Читать книгу Может быть, позже.... - Мария Ордынцева - Страница 4

День начинался многообещающе. Солнце, правда, немного слепило глаза, но ведь это поправимо, если надвинуть кепку пониже на глаза или, на худой конец, просто надеть солнечные очки. Главное, что было тепло и как-то радужно на душе.

Мать в который раз утром спросила о делах. Дмитрий промычал что-то нечленораздельное, но на самом деле знал, что именно ей хотелось услышать: когда он познакомит ее со своей девушкой. Эти разговоры иногда повторялись, но ни к чему не приводили. Она не понимала, что ему просто физически некогда искать себе невесту. Она, правда, пыталась пару раз познакомить его с дочерями своих подруг, но Дмитрий сбегал при первом же намеке на подобные сводни.

И вот в ожидании троллейбуса на остановке в памяти неожиданно всплыло недавнее знакомство. У девушки было красивое имя – Мария. А еще – внимательные, глубокие, цепляющие душу, светящиеся неким внутренним светом зеленые глаза. Мучительно захотелось увидеть их еще раз, нырнуть в их омут, открыть их тайну. Ее недостатком можно было назвать род ее занятий, но это – естественный профессиональный негатив по отношению к адвокатской братии. Можно было оставить это в стороне.

Наверное, все-таки правы те, кто говорит, что мысль материализуется, если очень сильно захотеть. Он шел по дорожке, все еще вспоминая троллейбусное рандеву. И вдруг впереди увидел Марию. Она куда-то спешила в такую рань по своим делам. Спонтанное желание услышать звук ее голоса и убедиться, что он такой же нежный и серебристый, как ее имя, Дмитрий вдруг сказал ей, когда они поравнялись:

– Привет. Как дела?

И почти физически почувствовал ее смущение, когда она ответила:

– Привет, хорошо. А у тебя?

Рудаков завел с ней разговор о том, что первое приходило в голову. Человек раскрывается в мелочах, поэтому он не столько слушал ответы на ничего не значащие вопросы, сколько наблюдал за поведением, реакцией, интонацией. Из ответов Маняши можно было заключить, что она умна и имеет чувство юмора. Из других деталей складывалась еще более благоприятная картина. В конце концов, Рудаков решил, что ее небольшая рассеянность и прямота скорее не недостатки ее, а некое подчеркивание прочих достоинств, те необходимые штрихи, без которых образ был бы не полон. Обезоруживающая искренность и обаяние лучились в ее зеленых глазах, живость манер и общительность делали ее абсолютно неотразимой. Удивительно, почему до сих пор такая девушка была одинока (а в этом Рудаков не сомневался, чувствуя ее привычку к независимости). Зная по опыту, как женщины нуждаются в присутствии мужчины рядом с собой, цепляясь за него всеми доступными средствами и способами, Дмитрий почему-то был все же уверен, что Маняша не станет держат человека рядом, если тот не захочет быть с ней; не станет бегать за ним и умолять вернуться – она слишком горда для этого. Она слишком сильная для этого, потому что не привыкла быть слабой: ее некому было защищать, кроме нее самой. Возможно, ей не встретился человек, способный взять на себя ответственность за нее, готовый принять ее такой, какая она есть, и растопить вечную мерзлоту ее души.

Рудаков вдруг понял, что хочет обнять ее крепко-крепко и вдохнуть аромат ее волос. И мучительно рылся в памяти, отыскивая предлог для встречи. Наконец, он вспомнил: ему нужно было проконсультироваться по поводу квартиры его тетки. И между делом вставил в разговор вопрос, нельзя ли завтра зайти в консультацию, чтобы подробнее поговорить о разделе жилплощади.

Ответ был немного странный и неожиданный, но зайти теперь уже он был обязан: во-первых, сам напросился, во-вторых, праздник у Маняши. Скорее всего, она сама удивилась своим словам и потому залилась очаровательным румянцем. Решив не смущать ее еще больше, Рудаков пообещал зайти с утра и ускорил шаг. Фактически же – просто сбежал, не в силах больше бороться сам с собой. Маняша не догоняла его, не окликнула даже. Это лишь укрепило его выводы насчет нее. Вот только стоило теперь подумать, нужен ли он ей такой, вечно пропадающий на работе, за которую платят копейки, фактически – человек из противоположного лагеря.

