно говоря, что-нибудь съела сначала…

– Я бы тоже, – сказал Мильс.

– Ну, хорошо… – Нарай немного растерялась. – Тогда пойдёмте обедать. Авось успеем. И потом, за четверть часа до начала конкурса трубач подаст сигнал. Я эту трубу слышала – такое не пропустишь.

– А где у нас, кстати, Тальвин? – поинтересовалась Ронха.

Нарай ответила ей недоумённым взглядом.

– Должен быть дома, – сказала она. – А что?

***

Тальвин обнаружился в сарае. Причём обнаружили его Ронха и Нарай – Мильс сразу пошёл в дом.

Князь сидел на каком-то бревне и чистил револьвер. Когда девушки загородили проход, а заодно падающее через него солнце, Тальвин поднял голову.

– Что, начинают уже? – спросил он.

– Да нет, мы пообедать пришли. – Нарай сощурилась: – А ты точно пойдёшь на конкурс?

– Конечно, я же знаток музыки. По мне что, не видно?

Ронха только фыркнула на это заявление, хотя взгляд её потеплел. Она чувствовала, что и зелье, и заклинания сделали своё дело: Тальвин был почти здоров и полон сил. Разве что как-то мрачен, но Ронха знала, что в таком настроении он долго пребывать не умеет.

Одет князь был в удивительно чистую белую рубашку и форменные брюки, да и вообще от бродяги по имени Альгар не осталось и следа. Ронха не сразу смогла сообразить, за счёт чего произошла эта разительная перемена, Нарай осенило быстрее.

– Ты побрился! – воскликнула она.

– Увы.

– Почему же «увы»? Тебе так гораздо лучше. Да, Ронха?

– Я бы сказала, что так ты чуть больше похож на человека, – согласилась Ронха, про себя отметив, что небольшой белёсый шрам на его щеке теперь стал виден всем, не только ей. Он, конечно, не очень заметен, но из-за него лицо князя стало выглядеть каким-то более взрослым – старый знакомый мальчишка исчез безвозвратно. Впрочем, может, виной тому был не только шрам…

Перед внутренним взором Ронхи снова промелькнул силуэт человека на крутом берегу Долгогора, в ушах снова зазвучало: «Тальвин мёртв, мёртв, мёртв…», и ладонь будто опять коснулась холодной стремительной воды, полной смерти.

Но потом внезапно этот образ вытеснился иным – бродягой, который одной рукой салютовал человеку в синем камзоле, а другой прижимал к себе царгемскую шлюху.

«А он ведь так и не извинился за то, что не давал о себе знать, – подумала Ронха. – Он спокойно ловил лесовиков и развлекался в трактирах, в то время как мы…».

Она стиснула зубы.

Нарай тем временем сказала ещё что-то против Тальвиновой бороды, на что князь усмехнулся и наставительно произнёс:

– Зато я встретил в одной придорожной гостинице знакомую графиню, подружку Талир, а она меня не узнала. Стало быть, никому ни о чём не расскажет… Так что борода даёт некоторые преимущества.

Ронха хотела спросить, зачем же он тогда побрился, но к сараю подошёл Мильс.

– По-моему, мы собирались есть, – заметил он.

Тальвин вернулся к своему револьверу.

– Может быть, ты с нами? – предложила Ронха, глядя на князя с подозрением. Она чувствовала, что его настроение становится ещё хуже, и ей хотелось, чтобы он вернулся в комнату, где на окнах стояли берёза и чистотел.

– Я попозже подойду.

Ронхе оставалось только пожать плечами и уйти. Не заставлять же его, в самом деле.

Мильс подождал, пока девушки скроются в доме, уверенные, что он идёт следом, и повернулся к Тальвину.

– Когда ты собираешься уезжать? – спросил он.

Тальвин глянул на него и вопросительно поднял бровь.

– Ты собрал вещи, – объяснил Мильс. – Все, кроме кителя – он валяется на кровати.

– Я поеду после праздника, – сказал Тальвин.

– А как же Черевеск?

– Времени нет. Я брал отпуск на два месяца. Они уже закончились.

– Как это на тебя похоже – бросать дело на полпути.

– Что поделаешь, я присягу давал. – Тальвин поставил барабан револьвера на место. – Возможно, надо было раньше вернуться в Коэспэн…

– Надо было. Тебе ведь Талир писала, разве нет?

Тальвин поднял голову.

– О чём?

– О Лееж, конечно. Я видел твою жену ещё прошлой осенью, когда Лееж только потеряла дар, только начинала сходить с ума. Талир обещала, что напишет тебе о ней. Неужели забыла?

Тальвин посмотрел на Мильса долгим, немигающим, пытливым взглядом.

– Возможно, и нет, – сказал он. – Но ты знаешь, у Талир были довольно… своеобразные письма. Допускаю, что она что-то такое и писала, но я просто не принял её слова всерьёз.

– Тебе сказали, что твоя подруга сходит с ума, и ты решил, что это шутка?

– Ну… ты же знаешь, они не очень-то ладили, а фразу «несколько повредилась в уме», в данном случае, скорее будешь трактовать в переносном смысле, чем в прямом. Лееж что-то подобное о ней тоже писала, но я же не…

– Тебе писала Лееж?! – В голосе Мильса вдруг зазвучало искреннее изумление и, как ни странно, растерянность.

