Читать книгу Путь Тарбагана - Мария Лабыч - Страница 4

Павел загонял джип, опережая голодное облако пыли. Оно гналось следом, но не успевало. Едва ступив за порог дома, он мысленно был «у себя», в Лаборатории противочумной станции.

Недавний прорыв в исследованиях вел в тупик. Павел гнал эту мысль, но она возвращалась с настойчивостью бабочки, бьющейся в ламповое стекло.

Препарат работает, а крысы дохнут. А препарат работает… а крысы, между тем…

Уже более полугода назад волей случая было обнаружено интересное вещество. Интереснейшее. Действия парадоксального.

Павел через силу заставил себя переключиться с буксующей в голове мысли о провале и подумать о чем-нибудь приятном… но, кроме момента, когда их лаборатория доказала безусловный эффект препарата, не смог ничего вспомнить.

Виновата была случайность. Так часто бывает.

Противочумная станция, сокращенно ПЧС, была наследницей противочумного института. Но негласная ее цель лежала за областью исследования особо опасных инфекций. Черной королевой региона была онкология. На огромной территории опухолевые болезни собирали страшную дань. Помимо прочего, в Кытгымском районе эта леди предпочитала детей и молодежь. Нетипично мало страдали старики. Казалось, в отчеты медиков закралась чудовищная ошибка, повторяющаяся из года в год.

Животные были подвержены тем же недугами. В лаборатории шутили, что незачем тратить бюджетные харчи и завозить онкопредрасположенных крыс, достаточно расставить мышеловки. На деле и здесь статистика была устрашающей. Вот и рабочая группа ПЧС вносила собственную лепту в решение этой проблемы. Точнее, на данном этапе только пыталась ее внести.

В тот памятный день, как раз в канун Рождества, группа исследователей завершала серию тестов очередного препарата. Эффективность приблизилась к трем с половиной процентам. Его готовились благополучно списать и положить на полку, когда уже начавший отмечать светлый праздник сотрудник лаборатории, некто по имени Слава, внес в проект некоторые коррективы.

Утром Владислав, один из трех мушкетеров противочумной станции, нетвердой походкой вошел в манипуляционную, объявил сотрудников свиньями и потребовал от них гуманности. Немедленно. «Если вы не в состоянии пресечь страдания несчастных тварей в канун великого праздника, я сделаю это сам!» – патетически заявил он и немедля ввел группе пораженных опухолями крыс одним шприцем вещество неизвестного происхождения.

Воспоминание вызвало у Павла улыбку. Никто и не попытался Славика остановить. Ну, во-первых, серия опытов была завершена, результат подтвержден. А во-вторых, Славик был вполне борцовской комплекции. Не то чтобы Дима с Пашей сильно боялись его кулаков, но без сомнений лаборатория пострадала бы изрядно.

Наутро Слава проспался и извинился, кажется, восьмикратно. Инцидент можно было бы считать исчерпанным, если бы одна из подопытных крыс внезапно не пожелала прекратить свой земной путь. Мало того. Спустя некоторое время она полностью выздоровела. Все остальные погибли, как и предполагалось. Но эта…

Павел помнил, как среди ночи ворвался к Славе в дом. Мобильный того оказался отключен, домашний, как всегда, не работал. Обрывы связи в поселке были обычным делом. А Павел хотел сейчас же, немедленно! узнать, что именно тот вколол рождественским крысам. Ждать до утра он пробовал, но не смог. Была ночь его дежурства, когда в боксе он обнаружил живого активного зверя, веселого и голодного.

Слава продрал глаза, наскоро утихомирил матерящуюся красавицу-жену, грудью выпихал несвоевременного Павла на кухню и уже там твердо ответил:

– Не помню.

– Что «не помню»?

– Ничего такого не помню. Особенно не помню, что я крысам вколол.

– Ты что, сдурел? Вспоминай! – Павел задыхался пополам от возмущения и необходимости говорить шепотом на чужой кухне, когда нужно орать.

– Я, Паш… Вообще не помню ничего. Ни что колол, ни что колол. Я помню, Инка тогда смоталась к матери, и я праздновал в лаборатории с вами. Все.