Некоторое беспокойство Дмитрия по этому поводу было неделикатно прервано буквально через минуту.

Он почти дошел до ворот городка, когда прямо перед ним вдруг затормозила черная «Волга». Рудаков инстинктивно отшатнулся в сторону, чтобы не быть задавленным.

Из машины вышел человек в черной куртке. Дмитрий узнал его сразу. Это был начальник оперативно-розыскной части при УВД области подполковник Виктор Иванович Нефедов. Холеный, импозантный, даже в чем-то вальяжный, попадая в компанию, Нефедов мог быстро снять эту маску и, став на время просто Иванычем, был непрочь покутить и потрындеть о чем-нибудь; уважая женский пол, победами не хвастал, хотя все знали, что бабы его любили до безобразия. Рудаков пару раз встречался с ним на поздравительных мероприятиях по случаю 23 февраля и дня милиции, но близко они тогда не общались.

Нефедов поманил к себе Рудакова, но, не дожидаясь, сам пошел к нему навстречу.

Заинтригованный таким нежданным оборотом, Дмитрий поспешил подойти к начальству.

– Долго жить будешь, Рудаков, – сказал Нефедов без всяких предисловий. – Я как раз думал о тебе.

– Здравия желаю, товарищ подполковник, – тихой скороговоркой пробормотал Дмитрий, ничего не понимая. С чего бы это такая важная птица вдруг заинтересовалась обычным опером, да еще из ОБЭП – структуры, с ОРЧ никак не связанной.

Вокруг никогошеньки не было, даже случайных прохожих. А этот странный интерес начальства к его персоне не предвещал ничего хорошего. Нет, он когда-то просился переводом в убойники, но это было давно и все об этом уже прочно забыли. На всякий случай Дмитрий попытался вспомнить, не проштрафился ли где, не задел ли ненароком чьих-то начальничьих интересов. С другой стороны, это же не собственная безопасность, а всего лишь ОРЧ.

– Как у тебя со временем сейчас? – поинтересовался подполковник, с хитрым прищуром оглядывая своего собеседника.

– На оперативку спешу, – совсем растерялся Рудаков, не понимая уже совершенно ничего.

– Подождет твоя оперативка, – беспечно махнул рукой Нефедов. – Поехали, прокатимся куда-нибудь. С начальством твоим я уже договорился.

Сев в «Волгу», Дмитрий лихорадочно размышлял, что бы все это значило. Подполковник между тем, развалясь на переднем пассажирском сиденье, скомандовал лениво водителю:

– Поехали куда-нибудь.

Машина мягко покатилась вперед.

«Куда-нибудь» оказалось кабинетом Нефедова. Про его хоромы ходили легенды. Кто-то говорил, что там спонсоры за какие-то дела сделали ему евроремонт. Другие, напротив, утверждали, что его презентабельный вид – только вид, и не более. А хоромы у него такие же, как у всех оперов, и ремонта в них не было с момента развала Советского Союза. Оглядевшись, Дмитрий понял, что и те, и другие ошибались – видимо, из-за недостатка информации. Ведь о Нефедове по сути никто ничего не знал, кроме легенд и слухов. Внешне открытый и жизнерадостный рубаха-парень, Иваныч никогда не распространялся о своей жизни, тем более личной жизни. Да и о работе рассказывал в пределах необходимости. А, в конце концов, может, так и правильно, подумал вдруг Дмитрий с симпатией. Зачем кому-то знать? Какое их собачье дело?

Бросив на стол ключи, Иваныч широким жестом пригласил Рудакова:

– Располагайся.

Пока Дмитрий усаживался, заранее напрягшись и не ожидая ничего хорошего, Нефедов запер дверь изнутри и включил чайник. Потом сел за свой стол, повертел в руках сигарету.

– Курить будешь? Угощайся, – предложил Рудакову.

– Нет, товарищ подполковник, спасибо, – отказался Дмитрий.

Нефедов молчание прервал сразу, по-деловому:

– Хочу взять тебя в аренду у начальства твоего на пару месяцев, – и внимательно посмотрел на Дмитрия.