– Ну да. Мы написали друг другу по паре писем. А что, собственно, тебя удивляет?

– Но она мне ничего не говорила об этом. – Растерянность исчезла, зато добавились металлические нотки.

– А почему она должна была тебе об этом говорить, если мы обсуждали вопросы, никак тебя не касавшиеся?

– Это какие же?

– Извини, но они тебя по-прежнему не касаются. – Тальвин встал и сунул револьвер в карман. – Пошли есть.

– Подожди, – остановил друга Мильс. – Это может быть важно. Любая мелочь может быть важна, чтобы понять…

– Ничего, что говорило бы о её сумасшествии, в этих письмах не было, если ты об этом. Напротив, она была весьма благоразумна. Я бы даже сказал, слишком. Почему, кстати, ты не написал мне, когда Лееж лишилась дара?

– Она была против. Говорила, что тебе давно нет до нас никакого дела, и не стоит тебя сюда втягивать.

– С чего вдруг? – Тальвин недоумённо нахмурился.

– Сначала свадьба, медовый месяц, – начал перечислять Мильс. – Потом ты пропадаешь на полкруга, появляясь лишь для виду – ничего не делаешь и быстро уходишь. Потом, наоборот, часами сидишь в библиотеке Каальгера, якобы работая над чем-то, и отвечаешь грубостью на любую попытку завязать с тобой разговор. Даже Лееж. Помнишь, как она к тебе приходила, пыталась узнать, что происходит?

– Я никогда не грубил Лееж, не выдумывай.

– Может, и не грубил, – согласился Мильс. – Может, просто вежливо наплевал в душу, а потом забыл – как это обычно у тебя бывает. А она, между прочим, после разговора с тобой полдня успокоиться не могла… Затем ты уехал в Палрию. Два круга – и от тебя ни одной строчки. О том, что ты не сдох, мы с Лееж знали только из газет, редко – от Талир. Лееж говорила, что не собирается писать тебе первой, поэтому я и удивился, что она всё-таки это сделала. Так это было до того, как она потеряла дар?

– Очевидно.

– Почему вы прекратили переписку?

– Это становится похожим на допрос, – заметил Тальвин. – Я снова повторю: это не твоё дело. Но даю слово, что никакого отношения к сумасшествию Лееж это не имеет. То, что мы обсуждали в письмах, касалось исключительно меня.

– А её?

– Нет, – покачал головой Тальвин. – Её не касалось. – Он не без грусти улыбнулся. – А Лееж, насколько ты знаешь, вообще любила поговорить о том, что её не касалось… Ладно. Пошли. Не будем заставлять себя ждать.

5.

Мильс в самый последний момент передумал и на конкурс всё-таки пошёл. Правда, был он какой-то словно пришибленный, задумчивый, молчал ещё больше обычного – то есть, даже не отвечал, если к нему обращались напрямую.

Тальвин же, напротив, взбодрился, повеселел. Ронха с удовольствием убедилась, что хромает он действительно меньше, да и по её ощущениям нога начала заживать. Теперь её целительских навыков, пожалуй, будет достаточно, чтобы вылечить князя окончательно. А потом, с новыми силами, можно и в Черевеск…

Заняли места в третьем ряду: Ронха и Нарай в центре, Тальвин с Мильсом по бокам. Новенькая сцена, увитая бело-розовыми деревянными цветами, выглядела очень нарядно. Судьи сидели сбоку, на специальной резной скамейке, и держали в руках довольно-таки кривые таблички с цифрами.

– Душевненько, – пробормотал Тальвин. – Скажи, Ронха, у вас в Дымной тоже такую… такой балаган устраивали?

– Во-первых, не в Дымной, а в Дымном, – с достоинством поправила его Ронха. – А во-вторых, у наших и без того полно дел.

– Так у этих, наверное, тоже полно дел. Тебе же сказали, раз в круг конкурс проводят, не каждый же день… Интересно, а судей они выбирают из соображений, у кого лицо одухотворённее?

Ронха пригляделась к судьям и тихонько фыркнула.

На резной скамейке сидели двое: полная, улыбающаяся женщина, чьи глаза были устремлены в небо, и молодой человек – русый, вихрастый, с вытянутым лицом и до того отрешённым взглядом, что его можно было принять за слепого.

Потом Ронхе пришлось зажать рот рукой, чтобы не засмеяться, потому что к скамейке маленькими приставными шагами шла кудрявая беловолосая старушка, явно не от мира сего. Лицо её светилось так, словно бы на каждом шагу ей открывался лик какой-нибудь из Богинь, а может, и всех трёх.

– Ну тебя, – Ронха постаралась сделать более серьёзную мину. – Искусство, между прочим, возвышает.

Это было папино выражение, и откуда оно всплыло в голове, Ронха не знала, но всплыло очень кстати – во всяком случае, Тальвин на это только скептически хмыкнул и замолчал на целых пять минут.

А потом начался концерт, и все попытки заткнуть князя неизменно проваливались. Первый же исполнитель, парень с гармошкой, вызвал у Тальвина неподдельное сочувствие.

– Смотри, он как будто кузнечные мехи выдувает. Он же как помидор, и по цвету, и по форме… Ох, нет. Всё же было так хорошо, зачем надо было начинать петь?

– Тихо вы! – шикнула на них Нарай.

Ронха, сдавленно хрюкавшая в ладони, только головой мотнула. Тальвин же развёл руками: дескать, я-то тут причём?