– Кто праздновал? Ты праздновал? Ты был никакой! Переколол крыс и спать увалился там же, у Алибека на кушетке.

– Ш-ш-ш. Не надо орать, Инка думает, что мы отлично посидели…

– Я, между прочим, не сплю! – громко заявила Инка из-за фанерной стенки.

– Инна, здесь какое-то недоразумение! – горестно крикнул в ответ Слава.

– Точно. И сейчас это недоразумение оденет, наконец, штаны, и пойдет вместе с Павлом в лабораторию! И даст мне спать, я в шесть встаю.

– Инночка, ты же не думаешь?

– Нет, не думаю. А вечером оно же расскажет мне еще раз, как ты праздновал новый год. И постарается не забыть те подробности, которые были в первой версии рассказа.

– Да спал он, Ин! – влез Павел.

В этот момент случившееся начало медленно доходить до Славы.

– Стоп. Всем тихо молчать. Паш?

– Ну?

– Ты щас сказал, есть совершенно живая крыса?

– Как ты и я. Только шустрей. Давай, давай, одевайся.

– Ест?

– Как волк. Давай, забей на галстук. Слушай, Слав, напрягись. Ты намеревался избавить крыс от страданий… Каким образом? Обезболивающим? Ядом?

– Ну, допустим. Чем угодно, – оживился Слава и заговорил во весь громовой голос: – Проверяйте склады! У Димки там немецкий порядок. Что я взял? Чего из препаратов не хватает?

– В том-то и дело, химик. Все на месте. Все абсолютно. Початый физраствор, и все.

– Не может такого быть.

– Не может. Но есть. В лаборатории ты ничего не взял. Мог ты что-нибудь принести с собой?

– Что принести?

– Не тупи. Препарат.

– Я? Ты что? Я даже таблеток не пью. – Слава обреченно вздохнул.

Из спальни вышла Инна прекрасная, бледная, хмурая, в изумрудном халате. Ей шли припухшие сонные веки и голубые тени под глазами. Слава замер и не таясь любовался женой.

– Твари вы, господа, – обозвала она микробиологов, поставила чайник на плиту и достала сигарету.

Слава ретировался и теперь с грохотом ронял что-то в спальне. Павел пил чай, без предложений налитый Инной. Она привычно подкурила от плиты, склонившись к самому огню, и тихо сказала:

– Да, вот что, Паш. Он спер у меня снотворное.

Слава за стеной завозился тревожнее и выкрикнул:

– Инночка, я уже говорил тебе: я его не брал…

Павел насторожился:

– Какое снотворное? Когда?

– В канун Рождества. – Инна с наслаждением затянулась сигаретой. – Как раз в день моего отъезда…

Из-за стенки:

– Я не брал!

– Заткнись, – огрызнулся Павел. – Инна, бесценная, в какой оно форме?

– Порошки. В стакан сыпешь, потом воды туда.

– Ну Инна! – Слава вернулся из спальни все еще без штанов и страдальчески закатил глаза.

– Инка, ты гений, – воскликнул Павел.

– Паш, на твоем месте… – гордо возмутился Слава.

– Заткнись, кретин. Я видел, валялись там какие-то бумажки. Квадратные такие. Я не обратил на них внимания, но теперь думаю – это оно. Оно! – Павел победоносно улыбался. – Плюс физраствор, что обнаружил Димка. Ин, а теперь ты, как в сказке, должна сказать, что это за препарат.

– Понятия не имею.

Павел успел внутренне содрогнуться, когда она добавила:

– Но где-то был рецепт.

Казалось, дело в шляпе. Но не тут то было. Так просто секрет не сдался.

Сначала было проведено четыре серии экспериментов с разной дозировкой. Все до одной показали отрицательный результат. Неделя шла за неделей – ни тени эффекта. Крысы мирно спали от Инкиного снотворного. Их опухоли при этом показывали стабильный рост.

В тайне друг от друга трое экспериментаторов начали считать затею обреченной. Поодиночке давно бы бросили. Или вещество определено ошибочно, или… все что угодно. Элементарная логика также была не на их стороне: какая взаимосвязь может быть между исцелением от опухоли и довольно распространенным снотворным, продающимся в каждой аптеке? Ее давно заметили бы и исследовали!