Ну и правильно, согласился мысленно с ним Рудаков. Чего темнить-то? Но внешне нужно было показать удивление:

– Виноват, товарищ подполковник?

– Все ты понял, Дмитрий Алексеевич, – уверенно объявил Нефедов, усмехнувшись. – Ну-ну, не притворяйся валенком.

Рудаков не смог сдержать улыбку, но постарался ее все-таки скрыть по мере возможности. Не положено.

– Я тебя давно заметил, – сообщил доверительно Иваныч, закуривая. – Толковых людей я быстро замечаю и потом в поле зрения держу. Ты просился в убойный, не взяли – сами дураки. Может, мы сработаемся? – и опять усмехнулся по-доброму.

Рудаков молчал, не смея прерывать начальство, пусть даже и не родное, но все-таки.

– Ты у нас парень видный, но в наших краях и по нашим делам тебя никто не знает. Понимаешь, куда клоню? – Нефедов прищурился и внимательно посмотрел на гостя.

– Так точно, товарищ подполковник, – строго по уставу отчеканил Рудаков, поняв, что если его собираются внедрять в какую-то организацию, никаким его планам о личной жизни в ближайшее время не сбыться. Но отказаться от просьбы Нефедова было нельзя. Несмотря даже на то, что Иваныч сам тут же оговорился:

– Нет, если это мешает каким-то твоим личным делам, я пойму.

– Не мешает, товарищ подполковник, – тихо ответил Рудаков. День уже не радовал солнцем и теплом. И музыка в душе превратилась постепенно в реквием. Но работа есть работа. Ничего не поделаешь. Личная жизнь должна быть на втором месте. Тем более замаячила реальная перспектива нормальной оперской работы.

– Насколько глубоко будем внедряться, товарищ подполковник? – решился он только спросить.

– Вот за что тебя хвалю, – оживился Иваныч, но тут же снова стал серьезным. – Но обрадовать не могу. Не очень глубоко. Недельки две-три поводишь машинку объекта, послушаешь, что говорят. Нужно каналы установить. Заодно для коллег информацию подсоберешь по убийству. Начальству твоему я найду что сказать, чтобы без лишних вопросов. По легенде пойдешь как бывший мент, который переквалифицировался в охранники-водители. Когда операция закончится, вернешься к своей прежней работе, если захочешь, – подполковник снова хитро прищурившись глянул на Рудакова. – А то, может, насовсем ко мне пойдешь?

Предложение было неожиданным.

– Разрешите подумать, товарищ подполковник? – немного растерялся Дмитрий.

– Подумай. Времени у тебя много будет, – засмеялся довольно Нефедов. – Тебе чай или кофе?

За работой Мария как-то позабыла, что надвигается неумолимо ее двадцать седьмое появление на свет. Она никак не могла осознать, что двадцать семь лет – возраст, когда пора думать о семье и детях. Может быть, из-за этого внутреннего ощущения самой себя подростком она выглядела моложе своих лет. Ей редко давали на вид более двадцати двух. Это было приятно.

С самого утра Быстрицкой захотелось не думать о личном, отвлечься по мере возможности на дела. Кажется, ей снилось что-то хорошее, и было бы интересно увидеть продолжение сна, который, впрочем, так и не вспомнился.

По дороге на работу ее догнал опер, с которым они недавно так неловко общались в троллейбусе, – Дмитрий. Они шли неторопливо бок о бок, разговаривая о совершенно не значащих вещах, Мария вдруг поняла, что у нее предательски дрожит голос и коленки подгибаются от нахлынувшего страха и волнения. Несомненно, Дмитрий ей нравился. Непривычное ощущение родства душ на несколько секунд заняло ее мысли, так что даже важность сегодняшних встреч несколько потускнела в ее глазах. Она знала, что его намерения еще не ясны и рано вообще рассуждать о каких бы то ни было отношениях. Но удивительное чувство беззащитности было сильнее ее разума и делало ее уязвимой. Мысль, что у нее явно снесло крышу, поскольку жить дальше без Дмитрия ей будет намного труднее, чем до их знакомства, выбивала из колеи и выводила из себя. Терять ясность мысли сейчас было нельзя, просто катастрофически невозможно, для дела Смирновой ей нужен был чистый рассудок. А, следовательно, она попала. Как себя не выдать, а лучше привести обратно к здравомыслию, Быстрицкая не представляла. И была очень рада, когда он, устав от их пустой болтовни или вспомнив о делах, наконец, рванул вперед так, что через минуту оторвался от нее метров на пятьдесят.