Дальше было хуже. Тальвин ни одного исполнителя без комментария не оставил. Может, пели-то они и хорошо, но Ронха куда больше была занята тем, чтобы не расхохотаться во весь голос, чем прослушиванием. На конкурс приходили самые разные люди: девушки в ярких платьях, пожилые мужчины, женщины под сорок, которые одевались и вели себя так, будто им семнадцать, и многие, многие другие. Песни тоже были разные: и весёлые, и прочувствованные, и занудные, и те, что Тальвин очень точно называл «криками души», потому что их именно кричали, а не пели, да так, что хоть уши затыкай. Последних тёмная малодровская публика иной раз провожала свистом, но в целом, зрители вели себя вполне прилично, и зрелищем наслаждались вовсю. Пели что-то незнакомое и не очень складное, отчего Ронха заключила, что тексты и музыка, скорее всего, собственного сочинения. По всему выходило, что концерт устраивался не столько ради соревнования, сколько ради возможности жителям Малых Дров как-то самовыразиться. Мало кто из зрителей не побывал на сцене – видать, все они так или иначе готовились к празднику.

Ах, до чего же это был весёлый и тёплый вечер! Кажется, только Нарай по-прежнему пыталась отыскать в посёлке жемчужины талантов; даже те, кто выступал, становились серьёзными только на то время, что находились на сцене, а потом начинали подшучивать над собой же. Впрочем, были ещё женщины, мнившие себя великими артистками, но таких нашлось единицы.

К середине концерта на сцену вышла девочка. Многие из зрителей тут же заулыбались – девочка была светленькая, со смешной тоненькой косичкой, с ямочками на щеках и большущими ореховыми глазами.

Она пела песню про зайчика.

Это была единственная песня из всех, которую Ронха знала, как знали её, наверное, все лакеннцы едва ли не с самой колыбели. Голос у девочки был звонкий, чистый, улыбка широченная, а тонкие руки распахивались, как створки окна. Это смешное существо с косичкой задевало что-то глубоко скрытое в душе, трогало какую-то струну – и видом своим, и голосом.

Хлопали ей громче всех. Даже Тальвин снизошёл.

– Подрастающее поколение, по-моему, им всем фору даст, а?.. – вполголоса заметил он. – Эй, Ронха, ты чего?

Ронха замотала головой и вытерла щёки. Пройдёт, мол, всё хорошо.

Она сама не знала, с чего вдруг разревелась. Ну, подумаешь, девочка. Подумаешь, поёт чистенько. Может быть, дело всё в том, как она улыбалась? Или в том, как растопыривала ручки, словно собираясь обнять весь мир?..

Девочка, тем временем, ещё раз поклонилась, смешно свесив косичку, а потом спрыгнула со сцены и подбежала к какой-то женщине. Кинулась ей на шею, принялась взахлёб делиться впечатлениями…

Ронха отвернулась.

На сцену, тем временем, вышли новые исполнители. На сей раз их было двое: парень и девушка. На них были лакеннские национальные костюмы времён довеликанских войн – расшитые зелёным и жёлтым рубахи, жёлтые сапоги с загнутыми носами… Специально, что ли, шили к конкурсу? Или завалялось в бабушкином сундуке?

Ронха полагала, что эти двое начнут петь что-нибудь лакеннское, народное – тем более, что парень вышел не с пустыми руками, а с трещоткой – но верно ли было её предположение, выяснить так и не удалось.

Концерт пришлось прервать.

Первым всадников увидел мальчишка, сидевший на заднем ряду и отчаянно скучавший. Его оклик и привлёк всеобщее внимание; зрители заоборачивались, а стоявшие на сцене артисты, вместо того, чтобы петь, стали вглядываться вдаль. Всем казалось, что они уже слышат тревожный копытный перестук, при том, что расстояние до незваных гостей, хоть и стремительно сокращавшееся, составляло ещё несколько криков.

Люди взволнованно загудели, повставали со своих мест.

– Военные, – сказал Мильс, которому его рост помогал видеть поверх голов.

Тальвин покачал головой и процедил сквозь зубы:

– Не нравится мне это.

– Почему? – заволновалась Нарай.

– Да потому что не на прогулку явно собрались.

Он оказался прав. Впрочем, никто и не сомневался, что появление всадников в военной форме является именно дурным знаком. Когда они приблизились, все затихли, даже дыхание затаили.

– Слушайте меня, жители посёлка Малые Дровы! – зычно крикнул всадник, что посередине – усач в высокой чёрной шапке. – С прискорбием сообщаю вам, что Палрия пятнадцатого дня сего месяца официально стала частью Кас-Шаллийской империи!

По толпе пронёсся единогласный вздох. Кто-то поспешил сесть обратно на лавку – в том числе, и Ронха; сели и невыступившие артисты – прямо на сцену.

– Да, – уже более человеческим голосом подтвердил усач. – Увы, не сдюжили соседи…

Дальше он снова перешёл на официальный тон, но Ронха не особенно прислушивалась. И так всё было понятно.

Война. Будет война.