Дима в своем ежедневнике записал: «4 марта. Третья четверть третьей серии. Процент эффективности −+2, всего от −4 до +3. Считаю имевшее место выздоровление нулевой крысы казуистической редкостью. Животное показало регрессию опухоли и метастазов до полного исчезновения и погибло от неустановленной причины. Причины, возможно, никак не связанной с инъекцией. Случайное совпадение скорее всего».

Пятая и шестая серии, подкожное и внутримышечное введение. Результат сопоставим с предыдущим. Без эффекта! Скорее от безысходности, чем от гениального провидения, в седьмую серию Павел ввел препарат в спинномозговой канал обездвиженных крыс. И вот тут! Треть животных погибла от манипуляции. Остальные надолго впали в коматозное состояние. Их не пробуждали внешние раздражители. Но по движению глаз и конечностей можно было предположить мозговую активность, непрерывную в течение двадцати-двадцати четырех часов. Активность необычную, не циклическую, не характерную для сна. Половина крыс не вышла из комы. Только трое подопытных выжили и восстановились полностью. А пробудившись, показали обратный рост опухолей. Но вскоре тоже погибли. Все. Одна за другой.

Поначалу смерть крыс осталось без должного внимания. Брызги шампанского способны замутнять научное видение.

Из дневника Димы: «Вот как нужно! Настойчивость и настойчивость в безнадежной, казалось бы, ситуации! И вот он, результат. Гибель животных – мелочь на начальном этапе. Судя по всему, их убивает дозировка. Введение препарата вообще можно разбить на циклы… в целом, это дело будущего».

Седьмую серию запустили немедленно. Друзья судорожно шерстили публикации по теме во всех доступных источниках. Ничего похожего!

Дмитрий, проанализировав результаты, предложил первую теорию взаимосвязи процесса специфического торможения коры головного мозга и явления аутокоррекции патологии. Это явление признавалось основным механизмом.

Просто говоря, излечение – результат деятельности мозга пораженного организма. В отличие от бодрствования, во время искусственного сна мозг концентрируется на внутренних биологических процессах. Новый препарат – своего рода пусковой механизм. Присутствуя в мозге, он вызывает необычное сноподобное состояние, которое запускает нечто вроде программы излечения. Но введенный обычным способом в кровь, препарат не может преодолеть барьер, который служит дополнительной защитой и фильтрует кровоток мозга. Доставленный же в неизмененном виде прямо в мозг, он запускает этот своеобразный сценарий. Животное выздоравливает.

Процент излечения подопытных приближался к семидесяти восьми. Нигде подобного результата не описывалось. Вместе с закономерным триумфом к друзьям постепенно приходило отрезвление. Участники восьмой и девятой серии триумфально выздоровели и поголовно погибли вскоре после выздоровления. Причина гибели теперь изыскивалась со всем пристрастием. И оставалась неустановленной. Скрупулезность Дмитрия при вскрытиях граничила с педантизмом: препараты одной крысы могли занимать целый холодильник. Но и она не помогла: мертвые крысы были здоровы.

В мрачное развитие собственной гипотезы Дмитрий записал в дневнике: «Создается ощущение, что мы сообщаем нервной системе некий ключ-код, который инициирует не только программу восстановления организма, но и его последующую самоликвидацию».

Ныне шла четырнадцатая серия опытов. Предельная выживаемость подопытных варьировалась, но не превышала 36 дней со дня манипуляции. Как прежде, крысы были обречены. Как разорвать эту цепочку выздоровлений-смертей, никто не знал.

Павел сжал руль и мотнул головой, заставляя себя вернуться к реальности. Впереди показалось синеватое марево. У въезда в город он привычно сбросил скорость и посигналил. В Кытгым он въезжал с юга, по остову бывшей набережной. Ее бетонное покрытие сохранилось значительно лучше городского асфальта. Теперь другой доступной дороги в город из поселка не было.

Набережная нависла над бездной, отделенная невысоким парапетом от пустоты. С одной стороны она была обнесена грядой неработающих сейчас фонарей, с другой – низким ограждением из осыпающихся бетонных пилястров, кое-где обнажавших внутреннюю арматуру. И здесь величественно ветшала всесоюзная дань периоду сталинского ампира.