Напугала она его идиотским сообщением о своих сегодняшних именинах. Он всего лишь спросил ее о ближайших планах, чтобы выгадать время посоветоваться с ней по каким-то семейным юридическим вопросам. И, не успев вовремя схватить себя за язык, Мария ответила, что у нее вообще-то день рождения, но он все равно может заходить.

Она тут же раскаялась, поругав себя за несдержанность. Но было уже поздно: кавалер распустил паруса и удрал со скоростью ветра.

Мгновенно наступившее отрезвление почему-то не порадовало. Видимо, попав под его обаяние, она теряла способность объективно мыслить. Этого следовало избегать впредь. На этом решении Быстрицкая и оставила тему Рудакова.

Важнее сейчас было две вещи: что нового в следствии по делу и как вовремя добраться к нотариусу.

Стожарова в кабинете не было. Ожидая его в коридоре, Мария подумывала, не заглянуть ли к Репину, но уверенность в том, что тот выставит ее из кабинета, пока Смирнова не подозреваемая официальным порядком, взяла верх, и она осталась сидеть на видавшем виды стуле под дверью Андреева кабинета.

Наконец, тот явился и, ни слова не говоря, под руку завел ее внутрь, запер дверь и пригласил сесть.

– Если сегодня на оглашении завещания выяснится, что Смирнова – наследница, Репин ее задержит прямо на выходе, – без всяких предисловий сообщил он.

– Но это же глупо, – Быстрицкая предполагала такое развитие событий, но не так же скоро!

– Волос, найденный в туалете, принадлежит Ирине Аркадьевне Смирновой, – Стожаров хлопнул папкой, которую держал в руке, об стол. – Ее отпечатки нашли в кабинете мужа. Два свидетеля утверждают, что они ссорились незадолго до убийства. Она закончила три курса медицинского. Этого достаточно? – он бухнулся в кресло.

– Ты тоже в это веришь? – спросила Мария, краем глаза читая акт экспертизы.

– А что мне остается делать? – Андрей уставился на нее устало. – Я две ночи не спал уже, Маш. Я больше не могу.

Быстрицкая задумалась на мгновение.

– Медики уже дали причину смерти? – Стожарова ей хоть и было жалко, но не до такой степени, чтобы делиться с ним тем, что она знала. Ирина Аркадьевна сказала ей несколько больше, чем было записано в протоколе, и что-то подсказывало ей, что на следствии она не была столь откровенна даже для оперативных целей. Наверное, история жизни Смирновых могла бы показаться следователям излишней лирикой, но интуиция подсказывала Марии, что в любом деле мелочей не бывает.

– Предварительно передозировка наркотическим препаратом, – после минутного молчания сообщил Андрей и затушил окурок.

– Опа! – отравление или естественные причины Быстрицкая могла еще допустить, но такое сообщение сбивало с толку. По всей истории его жизни не похоже было, чтобы крупный бизнесмен Владимир Смирнов был банальным наркоманом. Еще одна странность заставляла по-новому отнестись к кругу подозреваемых. Но Стожарову сейчас было не до размышлений. Он кивнул:

– Да-да, наркота, нечего на меня смотреть, не я его вскрывал.

– Понимаю, думать тебе сейчас тяжело, – кивнула Быстрицкая. – Только один вопрос: как она его убила? И как она смогла так быстро скрыться с места происшествия, что ее никто не видел? Вышла из офиса – все видели. Как обратно заходила – никто не видел, хотя охранник на входе курил, секретарь спускалась и возвращалась, уборщик в коридоре торчал. Как они ругались, весь офис слышал. Не во время же ссоры она ему внутривенно отраву вводила.

– Ты это понимаешь, я это понимаю, Репину попробуй это объясни, – Стожаров вытащил сигарету, постучал ею задумчиво по столу, потом закурил от зажигалки.