А усач меж тем продолжал говорить:

– Государем нашим, Далертом Акликком, приказано произвести досмотр всех населённых пунктов с целью оценки готовности нашей страны к возможному вторжению неприятеля…

Ронха услышала, как Тальвин над её ухом презрительно хмыкнул:

– «Возможному», ну-ну…

– Всем жителям Малых Дров надлежит разойтись по своим домам, дабы принять у себя представителей лакеннской власти – то есть, нас. Тем, кто будет сопротивляться проведению данной меры…

– Они всё-таки решили воевать… – прошептала Нарай.

Она не единственная была поражена этим фактом – окружающие зароптали так, что остаток фразы потерялся в их возмущении. Говорили про великанов, про недальновидность власти, кто-то называл короля Далерта убийцей.

Тальвин, ни слова не сказав, стал протискиваться к концу ряда.

А Ронха продолжала сидеть. Она знала, что, если встанет, ноги не удержат её.

Как же так, думала она. Почему весь мир должен перевернуться вверх тормашками? Только что ведь всё было хорошо. Только что пели, веселились. И девочка эта, с косичкой… Почему?!

Нарай села рядом. Руки у неё тряслись, но голосом она старалась показать свою решительность и готовность действовать.

– Нужно что-то придумать, пока Совет Магов не наложит запрет на колдовство.

– Понаставить щитов вдоль Долгогора? – В голосе Мильса звучал сарказм.

– Например, – невозмутимо отозвалась Нарай. – Не можем же мы сидеть сложа руки!

Ничего вы уже не сделаете, подумала Ронха. Ничего.

Нарай решила, что нужно сейчас же обсудить всё это с Тальвином, и устремилась прочь с поляны. Мильс, пожав плечами, двинулся за ней.

Ронха осталась сидеть.

Взволнованные люди поспешно разбредались по своим домам, чтобы принять там военных. Вскоре на поляне осталась лишь сцена да пустые лавки. Кружок этого покинутого пространства кутался в гул голосов, тревожный и испуганный, но всё это было словно за стеной. Повинуясь внезапному порыву, Ронха обернулась, и за пару рядов от себя увидела тэбу Тариппу. Старушка сидела, понурившись и сцепив на коленях сухие маленькие руки. Но, почувствовав, что на неё смотрят, подняла голову; увидела Ронху, улыбнулась ей ободряюще, кивнула. И Ронха улыбнулась в ответ.

Неожиданно зазвучала музыка, едва слышный перебор струн – осторожный, как будто звук пробовал мир на вкус. Удивлённая Ронха снова повернулась к сцене и увидела, как единственный оставшийся судья – тот вихрастый парень – сидит на прежнем месте и обнимает гитару, низко-низко наклонив голову. Музыка под его пальцами крепла, набирая ноты, как заклинание набирает слоги.

А после длинного, затейливого вступления в мелодию вдруг начали вплетаться слова.

Ах, увидеть бы город однажды мне мой, белый город,

Тот, в котором ты ждёшь меня – ах, если бы ты ждала!..

Словно лист я осенний; нет ветки мне, нет мне опоры.

Я лечу – и за мною летит беспросветная мгла.

Ронха, заслушавшись, не сразу заметила краем глаза какую-то фигуру возле лавок. Повернула голову – и увидела Тальвина. Он был уже в плаще, за плечами – вещмешок, в руках – та самая кривая палка, с которой он пришёл в посёлок накануне. То ли ходить ему всё ещё было тяжело, то ли он выбрал её для дальнего путешествия через местные болота – всё-таки нельзя ведь по болотам без палки…

– Тальвин! – шёпотом позвала Ронха.

Он явно не без труда заставил себя отвести взгляд от исполнителя. Улыбнулся Ронхе, но ничего не сказал.

У Ронхи сердце защемило от этой улыбки. И почему он редко улыбается? То есть, отнюдь не редко, конечно, но чтобы так…

Она отвернулась и увидела, что к ним приближаются со стороны дома тэбы Тариппы два знакомых силуэта. Нарай растерянно озиралась по сторонам, а потом, наконец, заметила Ронху с Тальвином и ускорила шаг. Мильс не последовал её примеру – он шёл всё так же неторопливо, сутуля спину, почти не отклоняясь от курса. В зубах у него торчала дымящаяся папироса.

Ах, увидеть бы солнце на крышах, изученных сердцем,

И на улицах, где мы гуляли с тобой дотемна…

Но дорогою связан я, и никуда мне не деться —

Лишь она впереди остаётся всё время одна.

И травой шелковистой следы все мои зарастают,

И все тропы, ведущие к дому, слизали дожди.

Я почти научился назад не смотреть и играю

Человека, которому важно, что ждёт впереди…

– Ты ведь согласен, что нужно что-нибудь предпринять, правда? – Нарай вцепилась в плащ Тальвина мёртвой хваткой. – Отправиться на берег Долгогора, поставить щиты, а потом, может быть…

– Что-нибудь нужно, – согласился Тальвин. – Поэтому я иду в Черевеск.

Мильс недоверчиво наклонил голову.

– Ты же собирался возвращаться в часть, – напомнил он.

Ронха тихонько ахнула. Только не в часть! Он не мог захотеть вернуться на войну!

– Моей части уже нет, – сказал Тальвин. – Остальные прекрасно обойдутся и без меня.

Мильс вынул папиросу изо рта, выпустил облачко дыма.

– Скажи, – поинтересовался он, – ты когда-нибудь слышал о такой штуке, как военный трибунал?

– Слышал. И что дальше?