За пилястрами было море. Раньше. Теперь там зиял обрыв, который переходил в бесконечную перспективу Мертвой долины вплоть до самого горизонта. Вдали ее рельеф мутнел, и наконец сливался в сплошную белую дыру от края до края, будто вымаранную ластиком на сумрачном пейзаже. Ветер оттуда нес белую пыль на город, наметая ее на подножие кривой, небрежно выложенной бетонными блоками береговой линии.

Порой у парапета играли темноглазые хмурые дети. Они отрывисто визжали, молча мутузили друг друга в пыли или вели пластмассовых отпрысков в школу. Завидев приближающуюся машину, дети лениво собирали пожитки, пропускали ее, и немедленно возвращались. Павел многажды увещевал родителей запретить детям существовать на проезжей части, и даже повесил сотоварищи самодельный дорожный знак. Никакого видимого действия это не возымело. Знак уважали ровно неделю. Затем открутили и активно использовали для перевозки кукол или собственного съезжания с крутого холма.

Сейчас набережная была пустынна. Временно необитаемый бетон был изрисован цветным мелом и пестрел цветами и покемонами. Павел не замечал, что мчится по ровной бетонной стреле с предельной скоростью, и не снимал ногу с педали газа.

Быть может, он мечтал никогда не видеть этого места. Весьма вероятно, что именно здесь, только по другую сторону парапета, доктор Павел Чертанов метался в ночных своих кошмарах. Карабкался, падал, издирал руки в кровь о неприступную стену, кричал до хрипоты и не мог взобраться наверх, за беззубый парапет, к людям. Дно Мертвого моря не отпускало. А в долине тем временем поднимался ветер, скручивая песок в спирали. В его порывах Павел отчетливо и все громче слышал шум прибоя и плеск высокой волны. Мокрый шум в ушах и сухой песок в иссохшем до соленой крови рту и горле. Это несоответствие сводило с ума. Один, на грани безумия, он все блуждал по сухому песчаному дну, окруженный грохотом шторма.

Павел не вдумывался в сны, и считал, что его подсознание здесь ни при чем. Без всякой мистики от этого места несло голой грубой демонстрацией катастрофы. Набережная Кытгыма. Огромная, с удобным парапетом, смотровая площадка панорамы вреда и смерти под лозунгом: «Когда-то вы убили море? Теперь оно убивает вас!» Ему представлялось, что он видит эти слова, нанесенные цветными мелками на щербатый бетон дороги. Они по букве забирались ему под капот, и свернуть невозможно.

Он едва вошел в узкий слепой поворот сразу за набережной, не снижая скорости. Тормоза остались недовольны, они тоже не любили это место. До лаборатории теперь рукой подать.

Тома с живым интересом прослушала региональные новости, и особенно прогноз погоды в заключении. Счастливая дикторша сообщала о ясной, теплой, безветренной погоде, установившейся на всем побережье. Без осадков. (Тома мысленно застонала. Кытгымские дети видели дождь только по телевизору!) И еще о нормальном атмосферном давлении. Живая реклама частных пляжей Калифорнии!

Она с ожесточением собиралась в поле. Задорная злость прорывалась сквозь зубы обрывками советских маршей. Рюкзак заполняли рукавицы, два респиратора (!), основной и запасной, пластиковая бутылка с водой… И тут Томе показалось, что земля уходит из-под ее ног. Она грубо швырнула рюкзак на пол и с ненавистью уставилась на радиоприемник. Срезав неизвестную сюиту, из недр его динамика заунывно, пожирая всю округу, зазвучал монотонный желто-серый звук сирены.

Девушка уселась на рюкзак и приготовилась узнать, какой на сей раз катаклизм обрушил свое внимание на их многострадальный регион. Первые три минуты акустической атаки, наконец, закончились. Сирена прервалась, после чего серьезный диктор государственным голосом заявил:

«Внимание! Внимание! Федеральное космическое агентство в рамках стандартной процедуры сброса отработанных ракетных ступеней предупреждает население о возможном падении крупных фрагментов космического мусора на территории региона. Жителям районов 6, 8, 14, 14-а и 27 запрещено покидать жилища и учреждения и выходить на улицу. Распоряжением администрации отменены занятия в детских садах и школах. Опасность сохранится в течение двенадцати часов. Беспрепятственное передвижение разрешено специальным службам. Просим быть предельно внимательными!»