– У них в офисе есть видеонаблюдение? – осведомилась осторожно Мария, не отрывая глаз от бумаг.

– Уже проверили, есть. Только вот в кабинете шефа и в туалете его нет. Она могла его и во время разговора уколоть. Потом он вышел в туалет – и капец, – Стожаров, прищурив один глаз, смотрел на нее, словно пытался понять, знает ли она больше, чем говорит. – Я сейчас с Репиным к нотариусу. Тебя подбросить?

– Если не трудно.

Через полчаса они были на месте. Репин, заняв переднее пассажирское сиденье, всю дорогу наставительным тоном рассказывал своим спутникам, как важно правильно определить основную следственную версию – и дело в шляпе. Крупный, краснолицый, громогласный, с копной очень густых каштановых волос, он оставлял после себя ощущение мамонта, несущегося прямо на собеседника. Он всегда во всем был уверен, отбрасывая небрежно несущественные мелочи и детали. Быстрицкая знала его год или два, и за это время ее не покидало чувство, что у Репина есть скрытая форма мании величия. Она предпочитала избегать по возможности общения с ним, но сейчас от этого некуда было деться. Мария поэтому скромненько спряталась на сиденье прямо за спиной Репина, чтобы он не смог ее увидеть, и молчала всю дорогу.

Стожаров же, хотя и кивал на репинские картинные прокламации, кажется, не слышал его, полностью поглощенный вождением.

Едва машина затормозила, Мария с облегчением вырвалась из салона на воздух. Следом уже вылезал Репин и игриво сообщил ей, настигнув на крыльце нотариальной конторы и тронув за локоть:

– Мария Александровна, а ведь вашу клиентку я сегодня задержу.

– Надеюсь, Олег Николаевич, вам хватит ума с этим подождать, – широко улыбнулась ему Быстрицкая и зашла внутрь здания.

– Это почему же? – не отставал от нее ни на шаг Репин, обалдев от такой наглости.

– Давайте потом об этом поговорим, – предложила Мария. – Сейчас не та обстановка.

Ирина Аркадьевна уже ждала их вместе с Кротовым возле двери кабинета нотариуса.

Быстрицкая отвела ее в сторону, пока мужчины заходили шумной толпой в приемную (при этом шумел больше всех Репин, всем давая понять открытым текстом, кто он и откуда).

– Ирина Аркадьевна, хочу вас предупредить, – полушепотом быстро заговорила она. – Скорее всего, вас сейчас, сразу после оглашения, задержат по подозрению в убийстве вашего мужа. Я прошу вас сохранять спокойствие, пока я улаживаю это недоразумение. Но допрос в любом случае состоится, и вы очень поможете себе, если признаете факт ссоры. В детали можно не вдаваться, просто укажите причиной ревность вашего мужа. Видите ли, отрицание очевидного играет против вас. Ранее данные объяснения вы можете никак не комментировать.

– Благодарю, – тихо отозвалась Смирнова, тронув ее за руку. Кажется, она еле сдерживалась, чтобы не расплакаться.

– Я понимаю, что вам страшно, – Быстрицкая попыталась ее успокоить, – но просто поверьте мне. Я сделаю все возможное. И еще, я должна обязательно поговорить с вашим телохранителем.

– Да-да, конечно, – Ирина Аркадьевна кивнула.

Когда они зашли к нотариусу, там уже, кроме Стожарова, Репина и Кротова, находились еще два мужчины. Один из них был бородатым брюнетом, начинающим лысеть на макушке. Толстый, в сером костюме, впрочем, дорогом, но небольшого роста. Второй – наоборот, высокий, тщательно выбритый, подтянутый, с ранней проседью в аккуратной темной шевелюре, в синем костюме и с галстуком на английский манер. Нотариусом оказалась полная женщина средних лет, увешанная золотыми цепочками, словно рождественская елка.

Едва Быстрицкая и Смирнова вошли в кабинет, мужчина в синем костюме встал – что для него, как поняла Мария, было само собой разумеющимся как для человека хорошо воспитанного – и отодвинул от стола два стула, чтобы женщины могли на них разместиться. Остальные мужчины и женщина-нотариус смотрели на этого человека как на инопланетянина, но он даже этого не заметил. И потому сразу расположил этим Быстрицкую к себе, хотя они еще даже не были представлены друг другу.