– И ты понимаешь, – продолжал Мильс, – что ты, как офицер, должен быть в столице, что сейчас начнётся вербовка, и что…

– Я всё понимаю, Мильс. Только я стараюсь правильно расставлять приоритеты. Вот скажи, какой смысл мне сейчас возвращаться в армию? Чтобы снова воевать с кас-шаллийцами и героически помереть где-нибудь под теми же Малыми Дровами? С таким же успехом я мог сдохнуть в Долинах Света. Что бы это изменило?

Ронха вздрогнула и покосилась на него, не без страха. Сколько раз, Тальвин Эмерский, тебе нужно умереть, чтобы говорить о делах Третьей с подобающим уважением?

– А что изменит твой поход в Черевеск? – спросил Мильс.

– Я не знаю. Может, и ничего.

Мильс хмыкнул.

– Но я считаю, что единственный шанс остановить всё это, – продолжал Тальвин, – обратиться к Совету Магов. Если они действительно так могущественны и, если судьба мира действительно их волнует, они должны помочь. И я хочу успеть добраться до них прежде, чем в Лакенне разгорится война. Может быть, они просто… не знаю, не в курсе. Или опасаются за своё инкогнито. Может… может, есть ещё какие-то причины, почему они до сих пор не вмешались. Я мог бы нарушить Кодекс Волшебника, если бы знал, что одним заклинанием решу проблему, и не возражал, если бы отправился после этого в неизвестность. Но я знаю, что одного заклинания недостаточно. Требуется хотя бы несколько заклинаний. Я сам готов всем этим заняться, только пусть предоставят мне возможность. Я прекрасно понимаю, что могу и вовсе не найти Совет, но считаю, что попытаться стоит, и что это хоть какой-то шанс избавиться от Саолго-Вура… Ты со мной или нет, Мильс?

Повисла пауза. Только звучали в отдалении голоса, да гитарист, закончивший петь, продолжал перебирать струны.

– С тобой, – сказал Мильс. – Сейчас вещи свои соберу, и пойдём.

– А мы? – возмутилась Нарай.

Тальвин усмехнулся:

– Ты же собиралась щиты у Долгогора ставить.

– Ну да, но я считаю, что твоя идея гораздо более продуктивна! Да, конечно, это будет сложно, но если у нас получится, то только представьте себе…

– Нарай, тебе по-прежнему ещё нет семнадцати, – напомнил Мильс.

Нарай запнулась, и в её глазах загорелось знакомое упрямство. А внутри вспыхнула злость, но поняла это только Ронха.

– Может, не будем мусолить по десять раз одну и ту же тему? – Тальвин поморщился. – Время дорого. И потом, вы уже решили идти в Черевеск, когда меня не было, смысл всё это лишний раз обговаривать?

– Я всё ещё надеюсь, что она передумала.

– Не дождётесь, – непочтительно фыркнула Нарай и постаралась принять беззаботный вид. Но Ронха, которая видела, что поднявшаяся в ней злость ещё не улеглась, сказала:

– Я думаю, что без Нарай и её знания магического животного мира в Черевеске вообще делать нечего.

После этих слов злость медленно начала отпускать Нарай: улетучивалась вместе с мелодией гитарного перебора, всё ещё звучавшего в воздухе, уходила к востоку, откуда уже подступали сумерки…

– А без меня – и подавно, – добавила Ронха.

Тальвин с недоверием покосился на неё, но увидел в её глазах вызов – давай, попробуй только возрази! – и промолчал.

***

До заката было ещё далеко, но путники решили по дороге всё-таки зайти к прорицательнице. Домик её нашли не сразу – в Малых Дровах говорили, что она живёт на самой окраине посёлка, а на деле небольшая бревенчатая изба стояла почти у опушки леса.

Ронха внезапно остановилась. Остальные остановились тоже, обернулись.

– Что случилось? – спросила Нарай.

Но Ронха только головой помотала.

Тальвин посмотрел сначала на неё, потом на домик прорицательницы. Прозорливо заметил:

– Домой захотелось.

– Ничего подобного, – возразила Ронха.

Тальвин вздохнул:

– Ты совершенно не обязана с нами идти. Никакого договора между нами уже нет, а если я использую «чёрный мешок»…

– Только попробуй ещё хотя бы раз применить ко мне эту гадость! – рассердилась Ронха, и зашагала вперёд, да так резво, что остальным пришлось её догонять.

Тальвин был прав. Домик прорицательницы был меньше, чем Ронхин собственный домик, но девичий виноград, деревянное разваливающееся крылечко и полянка перед этим крылечком воскресили в памяти самый родной для сердца уголок. И заодно почему-то – Коэспэнский холм на фоне голубого небосвода с укутанной в белые стены вершиной…

На стук никто не отозвался, но дверь оказалась открыта.

Приветливо скрипнув доскою порога, домишко впустил их в своё тонкостенное полутёмное нутро. Сеней здесь не было – сразу открывалась комната в форме неровного квадрата, по-старинному освещённая лучинами. Последнее оказалось очень кстати – ставни здесь были лишь слегка приотворены.

– Простите… – негромко начала Нарай.

– Да здесь я, здесь, – донеслось откуда-то. – Знала, что сегодня гости несвоевременно придут, но всё равно не успела подготовиться… Порой у меня со временем просто беда!