И вновь сирена.

Диктор трижды повторил свое послание. Тома тем временем качалась на рюкзаке, глядя вдаль через открытое окно. Рюкзак был собран и ждал дороги.

Прошел час. Второй. Тома тупо уставилась в окно. Ногу судорогой свело. Не происходило ровным счетом ничего необычного. «Уже упало бы что-нибудь в конце концов, и то веселее», – кротко предложила Тома. Но ничего не упало.

Между тем поселок честно вымер. С каким-то пионерским единодушием. Подволакивая ногу, Тома подползла к окну и свесилась с подоконника, и везде, насколько хватало глаз, видела одно. Необитаемые лавки, необитаемые переулки, закрытые ставни домов и магазин под замком. Она отвалилась от окна и сумрачно шаталась по узкому бараку от стены до стены. Без дела. Внезапно все ее дела кончились без ее участия. Не читалось. Не спалось. Душу скребла пустынная пестрая птица.

«И что теперь, неясно».

Мытье полов – верное средство в любой ситуации. Для этой цели у Томы был разработан особый ритуал. Проще всего, конечно, дождаться простой стандартной дезактивации. После ночного шторма специально оборудованные оранжевые грузовики муниципальной службы уже начали объезжать поселок. С раннего утра издали доносились их отрывистые настойчивые сигналы. Но прозвучало «космическое» предупреждение, и все смолкло, как по волшебству. В таком безмолвии обнажился и ожил неизбывный тихий вой Кытгымского ветра.

«Довольно».

Тома принесла большое ведро колодезной воды, всыпала в него поровну мела и реагента, перемешала и оставила смесь растворяться. В луче света ведро брызгалось, будто вода едва заметно кипела. Шла реакция.

Собственная Томина экипировка также требовала подготовки. Полностью одетая для процедуры, она выглядела следующим образом. Охотничьи сапоги Павла цвета хаки сорок четвертого размера доставали до середины бедра. Руки по локоть облачены в перчатки от костюма химзащиты. На лице респиратор. Итого пять предметов. Остальная одежда была снята и аккуратно сложена под защиту полиэтилена со штампами продуктового магазина.

Стороннему наблюдателю проще всего было предположить, что рассудок Томы претерпел некие фатальные изменения. Сама же она придерживалась иного мнения на этот счет. Чтобы не пачкать одежду и не отдавать ее потом на дезактивацию, Тома мыла дом голой. Во-первых, потому что костюма химзащиты дома не оказалось. И вечером Павла ждет пренеприятный вопрос на эту тему. Во-вторых, честно сказать, не стоило пачкать костюм. Утром Тома купалась без дезактиватора, а после песчаной бури это все равно что не купалась. Удовольствие того стоило. Но сейчас ее собственное тело оставалось, пусть и слабым, источником химического загрязнения.

«Себя оставим на попозже».

Тома недаром избегала процедуры муниципальной дезактивации. Часто после нее вещи теряли первоначальный цвет, взамен приобретая ничем не выводимый запах. На нюх и вовсе казалось, что они токсичнее после дезактивации, чем до нее.

Дезактивирующий раствор для живых организмов был в доме в достаточном количестве. Павел нередко пользовался им, когда работал дома. Специальный реагент для животных, к коим относится и человек, требовался в низких дозах в отличие от очистки «накапливающих» вещей, одежды и некоторых бытовых предметов, которые подлежали регулярной муниципальной дезактивации.

Так, Тома относила себя к немногим хозяйкам Кытгыма, способным дезактивировать себя и собственное жилье без посторонней помощи. Кстати, добавлять в раствор мел было ее собственным изобретением. Мел оставлял на поверхностях пятна, подтверждающие проведенную дезактивацию. Если в пятнах были прорехи, значит, некто мухлевал и мыл плохо. «Дырявая» дезактивация не зачитывалась.