– Итак, все в сборе, – подытожила нотариус, подождав, пока все усядутся. – Можно приступать к делу.

После всех формальностей она огласила завещание Владимира Александровича Смирнова. Все имущество, в том числе его доля бизнеса, банковские счета и прочее, переходило в собственность Ирины Аркадьевны Смирновой с условием, что по достижении совершеннолетия их сыном Никитой ему будет выделена указанная в завещании сумма для продолжения учебы и покупки жилья. Если же Никита Владимирович Смирнов по каким-либо причинам откажется от продолжения учебы, названная сумма передаче ему не подлежит.

В завершение процедуры вдове были переданы письма завещателя для нее и для сына.

Последняя воля Смирнова не стала неожиданностью для всех присутствующих.

Репин выглядел довольным, прямо-таки ерзал от нетерпения немедленно приступить к реализации своих намерений в отношении вдовы. Быстрицкая следила за ним краем глаза, но все-таки сейчас ее больше занимали двое других присутствующих – толстяк и «англичанин».

Толстяк, дослушав все до конца, встал, поздравил Смирнову несколько холодно, а затем покинул помещение. «Англичанин», как назвала его про себя Мария, напротив, с несомненным сочувствием положил ладонь на руку Ирины Аркадьевны, пребывавшей в некотором забытьи после оглашения воли покойного. От его прикосновения она вздрогнула и взглянула на него с некоторым удивлением, впрочем, тут же сменившимся надеждой. Этих двоих явно связывало нечто большее, чем просто дружба.

«Отложим пока этот вопрос», решила для себя Мария.

Поскольку работа нотариуса была окончена, присутствующие дружно поднялись и все вместе вышли на улицу.

Вдохнув свежего воздуха, искрящегося в зелени солнечными зайчиками, Мария обернулась к своей клиентке. У той настроение было куда менее радужное – Репин уже спешил беседовать с ней о ее неприглядном будущем. Стожаров стоял молча в сторонке. Быстрицкая поймала его взгляд и поняла, что вмешиваться он не будет, хотя и не одобряет репинских маневров. «Англичанин» почему-то не отставал от Смирновой ни на шаг, даже сейчас стоял рядом и пытался вступиться за Ирину. Кротов был тут же, но не вмешивался. Мария поняла, что пора и ей поучаствовать в этом балагане в роли некоего безумного арлекина.

Она буквально в два шага оказалась возле Репина и Смирновой. Олег Николаевич как раз переходил к главному:

– Ирина Аркадьевна, думаю, вы сами понимаете, что отпираться бесполезно и я вынужден…

– Олег Николаевич, позвольте на минутку? – Мария как можно проникновеннее взглянула на Репина.

От неожиданности он забыл закончить предложение и уставился на девушку:

– Госпожа Быстрицкая, вы разве не видите, что мешаете процессуальным действиям?

– Думаю, господин следователь, я как раз помогу вам в вашем расследовании, – возразила Мария. – Я прошу вас уделить мне всего одну-две минуты.

Не найдя что противопоставить такой наглости, Репин растерянно проследовал за ней в сторону и вполголоса сказал с угрозой:

– Быстрицкая, если ты сейчас же не объяснишься, я тебя арестую за пособничество.

– Олег Николаевич, я, как и вы, заинтересована в быстром и правильном расследовании дела, – пожала плечами Мария, большим усилием воли заставив себя не улыбаться. – Подумайте сами, сколько возни повлечет арест Смирновой: допрос, личный обыск, понятые, соблюдение прав при обыске, изъятие образцов, оформление бумаг для КПЗ или СИЗО – уж не знаю, куда вы ее планировали отправить, поиски временных опекунов для ее сына и так далее. Я уже не говорю о подготовке дела для судебного ареста и прохождении его в суде. И все это за сутки. У вас ведь сорок восемь часов, чтобы ее арестовать. И представьте себе, что вы потратите столько времени, сил, не выспитесь, не пообедаете нормально, а в итоге ее отпустят из зала суда. Вот будет номер!