Из глубин дома донеслись торопливые шаги, и вскоре в поле зрения появилась молодая женщина, поспешно заправлявшая светлые, с медным отливом, волосы под белый головной убор в форме бублика, с такой же, как у бублика, дыркой посередине – когда женщина слишком низко наклоняла голову, эту дырку становилось видно, и едва сдерживаемую шпильками копну волос на макушке – тоже. На женщине было длиннополое одеяние светло-зелёного цвета, расшитое кривоватыми ромашками, листиками и солнышками.

Из далей соседних комнат донёсся мужской голос:

– Я пока поищу Гальри.

– Разумеется, давно пора! – крикнула в ответ женщина с бубликом на голове. – Только через чёрный ход иди, а то собьёшь мне тут всё… И по ушам ей, негоднице, дай, а то опять обед пропустила! Небось на конкурс засмотрелась… как будто там есть, что смотреть…

Она хлопнула некой дверью в недрах комнаты, с порога невидимой, и вышла в центр.

– Мы, наверное, не вовремя, – утвердительно произнёс Тальвин.

– А, пустяки. – Женщина отмахнулась. – Вы чужаки, вам простительно… Итак, меня зовут Нафирь, со мною лучше на «ты», не люблю лишних церемоний. Извините, что не приглашаю пройти и расположиться – я буду беседовать только с одним из вас, а остальные должны остаться там, где стоят. И ещё, они должны молчать, это обязательное условие, а то начинают тут… – Нафирь неопределённо взмахнула тонкой рукой. Сами, мол, понимаете. – Кстати, вы очень обяжете меня, если закроете дверь на задвижку. Не хочу, чтобы нам помешали – муж и Гальри знают, что меня лучше не тревожить во время колдовства, однако незваные гости вполне могут вломиться… все, небось, захотят узнать, будет ли война…

– А будет? – вырвалось у Ронхи, пока Мильс сражался с тугой щеколдой.

– Понятия не имею. – Нафирь задумчиво оглядела визитёров, выстроившихся перед ней в неровную линию. – Пожалуйста, не забываем, что говорить я буду только с одним из вас… с тобой.

Тальвин, на которого она указала, по-прежнему стоял неподвижно, словно прирос к полу. Ронха ощутила его взволновавшийся энергетический поток – князь явно не рассчитывал на такой поворот событий; ещё когда они сюда шли, то договорились между собой, что разговаривать с прорицательницей будет Нарай, которая и устраивала этот визит, и никто не ожидал, что хозяйка дома сама выберет себе собеседника.

– Иди сюда. – Нафирь усмехнулась и села за стол. – Я не кусаюсь.

– Почему именно я?

– Вокруг тебя больше всего ниток… В смысле, веточек судьбы. Ты наиболее интересный экземпляр для предсказаний.

Тальвин прислонил свою кривую трость к стене и послушно подошёл, слегка прихрамывая.

– Сядь. – Прорицательница указала на стул возле своего рабочего стола, напротив себя. Стол был завален разнообразным хламом, среди которого Ронха заметила серебристые веточки «оленьих рогов» – мха, который так любит стволы лесных деревьев.

Тальвин сел за стол вполоборота, не решившись отчего-то поставить стул ровно.

– У меня будет предсказание специально для тебя. – Нафирь зажгла очередную лучину, стоявшую посреди стола, и её бледное, в веснушках, лицо в оранжевом пятне света стало таинственным и словно начало излучать какую-то потустороннюю энергию. —Постарайся сосредоточиться на том, что ты хочешь узнать больше всего. Ты ведь тоже не чужд магии, и умеешь сосредотачиваться.

Тальвин кивнул, заворожённо следя за её приготовлениями. Нафирь соорудила маленькую башенку из гладких чёрных камней, а рядом с башенкой поставила блюдце, куда налила густую красно-коричневую жидкость, подозрительно похожую на кровь. Но Ронха откуда-то знала, что это не кровь.

– Не жди, что предсказание будет ясным, – предупредила Нафирь. – Если бы я могла делать такие предсказания, жила бы не здесь, а в Коэспэне… как минимум. И не проси объяснять – это не ко мне… Протяни руки.

Тальвин послушно протянул ей руки, и она повернула их ладонями вверх. Сжала его запястья гибкими, не по-женски большими пальцами. Прикрыла глаза, пробормотала:

– Мне нужно настроиться… Все молчите.

Все молчали. Тишина была живой; Ронхе казалось, она ощущает, как дышит дом и как лес шумит где-то за стенами. Её восприятие здесь словно заострилось… интересно, имеет это какое-нибудь отношение к той башенке из камней, к блюдцу с тёмной жидкостью, к горению лучин?.. Или виной всему нервное напряжение этого дня?

– Много… много развилок… – шептала Нафирь и хмурилась, по-прежнему не открывая глаз. На первый взгляд, она несла околесицу, но слушатели даже дышать боялись, чтобы не сбить настрой. – Ты сам меняешь свою судьбу… сложно… На твоих руках кровь… Много крови… Но ты почти расплатился, осталось чуть-чуть… Не могу понять… Смерть твою не вижу, скачет… всё постоянно сдвигается… М-м… Сейчас попробую.

Она зажмурилась ещё крепче, а потом вдруг распахнула глаза, уставившись на блюдце с красновато-коричневой жижей. Взгляд её остановился, остекленел, и всё лицо её словно застыло.