– Это почему же? – с вызовом бросил Репин, но Быстрицкая успела заметить некоторое сомнение в его тоне.

– Да потому, что у вас против нее нет абсолютно ни одной прямой улики, да и косвенных маловато, – спокойно объяснила она, глядя ему прямо в глаза. – Вы понимаете, какой будет скандал? Начальству вашему это точно не понравится. Посудите сами: ну поругалась женщина с мужем, так в какой семье этого не бывает? Есть доказательства того, что они собирались помириться. Да, он все ей оставил, так что с того? У нее не было срочных обстоятельств, чтобы его убивать: ничто не указывало на то, что они собираются расставаться. Ну соврала при объяснении с испугу, так если она на допросе эти слова не подтвердит, вы же знаете, что ее объяснения тогда не будут иметь юридической силы. И что у вас останется? Отпечатки в кабинете? Она и не отрицает, что там была, там еще много кто был. Шприц не нашли, наркотиков у нее не нашли. И что вы ей предъявите? Ссору с мужем? Это не наказуемо, слава Богу!

С удовольствием Быстрицкая отметила, что по ходу ее живописания последствий ареста Репин начинал все больше трусить. Наконец, он не выдержал:

– Что ты предлагаешь? Отпустить ее?

– Я понимаю, что вы уже что-то доложили начальству о ваших намерениях, отказаться от этого было бы не в вашу пользу, и потому вы вынуждены сейчас что-то сделать со Смирновой, – пояснила она свою мысль. – Поэтому предлагаю компромисс: подписку о невыезде. До тех пор, пока вы не найдете улики или пока окончательно не снимете с нее подозрения. Начальству вы доложите, что мера пресечения применена. Смирнова пойдет домой. Все довольны.

Репин задумался ненадолго. Наконец, выражение его лица приобрело осмысленный вид, и он тихо проговорил сквозь зубы:

– Хорошо. Но если она только попытается… За ней будут следить, будь уверена…

– Вот и отлично. Она не попытается, это я вам обещаю, – заверила Быстрицкая вполне серьезно. – Со своей стороны хочу вам сказать, что сделаю все возможное, чтобы помочь вам быстро установить истину.

– Обойдемся и без твоей помощи, – надменно пробурчал Репин. – Но допрос сегодня же вы мне в дело дадите под протокол. Поняла?

– Конечно, всенепременно, – кивнула Мария.

Они вернулись к толпе ожидающих их.

– Прошу всех присутствующих проехать с нами, – мимолетом бросил Репин и, ни на кого не глядя, уселся в машину Стожарова.

Удивленный Андрей хлопнул своими белесыми ресницами на Марью и молча сел за руль.

Смирнова со своими спутниками недоуменно воззрилась на Быстрицкую.

– Вас необходимо допросить, – пояснила Мария. – Это для дела.

– Да-да, конечно, – Смирнова с Кротовым и «англичанином» проследовали к ее машине.

Быстрицкая поехала с ними.

По дороге ей, наконец, представили «англичанина». Это оказался бывший муж Смирновой, с которым они сумели сохранить дружеские отношения, несмотря на достаточно неожиданное и неприятное расставание. Его звали Нестеров Александр Петрович. За время, что Ирина жила со Смирновым, Нестеров смог не только простить ее, но и достаточно крепко встать на ноги в сфере бизнеса. Он, кажется, так и не забыл бывшую жену. Мария могла только удивляться такой преданности женщине, которая его бросила ради другого. Да и в целом Александр Петрович очень импонировал ей своими манерами, воспитанием и мужским обаянием.

Но все-таки о таком треугольнике следовало подумать более подробно. На этом решении Быстрицкая и остановилась на время. Они подъехали к прокуратуре.

Довольно утомительный допрос в кабинете Репина закончился только через два часа. Уставшая немного от репинской привычки извращать любое слово и вынужденная контролировать поэтому каждую фразу, записываемую в протокол допроса, Быстрицкая почувствовала облегчение, лишь оказавшись в родном кабинете консультации.

Хотя бы до завтрашнего утра ей хотелось забыть обо всех убийствах, следователях и мыслях на эту тему вообще. И почему подобные мероприятия так изматывают? Словно жизненные соки пьют из человека. Каждое слово о чьих-то правах сродни отбору донорской крови. В итоге чувствуешь, что красных кровяных телец в твоих сосудах уже практически не осталось, а мозг выеден полностью бесконечными подковырками оппонента. И чтобы восстановиться после такого всепоглощающего виртуального каннибализма, нужно хотя бы немного побыть одной, в тишине и покое выпить зеленого чаю с жасмином, чуточку поразмышлять о вечном. Этакая форма медитации.

Но наслаждаться одиночеством ей долго не пришлось. Она уже собиралась уходить домой, когда на пороге кабинета вдруг появилась знакомая фигура в бейсбольного типа кепке и сердце у Марьи отчего-то учащенно забилось, а щеки запылали.

– Здравствуй! – она перехватила веселый взгляд опера и пыталась теперь мучительно вспомнить, не забыла ли она в нужных местах застегнуть пуговицу, одернуть блузку, поправить прическу, не пошла ли где стрелка на чулке.

– Здравствуй. Я зашел насчет квартиры, – напомнил Дмитрий. – Можно?

– Да, конечно, – Марья пожала плечами, почувствовав некоторое разочарование, и обреченно вернулась за свой рабочий стол. – Присаживайся.

Дмитрий уселся напротив нее и вкратце посвятил ее в перипетии баталий между теткой и ее вторым мужем из-за их квартиры, которую они никак не могли поделить мирным путем. Маша слушала, вникала, задавала вопросы и не могла отделаться от ощущения, что Дмитрий пришел не только за советом о квартире. Было в его поведении нечто такое, что давало обильную пищу для размышлений о более личных вещах. Она вдруг поняла, что даже не знает его фамилии. Смешно и глупо – влюбиться в человека, о котором ничего не знаешь. Впрочем, влюбиться – сильно сказано. Пожалуй, пока можно ограничиться более сдержанным «заинтересоваться» или «проявить симпатию». Да и вообще, разве она не решила не засорять мозг, которого и так немного осталось после общения с Репиным, лишними эмоциями?

Наконец, Дмитрий записал все необходимое себе в блокнот, чтобы потом просветить тетку о ее правах и возможностях, и вдруг улыбнулся одними глазами, заглянул зачем-то в окно и спросил:

– Значит, день рождения будешь сегодня праздновать?

– Да я, честно говоря, уже забыла о нем, – нехотя кивнула Марья. И зачем она только вообще об этом упомянула? Не зря говорят: любовь делает людей идиотами. Господи, да при чем здесь любовь-то?! – тут же поправила сама себя Быстрицкая. Она же уже решила, что это просто увлечение, от которого завтра следа не останется. – Я вообще-то не очень люблю этот день.

– Первый раз вижу девушку, которая не любит свой день рождения, – рассмеялся Дмитрий, так же странно глядя на Быстрицкую.

– Все когда-то бывает в первый раз, – вздохнула Марья и философски развела руками.

– Что ж… Но все равно поздравляю, – он поднялся из-за стола.

– Спасибо, добрый человек, – Мария последовала его примеру, уже мысленно попрощавшись с ним и пожелав ему всех возможных жизненных благ. Шагнув к нему, чтобы проводить его до двери, она неожиданно поняла, что Дмитрий все еще стоит перед ней и уходить не торопится.

Вовремя затормозив (как раз, чтобы не уткнуться носом в его грудь), Марья с удивлением взглянула на своего посетителя снизу вверх, но ничего не успела сказать – он опередил ее вопросом:

– У тебя есть какие-нибудь дела завтра вечером?

– Нет, а что? – Быстрицкая второй раз мысленно выругалась в свой адрес.

– Хочу пригласить тебя куда-нибудь отметить твой день рождения, – объяснил гость. – Ты не против?

– Н-нет, – запинаясь, пролепетала девушка и покраснела.

– Тогда я зайду за тобой в семь, хорошо?

– Хорошо, – Марья окончательно остолбенела.

И Дмитрий ушел, так и не спросив, где она живет. Только подмигнул на прощание. Но теперь, по крайней мере, она знала его фамилию – Рудаков.