– Шёл. Шёл. Человек. Через лес. Черевеск. – Нафирь говорила низким, до неузнаваемости изменившимся голосом, безо всякого выражения. Это было настолько жутко и на слух, и на вид, что невольно попятились не только Ронха и Нарай, но даже Мильс. Тальвин же смотрел на прорицательницу неотрывно, и Ронха по его профилю видела, как напряжено его лицо. Напряжено – но не испугано. – Чёрный лес. Скоро начнёт. Свою охоту. Он может забрать. Часть тебя. Навсегда.

Нафирь замолчала, задышала тяжело, но глаза её оставались открыты, и из них потоком текли слёзы. Пальцы, державшие руки Тальвина, стиснулись и побелели.

– Тяжёлая. Тёмная вода. Скрывает. Чёрное дело. Кости. Твоего учителя. Найдут. После. Твоей смерти. Ты всё дальше. От них.

Ронха в ужасе зажала рукой рот.

Что это всё значит? Каальгер мёртв, но он не в Черевеске? Какая ещё «тяжёлая тёмная вода»?!

Она повернулась к Мильсу, который всегда мог ответить на все вопросы, но тот, неподвижный и бледный, этого движения не заметил.

Кинуться бы на волю, бежать бы прочь от этого жуткого места, затеряться бы в лесу… Там никто не будет говорить о костях… И о смерти Тальвина… И этого зловещего оранжеватого свечения не будет – только солнце, настоящее солнце!..

Но Ронха не побежала – не смогла сдвинуться с места.

А глаза прорицательницы вдруг закрылись. Мокрое лицо, обращённое к свету лучины, скривилось от судороги, тело начали сотрясать конвульсии.

– Ты… – выдавила она. – Послужишь… Причиной… Тому… Что великан… Придёт… На эту… Землю…

Потом Нафирь вдруг перестала трястись. Лицо разгладилось, пальцы разжались.

Она открыла глаза. И тут же отдёрнула руки, даже как-то отпрянула от Тальвина. Забралась в своё кресло с ногами, сжала ладонями обтянутые зелёной тканью колени. Вышивка на этой ткани была всё-таки совсем уж детской; взрослая женщина, живущая в деревне, так вышивать не будет. Ронха вдруг подумала о некой Гальри – девочке, за которой пошёл муж Нафирь. Неизвестной, пропускающей обед проказнице, которой надо надавать по ушам. Такие обычно смешливы и немножко криворуки, но им всё равно нужно учиться обращаться с иголкой и ниткой… Скорее всего, они с Нафирь вдвоём расшивали это платье, и было им, наверное, ужасно весело, и прорицательница хвалила дочь, хотя у той получалось далеко не так хорошо, как должно было…

Ронха помотала головой. О чём она только думает?

Нафирь, тем временем, прочистила горло и, не глядя ни на кого, сказала тихо:

– Один сеанс – семьдесят билек.

– Вы в порядке? – спросил Тальвин.

– Ты. – Она усмехнулась. – Мы же договорились… Я в порядке, князь Эмерский, не волнуйся за меня. Просто ты меня немного напугал. Сейчас пройдёт.

– Ты что-то конкретное видела, или…

– Нет, я почти ничего не видела. Просто ко мне приходили слова. Так оно обычно и бывает.

– Откуда ты тогда знаешь, кто я?

Нафирь пожала плечами:

– Это одна из особенностей прорицательского дара. Я знаю некоторые факты, только и всего. Не угадываю, а именно знаю. Эти знания приходят ко мне, когда я смотрю на человека. Штука в том, чтобы отличать правильные подсказки от остальных, которые могут оказаться неверными… Вон, целительницу свою спроси: она, я думаю, примерно представляет, о чём я говорю. Они как-то так же определяют болезни…

– Всегда думал, что прорицание – это, в первую очередь, видения.

– У кого как, – сказала Нафирь. – Меня больше любят слова, а не картины. Прорицатели разные бывают…

Расстались мирно и просто. На кипрейку прорицательница их не пригласила, но велела заглядывать, «если ещё будете в наших краях». Уже потом, когда Ронха, Нарай и Мильс вышли из дома, последний задумчиво заметил, что это «если» лично его несколько обнадёживает, и у Ронхи от этих слов немного поднялось настроение.

А тем временем, в комнате, Нафирь сказала:

– Знаешь, это с самого начала была безнадёжная затея.

Тальвин, который уже взялся за ручку двери, обернулся и недоумённо нахмурился.

– Ты имеешь в виду моё намерение отыскать Совет Магов? Или то, что я пришёл сюда?

– Я имею в виду твой брак, – ответила Нафирь. – Иди.

***

Какое-то время шли молча. Путников уже стали обступать часто растущие осинки, ёлочки и ольха, их уже приняли к себе лесные тропы, а общее оцепенение всё не желало проходить.

Первой молчание нарушила Нарай.

– Может быть, не ходить в Черевеск… – начала она робко. И добавила: – Тебе. Если уж ты там можешь потерять часть себя…

– Часть же только, – буркнул в ответ Тальвин. – Оттяпает мне черевеский монстр какой-нибудь палец на левой руке, подумаешь…

Мильс пожал плечами и заметил:

– Можешь часть потерять, можешь весь целиком потеряться. Это слово «можешь» – его, знаешь ли, тоже можно по-разному трактовать. Впрочем, нашивки-то ты точно потеряешь. Может, прорицательница это имела в виду?

– Меня больше волнует Каальгер, – сказал Тальвин. – Он мёртв, но почему-то его тело не в Черевеске. Где убили, там и решили прикопать, что ли? И концы, в прямом смысле, в воду?

– Сейчас, насколько я понял, участь Каальгера для тебя имеет не первостепенное значение, – сказал Мильс после некоторой паузы. Чувствовалось, что он взвешивает каждое слово, стараясь быть убедительным. Его отношение к Тальвину неуловимо изменилось за минувший день: он как будто действительно надеялся помочь и уже не корчил из себя обременённую ответственностью жертву обстоятельств. – Забудь про эту историю на время. Ты же собрался просить у этих людей помощи, и вряд ли добьёшься своего, если будешь называть их убийцами и допытываться, что они сделали с телом.

– Да хватит уже про смерть! – не выдержала Ронха. – Накличете.

– Заканчивай с этими суевериями, – раздражённо отозвался Тальвин. – Смерть невозможно «накликать», она приходит тогда, когда приходит.

Ронха не стала спорить. Она знала, что возможно.

– А как быть с великаном? – спросила она вместо этого. – Ты послужишь причиной тому, что придёт великан. Как это понимать?

– На эту тему я вообще не хочу говорить, – проворчал Тальвин. – Понятия не имею.

В лесу сумерки сгущались быстро. Всё плотнее обступали путников высокие деревья. Кора некоторых раздавшихся с возрастом стволов кое-где шла трещинами, не выдержав гнета времени. Ронха изредка замирала у того или иного дерева, касаясь его рукой, и чувствовала, как под пальцами оживает древесная плоть в безнадёжной попытке срастись. Однако то были слишком старые раны.

– Ронха, это обязательно нужно делать? – Тальвин, конечно, успел уже привыкнуть к ее целительским чудачествам, но сейчас он был слишком зол и раздосадован, да и время неумолимо уходило.

Ронха всё это понимала, только вот она терпеть не могла, когда ее отвлекали в такие моменты. На сей раз выработанной в отсутствие Тальвина выдержки хватило лишь на то, чтобы сунуть в карманы руки и молча, с хмурым видом, пройти вперед, подтягиваясь к остальным.

«И почему, – думала она, – когда я начинаю чувствовать себя частью всеобщей гармонии, кто-нибудь обязательно придёт и всё испортит?».

То был действительно старый лес, который, казалось, позаимствовал у своего соседа толику тёмного волшебства. Даже Ронхе вскоре стало не по себе в этой чаще: иногда ей чудилось, будто за ними следит внимательный взгляд Хозяина Леса, словно размышляющего, какую бы каверзу устроить незваным гостям.

Впрочем, вскоре это чувство незаметно отступило, и на его место пришло ощущение свободы, единения со стихией, с природой, с целым миром. С каждым шагом она будто открывала для себя какие-то новые грани бытия. Люди вокруг начали казаться тенями, пятнами сгустившейся темноты – чем-то, до чего Ронхе не должно было быть никакого дела. И всё же она тянулась к ним, интуитивно понимая, что где-то там – спасение…

…Спасение от чего?

Ронха помотала головой и отдёрнула руку от очередного ствола.

В сумерках, вовсе не таких тёмных, как ей казалось прежде, Ронха ясно увидела, как их четвёрка разбредается в разные стороны. Тальвин продолжал шагать вперёд, уже не оборачиваясь, Нарай, настороженно озираясь по сторонам, но ничего не замечая, отступала куда-то вправо. Мильс зачем-то повернул назад. А сама Ронха оставалась на месте, возле дерева – от которого тут же отпрянула, как от огня.

– Стойте! – закричала она, не на шутку перепугавшись. – Идите все сюда, быстро!

***

Она вывела их на небольшую полянку, внимательно следя, чтобы никто не отвлекался по дороге. Покорители Черевеска вид имели несколько сконфуженный. Все, кроме Ронхи, которая была близка к самой настоящей панике.

– Не думал, что лешие вообще существуют, – наконец, сказал Тальвин.

– Сядьте покучнее и постарайтесь ни на что не отвлекаться! – Ронха принялась сваливать в центр полянки ветки, которые подняла под ближайшими деревьями, не углубляясь в лес. При этом она постоянно бормотала себе под нос оберегающие заклятия.

Нарай с Мильсом и Тальвином переглянулись, но всё же решили послушаться. Тальвин расстелил на траве плащ, и они все уселись на него, поставив вещмешки рядом.

Ронха же достала из своего мешка котелок, который ей позволила забрать тэба Тариппа, и положила на землю ладонь, в надежде почувствовать поблизости какой-нибудь ручеёк. Есть!

– Куда это она… – начал Мильс.

Нарай крикнула испуганно:

– Ронха!

– Да подождите вы, – отозвалась Ронха, скрываясь за деревьями. – Костёр лучше запалите пока.

Темнота становилась всё гуще, Ронха и сама боялась не успеть до захода солнца. Солнце это сейчас только угадывалось за стеной плотно стоявших деревьев. Можно было лишь приблизительно сказать, где был запад… Хотя с Хозяина Леса сталось бы запустить блик и на север!

Однако поход за водой удался благополучно. Когда Ронха вернулась, Тальвин задумчиво колдовал над костром, а Мильс тащил откуда-то очередную охапку веток. Ронха сердито ругнулась на него: сказала же, чтобы не расходились!